О чем молчит ласточка Катерина Сильванова Елена Малисова Лето в пионерском галстуке #2 «Что бы ни случилось, не потеряйте друг друга. Что бы ни случилось, не потеряйте себя», – повторяли они в далекой юности. Не сбылось. Но Володя и Юра спустя двадцать лет встретились снова. Возможно ли построить будущее на руинах давно забытого прошлого? Или лучше позволить ему умереть, сделав по-настоящему ценным?.. «О чем молчит Ласточка» – долгожданное продолжение бестселлера «Лето в пионерском галстуке». Елена Малисова, Катерина Сильванова О чем молчит Ласточка © Елена Малисова, 2022 © Катерина Сильванова, 2022 © Издание. Popcorn Books, 2022 Cover art © Adams Carvalho, 2022 Пролог Он снова слышал ее. Чарующую, трогательную мелодию, которая долгие годы бередила душу отзвуками прошлого. Солнечные лучи за окном разре?зали тяжелые грозовые тучи, прогнали тени из гостиной. И разобранная постель, и подушка, наверняка еще сохранившая запах волос, и очки, небрежно брошенные рядом, – все вокруг будто нашептывало: «Это сон, очередной болезненно-приятный сон. Не более». Но сегодня он точно знал, что это – реальность. Потому что силуэт мужчины, склоненного над старым расстроенным пианино, был настоящим. И его спина, в которую Володя уперся взглядом, была настоящей. И руки, легкими движениями перебирающие клавиши, были настоящими. И «Колыбельная», что печальными звуками лилась из-под его пальцев, была той самой, единственно верной, правильной. Юриной. Володя сделал пару шагов, подошел ближе, встал позади него. Осторожно, почти не дыша, заглянул через плечо. Мелодия оборвалась. Юра убрал руки, повернулся вполоборота и чуть отклонился назад. – Жутко расстроено. Сплошная фальшь, – сказал он с улыбкой. – За инструментом следить нужно. – Прости… – рассеянно прошептал Володя, не уловив смысла сказанных слов. Ведь Юра был так близко… – Пустяки. Когда-нибудь она прозвучит для тебя по-настоящему красиво. Глава 1 Гостья из прошлого В пустом офисе царила тишина. «Могильная», – вскользь подумал Володя. Пытаясь хоть ненадолго забыть, почему пришлось остаться на работе в восемь вечера, он перебирал в голове разные мысли: о контракте с поставщиком, о бюджете проекта, об очередном иске, по поводу которого днем звонил юрист. За окном падающие с кондиционера капли били по навесу, и этот редкий звук – единственное, что нарушало тишину. Но вот еще брякнула о столешницу выпавшая из ежедневника ручка, зашуршали листы бумаги о дно коробки. Володя уложил в нее последнюю папку, осмотрел свой опустевший рабочий стол. Поднял тяжелый взгляд на кабинет начальника: выбитая дверь приоткрыта, косяк покорежило, по дереву пошла трещина, а замок выломан. «Надо», – сам себе сказал он, сжав зубы. Взял в руки коробку и шагнул в сторону кабинета. Писк рингтона разорвал тишину и заставил его вздрогнуть, будто выводя из транса. Вернув коробку на стол, Володя достал телефон и, посмотрев на экран, выдохнул. – Вов, ну что там, все в силе? – Черт… Да, все в силе, только я… заработался что-то, – соврал он, – забыл забронировать номер. Сможешь сам? – Ладно, сейчас скину адрес, через полчаса встречаемся там. Какой номер – напишу позже. Володя машинально кивнул и сбросил звонок. Почти сразу телефон пиликнул входящим сообщением. Он прочитал, вздохнул: до отеля ехать не меньше тридцати минут – опоздает. А с другой стороны, срочность давала повод как можно скорее покинуть офис. Выключая свет в опенспейсе и закрывая за собой дверь, Володя еще раз взглянул на кабинет начальника. «Завтра, – пообещал он себе. – Завтра все починят, и я перевезу туда свои вещи». * * * Выйдя из такси и оглядев неприметное здание мини-отеля, Володя поджал губы и пробормотал себе под нос: – М-да, на вид так себе. – Номер двести семнадцать. Меня ждут, – сказал он администратору за ресепшеном. Документы у него проверять не стали, девушка лишь приветливо улыбнулась: – Вам на второй этаж, прямо по коридору. – И тут же уткнулась в экран компьютера. Володя поднялся в незапертый номер. Его опасения не оправдались – вполне опрятная и стильная комната пахла отельной чистотой. Из-за прикрытой двери ванной доносился шум воды, на застеленной кровати небрежно валялись брюки, рубашка и телефон. Он подошел к окну, посмотрел на узкую улицу, освещенную несколькими желтыми фонарями. Приоткрыл форточку, впустив в номер шум проезжающих машин и еще не остывший после жаркого дня вечерний воздух. Через пару минут шум воды в ванной стих, скрипнула дверь. – Ну наконец! Володя обернулся на голос. Игорь, стоя в одном полотенце на бедрах, улыбался. Володя натянуто улыбнулся ему в ответ, окинул полуобнаженное тело изучающим взглядом, пытаясь найти в нем что-то новое. Не нашел. И ничего не почувствовал – совсем ничего. – Соскучился по мне? – Игорь подошел ближе и положил мокрые ладони ему на шею. – Я по тебе – очень. Володя оттолкнул его и направился в ванную, бросив через плечо: – Не сегодня. Игорь ответил: – Понял. В ванной Володя подошел к запотевшему зеркалу. Стер с него влагу и в отражении увидел лишь половину своего лица. Заглянул себе в глаза, попытался прислушаться, найти отголоски хоть каких-нибудь чувств. Глухо. Последние несколько дней он ощущал себя роботом – бездумно делал то, что от него требовалось, но душа будто оцепенела. Лишь изредка страх, тоска и неверие то пронзали внутренности острыми иглами, то давили на плечи и сгибали спину. А потом внезапно исчезали. Так произошло и сейчас. Он встал под душ, выкрутил кран почти до кипятка – и не почувствовал, а скорее принял как факт, что вода жжет кожу. Добавил холодной, подставил под струи лицо. Подумал об Игоре. Они договорились увидеться еще неделю назад. Тогда Володя действительно хотел этой встречи, предвкушал ее. Плевать, что он знал Игоря очень давно, плевать, что ничего нового эти встречи уже не приносили. Он был ему почти родным, почти близким человеком, знал о нем так много… Вернувшись в комнату, Володя услышал обрывок разговора: – Да, я понял, очень красивые виды, только уточни, есть ли там детская анимация? Увидев, что Володя вышел, Игорь приложил палец к губам – «молчи». – Ладно, я завтра сам перезвоню туроператору и узнаю. Занимайся своими цветами, не переживай. Пока, зай. Он нажал кнопку сброса, дождался, когда экран мигнет, и, только когда убедился, что вызов точно завершен, поднял взгляд на Володю, объясняя: – Собираемся в отпуск, в Турцию, а такое впечатление, что в космос. Я Лидке предлагал перенести отпуск на следующий год, но она ворчит: «Как так? Сентябрь – это бархатный сезон…» А теперь кипиш подняла – нашла какую-то экскурсию по каким-то горам, но, возят ли на нее из курортного города, не знает. А на даче связь плохая, она не может дозвониться… Он что-то еще говорил. Много – и все о семье: о том, что Соня, дочка, вряд ли сможет выдержать эту экскурсию, и о том, что в Турции в конце сентября, наверное, идут дожди. Володя вроде бы и слушал Игоря, кивал, даже отвечал невпопад, а сам думал о его жене. Вспомнил, как однажды она чуть не застала их: раньше времени вернулась с дачи и лишь по счастливой случайности позвонила Игорю, спросила, нужно ли зайти в магазин. Игорь тогда выставил Володю за дверь, не дав толком одеться. Застегивая на ходу рубашку, Володя столкнулся с ней на первом этаже: обычной женщиной – загорелой, уставшей, по-своему красивой. Такой же, как на фотографиях в квартире Игоря. Тогда от злости и унижения Володя про себя обругал ее: «Дура доверчивая, зачем только позвонила?» Потому что хотел, чтобы она застала их и чтобы узнала правду о муже наконец. Но, остыв, он постыдился этих мыслей. Ведь прекрасно понимал, что Лида едва ли не бо?льшая жертва, даже чем сам Володя. Даже чем Игорь. Володе ли не знать, каково это – из осколков собственного разбитого сердца собирать чужое. Склеивать его ложью, от которой самому противно, охранять от боли и бессонных ночей. «Почему ты больше не хочешь меня? Со мной что-то не так, да? Я набрала три килограмма, из-за этого, да?» После Светы – ему ли не знать? Володя оборвал рассказ Игоря: – Давай к делу. Игорь кивнул и, резко притянув Володю к себе, попытался поцеловать его, но тот уклонился. Володя стянул с шеи галстук, обмотал его вокруг своего запястья и протянул кончик Игорю. – Ты уверен? – спросил Игорь. – Давно уже не просил… – Давай, – потребовал Володя и лег на живот. Игорь не стал спорить. Затянул узел на его запястье, пропустил галстук через перекладину кровати, обвязав концом второе запястье. Володя дернул руками, проверяя, достаточно ли крепко. Сзади послышалось шуршание. Володя уткнулся лицом в подушку, зажмурился. Да, действительно давно они не практиковали это. Но сейчас казалось, что именно так и нужно. Чтобы наконец почувствовать хоть что-то. Звякнула пряжка ремня, скрипнула кровать, прогибаясь под весом Игоря. Володя не сдержал стона, когда от хлесткого удара горячая волна боли прошлась по пояснице и ниже. Следом – вторая, по центру спины. – Сильнее, – прошипел Володя и тут же почувствовал один за другим два обжигающих удара по лопаткам. Спина горела, он буквально чувствовал, как на коже остаются полосы от ремня. Но попросил еще, а потом – еще. Ритмично. И сильнее. Володя кусал ткань подушки, заглушая стоны. Боль не дала ничего. Противная и ноющая – просто боль, ни предвкушения, ни вожделения, ни даже страха. Когда очередной стон сменился криком, Игорь отбросил ремень в сторону. Положил теплую ладонь на спину, и Володя вздрогнул, как от прикосновения раскаленного железа. – Да что с тобой такое? – Давай еще. – Если продолжим в том же духе, я тебя только покалечу. У тебя что-то случилось? Володя выдохнул, потерся влажным лицом о подушку – он и не заметил, что от боли на глазах выступили слезы. – Да, ты прав, отвяжи меня. Игорь распутал узлы галстука. Володя сел, подтянул к себе покрывало, накинул на бедра. Помассировал пальцами виски. Игорь пристально на него смотрел, ожидая ответа, а Володя не хотел говорить. Не Игорю, а просто говорить об этом. Произносить вслух, будто снова подтверждать самому себе, выставлять эту мысль на передний план. Хотелось, наоборот, отгородиться от нее, не думать, не знать. – Отец умер. Игорь помолчал полминуты, изучающе разглядывая Володю. Тот мысленно попросил: «Только не говори дежурного “прими соболезнования”, не раздражай», но Игорь лишь спросил: – Когда? – В среду. Вчера похоронили. – Почему сразу не сказал? Володя покачал головой. – Не хочу, не готов еще. Соберусь с мыслями – тогда поговорим. Тем более пока бесполезно. Скорби нет. Ничего нет. То, что от меня требовалось, сделал: устроил похороны, оградил мать от всего этого. А сам ничего не чувствую. Пытаюсь заставить себя, а никак… – Это нормально, Вов. – Игорь положил руку ему на плечо, сжал. – Я… И что ты собираешься делать дальше? В смысле, многое изменится, фирма была его. – Нет, Игорь, ничего не изменится. Перееду в его кабинет и… и все. Список дел, обязанности – все останется прежним. Я полноценно руковожу фирмой почти год. Я работаю, как работал, и живу, как жил. В работе я давно справляюсь без его советов и помощи. А в жизни… да и в жизни тоже. Игорь кивнул. – Спишь как? Плохо? Володя потер пальцами переносицу. – Да, две ночи уже почти не спал. Устаю сильно, а спать не могу. – Тревожность? Мутит? Тебе снотворное нужно. Я выпишу рецепт. – Да, выпиши. Игорь тут же достал из портфеля рецептурный бланк, заполнил его и протянул Володе. – Держи, должны помочь… – Игорь хотел сказать что-то еще, но у него зазвонил телефон. Володя краем глаза заметил на экране имя Лиды. – Черт, что, уже десять? – Игорь нервно сбросил вызов. – Без четверти, – взглянув на часы, подсказал Володя. – Мне за Соней к маме заехать надо. Ты опоздал, и как-то долго мы с тобой вообще… провозились. – И бесполезно, – хмыкнул Володя. – Ну… Наверстаем еще, – улыбнулся Игорь, натягивая рубашку. – Прости, что я тебя так бросаю, нам бы еще поговорить. Тебе это сейчас нужно. Но сам понимаешь… «Да-да, конечно, понимаю: семья, ребенок», – подумал Володя. А вслух сказал: – Все в порядке, иди. – Звони, если нужно будет поговорить, я всегда тебя выслушаю. – Он наклонился, быстро поцеловал. – Если бы не Соня, остался бы с тобой до утра. Да что до утра – навсегда бы остался. Ну ничего, скоро уж разведусь, и вот тогда… – Не закончив фразы, Игорь многозначительно улыбнулся. Он встал на пороге номера, принялся ждать, когда Володя соберется и будет готов уйти. На прощание Игорь снова ткнулся ему в губы и прошептал: – Пока, зай. Спускаясь по лестнице, Володя услышал, как Игорь, стоя у лифта, говорил с Лидой по телефону: – Уже еду, да. Ладно, куплю ей киндер. Да, и сок. Ладно, целую. Да-да. Пока, зай. Володя скептически хмыкнул: – «Зай» – как удобно. И мне можно так говорить, и жене. «Скоро уж разведусь», – вспомнилось сказанное Игорем минуту назад. Володя усмехнулся. И сколько раз за последние восемь лет он это слышал? Но он уже давно не таил никаких обид по этому поводу. Когда-то давно, может быть, – да, хотелось, чтобы Игорь целиком принадлежал ему, не хотелось ни с кем его делить. Но все это прошло. Страсть прошла, ревность – тоже. Остались лишь вот такие встречи в отеле – скорее для тела, чем для души. И еще разговоры. Важнее всего было то, что с Игорем можно было говорить не притворяясь. Все же Игорь оставался для Володи близким человеком. Не тем «близким», который «родной» или «любимый», а тем, который «такой же». Больше чем друг. Тот, кого он хорошо знал и кто много знал о самом Володе. Может быть, даже слишком много. Володя ведь и влюблен в него никогда не был. Знал, что любовь выглядит иначе и иначе чувствуется. Что, когда любишь человека, готов на все ради каждой возможности побыть с ним рядом. Но в их случае на месте Игоря мог бы оказаться кто угодно, главное – мужчина. Но хорошо, что это был именно Игорь – потому что когда-то он смог вытащить Володю из болота, в которое тот себя загнал. Потому что именно Игорь помог ему разобраться, понять и принять свою суть. * * * Запах бумаги, дерева и парфюма: старомодный, родной – он всегда витал в этом кабинете. Казалось, даже когда здесь еще не было офиса, не было дома – этот запах был. Раньше Володя часто заходил сюда, и аромат успокаивал его и вселял уверенность. Но он понимал, что это иллюзия – дело в человеке, который раньше дневал и ночевал в этом кабинете. Теперь же дневать и ночевать, отдыхать и работать здесь предстояло Володе. Кабинет выглядел как музейная комната: массивный дубовый стол по центру, такие же книжные шкафы вдоль стен, большой кожаный диван возле окна, но ни единого личного предмета, ни бумажки, ни даже пылинки – пустота, свойственная нежилому помещению. Володя обошел стол и сел в удобное кожаное кресло, опустил руки на лакированную столешницу, гладкую и холодную. Обернулся налево, проверил пропущенные звонки на телефоне – единственной современной вещи в кабинете. Посмотрел перед собой: в центре стола стоял органайзер для письменных принадлежностей, нелепый, украшенный бронзовыми львами, и совсем уж бесполезная в компьютерной эре вещь – пресс-папье. А взглянув направо, Володя поморщился. Там стояла фотография: на фоне единственного большого окна этого кабинета замерла хрупкая невысокая женщина – мать, ее обнимал Володя, молодой, двадцативосьмилетний, еще в очках. А рядом с ним стоял мужчина, тоже высокий, тоже в очках, тоже брюнет – отец. Володя вспомнил, что запечатленный на фото момент – это день открытия офиса. Тогда отец сказал ему: «Когда-нибудь это все будет твоим… Но пока этот день не настал, не смей трогать и тем более двигать мой стол!» Володя улыбнулся, вспомнив, как отговаривал отца ставить в небольшой кабинет такую громадину, они даже поссорились, но, разумеется, не всерьез. И вот спустя одиннадцать лет настал тот день, когда «все это» стало его, Володиным. По документам это произошло не сегодня: отец все оформил заранее. Но вот сейчас Володя понял окончательно и бесповоротно, что отца больше нет. Именно сейчас, когда вошел сюда без стука, сел в кресло как хозяин и по-хозяйски положил руки на огромную холодную столешницу. Теперь же в дверь – новую, отремонтированную сегодня утром – постучали ему. Это был Брагинский, старый друг и деловой партнер отца. Еще в середине девяностых он буквально своими руками, связями и умом помог перенести отцовский бизнес из Москвы в Харьков. Он помогал и потом: все эти годы был верным другом и наставником Володи. – Ну и как тебе на твоем новом месте? – начал Брагинский, но, взглянув на Володю, резко замолк. «Я не на своем месте», – пронеслось в голове, но Брагинскому Володя ответил: – Нормально. – Давай водки принесу, помянем? Володя отрицательно помотал головой. – Я за рулем, вечером еще ехать. – Тогда, может, просто чайку? Жена печенье испекла, передала угостить. Володя промолчал. – Ну ладно, – тяжело вздохнул Брагинский и, подойдя ближе, похлопал Володю по плечу. – Зови, если что. – Хорошо, – ответил тот, поднимаясь. Оставшись наедине, он собрал отцовский органайзер, пресс-папье и фоторамку, убрал их в один из книжных шкафов. Володя понимал, что ощущение «музейности» кабинета не исчезнет, пока здесь не заменят всю мебель, но ему впервые за все время не хотелось избавляться от нее. Он принялся доставать из своей коробки папки с документами, ежедневник, стикеры, канцелярские принадлежности, ноутбук с кучей проводов. Стол мигом перестал казаться таким большим. В выдвижном ящике Володя нашел целую стопку разных больничных бланков, одних только кардиограмм было больше десятка. Значит, отец знал, что болен, – и ничего ему не сказал. Как всегда, «как мужик» не сказал, а сделал – в прошлом году формально передал Володе бразды правления фирмой. По сути, руководили они ею вместе, но в последний год отец все чаще доверял принятие важных решений ему. Володя все знал, ничего не боялся, ничему не удивлялся, и это сыграло с ним злую шутку. Если бы переживал о работе и волновался из-за руководящей должности, он мог бы за этим прятаться от мыслей об отце и его смерти. Забавно, но до прошлой среды Володя ни разу не назвал его папой. Даже когда был ребенком – только «отец», на работе – Лев Николаевич. Но в тот день, колотя в дверь, назвал. До сих пор в ушах стоял его собственный крик: «Отец. Отец! Папа!» И потом еще раз мысленно назвал его так – когда выбивал дверь и говорить не хватало дыхания. Когда дверь поддалась, Володя ворвался и увидел его. Он полулежал в кресле в неестественной позе: спина выгнута, нога скрючена, лицо сведено жуткой судорогой. Очень хорошо, что в морге все это исправили и ни матери, ни партнерам, ни родственникам не пришлось видеть отца таким. А теперь Володя сам сидел в этом кресле. Надо было начинать работать. – Лера, – сказал, нажав кнопку громкой связи на телефоне, – принесите отчеты за неделю, пожалуйста. Через пару минут секретарь раскладывала перед ним на столе бумаги, попутно комментируя, на что нужно обратить внимание. Телефон пиликнул короткой СМС, Володя быстро взглянул на экран, задумчиво хмыкнул. – Лера, – обратился он, прервав секретаря на полуслове, – простите, вы случайно не знаете, где в городе можно купить куклу Барби-русалку? – Он сверился с написанным на экране телефона и уточнил: – С фиолетовым хвостом и блестками в волосах. Та посмотрела с явным недоумением, но почти сразу же выражение ее лица смягчилось, и она улыбнулась. – Если настоящую Барби, то, наверное, только в центральном «Детском мире» продаются. Могу позвонить туда, уточнить. – Ну… – Володя на мгновение даже смутился – этот звонок все же не относился к должностным обязанностям Леры. – Если вам не сложно, буду очень благодарен. – Не сложно. Если есть в наличии, попросить отложить? – Да, до вечера. Спасибо. Когда Лера вышла, Володя, мрачно взглянув на кипу лежащих перед ним отчетов, вздохнул. «Надо же, – подумал он, – только русалку ей и подавай, ничем уже этого ребенка не удивишь». * * * Из-за двери слышались голоса и веселые детские крики. Володя, уже предвкушая хаос, в который он погрузится через несколько секунд, вжал кнопку звонка. Ему открыл Пашка. – Здрасьте, – кивнул он, пропуская Володю внутрь квартиры. – Привет! – ответил Володя. – Ничего себе ты вымахал, уже одного со мной роста! – Так все лето с батей спортом занимался! – пожал плечами тот. Володя не успел даже нагнуться, чтобы расшнуровать туфли, – в него тут же влетело нечто, обняло за колени и заголосило на всю прихожую: – Ура! Крестный приехал! – Ей-богу, Олька, будь ты выше и чуть сильнее, снесла бы меня с ног! – наигранно возмутился Володя, присаживаясь на корточки. Мимо них аккуратно просочился Пашка, а из зала выглянула Ирина. – Доча, дай крестному сперва разуться, а потом хоть на голове у него прыгай, – строго приказала она. Олька нехотя отступила на шаг, при этом подозрительно косясь на цветастый пакет, который Володя безуспешно прятал за спиной. – Держи, чудо в перьях. С днем рождения! – Он протянул ей пакет. Олька тут же развернулась на пятках, чтобы убежать в комнату открывать свой подарок, но затормозила, когда мама строго окликнула ее: – А что сказать надо? Вздохнув, она вернулась обратно к Володе, развязывающему шнурки. – Спасибо, крестный. – И быстро чмокнула его в щеку. Он улыбнулся ей, потрепал по белобрысой макушке. – Да не за что. – Проходи. – Ирина пригласила его в зал. – Русалку-то нашел? – А у меня разве был вариант ее не найти? В зале за длинным накрытым столом поместилось человек пятнадцать. Стульев, конечно, на всех не хватало, поэтому сидели на всем: на диване, на кухонных табуретках и даже в компьютерном кресле. – О! Володя, привет! – махнул ему с противоположного края стола Женя – отец семейства. Приподнялся, собираясь выйти, но оказался зажат с одной стороны стеной, а с другой – своей тещей. Со всех краев стола тоже раздались разрозненные приветствия. – Садись, – Ирина обратилась к Володе, – я пока принесу тебе чистую тарелку. – Давай сюда. – С дивана вскочила Маша – Володя и не заметил ее сразу. Она указала на место рядом с собой, пододвинула пустые стопку и бокал. Володя махнул рукой – мол, сиди. Чтобы пройти к Маше, пришлось бы беспокоить других и пролезать через полстола. Мужик, к которому Володя подсел, тут же зычно крикнул ему в ухо, хватая бутылку с водкой: – Вот и опоздавший крестный! Штрафную! Володя не помнил, как его зовут – то ли Николай, то ли Василий. Знал только, что это тренер из Жениной секции, раньше работавший вместе с ним в школе. – Нет, спасибо, я за рулем. – Володя прикрыл стопку ладонью. – Что? – оскорбился дядька. – За крестницу и не выпьешь? – Да уж действительно, Владимир, надо – такая традиция, – поддержал его интеллигентного вида старичок, сидящий напротив, Иринин отец. «У вас традиция, а мне потом на такси домой и машину в городе на выходные оставлять», – посокрушался про себя Володя, но руку со стопки убрал. За одной стопкой под классическое «между первой и второй…» ему налили следующую. Сидящая рядом то ли сестра, то ли тетка Жени услужливо положила ему в тарелку два салата и протянула блюдо с селедкой. В целом этот праздник не отличался от любого другого – так же отмечались и Иринины, и Женины, и чьи угодно дни рождения, а еще Новый год, Пасха, майские… Бабушки, дедушки, родственники, близкие друзья, близкие коллеги и их дети – все в сборе. Вскоре Олькины одноклассницы ушли, и именинница осталась единственной из детворы. Села в кресло в дальнем углу зала и принялась возиться с куклой. Володя отстраненно слушал обрывки разговоров, не пытаясь вникнуть и поддержать ни один из них. – …ну помнишь же Борю Кравченко? Задохлик был! – втирал сидящий рядом дядька Жене. Тот жевал кусок колбасы и кивал. – Так всего год у меня отзанимался, прям боец стал! Позавчера на областных третье место взял! – …Маш, так что там с шубкой, знаешь? Ира так и не ответила мне… – обратилась к Маше незнакомая Володе женщина. – Уже едет, в порту в Одессе сейчас, ждем. На следующей неделе будет, я у Иры спрашивала, мы тебе отложим… За общим гомоном Володя сразу и не услышал тонкого детского голоса, пока Олька уже не дернула его за рукав рубашки. – Ну крестный! – Что такое? – Он повернулся на стуле вполоборота, наклонился к ней. – Смотри, какие у нее волосы. – Она протянула ему куклу. – Дли-и-инные! И расческа в наборе есть! А еще такие звездочки классные, в волосы крепить надо! А давай на тебя надену? Красиво будет! – Оля! – строго прикрикнула Ирина. – Ну-ка не приставай со своей игрушкой к крестному, дай ему поесть! – Все в порядке, Ирин, у нее день рождения, ей сегодня можно. – Правда можно? Володя подмигнул ей и наклонился еще ниже, а Олька ловко прицепила ему на челку пару блестящих звездочек. – Хочешь, я тебя на колени посажу, чтобы ты видела всех за столом? Та воодушевленно закивала, но Ирина снова встряла: – Она сегодня уже насиделась со взрослыми, хватит с нее! Насупившись, Олька тихо – так, что услышал только Володя, – пробурчала: – Вот так всегда: день рождения у меня, а взрослые пьют водку. Я вообще-то уже хочу торт! – и обиженно потопала в свою комнату. Посидев еще минут десять, Володя выбрался из-за стола. – Кстати, Вов! – окликнул его Женя. – Зайди в ванную, глянь, как твои рабочие плитку положили. Как по мне, очень недурно. – Ладно, я гляну потом, – кивнул Володя. – Хорошо иметь друга-строителя, – засмеялся Женя. – Как ремонт, так сразу к нему. Тебе небось уже надоело? Тот пожал плечами: – Да мне нетрудно пару звонков сделать. – Кстати о ремонтах, Вова! – Раскрасневшаяся от рябиновой настойки Ирина улыбнулась. – Когда ты уже нас позовешь на новоселье? Володя неопределенно хмыкнул: – Да какое новоселье, Ирин? Я там уже пять лет живу. – Вот-вот! А нас так ни разу и не пригласил. – Да сама знаешь, что это не ближний свет… – Он попытался увильнуть, но Иру вовремя кто-то окликнул. Володя дошел до детской, негромко постучал и, не дожидаясь ответа, заглянул внутрь. Олька сидела на кровати и бережно расчесывала кукле волосы. – Эй, чудо в перьях, – позвал ее Володя. Та обернулась, заулыбалась, будто и не обижалась ни на кого пятнадцать минут назад. – Можно к тебе? Олька радостно закивала и подвинулась, приглашая Володю сесть рядом. – Давай показывай свою куклу. Ольке сегодня исполнилось девять, и каждый раз, когда Володя приходил в этот дом, она от него не отставала, пока не получала нагоняй от мамы или папы. Ольке не терпелось показать ему все свои игрушки – а их у нее была просто тьма. А еще – обязательно повисеть у крестного на шее, сыграть недавно выученную пьеску на пианино, похвастаться коллекцией мультфильмов… Список мог быть бесконечным, каждый раз она придумывала, чем его занять. А Володя и не был против с ней возиться. Хотя и вспоминал невольно свои вожатские годы: сказал бы ему кто тогда, что через двадцать лет он полюбит возиться с детьми. – Вот бы ее в ванну запустить! – восторженно лепетала Олька. – У нее таки-и-ие длинные волосы, они так классно будут… плавать! Когда вырасту, такие же отращу! – А что тебе сегодня еще подарили? Неужели ничего лучше русалки не было? – Ну… Родители и Пашка подарили мне «Лего» – вон там, смотри. – Она ткнула пальцем на подоконник. – Замок принцессы! Дедушка Ваня и бабушка Надя – набор киндеров, но мама сказала, чтобы я все сразу не ела. – На этих слова Олька насупилась и передразнила Ирину: – Аллерги-и-ия, посы-ы-ыпет! Крестная не смогла прийти, но передала мне часики. Смотри, какие красивые, с Микки Маусом!.. А дедушка Стасик притащил мне, представь себе, тяжеленную книжку! Володя улыбнулся. Да, отец Ирины преподавал в университете, и подарить ребенку «умный» подарок вполне в его стиле. – А что за книжка? – Вон валяется. – Она показала пальцем за Володю. На подушке действительно лежала книга, толстенная и явно увесистая. «Трилогия о капитане Немо и “Наутилусе” в одном томе», – прочитал тот. – Книга, Оля, не «валяется». Она должна стоять аккуратно на полке, тем более Жюль Верн! – Фу! Книжки – это скука! Володя легонько ткнул ее пальцем в лоб. – Глупая ты. Книжки – это хорошо, это знания! Ты вот думаешь, почему твой крестный такой умный? Потому что читал много книжек в детстве! Олька уперла руки в бока и задумчиво сказала: – А я вот вообще-то не особо уверена, что ты умный! – Ах ты маленькая зараза! – засмеялся Володя. – Я тебя сейчас как… защекочу! Олька, вереща и смеясь, отбежала к стене. Володя хотел подскочить к ней и исполнить свою угрозу, но услышал стук в дверь. В комнату вошла Маша. – Володь… Не мешаю? Надо поговорить. Володя нахмурился: он смутно представлял, зачем вообще мог понадобиться Маше, так что просто пожал плечами. Она присела рядом. Олька бегала по комнате и собирала в охапку игрушки, перечисляя: – Так… ты, Тындик, и ты, Мурка, и ты, Кеш, и ты, Персик… Игрушки не помещались в ее руках, падали на пол, но она упорно продолжала бегать и собирать их. – Эх, – вздохнула Маша. – Повезло Ирине иметь дочку, а не сына… Володя подозрительно посмотрел на нее. – Ты же не забыла, что у них и сын есть? Она как-то мрачно ухмыльнулась: – Ну да, конечно… Но у них-то семья полная, Пашка – хороший парень… Володя нахмурился пуще прежнего, а Маша внезапно потянулась к нему, схватила его за запястье. – Володь, я у тебя тут спросить хотела… – И запнулась на полуслове. – Что? – Эм… Я… Да нет, ничего такого, просто… Она протянула руку и сняла с его волос кукольную заколку. В разговор вклинилась Олька, свалив Володе на колени кучу игрушек: – Вот, знакомься, этих ты еще точно не видел! Ну Персика и Гавку точно-точно! – Так… И кто из них Гавка? – живо поинтересовался Володя. – Ну, конечно, это робопес! Вот! – Ого! – Он покрутил в руках робота-трансформера, у которого уже была отломана одна нога, но так и не понял, почему он пес. Маша продолжала мяться, стоя на пороге комнаты. Володя обернулся к ней. – Ну так что ты хотела спросить? Говори. Она тряхнула головой. – Ой нет, я не могу так! – И ушла. Володя пожал плечами и взял в руки, предположительно, Персика, хотя тот был плюшевым зайцем. А Олька уже умчалась в другой конец комнаты и подняла крышку пианино. – Я тут новый этюд выучила, сейчас ты будешь его слушать, – ультимативным тоном заявила она, строго глядя на Володю. – Как прикажете, капитан! * * * Стрелка часов приближалась к восьми вечера. Офис давно опустел, в нем остались только трое: Володя клацал клавишами ноутбука, дописывая гневное письмо подрядчику, Лера тихонько шелестела бумагами в приемной, охранник внизу смотрел телевизор. В том, что их всего трое и каждый слышит, чем занимается другой, даже было что-то уютное, доверительно-домашнее. В такой атмосфере работалось очень легко, но донимала жара. Начало сентября в Харькове не спешило радовать осенней прохладой. Пусть на город уже опускались сумерки, температура будто и вовсе не собиралась спадать, а от кондиционеров толку не было. Пришлось распахнуть все двери настежь, чтобы гулял сквозняк. – Лера, а не пора ли вам домой? – сказал Володя в приемную. От того, что она задерживалась на работе, было неудобно, будто он заставлял. – Да-да, Владимир Львович, закончу план на завтра и ухожу. Спустя пару минут на первом этаже послышался звонок входной двери и бубнеж охранника: – Закрыто уже, все ушли. Лера заглянула в кабинет начальника, мол, мы кого-то ждем? Володя покачал головой. Лера устремилась вниз, а Володя вновь погрузился в письмо. Вынырнуть из него заставили шаги – Лера поднималась по лестнице, и не одна. Шаги явно принадлежали женщине – цокали шпильки. – Владимир Льв… – начала Лера и осеклась, увидев Володю в дверях кабинета. Он стоял, обескураженно глядя на посетительницу – смущенная Маша, улыбаясь, выглядывала из-за спины секретаря. – Здравствуй? – скорее спросил, чем поприветствовал, Володя. Маша и вовсе не поздоровалась, неловкая улыбка исчезла с ее лица. – Мне очень надо с тобой поговорить. – Ты могла бы позвонить… – подметил Володя, но шагнул внутрь, приглашая. Маша неуверенно прошла через приемную и застыла на пороге кабинета. – Это не телефонный разговор. И… мне надо срочно поговорить с тобой, – повторила она. – Можно? За ее спиной что-то грохнуло – это Лера засуетилась, уронила дырокол. Без разбора побросала свои вещи в сумку: следом за мобильным телефоном внутрь полетел степлер. Ситуация получилась очень неоднозначной: к Володе в офис пришла женщина, а секретарь принялась спешно собираться домой, чтобы быстрее оставить их наедине. Своим поведением Лера будто показывала, что думает о роли Маши в его жизни. Личной жизни. Но в том-то и дело, что думать тут было нечего. – Проходи, присаживайся. – Володя указал на диван. – Только предупреждаю: у меня мало времени. Сегодня еще есть дела… Нужно отвезти мать в аэропорт. – Потому и пришла. Правильно Женя сказал, что ты вечно занят. «Так вот кто доложил, где я работаю», – подумал Володя, но Маша прервала его мысль: – Я собиралась поговорить там, у Ирины с Женей, но в комнате была Олечка. А то, о чем я хочу спросить… – Маша прерывисто вздохнула и поджала губы. Дверь кабинета за ее спиной закрылась, замок едва слышно щелкнул, но Маша все равно вздрогнула. И всхлипнула: – Это так трудно! У меня такое горе в семье! Володя устало потер виски. – Что у тебя случилось? – Он чуть было не добавил «опять». Окажись на пороге его кабинета кто угодно, кроме нее, и скажи про горе, Володя мог бы встревожиться. Но это была Маша. И вызвать она могла только досаду из-за того, что время, проведенное с ней, будет потрачено впустую. Этот человек был настолько неинтересен Володе, насколько люди вообще способны не интересовать. В течение многих лет встречаясь с ней на посиделках у Ирины и Жени, Володя слышал лишь «какие мужики козлы» в разнообразных контекстах. А если Маша говорила не об этом и не жаловалась на свою жизнь, то вела бессодержательные и бессмысленные речи: скучная работа, одежда, дураки-покупатели, одежда, маленькая выручка, одежда, треп-треп-треп. Они никогда толком и не разговаривали. До этой пятницы. – Только ты можешь мне помочь! – Ее лицо исказило отчаяние. – Ты – моя единственная надежда! Выходит, с Машей действительно стряслось что-то серьезное, но почему единственная надежда именно он? – Ума не приложу, чем я могу тебе помочь, – начал Володя. И осекся – Маша уставилась на него взглядом, полным мольбы. – Но выслушать готов. Будешь что-нибудь, чай или кофе? – Нет, ничего не надо, – замотала она головой, садясь на кожаный диван возле окна и оглядываясь вокруг. Володе стало стыдно за состояние своего кабинета: повсюду валялись кипы книг, папок и чертежей. Только ему с Брагинским и Лерой было ясно, что все лежит на своих местах, и лишь постороннему это могло показаться беспорядком. Маша, не коллега, не подруга, едва ли приятельница Володи, была первой, кого стоило бы причислить к посторонним, но она даже не повела бровью, без интереса взглянув на завалы документов. Володя прокашлялся. – Или, быть может, чего-нибудь покрепче? – предложил он, кивнув на подаренную Брагинским бутылку коньяка. – Нет, чай… он в пакетиках? – спросила она, но, получив в ответ кивок, снова передумала: – То есть нет, кофе. Кофе. – Окей, – протянул он, выходя из кабинета в опустевшую приемную. – Растворимый или сварить? – Мне все равно, – крикнула Маша, когда он скрылся за дверью. – Хотя нет. Лучше свари. «Тянет время», – догадался Володя и принялся неторопливо осматривать кофеварку. Когда спустя пять минут он поставил чашку на журнальный столик перед Машей, а сам уселся в кресло, Маша молча уставилась в пол. – Внимательно слушаю, – сказал Володя, чтобы вывести ее из оцепенения. Маша набрала полную грудь воздуха и затараторила почти без пауз: – Я по поводу моего сына, Димы. Он десятиклассник, учится в первую смену, а я работаю почти без выходных. Так вот, на прошлой неделе я приболела и отпросилась у Ирины домой. Пришла, в квартире музыка играет, громко, на всю катушку, обувь разбросана по полу – и не только наша, чужая еще. Я увидела, подумала: значит, Дима не один. Хотела попросить его сделать потише, подошла к двери его комнаты, она была приоткрыта, и случайно увидела, что он… что он там целуется с… – Маша замерла, ее лицо скривилось, хлынули слезы, – целуется с парнем! Машина трагедия показалась Володе надуманной, но при виде ее мигом покрасневших глаз сердце сжалось от искреннего сочувствия. А вкупе с позой Маша казалась по-настоящему несчастной и жалкой: сидела, сжавшись, среди просторного кабинета, увешанного предметами гордости фирмы и доказательствами Володиных побед – дипломами и фотографиями готовых объектов. Маленькая, хрупкая и растрепанная, с потекшей тушью, с висящей на нитке пуговицей на манжете, она вздрагивала, пытаясь подавить плач. Володя протянул: – Угу… – И добавил как можно мягче: – Это и есть твое горе, да? Маша всхлипнула и кивнула. Видимо, проследила за его взглядом – схватила манжет одной рукой, пряча пуговицу, и неловко потерла лицо. – Ты поможешь мне? – Чем? – обескураженно уточнил Володя. – Но ты же… Ты же проходил через подобное, ты же знаешь, что в таких случаях делать… – Нет, не знаю. Правда не знаю. Маша вскочила, едва не уронив чашку на пол, и воскликнула: – Но ты же не можешь мне отказать! Не можешь! Это судьба! Бог мне помог увидеть этот плакат! Ты такой стал… идеальный. Без него я бы даже не вспомнила! Володя окончательно запутался, нахмурился, сложил руки на груди и перебил: – Какой плакат? – А? – Маша, будто сдувшись, осела обратно на диван. – Плакат? Да так, про пионеров. Вспомнила, что у вас с Коневым кое-что было, и… – Ты, может, и сыну обо мне рассказала? – Нет-нет, что ты! Он не знает, что я их видела! У меня наступил такой ступор, потом шок, и я сразу выбежала из дома. Переживала, думала, как быть. Мне так хотелось их поймать, хотелось глаза выцарапать этому его «другу», но головой я понимаю, что не стоит делать поспешных выводов и тем более действовать. Ведь… ведь как-то раз я чуть не совершила такую ошибку. У меня будто приступ дежавю случился. Помнишь, в «Ласточке»?.. – Помню, – отрезал Володя. – Ладно. Давай по порядку: ты вспомнила, что у нас с Юрой когда-то что-то было. И что? Что из этого следует? Что конкретно ты хочешь услышать от меня? – Хочу узнать: может быть, Дима просто балуется? Может быть, для юношей в его возрасте это нормально, ему же всего шестнадцать? – Ну нет, – Володя усмехнулся, – поцелуй двух парней – это не баловство. Гетеросексуалы целоваться не станут, а следовательно, твой Дима, скорее всего, или гей, или бисексуал. Володя ожидал, что после его слов Маша совсем расклеится, но ее будто подменили. Она выпрямилась, вытерла лицо, посмотрела Володе в глаза смело, даже с вызовом, и громко, четко произнесла: – Нет! Этого не может быть! Димочка – хороший мальчик, он бы никогда… Володя с грустной улыбкой покачал головой: – Никогда не говори «никогда». Ты можешь считать, что знаешь его как облупленного, но он другой человек, и залезть к нему в голову невозможно. Но ни его жест, ни его слова не убедили Машу, она продолжила с еще большей настойчивостью: – Значит, его насильно поцеловали, он не гомик! Такое ведь возможно, правда? – Машин голос обрел такую твердость, какую Володя еще не слышал этим вечером. Единственным, что выдавало ее неуверенность, оставалась висящая на нитке пуговица, которую она нервно крутила пальцами. «Гомик», – повторил про себя Володя, скривившись, но ответил спокойно: – Возможно-то – возможно, зависит от того, как Дима отреагировал. – Откуда мне знать, как он отреагировал, я же ушла, когда… – терзаемая ею нитка лопнула, пуговица ударилась об пол и отскочила под шкаф, – когда они еще не закончили. – А впрочем, – задумчиво протянул Володя, – первая реакция ни о чем не говорит. Даже если Дима его оттолкнул, не факт, что на самом деле был против. «Когда-то я сам оттолкнул…» – чуть было не произнес он, вспомнив, как однажды оказался на месте Димы. В памяти вспыхнули запах яблок, карие, полные ужаса глаза напротив, холодные губы на его губах, гул крови в ушах. – Точно! – воскликнула Маша, спугнув трепетное воспоминание. – Это его друг ненормальный, а не он. Я должна их разлучить! – Даже не думай! Дима сам разберется, какой друг ему нужен, а какой – нет. Маша встрепенулась и воскликнула: – Я не допущу, чтобы этот извращенец даже на шаг приблизился к моему сыну! – Значит, гей для тебя – извращенец? – Володя презрительно усмехнулся. – Ты ничуть не изменилась. – Ну… – Маша тут же замялась и покраснела. – Не совсем, то есть я хочу сказать… Ее невразумительный лепет прервал звонок Володиного мобильного. Он поднял руку, прося Машу замолчать, и ответил. Из трубки прозвучал усталый голос матери: – Сынок, ты едешь? Я уже полчаса как собралась. Может, все-таки такси вызвать? – Нет, не надо, я сам провожу, – произнес он спокойно, но мысленно уже успел отругать себя на чем свет стоит. Маша его отвлекла. Озабоченный проблемами чужой матери, он напрочь забыл о собственной. – Надо было приехать за три часа до рейса, а сейчас уже… – Ничего страшного, – перебил он ее. – Я уже еду, жди. – Ладно… Посижу на дорожку пока… Володя нажал «отбой» и, не сдержавшись, выругался сквозь зубы. Закрыл ноутбук с недописанным письмом, посмотрел на Машу. – Этот разговор, безусловно, очень захватывающий, – прошипел Володя и поднялся из-за стола, – но вынужден попрощаться, у меня дела. – Нет, Володя, постой. Я же не имела в виду тебя!.. Володя скептически хмыкнул, надевая пиджак: – Да что ты говоришь… Они вышли из кабинета, и, пока Володя запирал дверь на ключ, Маша оправдывалась, выглядывая из-за спины: – Ты не извращенец. Это Конев тогда сбил тебя с пути – вот что я хотела сказать. Володя не ответил. Когда спустились на первый этаж, Маша обернулась к охраннику и добавила негромко: – И вообще я не вправе тебя судить. – А Юру вправе? – спросил Володя уже на улице. Предугадав, что сейчас польется новый поток объяснений, успокоил: – Ладно, я понял тебя, Маш, забыли. – Нет, ты все-таки… Извини все равно, – пробормотала Маша смущенно. – Будем на связи, да? – До свидания, Маша, – произнес Володя, тут же пожалев, что не сказал «прощай». * * * Несмотря на то что Володя задержался, на рейс они успели. Дорога в аэропорт показалась бесконечно длинной – все из-за разговора с матерью, из-за тем, которые она поднимала. Но Володя не пресекал их, понимал, что мать не может об этом молчать. – Ты уверена, что тебе действительно надо уехать? Может быть, лучше дома? Родные стены лечат… – Я больше не могу тут оставаться, – тяжело вздохнула она. – Раньше, когда кто-то умирал, пусть даже родственник, я не думала о том, как жаль, что этого человека не стало. Я не печалилась о его родных. Я боялась, что это может случиться со мной – когда-нибудь по-настоящему близкий мне человек умрет. Настолько близкий, без которого я не умею жить. Что станет со мной, когда Левушка, мой муж, половина моей жизни, оставит меня? И вот этот момент настал. Она говорила негромко, но Володе было страшно слышать ее слова, а еще страшнее – голос. Обычно высокий, по-девичьи певучий, теперь он звучал сухо и безжизненно. Володя хотел бы ее проигнорировать, но разве мог? Конечно, нет. Поэтому ехал, не отводя взгляда от дороги, и терпеливо слушал. Боковым зрением видел, что и мать смотрит вперед. Наверное, поэтому она говорила, не замечая боли, искажавшей лицо сына: – Поэтому я хочу уехать. Здесь его слишком много. Здесь слишком сильно ощущается, что его нет. Хожу по квартире – и самой жить не хочется. А так хоть сменю обстановку. Я отвыкла жить одна. Они замолчали. Но тишина давила еще больнее, становилась плотной, леденящей. Буквально леденящей – спина покрылась мурашками, и Володя даже выключил кондиционер. – Не слишком ли велика плата за жизнь с любимым человеком? – произнес он первое, что пришло в голову, лишь бы не молчать. Собственный голос показался до неприличия громким. – Не проще ли жить одному? Его вопрос был риторическим, но мать нашла что сказать. В секундной паузе перед ее ответом Володя успел задуматься и понять, что настолько близкого человека, каким был его отец для матери, у Володи нет и, наверное, никогда не было. – Только так жить и стоит. Иначе в жизни смысла вообще нет. Наверное, ты считаешь, что так и правда легче, но я не понимаю, как ты, такой молодой, столько времени один, без семьи. Сколько лет прошло с тех пор, как ты разошелся со Светой? Почти десять? Она была у тебя единственной девушкой, о которой я знала. Володя усмехнулся про себя: «Не ты одна. Я тоже других не знал. И надо же, как точно ты помнишь, сколько прошло лет. Неужели подсчитала?» Тут мать добавила: – Или ты просто не рассказываешь мне, что у тебя есть кто-то? Разговор повернул в другое русло сам собой, а может быть, мать намеренно перевела тему. Володя не заметил, как отпустило оцепенение, навеянное воспоминанием о смерти. Но сменилось оно не менее неприятным ощущением – будто его прижали к стенке. – Нет, – выдавил он. – Как такое возможно? Ты посмотри на себя, за тобой девушки сами должны бегать. – Просто я еще не встретил нужного человека, а тратить себя на кого попало – дело неблагодарное, – ответил он как можно равнодушнее, чувствуя, что руки на руле начинают потеть. – Я ведь понимаю, сынок. Ты думаешь, что раз ты мужчина и тебе не надо рожать, то и торопиться некуда. Но старость приходит незаметно, ты не чувствуешь ее наступления. Вот стал чаще уставать… но ведь работаешь много, правда? Или вдруг что-то заболело – ну и ладно, когда ж не болело-то? – Запах духов матери тоненькой, едва заметной струйкой вился под крышей, тек по приборной панели, по рулю, по его рукам, связывая их, стягивая. Володя молчал, но мать продолжала: – Но потом в один момент старость просто падает на тебя. И думаешь: вроде жил себе и жил, а ради кого? Ты знаешь, я только сейчас поняла по-настоящему, что я никому не нужна: ты уже взрослый, отца нет… – Не ты ли только что говорила мне об идеальной любви, в которой весь смысл жизни? – наконец он придумал, что ответить. – Тогда не торопи меня. И не пытайся манипулировать. – Я не манипулирую, просто делюсь тем, о чем стала думать из-за папы, – оправдалась мать и замолчала. Володя последовал ее примеру. Заговорили снова они только в аэропорту. – Надо разобрать вещи отца, – сказала мать, остановившись перед рамкой. – Разобрал уже, – неохотно откликнулся Володя. – Я имею в виду дома. Надо успеть до сорокового дня раздать одежду. Я не хотела напрягать этим тебя, но… все хожу вокруг них и даже в руки взять не могу. Разбери их, пожалуйста. Чтобы я приехала и не натыкалась на них повсюду. – Хорошо, – кивнул Володя. – Понимаешь… у меня рука не поднимается самой избавиться. Понимаешь, я хочу, чтобы все осталось как есть, чтобы еще чувствовать его присутст… – Ее голос сорвался. Володя сжал руку матери. Она собралась с силами и продолжила уже спокойно и четко: – Одежду раздай знакомым, что не возьмут – малоимущим или в церковь. Остальное надо сжечь. – А его личные вещи куда? Книги, телефон, сувениры… – Их не выбрасывай. Убери в кладовку. Или к себе увези. У тебя места больше, есть куда убрать. – Понял. Сделаю. Прощались долго, болезненно. Мать плакала, привставая на цыпочки, гладила его по голове, по плечам и груди, не выпускала из объятий и все повторяла: «Ты прости, сынок, если чем-то тебя обидела, если что-то не так сказала. Это, наверное, я виновата, что ты один». Володя бормотал: «Не говори глупости. Все нормально». Он волновался за нее: как она сориентируется, как долетит, как ее встретят, а главное – как она там будет жить без него. Но голос разума успокаивал: «Мать не оставят в одиночестве». Она летела к сестре в родной город – Москву. И, помимо Москвы, собиралась в Тверь, к Володиному дяде и двоюродному брату Вове, что не смог приехать на похороны, но настойчиво приглашал погостить. Всю дорогу до дома он прокручивал этот разговор в голове по несколько раз. Было паршиво: на душе из-за ее слез скребли кошки, под ложечкой ныло от жалости и тоски, из-за того, что умудрился ей нагрубить, мучила совесть. Полегчало, только когда Володя увидел на трассе упоминание дома – табличку с названием коттеджного поселка «Ласточкино гнездо». «Очень неудачное название, – критиковал отец, принимая его проект шесть лет назад. – Оно будет ассоциироваться со скалой и замком в Ялте, но разве хоть что-то напоминающее его там есть? Нет, ни архитектура, ни ландшафт не имеют ничего общего с настоящим Ласточкиным гнездом. И все-таки ты настаиваешь на этом названии. Почему?» Отец был прав: поселок раскинулся среди полей и перелесков, покуда хватало глаз. Ни скал, ни гор, ни тем более моря. Деревянные двухэтажные дома в скандинавском стиле с панорамными окнами даже приблизительно не напоминали тот самый замок. Поселок назывался так не потому, что стоял на возвышении. Здесь уже не летали ласточки, не вили гнезд. Река пересохла, а пионерлагерь «Ласточка» много лет лежал в руинах. Но именно потому, что все это здесь когда-то было, Володя назвал этот поселок – назвал свой дом – так. Но отец принял его с трудом – и то только после долгих уговоров. Володя пересек шлагбаум, оказался на территории поселка и запетлял привычным маршрутом между однотипных коттеджей. Его дом стоял на самом отшибе. Такой же, как остальные, он отличался лишь очень широким двором, в несколько раз превосходящим по размерам соседские, и самым высоким среди всех участков забором. Только Володя вышел из машины, как тут же воздух содрогнулся от высокого лая Герды. Володя свистнул, и она бросилась навстречу к воротам, безуспешно пытаясь их свалить. Он приготовился открыть их. Делать это нужно было с осторожностью, иначе собака собьет его с ног – уже прыгала как сумасшедшая. Володя снова свистнул, она заскулила и притихла, а когда дверь отворилась, Герда распласталась на спине, животом кверху. Володя присел на корточки, принялся по-детски сюсюкаться с ней: – Собака моя, соба-а-а-ка. Соскучилась, девочка? Я тоже скучал. Почесывая мохнатый живот, он привычно оглядел дом, кажущийся на фоне сизого неба неприветливой громадиной. – Сейчас мы включим свет, и станет лучше, правда? Перешагнув порог, он преодолел небольшую прихожую и ступил в широкую, светлую гостиную, совмещенную с кухней. Стягивая с себя удавку галстука, прошел в ванную, снял линзы и с удовольствием потер веки – за целый день глаза устали. Надел очки. В гостиной Герда пулей примчалась к огромному окну, сунула нос за штору и принялась отчаянно лаять. – Что такое? – Володя подошел к ней и выглянул во двор. Казалось бы, ничего удивительного для него и возмутительного для Герды там нет, все как всегда: небо, звезды, широкая поляна, небольшая рощица вдалеке. – О… – выдохнул Володя, увидев нарушительницу спокойствия. В пятне света на спинке садового стула сидела, глядя на них, изящная ласточка. Глава 2 История болезни Володя купил таблетки, которые прописал Игорь, и принимал их уже пару дней. Но, похоже, они не действовали – Володя засыпал так же долго и тяжело. Успокоительные делали его вялым, но не опустошали голову, не избавляли от тяжелых, мрачных воспоминаний, бесконтрольно кружившихся в мыслях. Вот и сейчас, в третьем часу ночи, он лежал и не мог избавиться от образов, что вспыхивали под закрытыми веками. Володя с Брагинским вместе забирали тело отца из морга и везли в церковь, где ждали все, кто пришел проводить его в последний путь. Володя впервые занимался похоронами и многого не знал, поэтому удивился, что тело не было окоченевшим, а конечности двигались легко. Когда ехали в автобусе, на повороте гроб качнуло, и отца прижало к одной из стенок, а руки съехали набок. Вдвоем с Брагинским они вернули телу прежнее положение, поправили его, Володя положил ладони обратно на грудь. И это тактильное ощущение – то, какими мягкими и холодными были пальцы и плечи отца, – записалось на подкорку. Володя засыпал. На улице шумел дождь, дома похолодало настолько, что пришлось надеть футболку. Он замерз и, проваливаясь в сон, инстинктивно обхватил себя за плечи – показалось, что держит плечи отца. Проснулся. Это были его, Володины, плечи. Холодные и почему-то непривычно мягкие. Он поднялся, снял футболку, пусть и стало еще холоднее. Поменял позу, чтобы не касаться руками своего тела, но ладони продолжали ощущать мягкое, прохладное и вялое, будто неживое, не тело даже, а какой-то биоматериал. Володя рывком сел на кровати. Сердце грохотало в висках, дыхание захлебывалось. – Надо отвлечься, надо отвлечься, – принялся повторять он. Но, на что отвлечься, придумать не мог. Неожиданно вспомнился недавний визит Маши. Он прокрутил в голове их встречу от начала до конца, попытался обсудить с собакой. Герда спала в ногах, тихонько похрапывая. Он вспомнил, как Маша, слушая его, слышала только себя и вынесла из разговора совершенно неверное, зато столь желаемое: что ее сын хороший, а вот его друг – плохой. Видимо, она была такой всегда – крайне эмоциональной и глуповатой. Но раньше, в юности, в «Ласточке», она скрывала эти черты, хотя Володе иногда удавалось разглядеть ее настоящую. Мысли о Маше помогли забыть недавний кошмар. Он наконец смог удобно устроиться на кровати и начал проваливаться в сон. Засыпая, увидел Машу. Совсем юную красивую девушку в коротком платье. Она, вся в слезах, стояла голыми коленками на бетонных плитах и умоляюще смотрела на него. Стирая руки в кровь, писала мелом поверх нарисованного на асфальте яблока: «Ненавижу». Рано утром Володю разбудило СМС с неизвестного номера: «Прости за то, что тебе наговорила. Я была сама не своя. Но сейчас все еще хуже…». Догадаться, от кого это сообщение, не составило труда. Володя ничего не ответил, положил телефон на тумбочку. Хмыкнул – его очень позабавило многоточие в конце – и завернулся в одеяло. Сон без сновидений не собирался выпускать его из своих объятий, наоборот – только сжал в них еще крепче, увлекая в такой желанный, с таким трудом достигнутый покой. * * * – Сколько мне еще извиняться? У меня настоящая беда, почему ты не хочешь мне помочь?! – Чего? Мгновение спустя Володя застал себя сидящим на кровати с трубкой у уха, не помня, как проснулся и ответил. – Как ты можешь быть таким равнодушным?! – кричала Маша. – Я тебе уже сказал, что ничем… – вяло пробормотал он, потирая заспанные глаза. – Но я не знаю, к кому еще обратиться, это же такой стыд! Володя со стоном выдохнул: – Да пойми же ты, что я правда не понимаю, как могу тебе помочь. Маша на пару секунд замолкла и произнесла уже не зло, а жалобно: – Володь, Дима собирается покончить с собой! Пожалуйста, давай встретимся! Володя мигом проснулся. Маша в трубке тяжело дышала и всхлипывала. Неужели все настолько серьезно? Он уставился на свою руку. Следы на коже уже давно исчезли, но сейчас по ней горячей волной прошла старая, фантомная боль. – Хорошо, давай, – согласился он, вспоминая планы на день. Все равно сегодня собрался ехать в родительскую квартиру разбирать вещи отца, ему будет по пути. – После обеда под Градусником удобно? – А раньше не можешь? – канючила Маша. – Я живу не в Харькове. Как только доеду до города, позвоню. Договорились? Получив утвердительный ответ, он нажал отбой. Взглянул на часы и выругался – Маша разбудила его в шесть. В воскресенье. * * * Хотя Володя торопился, все равно опоздал. Маша уже ждала его у метро, мрачная, но не настолько нервная, как он ожидал. – Давай пройдемся до сквера с Вечным огнем и там посидим. Не против? – предложил он, стараясь скорее вырваться из гомонящей толпы. Маша растерянно кивнула, зашагала следом. Пока шли, молчала, погруженная в себя – угрюмая, мрачнее тучи. Володя указал на скамейку под раскидистым кленом. Маша никак не отреагировала, завороженно уставившись на противоположную сторону дороги – на двери органного зала филармонии. – Ой, а давай лучше пойдем поедим? – неожиданно живо предложила она. – Время обеда, а я даже не завтракала сегодня. Тем более что тут сыро после дождя, все скамейки мокрые. Володя пожал плечами и направился вниз по улице, где мелькали вывески кафе. Войдя в первое попавшееся заведение, они сели за самый отдаленный столик. Володя очень удивился, когда якобы не обедавшая Маша заказала себе лишь кофе. – Давай к делу, – предложил он, как только официант отошел от их столика. – С чего ты взяла, что твой сын хочет свести счеты с жизнью? – Он… – Маша коротко вздохнула… – Знаешь, он всегда был немного замкнутым, но в последнее время совсем закрылся в себе: ничего мне не рассказывает, слушает мрачную музыку и сам ходит мрачный, весь в черном… только шнурки розовые… Это друзья его виноваты! Не знаю, как он с ними вообще связался. Говорят, что они по кладбищам гуляют, а мальчики в этой компании глаза подводят – они точно… – она понизила голос, – гомики. Испортили мне сына! Володя облегченно выдохнул: – Маша, это просто подростковое. Сейчас многие так одеваются и таким увлекаются. Я не разбираюсь в их моде, но ты-то разве не в курсе? – Да что ты говоришь! – возмутилась она в ответ. – Он… Их прервал подошедший с подносом официант. Быстро поставил перед Машей кофе, перед Володей – омлет и удалился. Едва тот ушел, как Маша прошептала: – Володь, он руки себе режет – вены! Я об этом не знала… Обычно Димочка носит браслеты такие резиновые или длинные рукава, под ними не видно запястий. А сегодня я зашла к нему, пока он спал, и заметила… Да и в комнате у него плакаты с черепами развешаны… Эти новости Володю насторожили. С желанием причинять себе боль он был знаком не понаслышке и понимал, откуда это желание может появиться. Но и сравнивать Диму с собой пока не спешил. – Ты говорила с ним по этому поводу? – Пыталась, но он уходит от диалога: «Отстань-отстань». Грубит. – Раны свежие? – Нет, белые такие, тонкие шрамики. – Выходит, он делает это давно… – заключил Володя, без интереса глядя на нетронутый завтрак – у него пропал аппетит. – Вдоль вен или поперек? – Я не помню. Маша задумалась, а затем сделала то, чего Володя от нее никак не ожидал, – улыбнулась: – А это что, важно? – Ты шутишь? – обомлел он. Маша покачала головой. Кровь начала закипать от ее улыбки, Володю охватило нарастающее чувство неприязни, но он подавил его и постарался говорить как ни в чем не бывало: – Плохо. Обычно, – он припомнил слова Игоря в самом начале их отношений, – когда подростки занимаются самоистязанием, они пытаются привлечь внимание. Это как бы крик о помощи. – О чем ему «кричать»? Он благополучный мальчик… Ах, ну да, конечно… – протянула она, кивая самой себе. – Я поняла, в чем дело. Это все его отец! Если бы он не был такой сволочью, Дима так не поступал бы! Он даже свое имя ненавидит, потому что они тезки! Ему не хватает мужского влияния. Поэтому он и целуется с этим своим… другом. Такое ведь может быть, да? – Такая теория существует, но сексуальность – это врожденное… – То есть ты хочешь сказать, что это не лечится? – Маша грозно сверкнула глазами. – Нет, Маша, не лечится. – Не может этого быть! – воскликнула она. – Зачем ты говоришь такое? Чтобы сделать мне больно? Чтобы отомстить? – Боже, да зачем мне тебе мстить? – возмутился Володя. Он не ожидал, что Маша, недавно молившая о помощи, так резко ударится в обвинения. – Тогда почему не скажешь, как избавиться от этого? Ты ведь тоже был таким, но теперь – нет! – С чего ты взяла, что был? – С того, что ты успешный, с хорошей работой. Ирина говорила, что женат! Володя покачал головой, ухмыляясь. Не замечая, что самообладание его подвело, он начал заводиться. И Маша ему не уступала. Его жест не убедил ее, она продолжила с еще большей настойчивостью: – Хорошо, может, женат и не был, но я же слышала про Свету! Ты сам говорил Ирине… – Это было давно и неправда, Маша. – Да плевать! Главное – теперь ты не голубой, хотя был им раньше! Почему ты скрываешь, как от этого избавиться? Почему врешь?! – Не вру. Я не был… – Володя осекся, едва не произнеся это мерзкое слово, но вовремя поправил себя: – …таким. Я есть такой с самого детства. Но! То, какой я есть, не мешает мне быть хорошим человеком и иметь хорошую работу. Просто я смирился, и ты рано или поздно смиришься. – Я не смирюсь с этим никогда! – Она гордо вздернула подбородок. – Если ты действительно любишь сына, то придется. Сексуальность не изменить и не вылечить. И пока ты этого не поймешь… – начал было он, но оборвал себя на полуслове. Разве она могла это понять? Вряд ли. И Володя знал причину ее бескомпромиссности. Во времена их молодости, когда Маша впервые столкнулась с другой сексуальностью, вся их страна, весь их мир считал это совершенно ненормальным, противоестественным и даже преступным. И в этом не было ни капли Машиной вины – так ее воспитывали время и общество, в которых она жила. Точно так же время и общество воспитывали Володю. Маша сердито посмотрела ему в глаза и с вызовом произнесла: – Зато я слышала, что есть врачи, которые занимаются с гомиками, и они выходят от них нормальными! – Занимаются с гомиками, говоришь… А чем именно занимаются – ты не думала? Володя многозначительно замолчал. Он понимал, что, несмотря на злость, которую провоцировало Машино поведение, он должен взвешивать свои слова. И эмоциям нельзя было давать волю – они только навредят. Он сделал глоток чая и спокойно спросил: – А тебе не рассказывали, что эти «врачи» калечат психику? Я тоже когда-то считал это болезнью, – он вздохнул, – и очень хотел вылечиться. Потому что это было слишком сложно и страшно. Тем более началось очень рано. – Рано? Разве твоим первым был не Юра? – перебила Маша. Сердце кольнуло, когда Володя услышал от нее это имя. До этого Маша называла его только по фамилии. Володя нахмурился, затем слабо улыбнулся. – Юра был моей первой и, наверное, единственной любовью. А тот человек, о котором я говорю… Это была не любовь. Это был ужас, я ненавидел себя настолько, что готов был… на самом деле покончить с собой. Маша охнула, прикрыла рот ладонью. – Вот видишь! Я же говорю, что Дима хочет… – Не сравнивай меня тогдашнего со своим Димой! Если ты говоришь, что он пригласил парня к себе и уже целовался с ним, значит, он не один, ему есть с кем разделить свои чувства. Это важнее всего. Наверное, так же, как было у нас с Юр… – А ты не смей сравнивать моего сына с этим Коневым! – вспылила Маша. – Да никого я не сравниваю! Ты просишь моей помощи, и я не знаю, чем могу помочь тебе, кроме как показать на своем реально плохом примере, чего делать не следует. А дальше тебе самой решать – попытаешься ты принять его таким, какой он есть, или будешь пытаться что-то изменить. Как помнишь, тогда ты нас с Юрой даже выслушать не захотела… – Ну а что же делать? – снова отрешенно спросила Маша. – Может, найти ему девушку? – Ты меня вообще слушала? – едва не взорвался Володя. – Я не смогу сидеть сложа руки, нужно сделать хоть что-то! – Маша… – предостерегающе протянул Володя. Она замолчала, взяла чашку в руки и немного отпила. Володя смотрел на нее, размышляя, и понял вдруг, что так и не узнал ответа на еще один очень важный вопрос. – Маш, а сам Дима признавался тебе в своем влечении? Та отрицательно помотала головой. «Интересно – почему? – задумался Володя. – Если не сказал сам, значит, либо сомневается в себе, либо не готов, либо боится матери…» Мысль, что он может ее просто жалеть, как сам Володя до сих пор жалел свою мать, в голову даже не пришла. Володя взял ее за руку и пристально посмотрел в глаза. – Тогда просто оставь его в покое и не лезь. После этих слов спокойная, притихшая было Маша отбросила его руку и выкрикнула: – Как не лезть? Я вообще-то его мать! – Но это не твое дело! – А чье же? Он еще совсем молодой, он ничего не понимает, он может таких делов натворить, что… Володе захотелось ее встряхнуть, но он глубоко вдохнул и медленно выдохнул. – Это ты ничего не понимаешь, а слушать – не хочешь. – Нет, я не смогу с этим жить! – Так и не тебе с этим жить, а ему. – Я… я не верю! – Она истерически хихикнула. – Материнское сердце не так легко обмануть. Я знаю своего сына, никакой он не гомосек! Я чувствую, что у него это просто баловство, но ты, Володя… Я, может, и могла подумать, что Конев был злопамятным козлом, но чтобы ты… Столько лет прошло… От тебя я такой подлости не ожидала! Ты врешь, чтобы отомстить! – Если ты так действительно считаешь… – прошипел Володя сквозь зубы, подавляя все сильнее и сильнее закипающую злость. – Тогда нам не о чем говорить. – Но мы поговорим… – яростно прошептала Маша. – Когда я его вылечу, мы поговорим. – Ты его только искалечишь! – Да кто ты такой, чтобы учить меня, как заботиться о моем ребенке?! Чаша терпения переполнилась. Со слов Маши получалось, будто все плохие, а хорошие только ее «благополучный» сын и она сама. Володя ухмыльнулся и произнес таким ядовитым тоном, какого от себя даже не ожидал: – Скажи лучше, почему ты заметила раны на его руках только сейчас? Ты что, раньше не интересовалась его жизнью? – Что ты вообще можешь понимать! У тебя даже детей нет! А может, оно и к лучшему, а то мало ли кого может воспитать психически больной! Володя перестал сдерживать эмоции. В конце концов, какова его роль в этой драме? Ее нет! Володя никто им обоим, и они ему – тоже. Тогда зачем ему нужно молчать, когда его унижают, терпеть, когда действуют на нервы, тратить свое время на бесполезный разговор с женщиной, которая даже не собирается к нему прислушаться? Ярость выплеснулась наружу, Володю будто прорвало. Перегнувшись через стол, он прошипел ей в лицо: – Да, у меня нет детей. И уж лучше вообще не быть родителем, чем стать тем, кому плевать на своего ребенка, пока тот кромсает себе руки! Ну правильно, Маша, к врачу надо бежать, потому что сын мальчика поцеловал, а не потому, что у него есть реальные проблемы. Или что, стыдно тебе показываться со шрамами вместо свежих ран, идеальная мать? Машины губы задрожали, она, как рыба, схватила ртом воздух, посмотрела на Володю, собираясь что-то сказать, но через пару секунд вскочила с места и выбежала из кафе. Дверь хлопнула. К Володе подошел официант, вопросительно взглянул на него. Володя вымученно улыбнулся, попросил счет и стакан воды. Ярость клокотала в груди, нужно было ее утихомирить: он через силу доел омлет и выпил воду десятком маленьких глотков, расплатился и вышел на улицу. Ссора с Машей одновременно взбудоражила и вымотала. Володя заставлял себя не думать о ней. * * * Отсюда до родительского дома было рукой подать. Володя решил пройтись пешком, чтобы по дороге успокоиться и собраться с мыслями: разбор огромного количества вещей – дело очень хлопотное. Раньше, когда жил у матери с отцом, он часто и долго гулял по Харькову, так что знал этот город лучше Москвы. Харьков стал для него таким родным, таким привычным, будто Володя провел тут всю жизнь, а не переехал десять лет назад. Площадь Розы Люксембург и набережная остались позади, он свернул во двор родительского дома. Все – и виды, и звуки – было таким знакомым, здесь ничего не менялось годами. Володя часто ездил к матери, и каждый раз его сердце сладко щемило от ностальгии, будто в этом дворе он играл с соседскими ребятишками, а не сидел в одиночестве, тщетно пытаясь разобраться в себе или раздумывая над рабочими проектами. Подъезд встретил привычным запахом пыли, замок издал привычный щелчок, и Володя оказался в прихожей. Но что оказалось непривычным в родительском доме, так это тишина. Раньше здесь всегда было шумно, ведь даже если не звучали живые голоса, то обязательно работали радио или телевизор. Володя ступил в кухню и включил магнитофон, не посмотрев, что за кассета в нем стоит. Улыбнулся, когда из динамиков раздался звенящий голос Эдмунда Шклярского – отцу, как и Володе, нравился «Пикник». Сел за стол, достал ежедневник и ручку, чтобы составить план, что делать с отцовскими вещами: что раздать, а что – выбросить. Но сосредоточиться на списке никак не удавалось. Деловые мысли постоянно перебивались посторонними, притом они звучали не его привычным спокойным внутренним голосом, а истеричным, высоким, очень похожим на Машин: «Ненормальный. Больной. Извращенец!» Володя тряхнул головой и принялся писать: «Костюм предложить Брагинскому. Одинаковый размер? Книги – себе. Проекты – в офис». В памяти вновь царапнуло истеричное Машино: «К врачу! Исправить! Вылечить!» – Да что ты будешь делать! – Володя выругался и отложил ручку. – Так… ладно. Поступим по-другому. Вообще-то он начал не с того. Сперва стоило пройтись по дому и оценить масштабы. Этим Володя и занялся, планируя заодно отвлечься. Обошел гостиную и спальню, оглядел даже кладовку. Оставалась последняя неосмотренная комната – его собственная. В нее он не заходил давно. Во время семейных посиделок все располагались то на кухне, то в гостиной. В свою комнату Володе заглядывать не было необходимости – там уже хранилось только ненужное. Он ожидал, что родители выбросят его старые вещи, и потому, когда отворил дверь, застыл на пороге – они будто законсервировали это место. Все тут было таким, как много лет назад: скрипучий диван вдоль левой стены, вдоль правой – забитые книгами шкафы, стол у окна, на нем – лампа и фотография Светы. Снова вспомнилась Маша: «Надо его вылечить! Может, найти ему девушку?» – и Володя замер, глядя на ту, кого надеялся сделать своей панацеей, но лишь нанес травму и ей, и себе. Он взял рамку в руки и огляделся, думая, куда убрать. Улыбнулся вновь – здесь, в его комнате, осталось нетронутым абсолютно все: книги, тетради, даже собственноручно заточенные им карандаши в ящике стола. Значит, сохранились и записи. Записи… Володя покачал головой – значит, и та тетрадь лежит нетронутой. Его дневник, но, правильнее сказать, его «история болезни», потому что в ней содержалось все: анамнез, диагноз, лечение. Все было в ней. А она – в тайнике. В двух метрах от Володи. Забавно: у многих людей никогда в жизни не было тайников, а у него их целых два. Правда, тот, что под ивой, скорее почтовый ящик. Переезжая из родительской квартиры в собственный дом, Володя не взял «историю болезни» с собой. Не потому, что забыл про нее, а потому, что очень хотел сбежать от своего прошлого, избавиться от него навсегда. А теперь, после столкновения со смертью, Володя думал по-другому. Эта тетрадь – часть того немногого, что останется от него потом. Какой бы позор она в себе ни хранила, это не просто его память, а память о нем. Человеческая жизнь очень хрупка, в любой момент, хоть через двадцать лет, хоть завтра, Володи может не стать. И тогда кто-то – лишь бы только не мать – будет сортировать его вещи: что отдать, что – выбросить, что – сжечь. Но эта тетрадь – другое. Это не просто принадлежавшая ему вещь, а то, чем был он сам. Часть его жизни – это часть «истории болезни», а она – часть его самого. И она не достанется никому. Никто, кроме Володи, не заглянет в нее, она не должна лежать здесь. Володя отодвинул диван от стены, нашел давно выломанную паркетную доску, вынул ее и увидел в нише толстую черную тетрадь. Забавно, в такой же он писал заметки, когда работал в лагере вожатым. Тетрадь стала удивительно хрупкой от времени – едва оказалась у него в руках, как из-под обложки выпала половина листов. Подхватив их и вставив обратно, Володя заметил вложенные среди страниц газетные вырезки, давно просроченные рецепты на транквилизаторы и конверт. Его он открывать не стал. Плотная белая бумага не просвечивала, но Володя и так помнил, что находится внутри: снимки голых женщин, которые дал ему врач. Володя вздрогнул от омерзения. На пол упала сложенная вдвое черно-белая фотография. Он развернул ее. Это был снимок первого отряда той самой смены в «Ласточке». Много людей, нижний ряд сидит, верхний – стоит. В центре – его Юрка. Володя нервно отвел взгляд. Увидел молодую, высокую, еще стройную Ирину, присмотрелся к Маше. Короткое платье в цветочек, длинные светлые волосы перекинуты через плечо, чтобы закрывали грудь, собраны в хвост пластмассовой заколкой. «А заколка-то та самая», – улыбнулся Володя, вспомнив их знакомство с Машей. * * * После происшествия у эстрады Володя отправился к Ирине, вожатой первого отряда, выяснить, кто такой этот Юра Конев, которого ему навязали помогать с театральным кружком. На крыльце, утопающем в розовых петуниях, одиноко стояла белокурая девушка в коротком желтом платье и ела грушу. – Здравствуй! – приближаясь, крикнул ей Володя. – Ирина здесь? – Зд… здравствуйте. – Девушка покраснела, поднесла руку к волосам. – Нет, ушла куда-то. Ей что-нибудь передать? – Да нет, передавать нечего. Тогда я пойду, – вздохнул Володя. – Хотя… как тебя зовут? – Что? – смутилась девушка. – А… Маша. – Меня зовут Володя, очень приятно. – Да, очень, – потупив взгляд, негромко ответила та. – Я спросить хотел, не знаешь ли ты такого Юру Конева из первого отряда? Маша нахмурила лоб и буркнула: – Ну знаю, конечно. Мы в одном отряде. Кто же его не знает? Каждый год в «Ласточку» ездит. – Вижу, не очень-то он тебе нравится… – хмыкнул Володя. – Ой, да кому он вообще нравиться может? Хулиган и бездельник! В прошлом году вообще тут драку затеял, из-за этого Конева наш Саша, видимо, и не приехал. – Все понятно, – вздохнув, протянул Володя. – Ну ладно, я пойду. Он развернулся на пятках, но Маша окликнула его: – Хочешь грушу? У меня много. Вот. – Она наклонилась, снова запуталась в волосах и достала из сумки, что лежала возле ее ног, большую спелую грушу. Протянула Володе. – Вообще-то по инструкции нам нельзя есть угощения детей, – начал Володя, но, увидев, что Маша отчаянно покраснела, взял грушу. – Спасибо. Кстати, сегодня вечером пройдет первая репетиция театрального кружка, а из вашего отряда никто, кроме Конева, не записался. Ты не хочешь ко мне? – Да-да, я бы очень… – пробормотала Маша, накручивая на палец выбившуюся из прически прядку. – Я люблю театр. А еще я играть умею, на фортепиано, в кинозале есть… – Играешь? Как здорово! Как я рад, что нашел тебя! – воскликнул Володя. И тут же понял, что сболтнул лишнего – Маша еще сильнее смутилась и стала с остервенением дергать прядки волос. Вдруг ее заколка щелкнула и упала на землю, а длиннющие, по пояс, светло-русые волосы рассыпались по плечам. Володя наклонился поднять заколку, выпрямился. – Ой, сломалась… – прошептала Маша. Она принялась нервно убирать волосы назад, но они, слишком длинные и густые, не слушались, выскальзывали из пальцев, падали на плечи и грудь. – Я думаю, ее можно починить, – успокоил Володя и, чтобы скрыть неловкость, уточнил: – Значит, договорились, ты будешь нашим музыкантом? Маша радостно пискнула и кивнула, посмотрела Володе прямо в глаза. Не зная, как реагировать, Володя сконфуженно улыбнулся в ответ и убрал заколку в карман. – Давай я починю ее к вечеру, а ты на репетиции заберешь. Хорошо? * * * А ведь Маша ничуть не изменилась с тех пор. Даже привычка вертеть что-то в руках, когда нервничает, осталась. Володя смотрел на нее и вспоминал, какой она была в «Ласточке», и все больше жалел о сказанных утром словах. Маша всего лишь глупая влюбленная девочка, которая творила черт-те что, совершенно не осознавая, какой вред могут нанести ее действия. Но при этом она не желала никому, даже Юре, зла. А потом вместе с развалом СССР, когда страну и ее граждан шатало из стороны в сторону, корежило и ломало, на нее, совсем юную восемнадцатилетнюю девчонку, свалилась огромная ответственность – ребенок. Она просто не успела повзрослеть, не успела поумнеть и, оставаясь ребенком, стала матерью. Она не смогла получить высшее образование из-за сына, вскоре ее бросил муж, и Маша практически осталась одна. Помнится, она говорила, что ей помогала мать, но, кажется, недолго. Разумеется, все это повлияло на ее и без того невротический характер. Разумеется, она всегда будет защищать своего сына от всего, пусть даже самого абсурдного, желая оградить от зла, но не понимая, что сама может стать злом. И, конечно, не Володе ее судить, потому что он не понимает и не сможет понять, каково это – быть родителем. Тем более одиноким. Володя достал телефон и набрал ее номер. Услышав, что трубку подняли, уверенно произнес: – Маша, я хочу извиниться за то, что сказал в кафе. По поводу идеальной матери был перебор. Маша не ответила, лишь прерывисто дышала в трубку. Володя дополнил: – В действительности я так не думаю. – Тогда почему ты это сказал? – спросила она тонким, дрожащим голосом. – Потому что разозлился. Ты, наверное, сама не понимаешь, но, поливая грязью Диминого друга, попадаешь и в меня тоже. Я уверен, что ты не стремилась намеренно унижать меня, поэтому старался не принимать на свой счет, но всему есть предел. Называя его извращенцем и больным, ты называешь так и меня. Маша вздохнула: – Нет! Ну конечно, я не имела в виду тебя. Наоборот, ты так помогал мне. Нашел для меня время, слушал… – Кстати, по поводу слушал, – перебил ее Володя. – Я перестал понимать, зачем ты ищешь встречи со мной. Ты же вообще не слышишь меня. Что бы я ни говорил, ты обращаешь внимание только на подтверждение своих мыслей в моих словах. – А ты думаешь, мне можно жить по-другому? – спросила Маша на удивление спокойно. – Я привыкла слушать только себя. Мне ведь не на кого положиться. Нет никого, кто мог бы взять на себя часть моей ответственности. У меня есть только Дима, но он еще молод… – Дима – шестнадцатилетний лось! Ты его недооцениваешь – и очень зря… Но ладно Дима, а как же Ирина? – Подруги… – Маша вздохнула. – Они, конечно, дадут совет, но не им жить моей жизнью. Не им бороться с последствиями неправильных решений. Да, они дадут дельный, на их взгляд, совет, но что потом? Потом они уйдут домой, где у них нет таких проблем, как у меня. Зато есть тот, кто поддерживает их и на кого можно положиться. А я останусь. Одна. Я уже обожглась так пару раз, и да, признаю, я перестала слушать других. – Ясно, – только и ответил Володя, хотя в глубине души признал, что может лишь представить ее положение, но понять – вряд ли. Ее слова удивили. Во время этого короткого диалога он несколько раз спросил себя: «Ты ли это, Маша?» Он действительно не узнавал ее. Но знал ли он Машу вообще? Нет. Он и не мог – многим ли поделишься на посиделках у Ирины с Женей, среди толпы малознакомых людей? А если Маша рассказывала о себе что-то важное, то много ли там услышишь? Она прервала его размышления: – А по поводу того, что я мало внимания уделяю ребенку. Володь, вот ты, наверное, думаешь, что раз он парень, то не требует больших трат. Как бы не так! Ему надо так много: обычная одежда его не устраивает, надо брендовую из Европы. А обувь… Эта его «Демониа» сколько стоит – с ума сойти! Еще ему нужен новый телефон, но не потому, что старый сломан, а потому, что сейчас в моде слайдеры, и ноутбук нужен, потому что старый компьютер медленный, желтый и портит зрение. В следующем году еще и в университет поступать, принтер покупай… А как мне купить все это, если не работать? Нет, это, конечно, не значит, что я работаю только на него. Я все-таки девушка свободная, мне тоже надо выглядеть привлекательно, но все-таки… – Разбаловала ты его, Маш, – произнес Володя, чувствуя, как проникается искренним сочувствием. – Наверное, разбаловала, но я не хочу, чтобы он знал нужду и бедность, понимаешь? Как у меня в юности было: не в чем на улицу выйти, хоть ты тресни. Бабкины платья на себя перешивала. Не хочу, чтобы он знал это чувство. Она замолчала, Володя тоже. А правда, может, оно и к лучшему – что у него нет и, скорее всего, вообще не будет детей? Ведь он никогда не будет страдать так, как страдает Маша: не испытает того страха и беспомощности, что испытывает она. Он не будет нести такой ответственности, как она, от его решений никто не пострадает так, как может пострадать ее сын. Единственное существо, чья жизнь и благополучие зависели от Володи, – это Герда. Володя пытался подыскать правильные слова поддержки или примирения. Но выдавил только: – Маш, простишь? – Конечно. И ты прости меня! Ты даже не представляешь, как помогаешь мне, как я рада, что ты есть… я без тебя с ума бы сошла… – Забудем, что случилось сегодня? – Хорошо. – По голосу было слышно, что Маша улыбнулась. – Можно мне будет тебе еще позвонить? – Звони, конечно. Но только не в шесть утра – попозже. * * * Володя возвращался домой в хорошем настроении, но, когда стал разбирать сумку с вещами из родительского дома, вертлявая Герда выбила из его рук старую тетрадь, и спрятанные в ней бумаги вывалились на пол. Ладно бы только бумаги – фотография тоже выпала и раскрылась, демонстрируя хмурого хулигана в кепке. Настроение тут же испортилось. В восемьдесят шестом году Володя, замученный своей «болезнью» студент, вырвался из тюрьмы шумного города и отправился в затерянный в лесах пионерлагерь. Но угодил в другую тюрьму, которую создала для него первая и до сих пор единственная любовь. Володе было сладко в этом плену. Он и страдал в нем, и боялся его, но именно тогда был по-настоящему счастлив. Долгие годы он не вспоминал тех летних дней, их посиделок с Юрой и самого Юру. Забыл его глаза, голос и руки и, если бы не фотография, наверное, не думал бы о нем сейчас. Ведь все, что случилось тогда, не прошло бесследно, не стерлось, а жило в его душе и сердце, запертое на хрупкий замок памяти. Стоило лишь слегка коснуться этого замка – и воспоминания одно за другим хлынули и разлетелись мыслями, словно беды из ящика Пандоры. * * * Все с самого начала пошло не слава богу. Володя задолго до «Ласточки» начал сомневаться в том, стоило ли ему вообще ехать вожатым, – еще в инструктивном лагере, точнее – в автобусе. Всю дорогу в салоне царила суета, будущие вожатые были так воодушевлены, что разбились на кучки и уже с поистине комсомольским задором заранее бросились придумывать речовки, а затем – вопросы для какой-то викторины по истории. Володя же растерянно озирался по сторонам в надежде найти кого-то, кто тоже поедет в Украину, а не по центральной части России. Не успели доехать до лагеря, как стало ясно, что он такой один – если и найдется напарник, то временный. Ему вообще не объяснили, зачем нужен этот инструктивный лагерь. А он догадался об этом спросить только перед сном, после того как со своей командой, «отрядом», придумал и речовки, и вопросы для викторины, и сам поучаствовал сначала в ней, а потом в танцах. После отбоя натянул одеяло до подбородка – майские ночи в лесу оказались чудовищно холодными, – уставился в потолок и философски изрек: – Зачем все это нужно? – Чтобы привыкнуть к лагерной жизни! – ответил ему сосед по комнате, чье имя он забыл сразу после возвращения из лагеря. – Сейчас мы отыгрываем те ситуации, которые будут в жизни: как проводить вечер, как строить отряд на линейку… Чтобы представлять, что нас ждет. – А что нас ждет? – допытывался Володя. – Чудесное время!.. – романтично протянул сосед. И правда: время ждало чудесное. Но сколько раз Володя ругал себя, что поехал в эту проклятую «Ласточку», столько же раз благодарил судьбу за то, что привела его сюда. Он приехал в лагерь в пересменку перед вторым заездом детей. «Ласточка» влюбила в себя с первого взгляда. Особенно нравились Володе тихая речка и эстрада. Последняя навевала романтичные воспоминания о вечерах, проведенных в его дворе в Москве, где тоже стояла маленькая, совершенно не похожая на эту сцена. На ней давным-давно, когда Володя был еще ребенком, ребята со двора пели песни под гитару, а однажды выступал школьный оркестр. Правда, вожатым было не до песен – требовалось за несколько дней подготовить лагерь к приезду смены: провести генеральную уборку, оформить отряды и прочее, и прочее. Если инструктивный лагерь запомнился постоянной гонкой – не успевали сделать одно, как уже опаздывали подготовить другое, – то в «Ласточке» не успевали вообще ничего. Благо здесь хотя бы была подмога в лице второй вожатой его отряда – Лены, но Володя не разрешил ей таскать тяжести, и к концу первого дня у него нещадно заболела спина. Двигая и расставляя на места мебель, выгребая мусор из шкафчиков и тумбочек, протирая подоконники, заправляя кровати, он по сто раз на дню спрашивал себя, зачем только поехал. Ответ был прост: надо было что-то поменять. Вернее, не что-то, а собственную голову, освободить ее от ненужных мыслей, очистить. Почти пять лет она засорялась разными мыслями, желаниями и страхами, а какие из них были полезными, а какие – вредными, Володя уже и сам не знал. За это время он сам себя загнал в угол. Или не в угол, а в замкнутый круг, по которому гонял и гонял себя. Или даже не по кругу, а по ленте Мебиуса – бесконечно, безостановочно, без надежды вырваться. Мать работала воспитателем в детском саду и убедила Володю пойти в вожатые. Она говорила, что дети лечат. Наверное, видела, что с сыном что-то не так, но ничего о нем не знала. Спустя несколько дней подготовки лагеря к смене Володя вздохнул с облегчением – ни к кому из работников лагеря у него не возникли особенные чувства, ни к кому его не тянуло. На счастье, даже к соседу по вожатской, физруку Жене, обладателю по-античному прекрасной фигуры. Володя перестал бояться и стесняться, даже стал чаще улыбаться и думать, что, быть может, и правда прошло. Главное – в лагере нет Вовы, зато есть дети, которые, по словам матери, лечат. Только ему не пришло в голову, что среди детей найдется один взрослый. Первый раз эти обычные с виду имя и фамилию Володя услышал на планерке. Юра Конев. За день до открытия второй смены весь лагерный коллектив во главе со старшей воспитательницей подводил итоги подготовки к приезду детей. Тогда же назначали руководителей кружков. – В эту смену приедет Конев, Ирина… – весомо произнесла Ольга Леонидовна. – Да, я видела списки… – отозвалась та. Но Ольга Леонидовна, проигнорировав ее, продолжила свою речь, сильно повысив голос: – …и я настоятельно прошу, – подчеркнула она, – убедиться в том, что у него не будет свободного времени, чтобы шататься по лагерю без дела. Необходимо, чтобы Конев записался в один или лучше несколько кружков, и твоя задача – сподвигнуть и проследить, чтобы он их посещал. От других вожатых я жду инициативы и помощи в этом деле. На этом все. Есть вопросы? – Нет, – хором ответили вожатые. – Нет, – повторил Володя. – Все свободны. К слову о кружках. Володя, подойди сейчас к Славе, он покажет тебе кинозал, выдаст сценарий, ответит на вопросы. – Вопросы? – пробормотал Володя – теперь вопросы у него действительно появились. Прочитав в его взгляде явное замешательство, Ольга Леонидовна пояснила: – Я разве не говорила? Ты отвечаешь за театр! – Это что за Конев такой? – спросил Володя позже, выходя с другими вожатыми из здания администрации. – Да хулиган один, – отмахнулась Лена и, взглянув на Ирину, добавила со смехом: – Не переживай, он в первом отряде. На перекрестке Володя свернул в сторону кинозала, Женя его окликнул: – Ты это, Володь, после кинозала бери Славку – идите с ним сразу на пляж. Костер разожжем, посидим. Девчата пошли собирать на стол, я за гитарой – и тоже туда. – Да, и приходите поскорее, – добавила Ирина, – отдохнем в последний раз. Это был единственный вечер, когда вожатым позволили отдохнуть и повеселиться, ведь назавтра в лагерь приехали дети. Володя не спал полночи – до часу переписывал в тетрадь сценарий спектакля, который было велено поставить, и даже потом, когда улегся, так волновался перед предстоящим днем, что полночи проворочался с боку на бок. А утром, пока ехали до завода забирать детей, Володя, вместо того чтобы подремать, рассматривал Харьков. Он почему-то раньше думал, что это небольшой город, серый и невзрачный, похожий на другие советские города. Но Харьков покорил его, стоило только съехать с окружной дороги. По улицам летел тополиный пух, он кружился в воздухе, между рядов панельных домов, оседал у обочин. Автобус сперва петлял по спальным районам, а потом вдруг выехал, наверное, где-то рядом с центром. Панельки сменились дореволюционными величественными домами, под колесами автобуса вместо асфальта загрохотала брусчатка. А чем-то Харьков напомнил Володе Москву – широкие проспекты, помпезная советская архитектура, промелькнула даже постройка, похожая на сталинскую высотку. Несмотря на то что приехали они за полтора часа до назначенного времени, на площадке у проходной уже было многолюдно. Едва Володя с Леной прицепили к рубашкам красную цифру «5», как на них набросились родители с путевками. Но эта суета не расстраивала Володю, даже наоборот – веселила. А вот кошмар начался в автобусе. На удивление быстро рассадив еще более или менее спокойных детей по местам – девочки спереди, мальчики сзади, – тронулись. Чтобы занять ребят, Лена достала заранее заготовленные плакаты с нарисованными на них грибами, ягодами и растениями и стала спрашивать, что изображено. И если девочки отвечали, некоторые даже увлеченно, то мальчишки не обращали на Лену никакого внимания. Володя догадался, что уехать в лагерь сидя ему, видимо, не судьба, встал с места и пошел в заднюю часть автобуса успокаивать ребят. Кто-то зарыдал в голос, зовя маму и воя, что хочет домой. Пчелкин бегал по салону, подначивая ребят открывать окна с обеих сторон автобуса, когда Лена пять минут назад просила открывать только с одной стороны. Володя поймал хулигана, усадил его впереди, рядом с Леной, и потребовал закрыть окна. Пчелкин надулся: – Не хочу я с девчонками сидеть! – но вроде бы притих. Только Володя выдохнул, как еще один гиперактивный мальчик Олежка бросился раздавать ребятам яблоки. Все принялись ими хрустеть, и, стоило Володе сесть на свое место и перевести дух, огрызки полетели в окна. Он снова вскочил, пошел забирать у детей мусор, чтобы выбросить потом, на зеленой остановке. Лена продолжала стоять с плакатом и, надрываясь, перекрикивать мальчиков. Володя надеялся, что передохнет – хотя бы от криков – на остановке, но нет. Пришлось стоять и прикрывать проход между автобусами, чтобы дикая малышня не выбежала на шоссе, по которому редко, но ездили автомобили. Володя с завистью смотрел на других вожатых, чьи подопечные, может, тоже непослушные, но хотя бы старше и поспокойнее. Отвлекшись на наблюдение за другими отрядами, Володя чудом успел заметить, как один из мальчишек, Саша, едва не свалился под колеса внезапно появившейся машины. Володя успел схватить его за руку и вытянуть на обочину. Балагур получил выговор, покраснел и извинился, его жизни и здоровью ничего не угрожало, а вот Володю начало трясти. Когда они наконец подъехали к лагерю, ему казалось, что он вот-вот чокнется. Выгрузились вроде без происшествий, но оказалось, что весь салон автобуса завален фантиками и огрызками. Водитель потребовал уборки – и убираться пришлось Володе. Лена только-только получила ключи от корпуса, и, едва замок щелкнул, как весь отряд, с вожатыми в том числе, лавиной занесло в спальни. Мальчишки завалили постели вещами и начали спорить, кто какую кровать займет. Чуть не дошло до драки. Перед тем как уйти в спальню для девочек, Лена прохрипела сорванным голосом: – Ни один пункт инструкции не выполнен, Володь. Ольга Леонидовна где-то рядом, я ее голос слышала. Если не успокоим, вечером нам головы оторвут. – Я попробую утихомирить своих, а ты давай своих. – Ладно, – простонала Лена. Володя устало попросил ребят угомониться, и они внезапно притихли. Володя сам не понял, как так у него получилось – неужели они увидели вымотанного, расстроенного вожатого и пожалели его? Но не успел он даже толком перевести дух, как пришла пора строиться на линейку. И все началось по новой: строились плохо, толкались, спорили, кричали. Особенно Пчелкин, который ко всему прочему пытался сбежать то на карусели, то в кусты, в дебрях которых рос репейник. Володя и сам не понял, когда линейка успела закончиться, – он слышал, но не слушал, что говорят директор и воспитательница со сцены, на автомате пел гимн пионерии, возведя руку в салюте. А сам нервно бегал по толпе, пересчитывая макушки ребят из своего отряда. * * * В середине первого дня добрая половина лагеря была занята одним общим делом – подготовкой к дискотеке в честь открытия смены. Кто-то украшал эстраду, кто-то вешал гирлянды на росшие вокруг площади деревья, а Володе поручили подключить музыкальную аппаратуру. Он с ребятами нес из кинозала колонки, когда услышал, что на площади разразился натуральный скандал. Володя не застал его начало, поэтому не понял, что произошло. Увидел лишь, что в дальнем углу возле старой раскидистой яблони собралась толпа, и услышал из самой гущи крик Ольги Леонидовны: – А с ним другие методы не работают! В первый же день устраиваешь погром в столовой, теперь вот ломаешь гирлянды! – Это случайно вышло, я не хотел! По-видимому, это оправдывался Конев. Володя обернулся. Сосредоточив все свое внимание на проводах, он не сразу сообразил, кто такой Конев. Сначала подумал, что Конев – это рыжий парень со шкодливой улыбкой на конопатом лице, потому что второй выглядел уж очень взросло, так что Володя мысленно записал его в подвожатники. Но нет. – Опять Юрец получит по первое число, – посочувствовал «подвожатнику» Ваня из первого отряда. – Сам виноват. С чужим имуществом надо быть осторожнее… – нравоучительно подметил Володя и только собрался вернуться к работе, как непривычно жалкий писк Ирины заставил его прислушаться. – Он мальчик творческий, ему бы в кружок поактивнее, – говорила она Ольге Леонидовне, загораживая Конева собой. – Вот спортивная секция у нас есть, да, Юр? Или вот… театральный кружок открылся, а у Володи как раз мальчиков мало… Володя аж уронил провод от цветомузыки. К нему, новичку, записывают в кружок хулигана? Еще чего не хватало! – Володя! Вырванный из раздумий криком старшей воспитательницы, он вздрогнул и тут же устремился к ним. – Да, Ольга Леонидовна? – Принимай нового актера. А чтобы не вздумал филонить, если с кружком тебе потребуется помощь, расширим обязанности Конева. О его успехах докладывать ежедневно. Володя подошел поближе, разглядывая этого Конева: темноволосый, лохматый, высокий. Но в память на долгие годы врезались не рост и волосы, а лоб, нахмуренный настолько, что хоть одежду стирай, и огромные карие глазищи, сверкающие лютой злобой и трогательной обидой одновременно. – Хорошо, Ольга Леонидовна. Конев… – Володя изобразил, будто не помнит его имени: – Юра, кажется, да? Репетиция начнется в кинозале сразу после полдника. Пожалуйста, не опаздывай, – произнес он деловито. Володя решил, что раз перед ним хулиган, то нужно с самого начала поставить себя так, чтобы уважал. Поэтому он выпрямился и взглянул на Конева как можно строже. – Понял, буду вовремя, – отсалютовал хулиган, забавно качнувшись на пятках. «Паясничает… – догадался Володя. – Да, этот парень точно попьет у меня крови». Наиважнейшим для себя делом – разумеется, после настройки аппаратуры – Володя посчитал узнать об этом Юре как можно больше. Сообщив Лене и получив от нее напутственное «Иди-иди, я присмотрю за отрядом», Володя отправился искать Ирину. По дороге подсчитывал: как там сказала Ольга Леонидовна – два года как перерос вступление в комсомол? Значит, Коневу шестнадцать? В итоге Ирину он застал у кортов. – Ну не знаю, Володь… – Отвечая на его вопрос, она задумчиво хлопала ракеткой себя по ноге. – Он не то чтобы хулиганистый, просто постоянно влипает в истории. Юра неплохой парень, но от него одни неприятности. Все по мелочи, но в сумме – вред приличный: тарелки бьет, лестницы ломает и гирлянды, курит, сбегает в деревню в магазин. Еще и ребят-соотрядников подначивает творить всякое безобразие, но в сущности – ничего криминального. Если бы он в прошлом году не подрался с сыном, к-хм… одного человека, – Ирина взметнула взгляд вверх, намекая, что этот человек непростой, – на Юрины выходки никто не обращал бы такого внимания, как сейчас. – И почему он подрался? – А… – Ирина замерла и задумчиво посмотрела на Володю. – Ты представляешь, я не знаю. То есть не помню. Скорее всего, потому, что они конкурировали. – Хм… И в чем это Конев мог конкурировать с блатняком? Но Ирина успела только пожать плечами, как ее позвала тройка кокетливо улыбающихся девчонок из первого отряда, и та отправилась к ним. Правда, улыбались они не ей, а Володе, и он от греха подальше пошел в кинозал. «Надо, как сказала Ольга Леонидовна, занять Конева делом», – решил он, забирая из вожатской тетрадь со сценарием. Вечером, после полдника, Володя сел на сцену кинозала перечитывать пьесу. Задумчиво повторяя про себя: «Юра, Юра…» – откусил кусок от подаренной Машей груши и начал безуспешно искать Коневу роль. Когда тот явился, Володя понял, что на площади видел совсем другого человека. Тот был обиженным, наверное, даже несправедливо обвиненным и поэтому вызывал сочувствие. А вот сейчас перед ним стоял нагловатый пацан, который бесстыже разглядывал его, стреляя шкодливыми искрами из глаз. И ладно бы, если он просто стоял молча, так нет, решил повыделываться. Когда Володя сообщил, что роли для него нет, сначала заявил, что сыграет в спектакле полено, а затем лег на пол и, вытянувшись струной, это полено показал! Володю эта выходка рассердила – он здесь не затем, чтобы что-то доказывать и объяснять каким-то хулиганам, он ставит спектакль! Но объяснять все же пришлось: – Раз роли не нашлось, будешь мне помогать с актерами. – И с чего это ты взял, что я соглашусь? – Согласишься. Потому что у тебя нет выбора. Володя напомнил ему про уговор с Ольгой Леонидовной и что Ирина за него поручилась. Тот разозлился, заявив, чтобы Володя не смел его шантажировать. Еще и принялся угрожать, что всем покажет, где раки зимуют, а лично Володе испортит спектакль, устроив свой. Но какими бы громкими ни были слова Юры и какими бы устрашающими ни были угрозы, Володя четко расслышал другое – гнев бессилия. Как там Ирина сказала – если бы не подрался с сыном какого-то номенклатурного товарища? Если бы… и все-таки странно, что Ирина не помнит, почему подрался. Врет, или недоговаривает, или правда забыла? Какой бы ни была причина, Юра оказался загнан в угол из-за испорченной репутации. Подтверждая Володину догадку, Юра неожиданно поник и раскаялся: – Я не хотел! И насчет Иры не хотел… – Я верю тебе, – сказал Володя серьезно. – Поверили бы и другие, если бы репутация у Юры Конева была не такой плохой. После твоей прошлогодней драки сюда проверки как к себе домой ходят, одна за одной. Леонидовне только повод дай, она тебя выгонит. Так что, Юра… Будь мужчиной. Ирина за тебя поручилась, а теперь и я отвечаю. Не подведи нас. И он действительно не подвел. Володя не знал, сам ли повлиял так на Юру или тот изначально не был таким уж безалаберным хулиганом, как про него рассказывали. Но с ним оказалось очень легко подружиться. Юра буквально рвался помогать: сперва с театральным кружком, с постановкой и сценарием, потом – с дикими малышами из отряда. Он вместе с Володей следил за ними на пляже, вытаскивал Пчелкина из воды, когда тот пытался уплыть за буйки. Руководил ребятами на зарядке, чтобы строились ровнее и не нервировали лишний раз своего вожатого. И самое сложное – помогал их укладывать спать по вечерам. * * * – …Сначала ему ничего не было видно, но, едва глаза привыкли, едва он смог узнать очертания шкафа и тумбы, как увидел, что дверца распахнулась… – Вошедший в раж Юра рассказывал малышне страшилку, и в этот момент на Володю обрушилось осознание: «Это снова началось». Его руки аж задрожали. Последние пять минут, вслушиваясь в наигранно-мрачный, но такой приятный голос Юры, Володя не сводил с него взгляда. Сидел рядом на кровати, наверное, даже слишком близко. И вместо того чтобы следить за ребятами из отряда, рассматривал его лицо. Аккуратный профиль, тонкие губы, которые Юра кривил, пытаясь нагнать на малышню жути. Курносый нос. Большие глаза – сейчас, в полумраке комнаты, черные, но Володя знал, что они карие, в обрамлении редких, но длинных ресниц. И темные непослушные волосы… У Володи снова дернулась рука – оттого, что захотелось пригладить торчащую над ухом прядь. Он заставил себя немного отодвинуться от Юры – тот, увлеченный рассказом, и не заметил ничего. А потом Володя еле дождался, пока страшилка закончится, убедился, что ребята уснули, и выбежал из корпуса. Юра – за ним. Свежий ночной воздух ничуть не освежил – лицо горело, мысли путались, лишь одна из них пульсировала в голове: «Снова, снова, опять». Ему ведь казалось, что это кончилось, что существует лишь один человек, к которому у него было «это». Влечение. Володя уже давно знал, как это называется. Юра спросил что-то, Володя, кажется, разозлился. Сказал, что Юра перепугал малышню до смерти. Тут же сам пожалел, что вспылил, – в конце концов, Юра ни в чем не виноват. Никто не виноват, кроме Володи, и злиться тут нужно было только на себя! Это все его больное воображение, его расстройство… Именно в тот вечер, сидя на карусели посреди пушистой одуванчиковой поляны, Володя дал себе обещание: он ни за что не позволит «этому» хоть как-то задеть Юру. А Юра был везде, почти всегда рядом, так искренне, по-дружески помогал ему с малышней, со сценарием… Наверное, Володе нужно было быть жестче и сильнее – даже через обиду вовремя оттолкнуть его, оградить от себя. Но Володя этого не сделал, не смог отказать себе смотреть на него, разговаривать с ним, слушать его голос. Днем они были друзьями: репетировали спектакль, воспитывали октябрят, гуляли, а ночью Володя сходил с ума от того, каким Юра приходил к нему во снах. Просыпаясь в панике и дрожа всем телом, Володя так искренне себя ненавидел и так безумно боялся, что хотел тут же бежать к черту из этого лагеря, только бы Юра его больше никогда не встречал. Но стоило снова увидеть его – улыбчивого, машущего рукой с другой стороны корта, румяного после зарядки, и страх уходил. Он сменялся желанием навсегда остаться рядом. Хотя бы просто смотреть. И решимостью никогда, ни за что не причинить вред. Вред Володя причинял только себе. Как тогда, в душевой. Так получалось, что отряды в «Ласточке» принимали душ по старшинству – от самого младшего к старшему. Володя как раз пересчитал своих ребят и хотел было окликнуть Лену, чтобы присмотрела за ними, пока он проверит температуру воды, как к душевой подбежал Юра. – Володь, а Володь, пусти меня с пятым отрядом, по-дружески? А то первому отряду никогда горячей воды не достается, тем более пацанам, девки всю расходуют! Хватило одного быстрого взгляда на него – загорелого, в трусах и шлепках, с полотенцем, перекинутым через плечо, улыбающегося во все тридцать два… – Я сейчас, температуру только проверю… – сдавленно выдал Володя, резко разворачиваясь на пятках. – Присмотри за ними, ладно? Не осознавая, что делает, он вбежал в первый же душевой отсек, схватился за красный вентиль и выкрутил его до конца. В голове завопил внутренний голос, такой громогласный, что невозможно было понять, чего он хочет и о чем кричит. В ушах звенело. Очки моментально заволокло паром, на рубашку брызнула горячая вода, кончик красного галстука промок насквозь. Володя выдохнул, закрыл глаза и сунул руку под поток кипятка. Вода обожгла кожу, он едва сдержал крик, но спустя мгновение боль пропала, сменившись эйфорией. Его будто подбросило в небо, и он завис в дымке. Страх, паника, ненависть – все осталось там, внизу, а здесь хорошо, свободно. Он парил в мире мертвых эмоций и мертвого времени. – Эй, Володь, ну как там вода? – раздался голос заглянувшего с улицы Юрки. – Детвора уже вопит! Володя судорожно спрятал покрасневшую, обожженную руку за спину, вышел из отсека. – К-хм… – прокашлялся. – Заходи, уже нагрелась. «Почему именно сейчас, почему так внезапно? Он же на пляже тоже постоянно в плавках носится, и ничего… – паниковал Володя внутренне, внешне оставаясь спокойным, умудрялся даже прикрикивать на заходящих строем в душевую детей. И сам себе отвечал: – Потому что это болезнь, потому что я – больной. А это – очередной приступ!» Но потом стало еще хуже, пришло еще одно осознание, которое могло быть приятным в любой другой ситуации, но только не в этой. Володя понял, что его не просто влекло к Юре. Володя в него влюбился. А разве в него вообще можно было не влюбиться? В такого задорного, настоящего, местами наивного, но умеющего становиться серьезным, когда нужно. Такого искренне стремящегося дружить. И за этим своим чувством, от которого, в отличие от болезни, было не спрятаться, Володя не замечал, как все усугубляет. Чего только стоила его колоссальная глупость, когда он взял ключи от лодочной станции и уговорил Юру сплавать вниз по реке – к барельефу старого графского поместья. До руин они так и не доплыли, Юра завез его в заводь с прекрасными белыми лилиями, а на обратном пути, уставший и разморенный жарой, Володя предложил искупаться. Юра не был против, но сконфузился – не взял плавок. А Володе в тот момент в голову не пришло совсем ничего постыдного – ну нет и нет, ну ведь оба парни, чего там не видели. Опомнился, только когда уже Юра стягивал с себя футболку. Володя даже очки снять забыл, с разбегу сиганул в реку, спеша скрыться от неправильных желаний, захвативших его сознание. Сжал в кулаке очки, проплыл метров двадцать – приятная прохлада воды немного остудила голову. А когда вернулся на отмель, увидел, как Юра, стоя по пояс в воде, прикрылся руками – бледный и… какой-то смущенный. Отчего только? Смущаться тут нужно было Володе… И шальная, непристойная мысль ворвалась в голову: что, если сейчас подойти к нему, взять мокрыми ладонями его лицо, заглянуть в сверкающие от солнца глаза… И поцеловать? Его губы теплые или холодные? Какие они на вкус – как речная вода? И чтобы по-настоящему, чтобы прижаться и… Перед глазами буквально заискрило от этого яркого, манящего образа, и одновременно так страшно, так мерзко стало от самого себя, что Володя, чтобы хоть как-то скрыться, чтобы Юра не видел его таким, чтобы, не дай бог, не прочитал в его глазах то, что вертелось в мыслях, – нырнул, ушел с головой под воду. От воды защипало открытые глаза, изо рта вырвалось несколько пузырей воздуха. А когда он вынырнул и глянул на Юру – тот будто стал еще бледнее. Переживая за него, Володя приблизился на пару шагов. Спросил, все ли нормально, – вдруг плохо стало, вдруг судорога или солнечный удар? А Юра будто бы непроизвольно дернулся в сторону, отступил от него на шаг, его щеки заалели… Напуганный тем, что его болезнь вернулась, Володя так зациклился на ней, что не заметил, как все перевернулось с ног на голову: Юра тоже в него влюбился. * * * Спустя много лет после этой истории «Ласточка» звала его к себе, Володя стремился в тот лагерь, искал его. И нашел. Они с Юрой договорились встретиться там спустя десять лет. Володя приехал в назначенный день, но Юры там не оказалось. Они не встретились ни через десять, ни через одиннадцать, ни через пятнадцать. Юры там не было никогда. А Володя был. Он приезжал каждый год и видел своими глазами, как разрушается заброшенная в девяностых «Ласточка», как высыхает река, как блекнет, ветшает и опадает на землю хлопьями старой краски память их юности. Но почему Володя до сих пор был здесь? Что заставляло его разглядывать торчащий среди деревьев флагшток спустя двадцать лет? Герда скулила, просясь на улицу, а Володя прижался лбом к оконному стеклу, не в силах отвести взгляда от леса, скрывающего руины старого пионерлагеря. Там за стеклом – двор, за двором – тонкая полоска пролеска, за ним – берег пересохшей реки, а на берегу – их ива. Сколько раз он задавался вопросом – почему построил свой дом именно здесь? Это место было ему дорого, но стоило дешево. Не купить эту землю он не мог. И разумное оправдание нашлось – выгодная цена. Но, представляя отцу проект коттеджного поселка с незамысловатым названием «Ласточкино гнездо», в глубине души Володя надеялся, вдруг Юра когда-нибудь все же приедет сюда. Хотя убеждал себя, что давно его забыл – лет десять как, забыл даже его имя. И если бы не счастливый случай, когда ему попалось на глаза объявление о продаже земли бывшего поселка Горетовка, наверное, не вспоминал бы еще столько же. Глава 3 Странные танцы Плохо, что он вспомнил все это. В последнее время Володя и так засыпал тяжело, а теперь вовсе не мог. Несмотря на то что он устал, разбирая вещи отца, расслабиться не получалось даже лежа в кровати. Он ворочался с боку на бок, но сон не шел. Володя не мог перестать думать о Юре, о сладком кошмаре своей юности, что переживал, когда по-настоящему любил. О вечной ненависти к себе. Об одиночестве, которое пришло на смену этой любви, – одиночестве таком абсолютном, что Володя чувствовал себя мертвым. Об обваренных руках, таблетках, фотографиях и беседах с психиатром. Об ужасе в глазах родителей, когда он все им рассказал. Часы пробили полночь, и Володя не выдержал – выпил двойную дозу снотворного. Но только закрыл глаза, как раздался телефонный звонок. – Я нашла ему врача! – победно воскликнула Маша. – Когда успела? – Володя повернулся на бок, просунул телефон между ухом и подушкой. Удивляться уже не было сил. – К врачу еще утром записалась, пока тебя ждала под Градусником. А после кафе пошла к нему. – То есть утром записалась, а днем он уже принял тебя? – скептически уточнил Володя. – Ну да-а, – неуверенно протянула Маша. – И тебя это не настораживает? Хороший врач, у которого свободная запись, тем более в выходной… – Но я заплатила за срочность… – Ее голос потерял былую уверенность. – То есть ты нашла врача, который за деньги может опрокинуть другого своего пациента? – Но он гарантировал, что вылечит! Володя перевернулся на спину и уставился в потолок. В груди заклокотало – буквально только что он вспоминал своего «врача», буквально только что видел перед глазами его лицо. Эмоции были слишком свежи. Володя заговорил поначалу спокойно, но с каждым словом его тон становился все злее: – Ты знаешь, Маш, меня лечил как раз такой… человек. На словах обещал выздоровление, а на деле чуть окончательно не угробил. Таким, как он, насрать на своих пациентов. Они только пичкают таблетками и убивают самооценку! Маша сдавленно охнула. – Так ты… обращался к врачу? – Я же тебе говорил, что пытался это вылечить! – воскликнул Володя и сел. – Этот мой «врач» вогнал меня в такую депрессию, что я ходил по городу и оценивал вместо женщин мосты – с какого лететь дольше, чтобы быстро умереть от удара об воду. А все потому, что его таблетки отупляли, но желание смотреть на мужиков никуда не девалось. И это я еще не говорю про наши беседы… – Он покачал головой. – Чего только он мне не плел! Пытался зомбировать, гипнотизер чертов! У нас с этим «врачом» все началось с того, что я искренне поверил ему. Нет, искренне – не то слово, да и вера тут тоже ни при чем. Знаешь, после полугодового общения с ним я будто перестал быть собой, он внушил мне, что я смогу полюбить девушку, и я был уверен, что это правда. Такое состояние было странное – я будто стал другим человеком, а свои истинные желания загнал настолько глубоко, что какое-то время действительно не замечал парней. Я был к ним равнодушен, и мне казалось, что это и есть победа, но за эйфорией я не заметил главного: к девушкам я тоже ничего не чувствовал. – Я тебе, конечно, сочувствую, – произнесла Маша чересчур весело для сострадающей, – но сейчас времена-то другие, медицина вообще-то скакнула вперед. Уже наверняка появились действенные методы, без таких побочных эффектов. Да и что такого в гипнозе? Он же работает! Володя закатил глаза. – А я и не говорю, что эти шарлатаны не умеют внушать. Еще как умеют и ведь несут при этом какую-то чушь, но так, что им веришь. Например, мой велел мне смотреть на девушек и записывать, что мне в них должно нравиться, а потом перечитывать это перед сном. То же самое про мужчин, только наоборот – что не нравится и даже отвращает. Сейчас-то я понимаю, какой это был бред, но тогда… – Он вздохнул и потер пальцами переносицу. – Этот бред работал. – И что тут плохого? Все правильно: женщины красивее мужчин. Да и вообще. Знаешь, Володя, лучше я сделаю что-то и буду жалеть, чем наоборот – жалеть о том, что могла бы сделать, но не стала. – Неужели ты не понимаешь? Ты собираешься разрешить эксперименты на психике своего сына. И проводить их будет совершенно чужой человек, которому плевать и на тебя, и на твоего ребенка. – Ой все, ладно, я поняла тебя! А Володя понял, что не убедил ее и вряд ли подобные аргументы вообще подействуют на Машу. В который раз спрашивая себя, на кой ляд ему далась судьба этого Димы, Володя все же решился рассказать ей одну неприятную историю из своего прошлого. – Ты… я знаю, ты слышала про Свету. Хочешь, я расскажу тебе, что было на самом деле? – Правда расскажешь?! – воскликнула Маша. – Да-да, конечно! Расскажи, я слушаю. – Но ты должна мне поклясться, что не потащишь сына к психиатру! – потребовал он. Маша вздохнула и произнесла устало: – Нет, Володя. Этого я тебе обещать не могу. – Тогда ничего не услышишь. Маша замолчала почти на минуту. Володя собрался напомнить ей, что она звонит на мобильный и это недешево, но Маша сама подала голос: – Ты так упорно отговариваешь меня, что… Наверное, не будь это действительно опасно, ты бы так не настаивал, да? Ладно. К психиатру не пойду, но хотя бы к психологу можно? – Да хоть к ветеринару, – буркнул Володя, – лишь бы не обещал звезд с неба. – Тогда договорились, – бодро ответила Маша. – Рассказывай, я слушаю. – Это только между нами, ясно? Ты ведь понимаешь, что, хоть и знаешь мой секрет, я тоже знаю один – секрет твоего сына, – предостерег Володя. – Все это между нами, Володя! Вообще все: и встречи, и звонки, – заверила Маша. – Хорошо, что мы поняли друг друга, – собираясь с мыслями, сказал тот. И вздохнул. – Врач мне не помог. Но он внушил, что это самая настоящая болезнь, я по-другому уже не мог думать. Даже когда мне снился… – Он осекся. – Когда я служил в армии – два года среди парней, – чуть с ума не сошел. Думал, что моя тяга к ним – это очередной рецидив. А потом, когда вернулся на гражданку, пересиливая себя, продолжил приглядываться к девушкам. В итоге, уже переехав в Харьков, все же решился пригласить одну на свидание. Это и была Света. Мы познакомились случайно – и не в целях терапии. Все вышло само собой, мне было с ней очень легко. И я внушил себе, что влюбился. – У тебя с ней получалось? Ну… ты понимаешь… – Она понизила голос. – Секс. Володя тяжело вздохнул, даже слишком тяжело. – Да, получалось… В общем, она сказала, что забеременела, я сказал, что женюсь. Даже родителям сообщили. Но потом… – Он резко оборвал мысль. – Это физиология, Маш. То, что происходило и будет происходить со мной, – это физиология, тут никуда не деться, пойми это. – Ты что, изменял ей с мужиками?! – охнула Маша. – Нет! – воскликнул Володя. – Да я бы и не успел. Это была ложная тревога. Света не обманывала, произошел какой-то сбой. Но если бы мы поженились, думаешь, долго бы я продержался, прежде чем изменить? И сколько раз потом изменял бы еще? А если бы я полюбил кого-то? Не так, как Свету, а по-настоящему, как когда-то Юру – душой и телом? – И что в итоге? Полю… – Нет, – перебил ее Володя и сразу продолжил, чтобы не дать шанса развить эту тему: – Не повезло мне. А может, наоборот, повезло, я не знаю. Маш, я рассказал тебе это только по одной причине: чтобы объяснить, что «врачи» способны испоганить жизнь не только своему пациенту, но и другому человеку, который вообще ни при чем. Не верь им. Маша разочарованно промычала: – Ну во-от. А к батюшке-то мне сходить можно, а? Уж святой-то человек точно не навредит, а поможет. – Если он и поможет, то только тебе. Правда, не представляю, какому святому нужно свечки ставить… – Пантелеймону-целителю! – уверенно заявила Маша. – И молитву надо читать. Хочешь, тебе дам? – Ходила уже, значит… – протянул Володя полушепотом, а затем участливо поинтересовался: – И как, стало тебе полегче? – Мне? А при чем здесь я? Я же за Димочку молилась, ему должно полегчать. Я и за тебя помолилась, кстати. Вот и спрашиваю – полегчало? Володя приложил ладонь к лицу. «Так полегчало, что полночи Юру вспоминал», – чуть было не произнес он вслух. – Неважно, – отмахнулся Володя. Делать ему больше нечего, как в первом часу ночи вступать в религиозно-психологические споры. – А я еще знаешь что… – На другом конце трубки послышалось шуршание. – Я тут в одной газете прочитала заговор. – Заговор… – тупо повторил Володя, не удивляясь уже ничему. Он снова лег и накрылся одеялом с головой. Тем временем Маша щебетала: – Я тебе сейчас прочитаю, а ты запиши и попробуй. Говорят, не одного мужика от этого дела отвел… Там такая хорошая ясновидящая работает, Лисандра, очень дельные советы дает. – Как сексуальность лечить? Ты серьезно? – Володя не смог сдержать истерического смешка. – Конечно! Сначала надо поймать двух спаривающихся мух и прошептать над ними… Что конкретно нужно шептать над спаривающимися мухами, Володя не расслышал – он перевернулся на другой бок и разобрал только самый конец Машиной фразы: – …А потом поговорите с пациентом. Димой то есть. Ну что скажешь? – Я могу только повторять: шепчи своим мухам что хочешь, ходи к попам, ставь свои свечки, но только не вздумай вести сына к шарлатану. Володя засыпал. Они проговорили еще пару минут, пока он не начал терять нить разговора. Маша казалась на удивление спокойной, больше не бросалась обвинениями, и Володя заснул с легким сердцем. Но снились ему не мухи. Володе снились чьи-то руки. Большая загорелая кисть нависла над его обнаженным животом, длинные тонкие пальцы медленно опускались все ниже и ниже. Володя ждал, когда они коснутся его, но пальцы замерли и стали таять в окружающем свете солнца, тонуть в звуках фортепианной музыки, что лилась из радиоприемника. Пальцы дрогнули и опустились на живот, несмело очертили овал вокруг пупка – по коже пробежали мурашки. Володя хотел схватить эту руку, прижать ее крепче, но тело парализовало, и он не мог ничего сделать, кроме как смотреть на нее и слушать нежные звуки фортепиано. Но вдруг мелодию прервали дребезжание и грохот. Они звучали громче и громче, пока наконец не спугнули этот прекрасный сон. Володя вздрогнул и сел. Сердце колотилось, на лбу выступил холодный пот, от мерзкого шума заболела голова. – Телефон, – простонал он, догадавшись, и принялся шарить рукой по тумбочке. Нашел его и нажал «ответить», не глядя на экран – все равно не увидел бы имя контакта без линз или очков. Спросонья Володя решил, что ему звонит Игорь из отпуска. – Игорь? – раздраженно пробормотал в трубку. – Мне плевать, какой у тебя там в Турции часовой пояс, ты же знаешь, что здесь еще… А который сейчас час? В голове всплыло не время, а текущий месяц. Сентябрь. Володя вспомнил, что до отъезда Игоря еще как минимум неделя. И – будто в подтверждение – в трубке надрывно всхлипнули. – Володя! – плакала Маша. – Умоляю тебя, приезжай! С Димой беда! Он ушел из дома! Сонный Володя поначалу не понял ее. – Так позвони ему, – равнодушно буркнул он. – Он телефон выключил! – Да ладно тебе, не паникуй, – вздохнул Володя и нацепил очки – настенные часы показывали четыре утра. – Ну загулялся парень, забыл зарядить телефон, сколько времени – не знает. С кем не бывало? – Он сказал, что я больше его не увижу, собрал вещи и ушел! Ее слова встревожили. Сонливость стала покидать Володю. Он догадался, что Маша вряд ли даст ему уснуть, и пошел на кухню. – Вы поругались? – буднично спросил он, но, когда наливал воду в стакан, замер. – Ты что, рассказала ему, что все знаешь?! – Да-а, – завыла Маша. – И наорала на него? Вместо ответа снова послышались всхлипы. Володя забеспокоился, но не за Диму, а скорее за Машу. Она и до этого была способна на разные глупости, а теперь, услышав от сына, что больше его не увидит, могла наломать феерических дров. – Ты знаешь, куда он мог пойти? – К Толе, с которым учится… Это он с ним… целовался! Я к его родителям… – Маша проглатывала целые слова. – Пусть знают, пусть… извращенец… я им!.. – Чего? Что ты собираешься сделать? – На смену беспокойству пришла тревога – Володя, кажется, понял, на что именно решилась Маша. – Рассказать все родителям его друга? Ты с ума сошла?! – Прижав телефон к уху плечом, Володя бросился одеваться. – Подожди хотя бы до утра. – Нет! Он у них, он точно у них, я… – всхлипнула Маша. – Не вздумай! – крикнул он. – Никуда не ходи, никому не звони, сиди дома, жди меня! Я скоро приеду. Не отнимая телефона от уха, под протестующий лай Герды Володя собрался, вышел на улицу и сел в машину. Он осознавал, что это не его беда и не его дело. Но Маша своими звонками и встречами, откровением и доверчивостью заставила Володю чувствовать себя причастным к судьбе этой семьи, не лишним и не чужим. И если раньше он остужал Машин пыл лишь разговорами, то теперь пришло время действовать, пришло время защитить, но уже не Машу, а Диму. И, может быть, его друга. – Не смей вплетать сюда его родителей! – скомандовал он. – Ты знаешь этих людей? Хорошо знаешь? – Видела отца вроде бы… может быть… – Маша будто захлебывалась. – На родительском собрании… – И ты собираешься сказать незнакомым людям, что твой сын целуется с их сыном? – Володя говорил, лишь бы просто потянуть время и удержать Машу на месте, пока не приедет к ней. Маша была не подготовлена к подобному, поэтому и мучилась так сильно. Но кто этот второй парень – неизвестно. Тем более неизвестно, что у него за родители и как они отреагируют на новость. Реакции бывают разными, от драм вроде Машиной до настоящих трагедий – драк и попыток самоубийства. Володя не мог позволить ей спровоцировать что-нибудь в этом роде. Он ехал осторожно – солнце еще не встало, а вдобавок зарядил такой ливень, что стеклоочистители не справлялись, лишь на мгновение прерывали завесу воды на стекле. Несмотря на это, дорога пролетела в один миг. Еще миг – и Володя оказался возле незапертой двери в Машину квартиру. Казалось, заплаканная Маша постарела лет на десять. Она сидела на кухне, говорила с Володей по мобильному телефону, а прямо перед ней на столе стоял стационарный. Желтая пластмассовая трубка была снята, по кухне разносились и раздражали слух длинные гудки. – Что ты делаешь? – спросил Володя, оказавшись у нее за спиной. Маша не сразу заметила, что он уже сбросил вызов и стоит возле нее, поэтому ответила в трубку мобильного: – Звоню его родителям. На домашний. – Маша всхлипнула и прокричала: – Полчаса уже звоню, а они не берут трубку! – Успокойся. Давай я тебе валерьянки накапаю или что у тебя есть? Володя налил ей воды, и, только когда кружка звякнула о столешницу, Маша обернулась. Увидев Володю, обняла его так крепко, что он охнул. Уткнулась ему в живот и разрыдалась в голос. Володя положил трубку домашнего телефона, принялся неловко гладить Машу по плечу. Пытаясь успокоить, бормотал пустые утешения, а сам лихорадочно соображал, что делать. Как только ее рыдания приутихли, спросил: – Ты не знаешь, есть ли у его родителей дача? Маша расцепила объятия и посмотрела на него снизу вверх. – Дача?.. Ты думаешь, Диму увезли на дачу? В лес?! – Она пришла в такой ужас от этого предположения, что вскочила с места. – Нет, конечно. – Володя усадил ее обратно на табурет. – Может, просто родителей нет дома? Сегодня выходной, они могли уехать на дачу, если она у них есть. Маша высморкалась, выпила принесенную Володей воду и, кажется, начала успокаиваться. – Да, – тихо пробормотала она. – Они же не могут не слышать телефона. А раз гудки длинные, значит, он не выключен. – Если только не вырубили звук… – задумчиво отметил Володя. – Надо пойти к этому… Толе, – подала голос Маша. – Его дом недалеко тут. – Хорошо, но ты успокойся сначала. Где у тебя апте… – Но я не знаю номер квартиры, а там пять подъездов! – простонала Маша, указывая пальцем на шкаф, где Володя надеялся найти успокоительное. – Тогда подождем хотя бы до семи. Сама понимаешь, шататься по подъездам и ломиться в чужие квартиры в пять утра чревато… Володя нашел валерьянку и дал Маше, а себе заварил кофе – взбодриться. Мысли едва ворочались – сказались дикая усталость вкупе с двойной дозой снотворного. А когда Маша снова схватила телефон, набрала домашний номер Толи и из трубки опять полились раздражающие гудки, у Володи вовсе разболелась голова. Что-то он упустил. В гомоне мыслей то появлялась, то таяла какая-то идея. Явно хорошая, но никак не получалось ее уловить. Пока на глаза не попалась газета. – Вот я идиот! Ты говоришь, знаешь номер дома. А улицу знаешь? – Угу… – вяло протянула Маша. За эти несколько часов она так нанервничалась, что вымоталась и, казалось, вот-вот уснет. – И номер телефона! – Володя чуть не плюнул с досады. – У тебя есть «Золотые страницы»? – Справочник? – не поняла Маша. – Да, черт подери, справочник телефонов и адресов! Маша ойкнула. Володя рявкнул: – Неси сюда! Полчаса спустя они стояли в подъезде Толиного дома и жали на звонок. За дверью слышалось копошение, но отпирать им с Машей не спешили. – Дима, за тобой пришла мама, – устав ждать, сказал Володя. Замок все же щелкнул, им открыл длинноволосый, угрожающего вида парень-неформал: весь в черном, опоясанный шипованным ремнем, на шее – шнурки с разнообразными подвесками, руки в напульсниках. «Должно быть, это и есть тот самый извращенец-совратитель», – решил Володя. Диму в последний раз он видел давно, когда тому едва исполнилось четырнадцать, и выглядел он сущим ангелочком – белобрысый, большеглазый, словом, весь в мать. Поэтому и решил, что открыл им Толя. Но ошибся. Зло глядя на Машу, парень закричал: – Мама, я же сказал не лезть ко мне!.. Володя перебил его. Негромко, с нажимом велел: – Не повышай голос на мать. И пусти нас внутрь. – А это еще кто? – обалдел Дима. – Не узнал? Это дядя Вова, – едва слышно пропищала Маша. – Поговори с ним, он тебе поможет. – Что? – хором спросили Дима и Володя. – Мне не нужна никакая помощь! – рявкнул первый. – Не в чем ему помогать, – заявил второй, а увидев ошарашенный взгляд Димы, обратился уже к нему: – Чего нельзя сказать о твоей матери. Пустишь нас или нет? Я понимаю, что квартира чужая, но ты же не хочешь, чтобы это слышал весь подъезд? Володя не собирался говорить с ним, попросту не знал о чем. Сдерживать Машу – единственное, на что ему хватало сил. Стоя посреди просторной прихожей, он наблюдал за Димой и его другом. Обратил внимание на то, какими полными трогательного волнения взглядами парни смотрели друг на друга. На секунду сердце Володи замерло от того, сколько нежности таили эти взгляды. Ведь когда-то на него смотрели так же, когда-то так же смотрел и он. – Разувайтесь, проходите, – робко предложил Толя, открывая дверь в кухню. Маша скинула туфли и замерла, нерешительно глядя на сына. – Думаю, вам лучше поговорить наедине, – сказал Володя. – Не будем мешать? – обратился он к Толе. Тот кивнул. Маша с Димой скрылись за дверью, и у Володи появилась возможность разглядеть того самого Толю, кто, по Машиному мнению, был ненормальным, извращенцем и совратителем ее мальчика. Совратитель таращился на Володю серыми глазами на белом как мел лице. Светлые, идеально расчесанные волосы добавляли ему еще большей бледности. Толя был худым, если не сказать тощим, одет просто, но очень опрятно. Очков только не хватало – был бы вылитый Шурик из «Операции “Ы”». Толя пригласил его в гостиную, но Володя предпочел остаться в прихожей – на случай, если чересчур нервная Маша сорвется и не выйдет из кухни, а, как обычно, выбежит. Толя стоял рядом, явно чувствуя себя неуютно. Он предложил Володе присесть, но тот помотал головой, устало прислонился плечом к стенке шкафа. Огляделся вокруг. Слева от него виднелась открытая настежь дверь комнаты, судя по рюкзаку, висящему на спинке стула, – Толиной. Володя отметил царящий в комнате порядок. Ни одна вещь не лежала где не следует, диван был застелен ровным, будто выглаженным покрывалом, пол сверкал на восходящем солнце, а в воздухе не кружило ни единой пылинки. Впрочем, в старых очках вместо контактных линз Володя мог попросту не разглядеть пыли. Вся стена над диваном была увешана полками, которые ломились от книг. Конкуренцию книгам составляла только карта звездного неба и пара фотографий. – Читать любишь? – будничным тоном спросил Володя. Толя улыбнулся и закивал. Володе стало интересно, что это за книги, но названия он не разглядел. По яркой обложке узнал лишь одну – сам ее не читал, но в последнее время видел много рекламы. – Нравится Хокинг? – Да. Астрофизика… интересно. – Что еще читаешь? – У меня в основном научное, – весело ответил Толя, как вдруг напрягся, посмотрел Володе в лицо и настороженно спросил: – А вы… отчим? Володю рассмешило такое предположение, но он сдержал улыбку и ответил серьезно: – Нет. Я… друг семьи. Толя аж выдохнул. Наблюдая, как тает напряжение на его лице, Володя решил задать наверняка не самый приятный для Толи вопрос: – Скажи, а твои родители знают о вас? – Н-нет. Отец бы меня убил, если бы узнал. – А мама? – Мамы нет, – коротко ответил Толя. – Вы ведь отцу не расскажете? – Это не мое дело, я ничего рассказывать не буду. Но Димина мама может. Конечно, не со зла, а потому, что слишком переживает. – И что делать? – Толя беспомощно опустился на пуфик, уставился в пол. – Не знаю, – честно признался Володя. – Ты хорошо с ней знаком? – Я ее видел всего один раз. – Толь, она убеждена, что ты пагубно влияешь на Диму, так сказать, сбиваешь с истинного пути. Тебе надо разубедить ее. Показать, что ты человек, на которого можно положиться. – Я попробую, конечно. Но думаете – поможет? – Вряд ли она станет поддерживать вас как пару, но, может быть, успокоится. Сейчас она проходит через принятие. Я стараюсь ей в этом помочь, чем могу, но… у нее мышление такое… специфическое… Он не договорил – из кухни донесся неразборчивый возглас. Володя мигом сбросил ботинки и вслед за Толей устремился туда. Маша сидела у стола, Дима навис над ней: – Плевать мне на твои деньги, заработаю сам! – Дима, у тебя будет все, что хочешь. Только поклянись, что больше никогда… – начала Маша, и Володю будто обухом по голове ударило. В памяти мгновенно всплыл темный кинозал, ряды кресел, пыльный занавес, голос Маши: «Поклянитесь, что вы больше никогда такого…» Крик побелевшего от гнева Димы вернул Володю в реальность: – Я сказал, мне плевать! – Меня хотя бы пожалей! – взмолилась Маша. – Сама себя пожалей! Достала! Если тебя что-то во мне не устраивает – это твои проблемы, живи с ними сама! И вообще уходи отсюда, не нужна мне такая мать! Володя хотел вмешаться, но не успел. Заторможенный от переутомления, остался стоять как вкопанный. Он чувствовал себя глупо – на рассвете вломился в дом к незнакомым мальчишкам и теперь просто присутствовал, ничего полезного не делая. Произошедшая дальше сцена заставила его не только чувствовать себя глупо, но и выглядеть соответственно – замереть с приоткрытым от удивления ртом. Маша закрыла лицо рукой, поднялась со стула и устремилась из кухни, но ей помешали. Толя, тихий, пугливый хлюпик, вдруг обрел уверенность, смело встал в дверях, не давая Маше выйти, и прикрикнул на Диму: – Нельзя так с собственной мамой! Дима сложил руки на груди. – А с собственным сыном так можно? – Она же не понимает… – упорствовал Толя. – Если она хочет, чтобы у нее был сын, ей придется… – А ну прекрати! – Толя топнул ногой. – То, что ты, весь такой оху… хрененный, принял себя давным-давно, не значит, что все вокруг могут так же легко с этим смириться! Маша мигом перестала всхлипывать и уставилась на Толю. – Мария Сергеевна, присядьте. Я вам воды налью, – не спросил, а приказал тот. Маша послушно села. «А пацан-то с сюрпризом», – подумал Володя. Впрочем, он прекрасно видел, что Толино волшебное превращение, пусть и виртуозное, – притворство, нацеленное, как шоковая терапия, на то, чтобы утихомирить двух истериков. Толя взял контроль над ситуацией, но Володя заметил, как сильно на самом деле он дрожит. Володя даже позавидовал силе его духа и самообладанию в такой момент. – Я вам пустырника накапал, – сказал Толя, передавая Маше стакан. Маша выпила маленькими глотками и выдавила тихое: «Спасибо». Володя тряхнул головой, заставляя себя выйти из оцепенения и начать действовать. Сказал: – Вам с Толей надо познакомиться получше. А мы, – он обратился к Диме, – выйдем, поговорим по-мужски. Дима переглянулся с Толей, настороженно кивнул и пошел следом. Оказавшись в гостиной, Володя сказал: – Если продолжишь вести себя с матерью как подонок, доведешь ее до того, что она расскажет его отцу. Ты знаешь, что тогда станет с твоим парнем? В действительности это был просто вопрос. Он понял, что Толя боится, и хотел узнать, чего именно. Но взбешенный Дима принял эти слова за угрозу и, видимо, решил припугнуть Володю. Он прямо как Маша поджал губу, выкатил злющие глаза, ссутулил плечи, будто готовясь броситься на него. Прошипел с холодной яростью: – Угрожаете, значит… – Дима, я вам не угрожаю, я предупреждаю… – заговорил Володя медленно. – Мать у тебя истеричка, с ней надо поделикатнее. У нее сейчас земля ушла из-под ног, она способна на что угодно… – Я не дам нас разлучить! – перебил Дима. – Ни ей, ни тебе, ни… – И правильно – за то, что тебе дорого, надо бороться. Но будь умнее! Не провоцируй ее и не доводи до ссор. Иначе всем вам будет хуже. И кстати, – добавил он почти ласково, – если еще раз скажешь Маше, что она тебе не нужна, я тебе голову откручу. Понял? – Понял, – сердито буркнул Дима. – А теперь иди к ним и перемигнись как-нибудь с Толей – пусть расскажет ей, хорошо ли учится, куда хочет поступать, что за отец у него. И все такое прочее, что обычно интересует матерей. Хотя Маша прямо этого не говорила, но Володе было ясно, что Толя для нее такое же вселенское зло, каким она считала Юру. – А если она не будет слушать? – неуверенно, точно Маша, произнес Дима. – Разберешься. Это же твоя мать, кому, как не тебе, уметь пудрить ей мозги. Толя для нее – исчадие ада. Придумай что-нибудь, чтобы выглядело так, будто он на тебя хорошо влияет. – Ладно, – протянул Дима и собрался уходить, но Володя его остановил: – Подожди. Что у тебя за шрамы на руке? Покажи мне. Дима замер, затем медленно, как механическая кукла, повернулся к Володе и с подозрением уставился на него. – Вы-то откуда знаете? – Мать твоя рассказала. Так откуда шрамы? – Не ваше дело, вы вообще тут ник… – начал было Дима, но Володя не дал договорить. Он рявкнул так, что стрельнуло в висках: – Откуда шрамы, я спрашиваю?! Покажи немедленно, иначе я сорву эти твои… как их… – Да старые они, – ответил Дима досадливо и стянул напульсник. – В тринадцать лет страдал фигней. Влюб… неважно. Короче, давно это было. Сейчас даже стыдно – прятать приходится. Володя взглянул на его запястье. Пришлось приглядеться, чтобы заметить очень тоненькие, очень маленькие полоски поперек левого запястья, действительно старые. Он выдохнул – переживать и правда не стоило, но все равно нашел, что сказать Диме: – Если такое желание повторится, позвони по телефону доверия. Скажи, что в девочку влюбился, они поверят и помогут. Но себе не вреди. Второй жизни у тебя не будет… – Да знаю я. – Дима потупился. – Ладно, – сказал Володя совсем мягко. – Теперь ступай. Понял, что сказать матери? – Да понял-понял, – буркнул Дима. Когда он удалился, Володя сел на диван и закрыл глаза. В висках пульсировала боль, в глаза будто насыпали песка. Надо было подремать перед работой хотя бы чуть-чуть. Он попытался расслабиться, всмотрелся в темноту под веками, и вскоре негромкие голоса на кухне стали отдаляться от него, а тело – цепенеть. Володя дремал, но дрема больше походила на бред. Искаженные головной болью картинки мелькали в сознании. То звучали голоса, все как один похожие на его внутренний голос, то они перебивались неразборчивым гулом и дребезжанием, похожим на шум в электрощитке. Кожу покалывало, как от укусов комаров. Ему казалось, что он чувствует даже запахи: сирени и яблок. Будто ощущает прикосновение холодных губ к своим. И счастье. Володя почувствовал, что в реальности его губы расплылись в улыбке. Сон начал таять. Снова послышались голоса на кухне, а восходящее солнце, стальное из-за серых туч, царапнуло глаза. Можно было пойти в офис и поспать там. Но сладкое оцепенение не исчезало, Володе было так уютно просто сидеть на диване. Зачем ему куда-то идти? Раз до начала рабочего дня оставалось еще много времени, почему бы не подождать Машу и не проводить ее домой? А что плохого в том, чтобы подремать еще? Что плохого в запахе яблок, кустах сирени и Юриных губах? Какой вред они нанесли бы ему сейчас? Это двадцать лет назад он мог сломать себе жизнь из-за них, а до того, как совершил первые ошибки, было счастье – молниеносное, всепоглощающее, огромное, как небо. * * * Юра поцеловал его. Так, как мог поцеловать только Конев: внезапно, нелепо, поддавшись непонятному порыву. В то самое прекрасное мгновение мир Володи перевернулся с ног на голову. А когда это мгновение закончилось, на смену счастью тут же пришел страх. Страх за себя. Паника обуяла Володю – неужели Юра прознал о нем и теперь издевается? Шутит? Мстит за что-то? За то, что Володя потанцевал с Машей? Что отдал ей «Колыбельную»? Словно тяжеленной каменной плитой его придавило отчаянием, он не представлял, как будет дальше жить, ведь если Юра узнал, то узнают и другие! Поэтому Володя оттолкнул его сразу после поцелуя, ничего не спросив и ничего не объяснив. Он ответил злостью, а потом не спал всю ночь, прокручивая в голове страшные мысли. И только когда утром увидел бледного, такого же невыспавшегося Юру, решил разобраться. Володя смог бы простить его, чтобы сохранить дружбу. Он до последнего надеялся, что поцелуй лишь шутка. Что ничего серьезного в нем не было, что на самом деле Юра его даже не хотел. Но одно сказанное Юрой слово на корню срубило теплящуюся еще надежду. «Хотел», – ответил тот, а его взгляд был красноречивее любых слов. От этой честности, от осознания, что Юра не шутил, не баловался, не мстил, а хотел, действительно хотел его поцеловать, Володю охватил настоящий ужас. И вот тогда страшно стало уже за Юру. Володя винил себя и только себя в том, что допустил это. Он заразил Юру, не уследил за собой, не смог удержать свои чувства и свою болезнь! Когда Юра пропал после их короткого разговора, Володя прошел девять кругов ада. Он обегал всю «Ласточку» и прилегающие территории, плавал на лодке до заводи, в которой росли лилии, искал Юру под их ивой. Его нигде не было! Володя перебрал в голове столько вопросов, дал на них кучу ответов, но не был уверен ни в чем. Единственное, что ему оставалось, – найти и спросить самого Юру. А когда нашел, в сердце вспыхнула маленькая искорка надежды: а вдруг все, что Володя себе напридумывал, не так уж и страшно? Вдруг Юра способен принять, вдруг сможет понять? Володя нуждался в единственной капле надежды в море беспросветного отчаяния. И Юра дал ему эту веру – Володя рассмотрел в его глазах то же чувство. И оно совсем не казалось безумным. В пустом зале театра, сидя на скамейке перед открытым пианино, одним тихим «Да», сказанным невпопад, Юра показал, что взаимность его чувств – это не горе, а самое настоящее искреннее счастье. Но ведь окажись на месте Юры кто-нибудь другой, Володя свихнулся бы от внутренних переживаний, но Юра владел какой-то особой магией. В моменты, когда Володя погружался в себя и ужасался того, что находил внутри, когда снова начинал бояться самого себя, Юра будто бы за шкирку вытаскивал его и каждый раз доказывал, что Земля продолжает вертеться и даже Володя имеет право быть счастливым, живя на ней. Центральное место в той смене занимала театральная постановка. Все крутилось вокруг нее. Но работа с актерами, выговор Ольги Леонидовны за то, что они не укладываются в сроки, обдумывание декораций, плачущая актриса, которую отругала воспитательница, – все это перестало волновать, когда Юра, дождавшись, пока зал опустеет, толкнул Володю в старый пыльный занавес, укутал и поцеловал. Да, в этом был весь Юра – он хотел, и он делал, не думая, не успев испугаться. Он хотел быть счастливым и делал счастливым Володю. Такой смелости можно было позавидовать, если бы Володя не понимал, какие серьезные последствия ждут, если их заметят. Но он шел у Юры на поводу. Сбегал с ним посреди ночи к лесу, чтобы, прячась за статуями пионеров, держаться за руки и трепетно целоваться. Или просил вторую вожатую Лену во время отбоя присмотреть за отрядом, а сам уходил с Юрой под иву и спал там, лежа у него на коленях. А разве мог Володя иначе? Ведь у них было так мало возможностей побыть вместе, а так хотелось, так безудержно тянуло к нему. Володя ненавидел в себе эту тягу, едва не сгорал заживо от одних только мыслей, но и противиться не мог. Моменты, когда им удавалось остаться наедине, были невероятно светлыми и яркими. С Юрой он забывал обо всем: что вокруг них есть мир, жестокий и чужой, что, кроме них, в нем живут другие люди – непонимающие, готовые осудить… или рассказать старшим. Но когда рядом был Юра, обо всем этом не думалось. Володя не нуждался ни в чем и ни в ком, кроме него. Единственное, о чем он жалел, что у них оставалось очень-очень мало времени, но забывалось и это. Но самыми счастливыми моментами были те, когда Юра играл для него. Как же он это умел… Если бы Юра только видел себя со стороны. Он был прекрасен: такой вдохновленный, такой настоящий, будто в музыке и только в ней он становился собой и ей открывался полностью. Благодаря Юре Володя смог забыть о том, что болен, и поверил, что с этим можно жить и даже больше – быть счастливым. Но тогда он еще не понимал до конца, что это лишь состояние эйфории и, стоит Юре исчезнуть, Володя пропадет. Он боялся дня окончания смены, потому что придется разъезжаться по своим городам, а одна мысль о том, что они будут порознь, причиняла боль. Но оказаться порознь им пришлось еще до того, как закончилась смена. Володя до сих пор помнил то жуткое ощущение, когда их застали. Это был не ужас, не страх и не отчаяние. Володя будто провалился в глубокое, липкое, абсолютное ничто. Будто в одно мгновение его жизнь закончилась, исчезла сама вселенная, а он остался в полной пустоте: то ли умер, то ли стал этой пустотой. И только потом, ожив через пару мгновений, казавшихся вечностью, осознал весь кошмар произошедшего. Но подумал он не о том, что теперь будет с ними, что им сделают и как с этим жить. Первым в голову ворвалось сожаление: «У нас с Юрой было очень мало времени, а теперь у нас отнимут даже его». И правда отняли. * * * Дверь хлопнула, в комнату вошла Маша и потрясла Володю за плечо. – Спишь? – Нет, – соврал он, моментально просыпаясь. – Пора идти? Маша кивнула и направилась в прихожую. В одну секунду обула туфли и, когда Володя приблизился, была готова уходить. Одна, без сына. – Дима с нами не идет? – Нет. Мы решили разойтись по углам до вечера. Надо успокоиться, уложить все в голове. – Здравое решение. Володю порадовало, что провожать их вышел не только Толя, но и Дима. Оба спокойные, но как будто виноватые. Маша поцеловала сына в щеку. Спустившись во двор, Володя сказал понурой Маше: – Не отчаивайся. Жизнь на этом не закончилась, ничего страшного не произошло. Пойми, Дима каким был, таким и остался, просто теперь ты знаешь о нем чуть больше. Он надеялся подбодрить Машу, но не смог найти нужные слова. Похоже, и время выбрал неудачное – сейчас рядом с ним шла совершенно потерянная, убитая горем женщина. Не способная слышать Маша к тому же не замечала ничего вокруг. Володе даже пришлось подхватить ее под локоть – споткнувшись о бордюр, она едва не упала в лужу. – Зайди ко мне, – попросила она. – Не могу одна сейчас. – Ладно. Весь путь Володя думал о том, как ужасно устал от всего: что не может нормально спать, что с таким трудом забытые воспоминания о Юре снова всплывают в сознании и застают врасплох. А еще устал жалеть об утраченном. Казалось, что он на самом деле сходит с ума. Он привык чувствовать почву под ногами, но все произошедшее за последние недели выбило ее из-под них. Реальность Володи становилась зыбкой. Хотелось вернуть все на круги своя, обрести стабильность, оказаться в привычных обстоятельствах или хотя бы создать иллюзию, что все в порядке, почувствовав рядом твердое плечо. Володя достал телефон и написал сообщение Игорю: «Встретимся сегодня? Мне очень надо». И, подумав, добавил: «Соскучился». Игорь ответил молниеносно: «Не могу. Прости, зай, я в командировке до завтра. Целую». Володя убрал телефон в карман и так тяжело вздохнул, что Маша услышала и прокомментировала: – Да. Коньячку бы сейчас… пятизвездочного… стоит у меня как раз. – А давай, – поддержал Володя. Вообще он не любил алкоголь, но сейчас не отказался бы. – Серьезно? С самого утра? – Почему бы и нет? Я ни разу в жизни не пил коньяк на завтрак. А тебе, кстати, уже давно стоило напиться как следует. Маша неуверенно засмеялась. Володя не поверил своим ушам – за последнее время он успел забыть, что она вообще умеет смеяться. Да и собственного смеха он не слышал уже давно. – Ну… У меня-то выходной, – все еще сомневалась Маша, – мне все равно, но как же ты? На работу пьяным пойдешь? Володя задумался. Оценив свое самочувствие, он еще у Толи понял, что на работе пользы от него будет мало. И даже больше – в таком состоянии ему не следует даже садиться за руль. – Да нет, домой поеду, – ответил он. – На такси. – Здорово! Я тебя таким борщом накормлю!.. Володе показалось, что фраза прозвучала кокетливо. Но такого вкусного борща он и правда в жизни не пробовал. Разливая коньяк по рюмкам, Володя спросил: – Так о чем с Димой договорились? – Ни о чем. Дима упрямится, гнет свою линию, я – свою. Они чокнулись без тоста, выпили. Володя не ощутил ничего: ни жжения в горле, ни даже вкуса. Налил еще коньяка и спросил: – Упрямится расстаться с Толей? А ты сама на его месте согласилась бы? – Володя, – Маша сказала это таким тоном, будто уговаривала ребенка, – но это же блажь… – Тебе-то откуда знать, что это для него? Они опрокинули еще по стопке. Володя снова налил и спросил будничным тоном: – Кстати, как тебе Толя? По-моему, неплохой парень, серьезный. Астрофизикой интересуется и, как я понял, собирается связать с ней жизнь. – Но Маша молча посмотрела в окно, и Володя добавил: – Заметила, какой чистюля? Маша обернулась к нему и улыбнулась: – Ты что, зятя мне сватаешь? Расхваливаешь: серьезен, умен, будет хорошим хозяином… хотя, наверное, правильнее хозяйкой? Или как вообще? – О, смотрю, коньяк начал действовать, – тоже улыбнулся Володя. Маша рассмеялась. – Маш, а какая тебе, в сущности, разница, кого любит твой сын? Главное ведь, что любит и что это взаимно, разве не так? Володя ощутил, как кровь приливает к щекам, в горле приятно покалывает, а сам он становится разговорчивее. – Боюсь за его будущее, – вздохнула Маша. – Я так надеюсь, что он хотя бы бисексуал… – Ну будет у него девушка, и что это даст? – Тогда у него будут дети, а у меня – внуки. – Окей, у тебя есть сын, и ты счастлива? Маша на несколько секунд уставилась ему в глаза и наконец попросила: – Налей еще. – Я понять не могу: ты о нем думаешь или о себе? Допустим, ты заставишь его сделать то, что требуешь, он поддастся, женится и родит тебе внука. Тогда ты будешь довольна? – Ну да-а-а, – протянула Маша, подозрительно пощурившись. – А когда бросит жену или будет ей изменять? – Вот нормально же говорили, а теперь ты снова пытаешься загнать меня в угол! – рассердилась она, вставая. – Нет, я просто размышляю, – успокоил Володя. – Вообще я считаю, что в первую очередь Дима должен быть порядочным человеком и не предавать тех, кто от него зависит. А уж кого именно он будет любить – дело второе. – Володя, но ведь большинство гомосексуалистов одиноки, а если Дима заведет нормальную семью, он одинок не будет. – А разве ты, гетеро, не одинока? Маша наклонила голову и пристально посмотрела на него чуть замутненным взглядом. – А ты? Володя промолчал. Они оба снова помрачнели, а на кухне на несколько долгих минут воцарилась тишина. – Не хочу больше о грустном – устала. – Маша включила радио и прислушалась. Зазвучала смутно знакомая мелодия. – Ой, это же песня нашей молодости! – встрепенулась она. – Помнишь, как мы с тобой под нее в лагере танцевали? Ох как мне завидовали девчонки. Давай потанцуем? – Не, мы танцевали не под эту, – ответил Володя, узнав песню «Странные танцы» группы «Технология». – А под какую? – Не помню, – пожал плечами Володя. – Ах да, точно. Под эту я с Козлом танцевала. Но не все ли равно, давай! – Давай, – улыбнулся Володя, поднимаясь. Едва он встал, как в глазах поплыло – алкоголь ударил в голову. Маша прибавила громкости и положила руки Володе на плечи, он – ей на талию, и они неспешно закружились по тесной кухоньке под лирическую мелодию. Володя вспомнил, как однажды в «Ласточке» на планерке старшая воспитательница Ольга Леонидовна ругала его, что он не ходит на танцы: «Даже если твой отряд в это время спит, ты все равно вожатый, а вожатый должен танцевать с детьми». Вспомнилось и то, как Юра, сидя рядом на карусели, уговаривал пойти на дискотеку, а потом, когда добился своего, со злости и ревности швырнул в него яблоко. Володя вздохнул. Песня лилась, их танец продолжался. На строчках «до конца не простив все прошедшее мне, ты не спишь, как и я сейчас» Маша остановилась. – Погоди. – Она взяла полные коньяка рюмки со стола, протянула одну Володе. – Давай выпьем за прощение. Прости меня за то, что я сделала тогда. А я прощу тебя за то, что не любил. В глазах у нее стояли слезы. Маша прижалась к нему как ребенок, положила голову на плечо. Слишком близко, но Володя не стал ее отталкивать. Медленно кружась, он смотрел в окно, на двор, на косые солнечные лучи, что пробивались сквозь тучи и стрелами пронзали желтеющую листву яблони. Она была огромная, совсем как та в «Ласточке». Володя заставил себя отвлечься и прислушался к песне, но легче не стало. У него само собой вырвалось: – Будто про нас с Юрой поют. – А кстати, что с Юрой? – пробормотала Маша ему в плечо. – Не знаю, – отрезал Володя. – Не хочу об этом. – Ладно… – протянула она. – Ох, Володь… скажи мне кто-нибудь тогда, в лагере, что двадцать лет спустя пьяная буду танцевать с тобой на моей кухне, ни за что бы не поверила. – Видишь, как бывает. Володе казалось, что музыка окружает их, толкает друг к другу, заставляя сблизиться сильнее. Видимо, и Маша ощутила это, разоткровенничалась: – Я любила тебя, ты знаешь? – Знаю. А я хотел только дружить с тобой. И, как видишь, оказался прав – дружба сильнее любви. – Да уж, она поддерживает, а не мучает. – Прости за то, что не смог ответить тебе взаимностью, – негромко сказал Володя. – Я хотел, чтобы тебе было легче, но даже сейчас не знаю, мог ли помочь тогда. – А я тогда чуть не разрушила тебе жизнь. Володя подумал: «Я сам ее разрушил». Песня закончилась, они сели. Володя улыбнулся: – Опять не туда свернули, да? Маша кивнула. Они помолчали, потом выпили еще и еще, и вдруг время будто ускорилось. Они окончательно опьянели, а разговор потек, сам собой став беззаботнее и легче. Они говорили о будничном: о ремонте Машиной квартиры, повышении цен на коммунальные услуги и курсе доллара. Как вдруг ни с того ни с сего Маша оживилась, глуповато улыбнулась и воскликнула: – Володь, а расскажи про себя, как ты сейчас живешь? – Ну работаю. – Володя аж растерялся. – Живу в частном доме. – У тебя кто-нибудь есть? Володя кивнул и, чуть пошатнувшись на старой неустойчивой табуретке, ответил: – Собака есть. – Нет, я про другое. Ну это… – Она нелепо подмигнула. – Есть кто? – А… ну да, вроде того. – Расскажи. Кто такой, как зовут? Вы вместе живете? Володя усмехнулся: – Живи мы вместе, думаешь, я бы смог бегать к тебе по первому зову? Нет, конечно. – Но почему? – Он женат, у него семья, дети, – ответил Володя и невпопад добавил: – А у меня собака… – Получается, ты любовник? Во дела… Нет, ты достоин большего. – Маша воздела палец вверх. – А может, ну их, этих мужиков, а? Мужики ж такие козлы! Найди себе хорошую бабу, чтобы варила борщи и давала по требованию! Володя расхохотался. Маша возмущенно посмотрела ему в глаза и добавила твердо: – Нет, я серьезно! – И изменять ей с Игорем? Или что, может, вообще шведскую семью завести? Нет уж, Маш, я за честность – партнер у меня должен быть один. – И ты любишь этого Игоря? – Нет, не думаю. А что? – Да вот интересно, нахрена он тебе тогда нужен. Для здоровья? Просто ведь и бабу можно для здоровья… – Маш, прекрати! – Все-все… я просто, ну знаешь, типа раз не любишь, то как бы заключи доро… говор. – Ты уже заговариваешься. Володя хмыкнул, а вот Маша стала серьезной: – Ну да, ну да. Слу-у-ушай, Володь, ты говоришь «Игорь». А почему Игорь, почему не Юра? Почему ты его бросил? Володя развел руками, как бы говоря: «Не знаю», но тут же безвольно уронил их на колени. Маша перегнулась к нему через стол, нахмурившись, посмотрела в глаза и залепетала: – Ой, Володя, солнышко, ну что ты, ну… у тебя лицо, будто ты сейчас заплачешь. – Протянула к нему ладонь, погладила по щеке. – Я не бросал его, – с трудом выдавил из себя Володя. – Я его любил. Только его. Никого больше – никогда. Но «я тебя люблю» так и не сказал – не успел. Маша прикрыла рот ладонью, тихонько охнула: – А что с ним случилось? – Не с ним, а со всеми нами. Девяностые. – Вы что, после «Ласточки» больше не виделись? – догадалась Маша. Володя покачал головой. – Мы переписывались несколько лет, потом меня забрали в армию, а Юра уехал в Германию. Мы просто потерялись. Такие времена тогда были… сложные. Сама понимаешь. А я, дурак, решил, что там ему будет лучше. Что раз наши пути разошлись, такова судьба… До сих пор жалею, что тогда не поискал по-хорошему: не поспрашивал у соседей, не обзвонил знакомых. И потерял его окончательно. – Неужели ничего не осталось: ни адреса, ни телефона? Вообще ничего? – То, что осталось, не помогло мне его найти. – Скажи, в том, что вы разошлись вот так, виновата не я? – Маша стиснула его руки в своих. – Я ведь вмешалась однажды, так, может быть… – Нет. Виноват в этом я. Хотел его уберечь от себя, от своей участи. Маша отпрянула, откинулась на спинку стула, посмотрела на него серьезно, сложила руки на груди. – Не нашел тогда, значит, найдем сейчас! Кем он работает, не знаешь? – Нет, да и откуда? Все мосты уже давно сожжены. – Тогда он занимался музыкой, может, продолжает до сих пор? – Может быть… – нахмурился Володя. – Почему ты так настойчиво интересуешься? – Мне кажется… это маловероятно, но вдруг это Юра… вдруг… – Маша встала и, чуть пошатываясь, принялась ходить по кухне кругами. – Недавно я видела одну афишу у филармонии. Я просто проходила мимо, особо не вглядывалась, но мне запомнилось, что там было написано, будто скоро выступит какой-то дирижер Конев. На имя не обратила внимания, откуда приедет – тоже не знаю. Но вдруг это он?! Володя не принял эту новость всерьез. Он был твердо уверен и попросту не мог вообразить, что сказанное Машей – правда. «Нет, – думал Володя, – это либо какая-то выдумка, либо полуправда». Маша аж светилась от радости, сообщая ему эту новость, и Володя решил: она так сильно хочет порадовать его, что сама себя убедила, будто приезжает именно Юра. А на самом деле либо афиша была не концерта, а фильма, либо фамилия была не Конев, а какой-нибудь Канев, либо что… Да что угодно, но это не Юра. Но свою теорию он не стал озвучивать. – Нет, Юра же пианист. Тем более Конев не самая редкая фамилия. Мало ли сколько существует на свете музыкантов Коневых, Коневых строителей, реализаторов… – А ты узнай! – Она протянула ему телефонный справочник. – Вот позвони в филармонию, она через час откроется… – Нет, даже не уговаривай. – Володя отвернулся к окну. – Не вселяй ненужных надежд. – Чего ты так сразу в штыки? Зачем надеяться – ты просто проверь! – Маша, я не хочу проверять! – Отрезал он и встал. Эта тема оказалась для него не просто неприятна, а даже болезненна. Их разговор, Маша, ее кухня, серый день за окном в один миг стали противны настолько, что Володя решил как можно скорее уйти отсюда. Маша тоже поднялась со стула, встала в дверях, посмотрела на него снизу вверх. – Почему? Я не понимаю – объясни! – Если я хотя бы на одну минуту допущу такую возможность, то стану надеяться. А если ты ошиблась и надежды не оправдаются, мне будет больно, понимаешь? Больно! Достаточно хорошо объяснил? Настроение мигом упало. Володя взглянул на часы. Маша оказалась права: филармония действительно откроется через час. Но Володя и правда не собирался туда звонить. – Я пойду, – сказал он, отодвигая Машу от двери. – Куда? – спохватилась она. – Поздно же… Ой, то есть рано. – Домой. – Зачем? Останься, я постелю тебе на диване. Выспишься – сам уедешь. – Собаку надо покормить. Я забыл в спешке, – бросил Володя, выходя. Глава 4 Симфония хаоса Коньяк, распитый на двоих с Машей, нагонял сонливость, но не способствовал здоровому отдыху. Володя лег спать, как только вернулся домой, и провалился в липкую пьяную дрему, которая сменилась беспокойным похмельным сном. А среди ночи он проснулся от головной боли и дерущей сухости во рту. Пришлось выпить таблеток – смешать аспирин со снотворным. Помогло так себе. Володя вроде уснул, а вроде и нет: ему было холодно и жарко одновременно, он слышал тихий, осторожный стук каблучков о деревянный настил и плеск речной воды о борта лодки. Его разбудил шум – стук капель о брезент, и Володя не сразу понял, что этот звук ему тоже приснился. Он сел на кровати, уронил тяжеленную голову на руки, минут пять тер лицо и пытался вернуться в реальность. До чего ненавистными были эти сны. Володю подводило собственное сознание: вот уже несколько последних ночей оно опутывало его паутиной безумия. И самое ужасное, что это безумие было слишком приятным, слишком желанным, чтобы захотеть с ним бороться. На ощупь найдя на тумбочке очки и телефон, он набрал СМС Игорю: «Таблетки не помогают. Мне нужны другие. Сегодня». Тот ответил только ближе к обеду: «Я еще еду, постараюсь вечером. Время и место – позже». И теперь, сидя в своем кабинете, Володя пытался собрать последние силы, чтобы дожить до встречи с Игорем. Он поднял взгляд от документов и посмотрел на две пустые чашки кофе – белые, с логотипом компании. Подумал, что надо сходить еще за одной, но тут же себя остановил – бесполезно. Кофе уже не бодрил, только добавлял нервозности. Пискнул телефон. «В пять на Спортивной. Успеешь?» Володя взглянул на часы, принялся рассчитывать, через сколько ему нужно выйти из офиса, чтобы забрать машину из двора Маши и не опоздать к Игорю. Рассчитать получилось со второго раза. Ответив на сообщение, он снова попытался заняться накладными, но спустя минуту понял, что это бесполезно. Сегодня он не был способен на хоть сколько-то продуктивную работу, еще и пасмурная погода давила на виски. До встречи с Игорем оставалось чуть меньше двух часов. Володя откинулся в кресле, уперся затылком в мягкий подголовник и прикрыл глаза. А очнувшись, понял, что уже опаздывает. Короткий не сон даже, а провал в бессознательность, какой бывает от сильного переутомления, придал немного сил. Володя попрощался с Лерой, натянул пиджак, выбежав из офиса, заспешил к метро – он передумал садиться за руль сегодня. Игорь же был на машине. Посигналил вышедшему из перехода Володе, открыл перед ним дверь пассажирского места, достал из портфеля и протянул ему листок с рецептом. Володю позабавила мысль, что все это похоже на кино, в котором он – наркоман с ломкой, а Игорь – его драгдилер. – Выглядишь совсем уныло, – прокомментировал тот, отъезжая от метро и паркуясь у ветхого многоэтажного здания. – Этот препарат значительно сильнее, принимай по половине таблетки. Целую – только в крайнем случае. Те, которые я раньше выписал, вообще не помогают? – Очень слабо. К тому же кошмары снятся, выспаться вообще не могу. – Какие кошмары? Как раньше? – Да вроде того, только… Игорь перебил его: – Это из-за отца? Прости, из-за его смерти? – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Это прозвучит цинично, но скоро тебе действительно станет легче, потому что из твоей жизни навсегда ушел главный раздражитель. – Отец? – нахмурился Володя. Ему стало некомфортно. – Да, – невозмутимо ответил Игорь. – Помнишь, каким ты был, когда мы только познакомились? – Он указал на Володины руки. – И как быстро тебе полегчало, когда ты переехал от источников проблемы – от родителей? Даже в начале их отношений Игорь раскладывал все по полочкам и, казалось, знал про него больше, чем сам Володя. Копаясь в его голове, кроме прочего, Игорь нашел причину, из-за которой дома Володя не чувствовал себя в безопасности. Вот только сейчас все это было совершенно ни при чем. Володя прекрасно понимал, что смерть отца – это лишь спусковой крючок всей той эмоциональной нестабильности, в которую он погружался. А самая главная причина – его внезапно воскресшие воспоминания, что, казалось, должны были уже давно потускнеть. Но про них Игорю рассказывать не хотелось. Слушать еще один психологический ликбез на тему причин и следствий, почему у Володи едет крыша? Пожалуй, он обойдется без этого. Володя и сам понимал, что крыша у него уже давно не на месте. Отрешенно глядя в окно, он зацепился взглядом за огромную пыльную вывеску с названием «Старт» и спросил, будто Игорь и не ждал от него никакого продолжения разговора об отце: – Ты спешишь? – Не сильно. – Тот взглянул на наручные часы. – Мне в семь нужно забрать Соню… – Может, мы тогда… – Володя кивнул на двери под вывеской. Игорь удивленно изогнул бровь. – Серьезно – сюда? – А какая разница? – Мне – никакой, это ты у нас помешан на чистоте. Хотя… Учитывая твое состояние, вижу, что тебе все равно. – Зато тут точно есть свободные номера. Игорь нахмурился. – А ты вообще хоть на что-то способен? Володя лишь пожал плечами, а про себя подумал, что, если внезапно уснет в процессе, такой результат его тоже вполне устроит. Неприветливая грузная женщина за стойкой администрации, даже не поздоровавшись, сразу выдала: – Номера только двухместные! – Хорошо, подходит, – просто сказал Володя, проигнорировав хамский тон, и спокойно положил на стойку паспорт. – Любой. Пока она записывала данные в старый пожелтевший журнал – ни о каком компьютере и речи не шло, – Володя лениво обвел взглядом холл. В другой раз его, может, и удивила бы обветшалость и неопрятность обстановки, но сейчас он едва ли был способен на удивление. Гостиница будто застыла во временах СССР: давно не видела ремонта, лишь разрушалась с годами. Тяжелые волнистые шторы, пыльные ковры, искусственные пальмы в пластиковых горшках – всей этой бутафорией пытались скрыть тот факт, что раньше здесь было обычное то ли семейное, то ли студенческое общежитие. Тут даже пахло совком: из буфета в холл выносило аромат пережаренного кофе и эклеров. Лифт и вовсе оказался едва ли не археологической находкой – дребезжащий и гремящий, он так хлопнул створками, что Володя вздрогнул. Этому лифту не хватало лишь матерных надписей на стенах и выжженных кнопок. Когда Володя открыл двери номера, Игорь угрюмо хмыкнул, оглядев потемневшую деревянную мебель в трещинах лака. – Какой-то клоповник. Вов, куда ты меня притащил? – Ты можешь уйти, – не подумав, бросил Володя. Прозвучало, наверное, обидно. За спиной раздался тяжелый вздох. Скинув пиджак, Володя уныло оглядел комнату. Ее ровно пополам делил вытертый ковер – красный с зелеными полосами. Пара старых тумб – кажется, действительно еще общажных. У стен друг напротив друга – две одноместные кровати, а на них – подушки, торчащие у изголовья треугольниками. – Если я принесу домой Лидке блох, она меня убьет. Володя пожал плечами. – Блохи на людях не живут. Он уселся на кровать, уперся затылком в стену. Лениво оглядел Игоря. Красивый вообще-то. За прошедшие восемь лет его внешность стала привычной, но Володя помнил, как когда-то приходил в восторг от мысли, что этот мужчина принадлежит ему. Не полностью, да: была еще жена и, наверное, другие любовники. Но в моменты близости Игорь вел себя так, словно Володя у него единственный. – Рассматриваешь, будто впервые видишь, – подойдя ближе, хмыкнул Игорь. Склонился над ним, протянул руку, ослабил узел его галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, задел прохладными пальцами шею. Володя дернулся – не от пальцев, а от внезапного образа, что ворвался в голову. Там тоже был галстук, только красный. И холодные пальцы – Володины. И вздрагивающий, смущенный Юра перед ним, его теплая шея, которой ненароком касался Володя, помогая завязывать тот злосчастный галстук. Тогда он считал себя преступником – ведь допускал эти прикосновения, а самому себе врал, что это просто случайность. Игорь его поцеловал – быстро, напористо, пылко, а у Володи ни один нерв не дрогнул. Он не спал, но казалось, что проваливается во что-то очень напоминающее сон – там пахло пылью, и его тоже быстро и напористо целовали. Телом он был тут – хотел Игоря, действительно хотел, прямо сейчас. А сознание было значительно дальше и не могло ухватиться за реальность. Будто спичка чиркала о вымокший коробок – трение есть, а огня нет. Внезапно щека вспыхнула болью. Игорь ударил его – несильно, скорее пытаясь привести в чувство. – Эй, ты вообще здесь? Володя поднял на него мутный взгляд. – А сильнее можешь? И Игорь даже не стал ничего уточнять – замахнулся и ударил раскрытой ладонью по другой щеке, гораздо сильнее, чем в первый раз. Скулу обожгло, реальность стала ярче. Володя почувствовал, как горячая волна спускается от щеки по шее и ниже, а сознание возвращается. Он подвигал нижней челюстью и приказал: – Еще! Володя хватал ртом воздух и, прислушиваясь к ощущениям, прикрыл глаза: в голове звенела пустота, будто боль отгоняла воспоминания и ненужные сейчас ассоциации. Они копошились где-то там глубоко, придавленные болью, пытались прорваться. Но снова замолчали, стоило услышать шорох вытягиваемого из шлевок ремня. Володя открыл глаза. Игорь сложил ремень пополам. Проверяя, шлепнул им себе по ладони. – Так? – спросил он, усмехаясь. За собственными мыслями – точнее, за их отсутствием – Володя лишь вскользь подумал, что Игорь ведет себя странно. Но было плевать. Разминая шею и даже предвкушая, Володя медленно стянул с себя рубашку. – Брюки тоже. И белье, – велел Игорь. Володю покоробило от его тона – он не привык, чтобы ему приказывали, но тут же послушно расстегнул свой ремень, скинул туфли и стянул брюки, приподнявшись на кровати. «В конце концов, – оправдываясь, сказал Володя самому себе, – это игра, и Игорь делает все по правилам». – Перевернись. Володя, сцепив зубы, послушался. В нос ударил запах залежавшихся перьев от старой подушки. Привязать руки оказалось не к чему – спинка кровати была деревянной панелью. Володе пришлось просто ухватиться за ее край. «Что же ты делаешь?» – прозвучал будто чужой внутренний голос, но Володя отмахнулся от него, глубже уткнувшись лицом в подушку – так, чтобы ничего не видеть. Почувствовал, как прохладные пальцы касаются спины. Игорь сказал тихо: – Еще с прошлого раза следы остались. Володя предпочел сделать вид, что ничего не слышал. Он терпеливо ждал, и чем дольше Игорь медлил, тем сильнее Володе хотелось крикнуть: «Давай!» Но тот тянул время, гладил спину – нежно, аккуратно. И на эти прикосновения хотелось откликнуться, поддаться тем самым ассоциациям, мечущимся за завесой боли. Как будто так уже было когда-то – он видел перед собой спину. Обнаженную, нагретую летним солнцем – его так манило дотронуться до нее, почувствовать ее жар. Очертить пальцами три небольшие родинки на лопатке, а потом коснуться губами. Вобрать солнце, впитавшееся в эту кожу, дышать запахом – таким любимым, таким желанным и родным… Можно было сойти с ума в тот момент, если не отвернуться от загорающего на пляже Юры, глубоко дыша и пытаясь сосредоточиться на плеске воды в речке. Пальцы Игоря исчезли, и внезапно по середине спины, там, где Игорь его касался, растеклась острая боль. Володя вскрикнул. И не успел даже снова вдохнуть, как на то же место опустился еще один удар. Володя застонал, чувствуя, как боль распространяется по всему телу, как от нее скручивает все внутри. И как пустеет голова. Еще два косых удара по лопаткам – один за одним. Володя вцепился в изголовье кровати так сильно, что казалось, может его сломать. Укусил угол подушки, заглушая новый стон. Ремень просвистел в воздухе и обрушился унизительным ударом по ягодицам, а следующий – выше. Володя закричал. От какой-то дикой, грязной смеси боли и обиды внутри все сводило, он готов был уже попросить Игоря остановиться, только бы… только бы он… «Что же ты делаешь? – снова ворвался в сознание далекий, но знакомый голос. – Зачем?» И такой яркий образ встал перед ним, будто под закрытые веки залили жидкий солнечный свет: непослушные жесткие волосы, большие карие глаза, опущенные уголки губ. И вдруг – звонкий смех, стирающий печаль с красивого лица. А на контрасте – прохладные пальцы Игоря, чертящие линии на бедрах вдоль полос от ремня. Они казались ледяными на разгоряченной коже. «Зачем?» – прозвучало снова, будто Володино сознание пыталось его добить. И он, пытаясь убедить самого себя, ответил тому далекому голосу: «Тебя давно нет». Он поднял голову от влажной подушки, обернулся на Игоря. Тот покусывал нижнюю губу и диким, липким взглядом обшаривал его тело. Кровать скрипнула под его весом, Игорь погладил обеими руками Володину талию, склонился над ним, ткнулся носом в волосы на затылке, поцеловал ниже – в шею. Прижался всем телом и лег ему на спину. Володя уловил тонкий синтетический аромат клубники. Он узнал его – запах раздражал, но Игорю нравился этот гель, поэтому Володя покупал для него именно такой. Ощущая, как влажные скользкие пальцы грубо касаются его ягодиц, Володя услышал возбужденный шепот: – Ты прекрасен. Ты такой… «Грязный!» – подсказал собственный внутренний голос. «…самый лучший на свете, – сказал другой, тот, далекий, – ты самый хороший человек… Это я испорченный, это я виноват, а не ты…» – Давай уже, – выдавил Володя. Так хотелось заткнуть эти голоса, так хотелось, чтобы Игорь или снова ударил, или… Но вместо этого по комнате разнесся противный писк звонка. – Не бери, – шепнул Игорь и, будто издеваясь, стал поглаживать Володю по животу, легко целуя лопатки. Трель звонка раздражала, а вызывающий абонент не унимался: за первым раздался второй звонок. Игорь рыкнул – его тоже раздражало. «А вдруг мать?» – подумал Володя. Она редко звонила ему сама, чаще – он первым набирал. Вдруг срочно? – Прости. Пока он дотянулся до брюк и достал из кармана телефон, позвонили в третий раз. На экране высветилось имя Маши. – Да серьезно, что ли?! Сперва Володя хотел сбросить – она, конечно, сумела выбрать самый неподходящий момент. Но какой смысл, если она тут же перенаберет снова. Не выключать же телефон. Володя ответил: – Маша, сейчас вообще не… – Володя, срочно! Пожалуйста! – Она орала в трубку. – Прошу! – Да что опять… – Ему было сейчас так глубоко наплевать на ее проблемы. – Отец Толи все узнал, я… Господи, я не знаю как… Что мне… Он же убьет их! – Где ты? – спросил Володя, не успев подумать, чем вообще он может помочь в этой ситуации. – Возле Исторического музея. Ты приедешь? Пожалуйста! «Все бросить? Сейчас? Это же бред», – подумал Володя. Но в глубине души вспыхнула секундная радость. Маша позвонила вовремя, ведь, прося Игоря делать все это, Володя предавал сам себя. Но поехать к ней? Правда и оставаться здесь уже не хотелось – после Машиного звонка возбуждения как и не было. Спина ныла, и теперь боль не доставила бы никакого удовольствия. – Да, я сейчас… – сказал Володя. Завершил звонок и тут же набрал номер такси. – Ты серьезно? – возмутился Игорь, пока Володя диктовал оператору адрес. – Что бы там ни было, это не может подождать? – Нет, не может, – отрезал Володя. Одеваясь, он сказал: – Прости, но это правда срочно. – У тебя там в трубке какая-то баба ныла, – хмуро ответил тот. – В натуралы записался? – Не думаю, что это твое дело. Игорь опешил: одновременно удивленно и обиженно вытаращился на него. – Ты мне мстишь за что-то, да? – Не выдумывай. – Володя подошел к зеркалу, чтобы надеть галстук, но в последний момент плюнул – свернул его в трубочку и сунул в карман пиджака. – Давай, пока. Сдай, пожалуйста, ключи сам. Уверен, что в этом клоповнике даже не посмотрят, кто сдает. * * * Сидя в такси, Володя начал злиться, но не понимал – на кого. На Машу, которая не вовремя позвонила и оторвала его? На чужой скандал, участником которого он теперь стал? Или на самого себя – за все, что позволил и хотел позволить Игорю с собой сделать? Маша ждала его у метро, прячась под зонтиком. Понуро повесив голову, она нервно теребила ткань длинного темного платья. Володя удивился – Маша будто смущалась, хотя еще двадцать минут назад по телефону казалась крайне напуганной. – Что произошло? Рассказывай, – с ходу начал Володя, подойдя к ней. – Ты оторвала меня от очень… – От чего бы я тебя ни оторвала, это важнее! – перебила его Маша, вскинув на него неожиданно уверенный взгляд. Володя удивился такой быстрой смене ее настроения. – Пойдем, – приказала Маша. – И что ж мной сегодня все помыкают? – буркнул Володя, послушно шагая следом за ней. – Куда мы идем? Они спускались по Сумской. Отсюда еще минут двадцать, и можно было бы дойти до дома Толи. Но почему Маша пошла пешком? Тем более в дождь. – Маш? Ты меня слышишь вообще? Что там с Димой, Толей, его отцом? Она резко остановилась возле арки Успенского собора, взглянула на двери, нахмурилась и вновь перевела строгий взгляд на Володю. Он даже предположил, что, возможно, окончательно рехнулся и Маши на самом деле тут нет – она ему или кажется, или снится. Иначе с чего бы вечно неумолкающая Маша ему не отвечала? – Володя… – твердо начала она, но осеклась. Протянула к нему руки, застегнула верхнюю пуговицу на рубашке. Володя внутренне вздрогнул от мысли, что час назад эту же пуговицу расстегивал Игорь. Вдобавок поправив ему волосы, Маша сказала: – Просто пойдем внутрь. Я… мне правда без тебя не справиться. Не говоря больше ни слова, она взяла его под руку и уверенно подвела к дверям собора. Толкнула их, с усилием потянула за собой Володю. Тот краем глаза ухватил надпись на вывеске: «Органный зал Харьковской филармонии». Стук Машиных каблуков гулким эхом разнесся по пустому холлу старого здания. – Маша, да какого черта? – выругался Володя, и эхо тут же повторило за ним. Понизив голос, он прошипел: – Я же говорил тебе, ты обещала… – Я ничего тебе не обещала – это раз, – пылким шепотом ответила она, еще крепче схватив его за запястье. Володя, впрочем, не упирался. – А во-вторых, я все выяснила – Оказывается, Конев… Она не договорила. Перед ними, как чертик из табакерки, появился работник театра: – Соблюдайте, пожалуйста, тишину. Вы опоздали, концерт уже идет. – Из-за высокой резной двери зала действительно слышалась музыка – одинокой скрипке аккомпанировало фортепиано. – Извините, пожалуйста, – пролепетала Маша, суетливо роясь в сумочке. – Вот. – Она протянула билеты. Капельдинер тяжело на них взглянул, нахмурившись. – У вас крайние места в десятом ряду. Обойдите с левой стороны. – И приоткрыл перед ними двери. На Володю обрушились звуки музыки. Он сделал шаг в зал, лишь мельком заметив на сцене силуэт мужчины во фраке, стоящего спиной к залу. Маша схватила Володю за руку и сжала его ладонь так сильно, будто подозревала, что он может развернуться и уйти. Она потянула его за собой, на цыпочках пробираясь между рядами. Места оказались не лучшими – крайние в ряду, достаточно далеко от сцены. А Маша еще и уселась у прохода, будто стараясь преградить Володе путь к отступлению. Володя рассеянно рассматривал зал, намеренно не глядя в самый центр сцены, чтобы не замечать дирижера. Поразился величественно возвышающемуся вдоль стены органу – Володя никогда раньше тут не был и не видел такого инструмента. Но сегодня орган молчал. На сцене под ним расположился небольшой оркестр: духовые, смычковые – Володя в этом не разбирался, – всего где-то двадцать музыкантов. Пока играла только скрипка – из-под смычка лилась медленная, спокойная мелодия. Ей аккомпанировал белый рояль в углу сцены. Позади рояля стоял небольшой хор у нескольких микрофонов. Володя наконец посмотрел в центр сцены. Словно в замедленной съемке – плавно и грациозно – молодой мужчина выводил дирижерской палочкой узоры в воздухе. Он будто включал игру музыкантов, легонько касаясь невидимых кнопок перед собой, и казалось, что музыка, льющаяся из инструментов вокруг него, на самом деле лилась из этой палочки. Володя присмотрелся к дирижеру. Стройный, высокий. Полы фрака прикрыли ноги почти до колен. Изящные руки. Темные волосы. Таким мог бы быть Юра. Но ведь таким мог быть и кто угодно другой. Могла ли Маша привести сюда Володю просто так, не будучи уверенной? Он ведь сказал ей вчера, практически приказал не давать ложных надежд. Она же его поняла… А поняла ли? Володя прищурился, пытаясь разглядеть дирижера. Но сам себя осадил – двадцать лет прошло. Люди меняются, внешность людей меняется… Вот только… Володя уперся взглядом в его затылок. Темные непослушные волосы. Настолько непослушные, что злосчастный хохолок – приглаженный, уложенный, наверное, гелем – все равно торчал. Юра… В глазах поплыло. Вдруг стало тихо, музыка оборвалась, казалось, даже сердце замерло. Володя не мог оторвать взгляда от некогда столь любимого затылка. Он выдохнул, почувствовал такое всепоглощающее, такое яркое и реальное счастье, будто вернулся далеко-далеко назад, в самое светлое время его жизни. Но это ощущение продлилось лишь мгновение. На сцену под завершающий симфонию плач одинокой скрипки вышел хрупкий красивый юноша, приблизился к микрофону, глубоко вдохнул. А когда музыка замолкла окончательно, он запел. В полной тишине зазвучал сдавленный, надломленный голос. И на Володю обрушился шквал воспоминаний – он аж вжался в спинку зрительского кресла. Он уже не видел ни сцены, ни происходящего на ней. Он видел Юру – юного счастливого Юру, сидящего на детской карусели среди белого пуха одуванчиковой поляны. Видел, как пушинки кружат в воздухе, попадают ему в рот – а он плюется и смеется, машет Володе рукой. Дирижер на сцене слегка повел палочкой в воздухе, голос солиста окреп и усилился. А в воображении Володя увидел свое отражение в зеркале – совсем юное лицо, очки в роговой оправе, отчаяние в глазах, кривящиеся от злости губы. И хочется ударить по этому лицу, разбить к чертям зеркало, только бы избавиться от монстра внутри себя – того, что так настырно подсовывает в сознание юного Володи грязные, пошлые видения. А следующим кадром – руки в клубах пара над кастрюлей. Запотевшие стекла очков – ничего не видно перед собой, только жар, только приятная, отрезвляющая и одновременно пьянящая боль в руках. «Перестань, что ты делаешь? – Юрины руки – изящные пальцы пианиста, гладящие его мокрые покрасневшие ладони. – Зачем? За что ты так с собой?» Следом еще один образ – Юрины колени. Они такие холодные, Володя греет их своим дыханием, целует украдкой и улыбается, чувствуя, как Юра вздрагивает от его прикосновений. «Ты самый лучший, ты самый хороший человек. Это я плохой, это я виноват, не ты…» – шепчет он. На сцене дирижер взмахнул рукой, слегка скрестив пальцы. Пианист заиграл другую, незамысловатую мелодию, и Володя услышал в ней плеск речной воды. В вечерних сумерках отблесками пионерского костра сияет Юрино лицо. Беспросветная грусть в его глазах на контрасте с улыбкой – тоже грустной, но такой родной. «Пусть хотя бы так улыбается, пусть просто улыбается всегда». Но тут же эти глаза наполняются слезами. Солнце окончательно скрывается за горизонтом, по плечам холодным дыханием ночи бегут мурашки. «Что бы ни случилось, не потеряйте себя», – дрожащим голосом Юры звучат строчки, записанные в тетради. Володя смотрит на него – Юра плачет, и сердце сжимается оттого, что они прощаются. А собственный внутренний голос повторяет: «Навсегда, мы прощаемся навсегда». Солист тянул низкую ноту, ее подхватил хор, не перебивая ведущий голос, а наполняя его силой. Они пели на неизвестном Володе языке, пусть не понимал слов, это было и не нужно – он знал, о чем поет этот тонкий нежный голос. В памяти вспыхивают лица – одно за одним. Нахмуренный лоб отца, волнение в глазах матери, ее дрожащие губы. «Не переживай, мы во всем разберемся», – ее неуверенный мягкий тон. И еще одно лицо – делано вежливое, мгновенно вызывающее подозрение и желание спрятать взгляд. «Расскажи, что тебя беспокоит?» Липкий страх, неуверенность, стыд. Слова, которые нужно сказать, застревают в горле, их приходится давить из себя: «Я болен… Я хочу вылечиться от этого…» «Так от чего? У меня широкий профиль, я работаю с разными расстройствами». «Я испытываю тягу… кхм… сексуальное влечение к мужчинам». Дирижер резко взмахнул рукой. Смычки легли на струны – заплакали сразу несколько скрипок, загудели виолончели. Солист и хор присоединились к оркестру. «Ты должен долго и внимательно рассматривать эти фотографии, ищи, что тебе в них нравится, не думай ни о ком, кроме этих женщин, и постарайся получить удовольствие». Володя принимает из рук врача стопку фотографий, опасливо переворачивает верхнюю, видит обнаженную женщину. Красивая обложка, но гнилое содержание, будто червивое яблоко. Володе кажется, что в его ладонях копошатся личинки, хочется отбросить эти фотографии, но нельзя. И тут же в памяти снова возникает Юрино лицо – неуверенный взгляд, живой интерес в глазах. «Знаешь, я у отца в запрещенном журнале как-то видел, что женщин… Знаешь, их можно не только как обычно, а еще по-другому… Ну, Володь, я уже у тебя как у друга спрашиваю, мне же просто любопытно…» Вступили духовые – резко и громогласно прокатились по залу шквалом эмоций так, что зашлось сердце. Солист взял высокую ноту, хор усилил ее, а на Володю обрушилось самое мерзкое воспоминание, которое он долгие годы пытался похоронить глубоко внутри. «У меня ничего не получается». Врач смотрит на него, нахмурившись, задумчиво чешет подбородок. «Значит, пойдем на крайние меры». Володя согласен на все. Врач раскладывает перед ним снимки обнаженных мужчин. Володя отводит взгляд. «Смотри!» – приказывает врач. Володя смотрит и ощущает, как ему закатывают рукав рубашки. В нос бьет запах спирта, тонкая игла входит под кожу. «Сейчас будет тошнить. Продолжай смотреть», – говорит врач и ставит перед Володей эмалированный таз. Он смотрит. Изящный изгиб бицепса, впадина под ключицей, сильная шея, щетина на подбородке, уложенные светлые волосы. Модель. Володе нравится тело, но не нравится лицо. Он отводит взгляд – ему не хочется смотреть. Он чувствует, как его начинает мутить. Под закрытыми веками видится совсем другое лицо. Любимое, застывшее в памяти на всю жизнь. Его тонкие губы, которые так хочется целовать, что нет сил сдержаться. И это лицо так близко, и с губ Юры слетают признания. Так настойчиво обнимают руки, так отчаянно пальцы цепляются за плечи. «Пожалуйста, Володя. Если мы не сделаем этого сейчас, не сделаем никогда. Это последний наш день, я хочу тебя запомнить, ты единственный». Володя в своей отчаянной фантазии целует его, такого красивого, такого родного, а над ними – огромный, как небо, купол ивовых ветвей скрывает их от всего мира. Володя падает на колени перед тазом. Тошнота подкатывает к горлу так резко, что он не успевает отогнать свою прекрасную фантазию. Его рвет, он чувствует, как по щекам от мерзости и напряжения текут слезы, а под закрытыми веками в этот момент улыбается Юра. Прогремели финальные аккорды, оркестр затих. В наступившей тишине угасал голос солиста, медленно отходящего все дальше и дальше от микрофона. Володя уставился в спину дирижера. Юра. Он живой, настоящий. Реальный. Юра здесь. Володя почувствовал, как к горлу подкатила фантомная тошнота, а голова пошла кругом. Нет. Он не может тут оставаться. Володя резко поднялся, грубо толкнул Машины ноги, проходя мимо нее. Краем глаза уловил, что та попыталась схватить его за полу пиджака, но он вырвался и бросился прочь из зала. Хватит с него! Выбегая из здания филармонии, на ходу диктуя адрес диспетчеру такси, Володя повторял одну-единственную пульсирующую в голове мысль: «Сбежать, оказаться как можно дальше отсюда, сейчас же». Он догадался, чего хотела Маша, но не мог позволить себе предстать перед Юрой после всего, что сделал. После того как предал его и продолжал предавать столько лет. Даже сегодня – пусть и не по своей воле, пусть и не зная, что идет на его концерт… Он явился сюда, даже не отмывшись от Игоря. С красными полосами на спине под рубашкой – от ударов, которыми хотел заглушить память о Юре. Он не имел никакого морального права даже говорить с ним теперь. Сидя в такси, рассматривая улицы города, по которым он все дальше и дальше уносился от Юры, Володя продолжал убеждать себя в этом. Внутренний голос был прав. Того Юры больше нет. Тот юный Юрка, которого Володя любил двадцать лет назад, давно исчез. И сейчас там, на сцене, дирижировал оркестром совершенно другой мужчина. Мужчина! Молодой, талантливый, красивый мужчина, а не юный, неопытный, трепетно-прекрасный Юрочка! Этот Юра изменился, он уже давно уехал от той жизни, которая когда-то была у него здесь. На концерт пришло много людей. Значит, его знали. Значит, Юрину музыку слушали в Харькове. И, скорее всего, Юра не впервые приезжал сюда. Но он не искал Володю, иначе пришел бы под иву и обязательно нашел. А если Юра не искал с ним встречи, значит, не хотел ее. И тогда Володе тоже не стоило. Им нельзя было встречаться, тем более сейчас. Он не посмел бы посмотреть теперь Юре в глаза. Уже выезжая из города, Володя попросил таксиста остановиться возле аптеки. А по возвращении домой, забыв о предупреждении Игоря не превышать дозу, закинул в себя сразу две таблетки. Насыпав корма Герде, он кое-как стянул с себя пиджак, бросил его на пол у кровати. На рубашку и брюки сил уже не хватило – Володя просто упал лицом в подушку. Почувствовал, как в руку, свисающую с кровати, ткнулся мокрый нос. Герда грустно скулила, требуя ласки. Володя, ощущая, как начало мутнеть сознание, слепо погладил ее по голове. – Все хорошо, девочка. Завтра все будет хорошо… Глава 5 Особенный друг Сон был долгий, крепкий, глубокий. Подобно болоту, он поглотил Володю, и, словно из болота, Володя не мог выбраться сам. Да и не хотел, отдыхая в долгожданном покое и непроницаемой тишине. Десятки звонков и СМС, от которых разрывался телефон, не достигали сознания. Лишь проспав пятнадцать часов, Володя начал ощущать, что где-то там, за завесой сна, есть реальный мир, который пытается вернуть его себе. После полудня раздражающая трель мобильного пробилась к нему сквозь пустоту и разбудила. Володя не смог оторвать от подушки будто налитую свинцом голову, нашарил телефон рукой – тот лежал в кармане брюк. – Да? – прохрипел он в трубку, пытаясь разлепить глаза. – Ты там живой вообще? – прокричал Брагинский. – Вова, приезжал подрядчик, мы ждали тебя все утро! Хоть бы предупредил, что отдуваться придется мне! Володя прищурился, пытаясь привыкнуть к дневному свету, с трудом сел, уперся руками в колени. Голова гудела. Он не пришел на работу? Проспал? – А сколько сейчас времени? – Обед только что закончился. – А какой сегодня день? – Ты заболел? – Сердитый тон Брагинского сменился обеспокоенным. – Ты собираешься сегодня на работу? – Заболел, да, – пробормотал Володя, качнул головой и застонал от боли – виски стиснуло так, что побелело в глазах. «Что за отраву мне Игорь подсунул?» – подумал он, сбрасывая вызов после пожелания Брагинского выздоравливать. На телефоне оказалось семнадцать пропущенных вызовов и три СМС. Володя удивился, как прекрасно он видит без очков, а после сообразил, что забыл даже линзы снять. Пролистнул вызовы, открыл сообщения. Все три – от Маши. «Вернись! Это ведь он!» – писала она вчера в полдевятого. Спустя двадцать минут: «Я сейчас подойду к нему и скажу, что ты был здесь и сбежал как трус!» Последним было: «Володя, ты, конечно, меня извини, но ты ИДИОТ!!!» События прошедшего дня стали медленно проясняться: проступили серостью утра, пересекли ранний вечер ударами Игоря и прогремели вечером поздним – магией музыки, взмахами дирижерской, но будто волшебной палочки. Вспомнились чьи-то большие руки, жесткие волосы, аккуратный профиль. Юра. – Боже… – простонал Володя, и на него обрушилось раскаяние. Он вскочил с кровати и бросился из комнаты в гостиную. Запутавшись в одеяле, чуть не упал, схватился за косяк и замер как вкопанный: «А куда бежать? И зачем? Куда теперь спешить, если опоздал еще вчера?» Боль сдавливала голову. Володя стиснул пальцами виски, чуть было не порвав до сих пор надетую рубашку – мятая и перекрученная одежда мешала. Он сбросил ее прямо на пол и устремился в ванную. Надо было успокоиться, ведь сердце колотилось как бешеное, руки дрожали, а мысли метались, сталкивались друг с другом и путались. От вины и стыда на глаза наворачивались слезы. А может, это из-за того, что пятнадцать часов проспал в линзах? Да, конечно, поэтому. Володя встал в душевую кабину. В воображении вспыхнул образ взрослого Юры. Того Юры, каким он был не сто лет назад, а вчера, каким он стал – высоким, статным, изящным. С чертовой дирижерской палочкой в руке. Глаза опять защипало. Проклятые линзы! Володя не глядя схватился за вентиль и резко крутанул его. Ледяная вода обожгла располосованную спину, по телу прошла волна боли. Он вскрикнул. Все его мысли обратились к боли и сосредоточились на ней. Но Володя не отступил, ждал, когда привыкнет. А когда привык, подкрутил вентиль горячей воды. – Вот сука! – Он едва сдержался, чтобы не ударить кулаком по плитке. Почему Володя не подумал, что пианист может быть одновременно и композитором, и дирижером? Почему так зациклился на том, что этот человек не может быть Юрой? От чего защищался, от кого? От него? От музыки, от памяти о нем? От страха, что раз Юра не пришел под иву десять лет назад, то… То что? Ну и что с того, что он не пришел к иве тогда? Мало ли причин у него могло быть. Но теперь-то Юра здесь. Здесь! Он приехал. Вчера он был рядом, руку протяни – коснешься. Трус! Чертов трус! Маша права – трус и идиот! – Маша! – вспомнил Володя, вышел из душа, наскоро вытерся и бросился к телефону. – Ну здравствуй, – иронично протянула Маша. – Явился… – Где он, ты знаешь? – Вчера был там, а сегодня – не знаю. Откуда мне знать? – Ты же писала, что подойдешь к нему. Маша молчала, послышался только вздох досады. Володя взмолился: – Только не говори, что нет! Только не говори, что как угрозу это написала! – Бли-и-ин, – простонала она. – И что делать? Володя сел на кровать, спрятал лицо в ладонях. – Это ты меня спрашиваешь? – А кого еще? Тебя, чудака на букву «м», который вчера как девчонка сбежал весь белый. – Мне и без твоих комментариев хреново, – огрызнулся он. – Билет не выкинула? Что там написано? Может быть, что-нибудь про гастроли в другие города? Или адрес сайта – хоть что-нибудь? – Сейчас поищу. В трубке почти минуту слышалось только шуршание. Володя сидел на кровати в одном полотенце и смотрел в окно. На лес, среди верхушек которого торчал ровный, как спица, флагшток. Много лет на нем не поднимали флаг лагеря, много лет никто не собирался под ним на площади, много лет там не звучали человеческие голоса. Уже давно один только ветер гулял среди тех руин. И вдруг смелая, почти безумная мысль взбудоражила сознание – а вдруг Юра придет? Вдруг он приехал сюда не ради выступления, а чтобы найти под ивой их капсулу времени? В ответ на первую мысль пришла вторая, болезненная – с чего Володя взял, что Юра приехал в Харьков ради него? Он ведь даже не знает о том, что Володя живет здесь… – Ничего на этом дурацком билете нет, – прорычала Маша в трубку. – Дата, время, имя. Все. Слушай, давай в филармонию позвоним, может, там подскажут что-нибудь? – Не надо, – буркнул Володя. – По телефону ничего не добиться, сидит там какой-нибудь билетер… Я туда поеду. – Эй! Давай лучше я? Ты сегодня какой-то совсем уж бешеный, – принялась уговаривать Маша. – Или давай так – ты поезжай, а я все-таки позвоню и, если что-то узнаю, сразу же перезвоню. Володя бросил: «Спасибо» – и завершил вызов. Стал одеваться. Заторопился, чтобы не потерять ни минуты, схватил мятые вчерашние брюки. Сегодня похолодало, накрапывал дождь, где-то вдалеке гремел гром. Володе стоило бы надеть джемпер, но, едва колючая шерсть коснулась кожи, как спину засаднило. Он подошел к зеркалу, повернулся кругом и понял, что именно болело. Кожу украшали синяки, но ныли не только они. Вчера Игорь перестарался, оставив толстую красную полосу содранной кожи от самой ключицы до лопаток. Наверняка будет шрам. Володе пришлось надеть рубашку, чтобы скрыть под воротником фиолетовый кровоподтек, окруживший полосу. Но то, что от боли он посмотрелся в зеркало, оказалось очень кстати. Володя обомлел, глядя на собственное лицо: темные, чуть ли не фиолетовые круги под глазами, отек на скуле, щетина. В таком виде нельзя было не только ехать в филармонию, а вообще выходить из дома. Поспешно приводя себя в порядок, он прокручивал в голове воспоминания о вчерашнем дне: о том, что позволил Игорю и чего чуть было не позволил. Внутри закипала злость на себя. Зачем он это делал? Вину хотел выбить этим? Стыд? Но он был так измучен, что находился без преувеличения на грани сумасшествия и не думал ни о собственном достоинстве, ни о физических последствиях. Вдруг зазвонил телефон, и сердце сжалось от приятного предчувствия – быть может, это Маша что-то разузнала? Но на экране высветилось: «Работа». Услышав голос Леры, он рассердился: – Я же сказал Брагинскому, что заболел. Он не предупредил? – Предупредил, но тут срочно… – Тогда не беспокойте меня! – перебил Володя, отнимая телефон от уха. Собрался сбросить вызов, но расслышал: – Насчет «Ласточкиного гнезда» звонит Юрий Конев. Володя сел. – Конев? – тупо повторил он. – Да, – виновато ответила Лера и добавила: – Юрий Ильич. – Соедините, – осторожно сказал Володя, не веря в реальность происходящего. – Он оставил номер телефона, просил срочно перезвонить ему. – СМС, – выдавил Володя с трудом. – Лера, пришлите номер в СМС. Оцепенев от шока, он сидел и ждал. Минута, другая… Ему казалось, что прошла вечность. И хотя Володя держал телефон в руках, все равно вздрогнул от звука сообщения и уставился на цифры – они плыли перед глазами. Сердце билось где-то в горле, дыхание перехватило. Володя прокашлялся, несколько раз произнес вслух скороговорку и, когда голос окреп, набрал длинный номер. Зазвучали гудки: сначала один, затем – второй. Звонок будто бы прервался, но вдруг прозвучал раскат грома, и Володя не понял, ответили ему или нет. – Юра? – спросил он, не веря, что на самом деле услышит его. – Да… Да! Володя, это я! Володя подавился вздохом, а губы растянулись в глупой улыбке. – Юрка… – Как же я рад тебя слышать! – прозвучал Юрин высокий, бодрый голос с акцентом. – Я читал письма… Володя, прости, я все просрал! Мы обещали не потеряться, но потерялись, я слишком поздно стал тебя искать. «Он читал письма, – повторил про себя Володя. – И знает номер. Откуда письма и откуда он знает номер?» Неужели Юра здесь, под ивой? В двухстах метрах от него. Возможно, даже видит крышу его дома. – Ты в «Ласточке»? – Да, под нашей ивой. Все вокруг разрушено, река пересохла, а ива стоит, стала больше и красивее, будто… – …нас ждет, – завороженно закончил Володя. Еще один громовой раскат будто вывел Володю из оцепенения – им нужно встретиться! Он прижал мобильник щекой к плечу и принялся лихорадочно рыться в ящике комода в гостиной, ища ключи от дальних ворот своего участка. – Каким ты стал? – негромко спросил Юра. И правда – каким? Умным? Вряд ли. Талантливым? Возможно, но точно не чета Юре. Красивым? Вспоминая вчерашний день, скорее уродливым, но не в физическом смысле, а в моральном. Хотя и внешне Володя сегодня был так себе. Как ни старался привести себя в порядок, мешки под глазами убрать не смог. Разозлился – почему именно сейчас он выглядел настолько плохо? Но времени торчать перед зеркалом не было, а о том, чтобы приложить лед к лицу, нечего и думать – долго. Придется предстать перед Юрой таким, какой есть. – Ну… – неуверенно начал Володя. – Явно не о деньгах и болячках спрашиваешь. Каким стал? Повзрослел… – Ты далеко отсюда? – прозвучало негромко, будто бы даже печально. Володя остановился: «Но действительно ли Юра хочет встретиться? Будет ли рад тому, что увидит?» – Ближе, чем можно подумать, – вздохнул он. – Ты хочешь увидеться? – Хочу. Володя качнул головой – плевать на все! Права Маша: лучше сделать что-то, о чем будешь жалеть, чем не сделать вообще ничего. Он произнес вслух то, что мучило последние несколько минут: – А разочароваться не боишься? – Конечно, боюсь. А ты? – Ты стал пианистом?.. – начал было Володя и осекся. Хотелось сказать больше. Он едва удержался от того, чтобы продолжить и задать все вопросы: «Ты так хотел им стать, но вчера не играл на рояле, а был дирижером. Почему? Разочаровался в себе? Какая-то травма не позволила стать пианистом?» – Не поверишь, Володь, стал! – В голосе Юры слышалась улыбка. – Стал! – Значит, я не боюсь, – негромко ответил Володя и замер на выходе из гостиной. От одной лишь мысли, что вот-вот увидит Юру не издалека, а рядом с собой, дыхание сбилось. Володя глубоко вдохнул и медленно выдохнул. – Ладно, тогда подожди… По небу снова прокатился гром, и связь прервалась. Володя чертыхался, пытаясь еще раз набрать номер – звучали прерывистые гудки. Попробовал снова – абонент оказался недоступен. – Только не уходи оттуда, – прошептал он с мольбой. Не отводя взгляд от телефона, Володя вышел в прихожую, откуда тут же раздался непривычно высокий лай. – Герда, – простонал он. Собака сидела у входной двери, жалобно скулила, виновато смотрела на него – в центре коридора поблескивала лужа. – Прости меня, девочка, – затараторил он, мучимый чувством вины. – Сколько часов ты терпела… Володя отворил дверь, выпустив собаку наружу, а сам помчался в ванную за тряпкой и бросил ее на пол. Продолжая безуспешно набирать Юрин номер, бегом пересек укрытый туманом двор. Запер за собой ворота и направился сквозь густые заросли осоки к их иве. Каждый шаг давался с таким трудом, что Володе казалось, будто высокие стебли тянулись не к небу, а к его ногам, опутывали щиколотки, пытались его остановить. Но Володя не смотрел вниз, он и так знал, что вовсе не трава тормозит его, а страх. Страх столкнуться наяву с призраком утраченного счастья. Страх разочароваться в выдуманном образе самого светлого человека, что встречался в его тусклой жизни. Страх неминуемой утраты. Но он превозмогал его. Упрямо шагал, путаясь в траве, ежась от холодного дождя, пока наконец не увидел белое пятно, скрытое гигантским пологом ивовых веток. – Юра, – позвал он, но его голос заглушили шум ветра и шелест листвы. Так странно было видеть его, обращаться к нему по имени. И еще удивительнее – наблюдать, как он, казалось, услышав Володю, выходит к нему, раздвигая ивовые ветви. Шагает навстречу, разгоняя туманную морось. Он стал высоким, повзрослел, стал строже, но еще красивее. Володя улыбнулся, а Юра нахмурился – на бледном лбу появились морщинки. Что-то прошептал, Володя не разобрал слов, только шагнул ближе. А Юра замер, растерянно сжимая в руках бумаги из капсулы времени, удивленно изучал Володю взглядом. Поджал губы. То, как он смотрел, говорило о главном: Юра пришел сюда не просто к почтовому ящику – он пришел именно к нему. Он тоже ничего не забыл. А если и забыл, то вспомнил. Володя сделал еще один шаг к Юре – и тут же ощутил его ладони на своих плечах и тепло объятий. Аккуратно обнял Юру в ответ, боясь, что, если сожмет сильнее, тот растает. Но Юра не таял. И не был призраком, он был из плоти и крови. Он судорожно вздохнул, и от его вздоха земля будто ушла из-под ног. Володя вжался лицом в его плечо и прошептал одними губами: «Настоящий. Здесь». Казалось, их объятие длится неприлично долго. Разрывать его не хотелось, но еще больше Володя боялся, что Юра оттолкнет его первым. Поэтому он взял его за плечи, отодвинул от себя и окинул взглядом: темные непослушные волосы, влажные от дождя, золотая сережка-гвоздик в правом ухе, плащ перепачкан – вот Юра дурачок, поехал копаться в земле в светлом, – на ногах – резиновые сапоги, а в руках – ноты. – Ты сыграешь мне «Колыбельную»? – негромко спросил Володя. Юра грустно улыбнулся. * * * – Ты весь промок, тебе бы согреться. Я живу рядом. Пойдем?.. На мгновение сердце кольнуло иррациональным страхом – вдруг откажется? Конечно, нет, они же не просто так встретились спустя двадцать лет, чтобы Юра сейчас ушел. Володя стыдился того, что чуть было не упустил все это. Они едва не разминулись, ведь стоило уехать в город или не ответить на звонок Леры… Конечно, в первую очередь не стоило уходить вчера с концерта. За это Володя корил себя больше всего. Юра улыбнулся и кивнул: – Конечно. Пойдем. А еще было стыдно за избитую спину. Воспалившиеся следы так ныли, что каждое движение вкупе с трением о ткань отдавалось новой вспышкой боли. И каждая эта вспышка была ему напоминанием, что именно идущего рядом человека Володя так отчаянно пытался изгнать из мыслей. Наверное, Юра тоже чувствовал себя неловко. Молча идя рядом, он смотрел под ноги, но Володя замечал, что Юра то и дело поднимает голову, покачивает ею, пару секунд с любопытством глядит на него и снова опускает. – Не верится даже, – пробормотал он. – Я так давно… – и запнулся, будто забыв слово. Володя мысленно продолжил за него: «…мечтал тебя увидеть», – но не стал произносить эти слова вслух. Дождь усилился, они ускорили шаг и вскоре оказались возле входа на участок. Просунув любопытный нос сквозь прутья калитки, ждала Герда – мокрая, чумазая, но счастливая, ведь ей наконец дали побегать на свежем воздухе. – О, собака! – воскликнул Юра. – Не кусается? Открывая дверь, Володя ответил: – Нет. Но может зализать до смерти… – Заметив, что собака уже готовится прыгнуть в его объятия, он грозно прикрикнул: – Герда, фу! Она отступила на несколько шагов, опустила голову и коротко проскулила, будто с упреком. Юра рассмеялся, бесстрашно подошел, протянул к ней руку и потрепал по мокрым ушам. – Я тебе, хозяин, радуюсь тут, а ты мне фукаешь, – засюсюкал он. Герда высунула язык. – Красавица! Золотистый ретривер, да? – Да, – быстро ответил Володя и предостерег: – Юр, осторожнее, она вся грязная, испачкает тебя сейчас… – Да ничего, я и без того уже весь промок и извозился. – Пойдем в дом. Герда, гулять! Попозже тебя еще вымыть нужно… Первое, что бросилось в глаза, когда Володя открыл двери дома, – брошенная на пол тряпка, прикрывающая сделанную Гердой лужу. Тут же вспомнился и бардак, который Володя оставил в спешке… – Проходи, – сконфуженно пригласил он. – Только аккуратно, здесь обойди, я сейчас уберу… Он засуетился: нужно было вымыть пол, но сперва – повесить сушиться мокрый плащ Юры. – Юр, ты же, наверное, замерз совсем. Проходи в гостиную, я камин разожгу. – Он бросился к камину, но тут же развернулся в сторону кухни. – Нет, сперва чай поставить… – Володя! – строго окликнул Юра, и тот замер на месте. Вопросительно посмотрел на него. Юра улыбнулся. – Перестань суетиться. Я понимаю, что я тебе как снег на голову свалился, ты не ждал и так далее… Дай мне, пожалуйста, сухие вещи, а со всем остальным разберемся после. Володя вздохнул и собрался с мыслями. Он сходил на второй этаж, нашел чистые домашние штаны и футболку, понадеялся, что одежда подойдет по размеру – они с Юрой примерно одного роста, правда, Юра худее. Пока тот переодевался в ванной, Володя вымыл пол, разжег камин и поставил чайник. За шумом закипающей воды не услышал тихих шагов, а обернувшись, замер. Юра стоял в проеме кухни, опираясь плечом о косяк. Босой, в спортивных штанах, футболка, которая Володе была впору, на нем свободно болталась. «Изменился так… – подумал Володя и тут же возразил: – Конечно, изменился, блин, двадцать лет прошло!» Черты Юриного лица огрубели, будто заострились. Волосы потемнели, отросли, вились на кончиках. На концерте он, видимо, их уложил, а сейчас от влаги и ветра они выглядели еще более растрепанными, чем в юности. Юра тоже рассматривал его. Наверное, тоже искал, что изменилось. – Неловко, – прокомментировал он, как с языка снял. – Столько всего хочется спросить, а не знаю даже, с чего начать… Щелчок закипевшего чайника показался оглушительным в повисшей тишине. – Ты черный или зеленый пьешь? – спросил Володя. Юра склонил голову набок, сжал губы в тонкую линию. – Я бы выпил чего покрепче, но мне за руль. – Так переночуй здесь, – предложил Володя быстрее, чем успел обдумать собственные слова. И, как бы оправдываясь, добавил: – Дом большой, места достаточно. Могу постелить тебе на диване в гостиной. – Договорились, – просто согласился Юра и улыбнулся. Его улыбка разрядила атмосферу, и воздух на кухне стал менее наэлектризованным. Володя смущенно улыбнулся: – Сам я почти не пью, но почему-то мне постоянно дарят алкоголь. У меня есть коньяк и виски. Что будешь? – Вообще-то я люблю ром, но и виски сгодится. Володя кивнул, потянулся к дверце навесного шкафа, но в этот момент за окном сверкнуло, прогремел гром, а со двора послышался взволнованный лай. – Ой, черт, надо собаку выкупать… Я сейчас. Герда – еще грязнее, чем четверть часа назад, – привычным маршрутом побежала в ванную, оставив на полу цепочку мокрых следов. Пока мыл собаку, Володя старался не думать о Юре, который хозяйничал сейчас на его кухне. Но мысли так и возвращались к нему. «Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он узнал, что я был на концерте и ушел», – твердо решил Володя. Вспомнил про Машу – должно быть, она оборвала телефон филармонии, разыскивая того, кто уже нашелся. Володя ведь не предупредил ее. Закончив собачьи банные процедуры, он отправил Маше СМС: «Не ищи Юру. Он у меня. Завтра напишу». И выключил телефон. В гостиной Юра подвинул кресло к камину и расположился в нем, вытянув ноги к огню. А рядом на журнальном столике стояли стаканы, початая бутылка виски, блюдце с нарезанным лимоном и тарелка бутербродов с сыром. Покусывая губу, Володя нахмурился. – Юр, ну что ты, я бы сам мог… – Да успокойся, – отмахнулся тот, с аппетитом жуя бутерброд. – Не люблю чувствовать себя бесполезным. Радостная Герда бросилась к Юре, упала на спину возле него. – Эта поза называется «Срочно почеши мне пузо», – пояснил Володя. – Не думал, что моя собака так любит людей. Юра принялся чесать подставленный живот, Герда от удовольствия задергала задней лапой. – А раньше такого не было? – У меня нечасто бывают гости… Когда я на работе, за ней присматривают соседка с мужем, только их Герда и знает. Теперь еще тебя, – ответил Володя, умолчав, что она знакома и с Игорем. В комнате заметно потеплело. Володя почувствовал вдруг, что ему стало жарко, и быстро стянул с себя джемпер, промокший после купания собаки. Шагнул к столику, разлил по стаканам виски. – За встречу… – произнес, поднимая бокал. – …спустя столько лет, – добавил Юра. Володя опрокинул в себя виски, горло обожгло. Он выдохнул и тоже сел в кресло. Почувствовал, как начинает расслабляться. Его уже отпустил сонный дурман от лекарств, и голова перестала болеть. Но он все равно не мог поверить, что перед ним сейчас действительно сидит Юра, – это казалось невозможным. – Ну так… – неуверенно начал тот, постукивая изящными пальцами по стенкам стакана. – Как получилось, что ты живешь здесь? Про Харьков я понял из писем, но… «Но в целом выглядит, будто я все двадцать лет ждал тебя рядом с ивой», – мысленно закончил за него Володя. И, наверное, в этом была доля правды. – Не скажу, что это просто совпадение. Я давно предлагал отцу попробовать себя в чем-то новом – построить не отдельное здание, а коттеджный поселок. Он согласился, я стал искать землю. Выбирал между несколькими вариантами, а в двухтысячном подвернулась возможность недорого купить здесь очень большой участок земли. – Прямо судьба какая-то, – хмыкнул Юра, жуя лимонную корку. – В судьбу я не верю, но… Врать не буду – ностальгия тоже сыграла свою роль. А потом, когда «Ласточкино гнездо» построили, я решил переехать сюда. С детства жил с родителями, ужасно устал от них, тем более что всегда хотел дом. Других коттеджных поселков у нас тогда еще не было. Хотя… Даже если и были, думаю, я все равно выбрал бы этот. Рассказывая все это, Володя чувствовал себя неловко, ведь могло сложиться впечатление, что через все его решения тянулась тонкая нить ностальгии по лету в «Ласточке» и памяти о Юре. И все последствия той любви повлияли на каждый его дальнейший шаг. Конечно, это было преувеличением. Но теперь, когда перед ним сидел повзрослевший, нашедшийся спустя столько лет Юра, Володе действительно казалось, что он присутствовал в его жизни всегда. – У тебя есть пианино, – заметил Юра, косясь на инструмент, стоящий справа от большого панорамного окна. – Научился играть? – Нет, что ты, когда мне. – Володя натянуто улыбнулся. – По дизайн-проекту здесь должен был стоять рояль, но сам знаешь, что это очень недешевая вещь. А потом я случайно наткнулся на объявление по продаже старого пианино. А оно белое, в интерьер вписалось… Ему снова стало неловко. Вспомнилось, как трепетно в юности Юра относился к лагерному пианино, которое постоянно таскали из зала на улицу и обратно. А еще – как он сам себя корил за то, что завалил собственное пианино дома всяким хламом, когда бросил играть. – Расскажи, как ты живешь? У тебя на… – Володя осекся, чуть не проболтавшись, что видел, сколько людей пришло на Юрин концерт. – В смысле, надолго в Харькове? Какими судьбами вообще? Юра повел плечами. – Гастроли. Наконец удалось организовать мало-мальски нормальный тур. Я так давно хотел съездить в Харьков… – теперь запнулся уже он. Но Володя без лишних слов понял зачем. Он дотянулся до бутылки, разлил по стаканам виски, пригубил из своего. А Юра продолжил: – Как-то все не получалось. То работа, то семья, то… – Семья? – автоматически переспросил Володя. – Женат? На секунду в памяти вспыхнуло ощущение фантомного счастья – Володя вспомнил, как упрашивал Юру в письмах «завести девушку», уверенный, что тот будет счастлив, когда найдет себе спутницу жизни, потому что ни в коем случае не станет таким же, как Володя. Юра тихонько засмеялся. Нерадостно. – Да какой «женат», Володь? – Он посмотрел на него со снисходительной улыбкой. – Это не про меня. Семья – это я про настоящую семью: мать, отца. – Как они? – Да никак. Мама умерла несколько лет назад, с отцом… сложно все. Давай о чем-нибудь хорошем поговорим, а то как-то… Так и хотелось сказать, что все по-настоящему хорошее для Володи закончилось двадцать лет назад, а осталось только нейтральное. Ну еще вот собака есть. Герда, к слову, спокойно уснула, свернувшись клубочком у Юриных ног. Володя не мог избавиться от ощущения, что они говорят не о том. Нужно было спросить – как ты жил все это время? Скучал так же, как я по тебе? Или забыл меня, сразу как уехал в Германию? Но ведь вернулся, сюда вернулся, под иву! Зачем? Но Володя не мог. Перед ним сидел чужой человек, незнакомый. Внешне он, может, и напоминал того юного Юрку… Но Володя понимал, что порой и за год человек может измениться до неузнаваемости, а тут и подавно. Между ними – пропасть. Это не просто двадцать лет, застывшие в вакууме, это гораздо больше. Между ними огромный пласт истории, крушение СССР и его последствия, километры дорог, разные страны, разные взгляды, культуры. Здесь и сейчас сам Володя уже давно не тот подающий надежды комсомолец, восемнадцатилетний вожатый, студент МГИМО. И перед ним далеко не тот Юрка, пионер, шестнадцатилетний хулиган, горе-пианист. Они другие. И то, что их связывает, лишь кажется огромным и важным. На самом деле того, что их разделяет и отличает, теперь гораздо-гораздо больше. – Общаешься с кем-то из «Ласточки»? Они все же в Харькове жили, может, нашел кого-то? – спросил Юра. – Да, конечно. С Женей и Ириной вот дружим… – Ого! Они до сих пор вместе? – Да, представь себе. Женя еще долго работал физруком в тринадцатой школе, там я его и нашел… – Володя решил не уточнять, что ходил туда, чтобы отыскать хоть какую-то ниточку к Юре. – Я, кстати, крестный отец их дочери, представляешь? – Ого! – Брови Юры поползли вверх. – Надо же! – Их сыну, Паше, шестнадцать, а Оле недавно исполнилось девять. Такая забавная девчонка – активная, веселая, с меня вообще не слезает, когда прихожу. Кстати, учится в музыкальной школе. – Молодец. А тебя дети всегда любили. – Юра развел руками. – Помнишь этих оболтусов из пятого отряда? Чего только стоил этот, как его… племянник директора. Блин, забыл фамилию… – Пчелкин? Он, кстати, сейчас в горсовете работает. – Он-то? Обалдеть! – Юра чуть не подавился куском бутерброда. Володя рассмеялся. Стало легко и даже весело, стоило вспомнить, что то лето в «Ласточке» было пропитано не только печалью от утраченной любви. А ведь и правда, как много та смена вобрала в себя, столько событий и людей. Неугомонная детвора из пятого отряда, начальство со своим формализмом и коммунистическими причудами. Девочки-красавицы, что постарше. Приколисты-парни. Свежий воздух, солнце, речка, костры, дискотеки, походы… За разговором время потекло быстрее, виски по стаканам – тоже. – Нет, ну подумать только! – весело возмущался Юра. – Приехал какой-то хлыщ из своей Ма-а-асквы… и все девчонки, как по команде, в него повлюблялись! А Конев что? А хрен Коневу! Володя не мог не улыбаться, слушая его. – Да ладно тебе. Так уж и все? – А скажешь нет? Чего только та троица стоила, помнишь? – Да ну тебя, дурехи же были. Кстати, Полина сейчас очень даже успешный стоматолог. – Ты с ней общаешься? – Нет, просто слышал краем уха. Она с Машей дружит, а Маша работает с Ириной. У Ирины сейчас свой бизнес, верхней одеждой занимается. – Погоди, какая Маша? Та самая Маша? – Ну да, Сидорова. Хотя… Может, она уже и не Сидорова после замужества – я не помню. В общем, она работает у Ирины продавцом. Юра взглянул на него с любопытством, медленно отпил, будто обдумывая, что сказать. – И какой она стала? Знаешь, после… – Он замялся. – Хорошим человеком стала. Истеричности и глупости ей, конечно, не занимать, но в целом… – Виски ударил в голову и развязал язык. Володя чуть не сболтнул лишнего. – Вообще Маша, считай… «…помогла мне с тобой встретиться…» – …за что боролась, на то и напоролась, как говорят. Тут такая история странная произошла с ней… Володя рассказал ему про Машиного сына – в общих деталях, не углубляясь в подробности. Умолчав о том, как эта ситуация повлияла в итоге на самого Володю. Юру эта история развеселила еще больше: – Надо же, в самом деле какая-то ирония судьбы. Ну, может, теперь она поймет и не будет мешать их счастью, в отличие от того, как… тогда… Володя внутренне замер. Снова тема их общего прошлого тяжелой недосказанностью повисла в воздухе. Юра, видимо, тоже не решался об этом говорить. Но кто-то из них должен был задать главный вопрос. Нет, не кто-то – его должен был задать именно Володя. «Почему ты нашел меня?» Но сам не знал, что хочет или чего не хочет услышать в ответ: «Потому что ты до сих пор дорог мне» или «Я искал другого тебя»? Они молчали. Виски закончился, отвлечь себя стало нечем, переключить внимание – не на что. Не коньяк же открывать. – Я полдня сегодня бродил по «Ласточке», – признался Юра спустя несколько минут. Говорил он будто нехотя. – Вспоминал. Я шел под иву и, знаешь… отгонял от себя всякую надежду. Я даже представить не мог, что ты окажешься тут, совсем рядом и… Теперь сижу, смотрю на тебя и никак не могу в это поверить. Там, – он махнул рукой в сторону окна, – все заброшено. Но я все помню. И тебя помню не таким, как сейчас. Логикой я понимаю, что ты изменился, ты уже не тот, ты другой, но… «Другой, – мысленно повторил Володя. И добавил: – Настолько другой, что, узнай ты меня настоящего, никогда бы не захотел встретиться снова». А вслух произнес: – Ты тоже изменился. Конечно, иначе и быть не могло, столько всего… Юра его будто и не слушал. – Ты счастлив? – перебил он. Вопрос застал врасплох. Такой, казалось бы, простой, но Володя не моргая уставился на Юру. «Нет! – закричал внутренний голос. – Конечно, нет. Конечно, я несчастлив, я одинок. Иногда мне кажется, что будущего не существует, что я застыл в прошлом, что предал сам себя, что собственноручно разрушил самое светлое, что было в моей жизни…» – Не знаю, – соврал он. – У меня вроде бы есть все: дом, работа, достаток… – А… Есть кто-то? – Юра нервно потер скулу. – У тебя? Володя задумался. Не знал, как ответить, чтобы и Юру не обмануть, и не раскрыть подробностей отношений с Игорем. – Ну… «кто-то» есть. – Важный для тебя? – Нет, – усмехнувшись, Володя качнул головой. – Неважный. Юра никак не отреагировал, лишь продолжил смотреть ему в лицо, но избегал встречаться взглядами. – А у тебя? – Володя не был уверен, действительно ли хочет узнать правду, но все же спросил. Юра медлил. Размял шею, устало откинулся на подголовник кресла, прикрыл глаза. – Нет. Важного – точно нет. Был когда-то давно – по крайней мере, так казалось. Но не сложилось. Прозвучало это очень абстрактно – непонятно о ком. На мгновение Володе даже показалось, что о нем. Но он отбросил эту мысль. – Ты надолго в Харькове? Продолжая лежать на подголовнике, Юра снова качнул головой. – Завтра днем рейс. Надо бы уже собираться спать. – Он зевнул. – Давай я тебе постелю, – предложил Володя. Он резко поднялся на ноги и чуть не охнул. Спина затекла от долгого сидения, а воспалившиеся отметины напомнили о себе – его накрыло волной боли и стыда. Медленно, стараясь не кривиться, Володя дошел до спальни. Головная боль унялась окончательно, но осталось тяжелое опьянение от выпитого на голодный желудок виски. Вдобавок пришла растерянность, замелькали мысли. И все – нечеткие. Зароились эмоции, и их было так много, что Володе на пару секунд показалось, будто возвращается его вчерашнее безумие. Он рылся в шкафу с постельным бельем, когда услышал неуверенные шаги за спиной. Юра показался в дверях спальни. – Просторно у тебя тут. – Он обвел взглядом комнату. – Не страшно по ночам одному? – А кого мне бояться? Призраков пионеров-героев? Юра хмыкнул. – Духа графини, которая ищет по ночам свою брошь. – Да-да, точно, – улыбнулся Володя. От упоминания героини когда-то придуманной Юрой страшилки на душе стало одновременно и тепло, и грустно. Володя наконец нашел плед, схватил в охапку вместе с одеялом и подушками. – Давай помогу. – Юра бросился к нему, подхватил стопку постельного белья. На мгновение они случайно коснулись руками. Ощутив тепло Юриной кожи, Володя внутренне встрепенулся, но виду не подал. В гостиной проснувшаяся Герда широко зевнула, устрашающе раззявив зубастую пасть, но тут же высунула язык. – Потеряла нас, да? – Бросив свою ношу на диван, Юра присел рядом с собакой, стал трепать длинную шерсть. Володя раскладывал и застилал диван, краем глаза наблюдая за ласками этих двоих. Умиляло, как быстро Юра понравился собаке. К Володе она привыкала не меньше месяца, то порыкивала, то не давала погладить, грозилась укусить, а тут… – Готово. – Володя положил подушки и принялся собирать посуду со стола. – Тебя нужно будить утром? – Я сам проснусь – у меня режим. – Юра присел на край дивана, глянул на Володю снизу вверх. – Спасибо. – Да не за что. Оставить тебе Герду, чтобы отпугивала призраков? Юра улыбнулся и пожал плечами. – А она сама не против? – Не знаю. – Володя обратился к собаке: – Герда, где будешь ночевать? Или ты уже выспалась? Собака радостно тявкнула. – Понял. Ну захочешь – приходи. – Он повернулся к Юре и тихо сказал: – Спокойной ночи. – Gute Nacht, – улыбнулся Юра. * * * Сон не шел. В голове шумели мысли. Юра в его доме, спит на его диване. Хотелось встать, выйти из спальни и проверить – правда ли это? Не привиделось ли? Но нужно было спать. Володя и так уже пропустил целый день работы. Хорош начальник, Брагинский завтра ему плешь проест, что бросил одного на передовой. И не поспоришь – на Володе вся ответственность, это его бизнес, его компания и его деньги. Но вообще-то он не жалел. Он согласился бы еще пару раз пережить безумие последних дней, пожертвовал бы работой и деньгами, если в итоге его ждала встреча с Юрой. А о чем думал Юра, глядя на Володю? Каким его видел? Да, выглядел он сегодня не самым лучшим образом. После долгого полунаркотического сна, с кругами под глазами, бледный, растрепанный, нервный… Стоило ли всю жизнь быть педантом, всегда следить за фигурой и внешностью, чтобы в один из самых важных дней предстать перед столь значимым для него человеком вот таким? Володя даже нервно хохотнул. Нужно заставить себя уснуть, но без таблеток это бесполезно. Володя и раньше-то не спал без снотворного, а с такими эмоциональными качелями уснуть точно не выйдет. Но новый препарат теперь вообще не вызывал доверия. Вдруг его опять вырубит так, что и выстрел из пушки не разбудит? Он снова ухмыльнулся, глядя в потолок. Действительно – весело будет Юре, когда он не сможет утром его растолкать… Отвернувшись от двери, Володя с головой укрылся одеялом. Спастись от мыслей это не помогло, к тому же от соприкосновения с постелью заныли спина и ягодицы. Все должно было быть по-другому. Он должен был дождаться окончания вчерашнего концерта, потом пробиться за кулисы, в гримерку или черт его знает, что там у дирижеров есть. Постучаться, войти, аккуратно прикрыв за собой дверь… Сказать: «Привет, Юра. Это я, помнишь? Лето восемьдесят шестого, пионерлагерь под Харьковом. Я был там вожатым. Мы любили друг друга…» И все стало бы значительно легче, проще. Все должно было быть по-другому еще двадцать лет назад. Он не должен был отталкивать Юру и предавать его. Должен был понять, что это никакая не «болезнь», а любовь. Должен был ценить чувства – и свои, и Юрины, позволить ему приехать в Москву тогда. Ведь стоило бы только его увидеть – наверняка возмужавшего за два с лишним года, но все такого же родного и любимого, и все. Не было бы между ними километров и зря прожитых лет, не было бы срывов, обожженных рук и отметин на спине. Потому что был бы Юра. Или нет? Или вскоре они разрушили бы отношения, расстались навсегда, не желая больше видеть друг друга, и гостиная Володи сейчас пустовала бы? Володя сдался. Он не мог отключиться, не мог перестать думать. Он достал блистер с таблетками Игоря, вытащил одну, раскусил и сунул половинку под язык. Во рту разлилась невыносимая горечь. Володя попытался проглотить, но от едкого вкуса горло свело спазмом. Захотелось запить. Он тихонько спустил ноги на пол, аккуратно сел на кровати, нашарил на тумбочке очки. Приоткрыв дверь спальни, шагнул в гостиную. Думая о том, лишь бы не разбудить Юру, сразу и не заметил тусклый свет торшера. А когда заметил, все внутри заледенело. Юра сидел на диване, смотрел на него странным взглядом, а на его коленях лежала раскрытая старая тетрадь – «История болезни». Володя сдержал порыв тут же рвануть к нему, забрать тетрадь, порвать ее или лучше – сжечь, бросив в тлеющий камин. Но застыл. Вгляделся в лицо Юры, пытаясь прочесть на нем понятные эмоции: злость или, может, обиду. Жалость, в конце концов. Володя не понимал его взгляда. Он был нечитаемым и таким тяжелым, что хотелось отвернуться. Володя опустил голову, быстро дошел до мойки, налил себе воды и сделал пару глотков. Вцепился пальцами в край столешницы, зажмурился. Под закрытыми веками мелькали страницы тетради. Он не открывал ее уже много лет, но записи оттуда въелись в память черными пятнами. Рецепты успокоительных препаратов, направления на ложные обследования к лжепсихиатру. Записи, которые вел по его наставлению: что красивого и хорошего он видел в девушках, с которыми специально знакомился, и что плохого – в увиденных парнях. Эротические фотографии женщин и его «успехи» с ними. Сейчас, спустя много лет, Володя понимал, что все это чушь, глупость и шарлатанство. Какого черта он вообще хранил эту тетрадку, почему не выбросил ее, как только забрал из родительской квартиры? Почему, в конце концов, просто не спрятал тетрадь, раз уж принес домой? Как умудрился попросту забыть о ней? А в итоге ее увидел Юра. Да, он уже знал из писем, как Володя «лечился», но в этой тетради в мельчайших подробностях описывалось каждое его действие. Он сделал усилие над собой, повернулся и снова посмотрел на Юру. Не удивился бы, не окажись того в гостиной. Но Юра стоял в паре метров от него, будто боясь приблизиться. – Прости, – сказал он виновато, сделав шаг навстречу. – Я не имел права читать, просто я подумал, что это наша тетрадь из капсулы, обложка такая же… я взял ее, а листы распались, выпала фотография, я стал собирать… Володя покачал головой. – Все нормально. Сам виноват, что разбрасываю вещи где ни попадя. Он ожидал услышать что угодно, но не вину в голосе Юры. Злость, презрение, но не этот мягкий неуверенный тон. – Ты не злишься? – уточнил Володя. Юра сделал еще шаг, встал напротив него. Вздохнул: – Злюсь. Ты даже не представляешь, как злюсь. Только не на тебя. На общество, которое с детства внушало, что ты ненормальный. На взрослых, которые хотели тебя «вылечить». На страну, в которой существование таких врачей вообще было возможно. И на себя. Потому что меня не было рядом. – Нет, Юр, не надо. Не говори глупостей. Это я тогда запрещал тебе приезжать, я был таким идиотом… Юра грустно улыбнулся. – Мы оба хороши. Но я должен был приехать и вытащить тебя. А я… «Вытащить» – какое правильное слово. Тогда Володя сам себя утопил, отрезал единственную нить, за которую мог бы ухватиться, а потом, идиот, жалел об этом полжизни. Он повернулся боком к Юре, присел на край стола, посмотрел на свернувшуюся у камина Герду. Ей что-то снилось, она пару раз проскулила во сне, дернула хвостом. Внезапная паника, охватившая его пару минут назад, отпустила. Какой же все-таки Юра добрый. В этом он остался прежним, не изменился. Вечно себя очернял, а Володю – оправдывал. «Ты не можешь быть неправильным, это я плохой, а ты самый лучший». Интересно, продолжил бы он делать так, узнай про все те вещи, которые Володя допускал и сейчас? И эта мысль вдруг материализовалась, будто вселенная услышала его и решила еще раз поиздеваться. – Володя… – обеспокоенно произнес Юра. Протянул руку, дотронулся до его обнаженного плеча. – Что это? Володя дернулся, ощутив прикосновение прохладных пальцев. Он спал в майке, а выходя из спальни, ничего не накинул поверх. И Юра увидел красный след на ключице. – Да так, ничего… – Володя сбросил его пальцы, прикрыл ладонью кровоподтек на шее. – Как это «ничего»? – В голосе Юры слышалась тревога. – У тебя кожа содрана, ты хоть обработал ее чем-то? – Юр, брось, само заживет. – Не брошу! – уперся тот. – Где у тебя аптечка? На мгновение вспыхнуло раздражение, но Володя сдержался – не хватало еще срываться на Юру, он ведь просто проявил заботу. Но Володя привык сам заботиться о себе, тем более когда дело касалось подобных следов. – Хорошо, сейчас. – Он дошел до шкафчика у дивана. – Давай я сам. – Юра взял аптечку у него из рук. – Сядь. Володя опустился на край дивана, отвернулся к окну. Под руку подвернулась черная тетрадь. Володя покосился на «Историю болезни», будто на свернувшуюся кольцом змею. Юра подумал, что это их лагерные записи: сценарий спектакля, заметки и напутствия друг другу. Но той тетради уже давно не существовало. Володя как наяву вспомнил яркий огонек, пожирающий истлевшую бумагу, когда в девяносто шестом он пришел в оговоренную дату под иву и не встретил там Юру. Тогда Володя сидел на берегу реки, выдирал один за другим листы, сворачивал их, чиркал зажигалкой и наблюдал, как медленно сгорают слова: строки сценария, реплики героев, несбывшееся напутствие, написанное Юркой с ошибками: «Чтобы не случилось не потеряйте друг друга», – все равно уже потеряли. Наблюдал, как сгорает самое главное имя: «Юрчка». Потом он, конечно, пожалел. В приступе тоски по прошлому он сжег часть того, что осталось от этого самого прошлого. Юра шуршал чем-то в аптечке, а потом подошел к нему со спины, уперся одним коленом в диван. Володя наблюдал в отражении черного окна, как уверенным движением Юра льет на ватный диск перекись водорода, аккуратно обрабатывает рану. Сначала было холодно, потом – защипало. Володя скривился от неприятного ощущения, поймал в отражении тяжелый Юрин взгляд. Затем в нос ударил резкий травяной запах – Юра открыл тюбик с мазью. Володя замер, наблюдая за его рукой. Мягко и нежно подушечками пальцев Юра коснулся его шеи. Почти невесомо провел по коже, с легким нажимом спустился к ключице. Володя не почувствовал боли, только трепет. И услышал, как громко стучит собственное сердце. Юра посмотрел ему в лицо. Его взгляд изменился, стал серьезным, но на губах появилась легкая улыбка. – Это сделал «кто-то неважный»? – произнес он так тихо, что Володя и не понял, вопрос это или утверждение. Он не знал, что ответить – да и какая разница, правду он скажет или соврет? – Да. – Зачем? Этот вопрос поставил в тупик. Если бы Юра спросил: «За что?» – но он будто бы догадался… – Я сам попросил. Юра промолчал. Только вздохнул и покачал головой. Несколько минут, пока Юра осторожно обрабатывал его ссадину, показались часом. – Еще где-то надо? – спросил он, закончив с шеей. Попытался приспустить лямку майки, задел пальцами кожу на спине. Володя скривился, резко развернулся к нему лицом. – Не надо, – попросил он, удивившись, как прозвучал собственный голос – почти умоляюще. «Я не хочу, чтобы ты это видел». «Я не вынесу, если ты увидишь». Юра возвышался над ним. Володя замер, глядя прямо ему в глаза. Столько всего смешалось в них: страх, переживание, сожаление, вина, понимание. А глаза – карие, большие, такие красивые, такие родные. У Юры дрогнули губы, будто он хотел что-то спросить, но промолчал. И протянул к Володе руку – медленно, нерешительно. И подцепил двумя пальцами очки, снял их, отбросил на подушку. – Юра, боже мой. Юра… – выдохнул Володя и уткнулся лицом в его плечо. Он хотел сказать что-то еще, но запутался в мыслях, утонул в терпко-сладком аромате его одеколона, провалился в незнакомый, но такой желанный запах. Почувствовал, как Юра положил одну ладонь на его здоровое плечо, а второй погладил по волосам. Володю окутало таким необходимым сейчас теплом. Юра касался его волос, перебирал пряди. – Как же ты мучился. Если бы я только знал, Володя… Как много мы потеряли, – прошептал он. А Володя закрыл глаза, наслаждаясь теплом и нежностью его рук. Казалось, время перестало существовать – спустя пять минут, а может, спустя час Володя начал проваливаться в сон. Еще через несколько минут краем сознания ощутил, что Юра зашевелился, аккуратно уложил его на диван. И, едва голова коснулась подушки, Володя уснул. Глава 6 Железные крылья Ему снились пальцы, касающиеся его лица, почти невесомо они чертили линии на щеках и переносице. Но насладиться приятным сном не получилось – потревожил солнечный зайчик. Володя приоткрыл глаза, и первое, что увидел в сонной дымке, – Юрино лицо. Володя слепо прищурился, приглядываясь. Юра спал. Его ресницы подрагивали, уголки губ чуть приподнялись – должно быть, и ему снилось что-то хорошее. Эта мысль плавно перетекла в другую: то, что происходило сейчас с Володей, тоже сон. Хотелось, чтобы это видение не заканчивалось, и он ухватился за него, закрыл глаза и снова задремал. А когда проснулся во второй раз – уже окончательно, – увидел, что диван рядом опустел. Гостиную, будто стрелы, пронзали редкие солнечные лучи, за окном голубое полотно неба затягивали тяжелые тучи. В не до конца пробудившемся еще сознании мелькнул вопрос: «Почему я спал на диване? До спальни, что ли, не мог дойти?». Следом возникло прекрасное видение: Юра в его доме, разговоры за бутылкой виски, смех, пальцы на плечах… Володя отбросил одеяло, спустил на пол босые ноги, поежился от холода, потер переносицу. По привычке потянулся к тумбочке за очками, но тут же опустил руку. Широко открыл глаза – очки! Юра снял с него очки, перед тем как обнять… Почти оформившуюся в сонной голове мысль оборвал звон посуды с кухни. Мир резко взорвался запахами и звуками: в нос ударил аромат кофе, послышался шум кипящей воды и тихое, но эмоциональное: «Verdammt!»[1 - Проклятье! (нем.)] Володя обернулся, проморгался, окончательно просыпаясь. – Прости, – виновато протянул Юра, разливая кофе из турки по чашкам. – Хотел разбудить тебя, когда будет готово… Доброе утро! – Привет… – растерянно пробормотал Володя. Картина мира наконец сложилась. Вчерашний день вспыхнул в памяти всеми событиями и эмоциями разом. Юра действительно здесь! В первое мгновение эта мысль показалась настолько бредовой, что Володя захотел дотронуться до Юры – убедиться, что не спятил. Он глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Поднялся с дивана, поправил мятую майку. Мелькнула идея сходить в спальню, накинуть рубашку, но Володя передумал. Какой смысл? Юра уже видел… И не только видел, но и пытался лечить его поврежденное плечо. Вспомнив прикосновения его пальцев, Володя почувствовал, как по коже бегут мурашки. Юра подошел к нему с двумя чашками в руках, протянул одну, присел рядом на диван. С улыбкой посмотрел в глаза. У Володи возникло забавное ощущение, будто это он в гостях. Проснулся на гостевом диване, а ему тут уже и кофе сварили, и Юра такой по-свойски привычный, свежий, с влажными после душа волосами, в Володиной домашней одежде. «Будто всегда здесь и был…» – подумалось вдруг. Юра разглядывал его с любопытством. – Как спалось? Что снилось? – Кое-что хорошее… Знаешь, будто я встретился со старым другом… – И оказалось, что это не сон? – Да. – Володя отпил кофе. – В голове не укладывается, что мы встретились. Улыбнувшись, Юра сощурился и внимательно посмотрел на него. – Ты всегда такой забавный по утрам? Я ведь никогда не видел тебя… эм… как сказать? – Он ненадолго задумался и протянул: – Ранним. Нет, утренним. В общем, всегда встречал уже на зарядке – собранного, умытого, причесанного. А ты, оказывается, можешь быть вот таким. – Разобранным? – усмехнулся Володя. У него не возникло ни малейшего желания тут же броситься к зеркалу, приводить себя в порядок. Почему-то не было стыдно за помятый вид. Володя наверняка сидел растрепанный, с мутным взглядом, еще и с этой позорной полосой на плече… Ну и что? Юра ведь не ушел. Юра ведь здесь. Смотрит на него вот такого – и улыбается. А еще Володя впервые за последние две недели ощутил себя по-настоящему выспавшимся. Ему было так спокойно. Не хотелось ни о чем говорить, а главное – ни о чем думать. Хотелось просто сидеть вот так: сонно моргать, медленно потягивать кофе, прогоняя остатки сна, играть с Юрой в гляделки. В этом молчании не чувствовалось натянутости. Лишь немое понимание: никто из них не знал, какое будущее их ждет и состоится ли оно вообще. Главное, что у них уже было нечто огромное и важное – их общее прошлое. Они пронесли его сквозь года, они не забыли друг друга. Юра смог его найти. И теперь Володя ни за что не позволит им потеряться. Юра резко поднялся с дивана, будто вспомнив о чем-то. Поставил на столик пустую чашку, сделал пару шагов в сторону окна. Володя с напряжением и трепетом наблюдал – Юра подошел к пианино, приоткрыл скрипнувшую крышку, легко, не нажимая, провел кончиками пальцев по клавишам. – Я же обещал тебе… – обернувшись, пробормотал он. И Володя услышал ее – чарующую, трогательную мелодию, которая звучала когда-то давно и не здесь – в другой жизни. Музыка лилась из-под Юриных пальцев, ласкала слух нежными звуками, вспыхивала яркими картинками воспоминаний. В ней легко было утонуть, ей так сложно было поверить. Но она не мираж далекого прошлого, она действительно звучала здесь и сейчас. Пронзив серую плотную тучу, яркий солнечный луч разрезал пространство комнаты. Володя смотрел на Юрину спину сквозь завесу пылинок и почти осязаемого света. «Это сон, очередной болезненно-приятный сон, потому что этого просто не может быть», – снова попытался обмануть его внутренний голос, но Володя ему не поверил. Теперь он точно знал, что это – реальность. Ведь заполняющая комнату музыка была той самой, единственно верной, настоящей. Такую «Колыбельную» мог сыграть только Юра. Володя подался вперед, перешагнул через завесу из солнечного света, встал у Юры за спиной. Осторожно, практически не дыша, заглянул через плечо – полюбоваться изящными пальцами, что касались клавиш. Он мог бы следить за ними вечно – пусть только не останавливаются, пусть всегда играют… Едва Володя подумал об этом, как мелодия оборвалась, не закончившись. Юра убрал руки, повернулся вполоборота, чуть отклонился назад. – Жутко расстроено. Сплошная фальшь, – сказал с улыбкой. – За инструментом следить нужно. – Прости… – рассеянно прошептал Володя, не уловив смысла сказанных слов. Ведь Юра был так близко… – Пустяки. Когда-нибудь она прозвучит для тебя по-настоящему красиво. Да если бы Володя знал, что однажды на этом инструменте Юра будет играть «Колыбельную», то нанял бы настройщика пианино – пусть тот приходил бы хоть каждый день, настраивал… Глядя Володе в глаза, Юра улыбнулся. Затем опустил взгляд, задержался на губах, медленно вдохнул. – Ладно… Пора бы, наверное, собираться. Он отвернулся, аккуратно закрыл крышку пианино, нежно погладил лакированное дерево. – Во сколько у тебя самолет? – спросил Володя. – В четыре. Край в три нужно быть в аэропорту. Но мне еще надо вернуть машину, собрать вещи и до двенадцати выселиться из гостиницы, так что времени мало. Володя посмотрел на часы – стрелки приближались к десяти. Его охватило знакомое, давящее ощущение неизбежности расставания. Когда знаешь, что обязательно нужно разойтись, разъехаться по своим сторонам, но так этого не хочешь, что всеми силами противишься этой мысли, гонишь ее от себя. «Не хочется, чтобы ты уезжал, – так и вертелось на языке. – Может, останешься еще на день?» Имел ли он право задать этот вопрос? Но когда, если не сейчас? Пройдет всего полчаса, может, минут сорок, и Юра уедет. Но тот будто прочитал мысли Володи. – Я бы остался, если бы не работа. Завтра надо сдать заказ, а я его еще не закончил. – Юра вздохнул. – Так что… Слушай, есть здесь нормальный путь до ворот «Ласточки»? Боюсь, что если пойду обратно той же дорогой, то после дождя увязну в реке. Или земля уже подсохла, как думаешь? Володя покачал головой. – Вряд ли. А даже если и сможешь перейти – там такая грязь, что тебя потом в самолет не пустят. – Он задумался на несколько секунд и предложил: – Подожди двадцать минут – я соберусь и проведу тебя к воротам через поселок. Идти дольше, зато чисто и безопасно. Юра кивнул. Володя скрылся в ванной. Спустя двадцать минут он стоял перед зеркалом почти собранный. Застегивая воротник рубашки, краем глаза наблюдал в отражении за Юрой. Получалось забавно – Юра, присев на столешницу, и сам с любопытством рассматривал Володю, притом взглядами они не встречались будто специально. – Слушай, Юр… – сказал Володя, продолжая смотреть на него. – Довезешь меня до города? – Конечно, – ответил тот, наконец прямо взглянув ему в глаза сквозь зеркало. – Может, пообедаем где-нибудь? – робко предложил Володя, он вспомнил, что оставил машину в Машином дворе. – Я могу отвезти тебя в аэропорт, только заберу машину со стоянки. Юра бодро кивнул: – Я только за! С Гердой он прощался минут пять. Все трепал ее по ушам и чесал мохнатую шею. – Ну давай-давай, мы с тобой еще обязательно уви-димся… В ответ Герда колотила хвостом по полу и радостно потявкивала. Пару раз она даже попыталась облизать лицо Юры, но тот ловко увернулся. Когда подошли к ограде коттеджного поселка, он прокомментировал, оглядывая окрестности: – Хорошее ты выбрал место. Пространства много, воздух чистый. – Да, – согласился Володя. – И людей мало. Это, правда, пока… Они прошлись по грунтовой дороге вдоль берега реки, пересекли ее по хлипкому скрипучему мостику, ступили на узкую тропинку. Еще пять минут по сырому, пахнущему грибами лесу, и Володя увидел припаркованную прямо в кустах серебристую «девятку». Еще несколько шагов – и они вышли к воротам «Ласточки». Пока Юра убирал в багажник грязные сапоги и переобувался в туфли, Володя разглядывал руины того, что когда-то было прекрасным, солнечным и ярким местом. Именно здесь Володя в последний раз видел Юру – в заднем окне уезжающего вдаль автобуса. Интересно, а сам Юра помнил, как прилип к стеклу и все смотрел на машущего ему вслед Володю? Интересно, о чем Юра думал в тот момент? Наверное, об обещанной скорой встрече. В нее Володя не верил уже тогда. – Я готов – поехали, – сказал Юра, открывая дверь машины. До города они добрались к половине двенадцатого. Всю дорогу не замолкали ни на минуту. Юра рассказывал, как вчера его остановили гаишники и потребовали взятку. – И, ты представляешь, – возмущался он, – пятьсот, говорят! А я, если никто не забыл, еврей. Ох и трудно же было побороть то, что в крови! Володя рассмеялся. Но, несмотря на царящее в машине веселье, ему не удавалось расслабиться полностью – из-за по-прежнему не решенного главного вопроса: «Что делать дальше?» – Юр, у тебя есть электронная почта? – озвучил он свою мысль. – Нам надо как-то общаться. – Почта есть, но это не очень удобно… – протянул Юра. – А как насчет аськи? У тебя есть? ICQ у Володи была, но он редко пользовался ею, потому что друзья и знакомые писали либо письма на почту, либо СМС. Исключение составлял только Игорь – он аськой пользовался активно. – Ну да, конечно. Даже на телефоне есть. Когда они миновали Красношкольную набережную, Володя попросил: – Высади меня здесь. Я заберу машину и подхвачу тебя у гостиницы. Идет? Спустя полчаса Володя уже стоял на парковке перед громадиной отеля «Харьков» и через лобовое стекло наблюдал, как из дверей выходит Юра с чемоданом в руках. Володя посигналил ему. – Интересно, – сказал он, закрывая багажник, – почему ты выбрал именно этот отель? Такой совковый… – Откуда мне знать? – Юра хохотнул и развел руками. – Двадцать лет назад это была самая крутая гостиница города. Я посмотрел цену – средне, так почему бы и не пожить пару дней с видом на главную площадь? – Резонно, – отметил Володя. Он взглянул на наручные часы и сказал: – У нас есть примерно полтора часа, чтобы пообедать. Есть какие-то конкретные пожелания? Юра задумался, оглянулся на рощу высоких деревьев, что тянулась по краю площади. – В парке Шевченко раньше была одна пиццерия, где готовили безумно вкусную пиццу. Я с родителями ходил туда пару раз. Но это же было почти двадцать лет назад, наверняка она закрылась… Володя пожал плечами. – Какая-то пиццерия есть возле университета, но я не могу сказать точно, она ли… – Да без разницы – пойдем. Было бессмысленно ехать до парка на машине, поэтому они пошли пешком. Пересекли площадь Свободы, миновали памятник Ленину. – Помнишь эту глупую шутку о том, что Ленин указывает пальцем на туалет? Якобы вот он, путь к светлому коммунистическому будущему, – усмехнулся Володя. Юра задумчиво хмыкнул: – Нет, не помню о таком. А это что, правда? – Да. Ты же сам об этом рассказывал. – Когда это? – Да еще когда мы письма друг другу писали. – Ты что-то путаешь. – Юра нахмурился, подозрительно глядя на Ленина. – Может, тебе об этом говорил кто-то другой? Володя задумался, вспомнил и, потупившись, ответил: – Может, и так… Ему рассказывала об этом Света. Как он мог забыть? Но тогда Володя только переехал в Харьков и все, что узнавал об этом городе, так или иначе связывал с Юрой. Потому что это был его родной город. Неудивительно, что даже авторство глупых шуток про Ленина память Володи приписала Юре. Тем более такие шутки были вполне в его стиле. Они шли по ровным заасфальтированным тропинкам парка Шевченко, Юра с любопытством оглядывался по сторонам: то улыбался, то хмурился. – Все так изменилось, – сказал задумчиво, когда они проходили по мостику через овраг, по дну которого журчал тонкий ручеек. – Каких-то баров понастроили, киосков. Раньше тут было пусто. Несмотря на будний день, повсюду шумел народ. Орала детвора, гуляющая перед занятиями в ДДЮТ, спешили на пары студенты Каразинки. Гудели свистками продавцы игрушек и сувениров, шелестели пестрые фольгированные шарики, парящие над прилавками. – Ты хоть успел по городу погулять? – спросил Володя. – Нет, когда мне? – Юра пожал плечами. – Я приехал всего на три дня – и то последний специально выделил для «Ласточки». Перед концертом репетировал сутками напролет. Нужно ведь было с оркестром сыграться, прогнать программу не по одному разу. Так что только ел, работал и спал. Они дошли до здания пиццерии – большой стеклянной коробки, скрытой в тени деревьев. На веранде были расставлены столики, но небо с самого утра затягивало тучами – мог пойти дождь. Поэтому Володя предложил сесть внутри. Когда они расположились возле окна, Юра хмыкнул, театрально принюхиваясь. – Пахнет знакомо. Хотя как я могу помнить запах спустя столько лет? – Он хохотнул. – Но вообще та пиццерия была совсем другой. Знаешь, я еще такую классную летнюю площадку помню: там столики и стулья были высечены из бревен. Огромные круглые пни – столы, а пни поменьше, с вырубленными спинками – стулья. Володя кивнул. – Я помню ту летнюю площадку… – Он не стал уточнять, что приходил туда тоже со Светой – воспоминания о ней были бы сейчас лишними. – Ну а в целом какие у тебя впечатления от города детства? Харьков на что-нибудь вдохновил? Юра уставился на него, изогнув бровь, будто его удивил вопрос про творчество. – Неопределенные впечатления. Когда жил в Харькове, нечасто бывал в центре, хотя мой дом в двух станциях метро отсюда. Помню, что город был пустой – не в плане людей, а… серый. Рекламы не было вообще. А сейчас машин стало больше, яркие вывески повсюду. Но в целом, как по мне, сейчас Харьков мало отличается от любого современного города мира. У него есть своя история, и ее видно… – Не закончив фразы, Юра замолк – им принесли заказ. Дождался, пока официант расставит тарелки и отойдет, и продолжил: – Сложно сказать, вдохновился ли я. Это скорее воспоминания и размышления, которые могут вылиться во что-то позже… Этот город для меня все-таки часть жизни. И то, каким я его вижу, лишь мое восприятие, след, который я оставил здесь, люди, которых я знал. А другие – вот, например, ты – видят его по-своему. Ты ведь тоже связываешь с ним что-то личное… – Он поймал внимательный взгляд Володи. – Что ты так смотришь? Думаешь: «Ой, расфилософствовался, давай уже ешь?» Ладно! – И принялся резать пиццу. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=68305298&lfrom=196351992) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Проклятье! (нем.)