Безумие Таргерта. Книга 1. Рыба на мелководье Герман Александрович Чернышёв RED. ФэнтезиБезумие Таргерта #1 Королевство Таргерт заполонили выродки, немые создания, приводящие всех в ужас. Жители вынуждены растить детей в страхе перед кровавым светом их глаз, что мерцает в ночи. Может, и Сырость, отвратительная неизлечимая болезнь, и гадкие белые мухи, и исчезновение короля – всё это по их вине? Кто же избавит Таргерт от этой нечисти? Над сапожником Вайтешем тяготеет проклятье детства, связанное с появлением выродков. Он не чувствует себя в безопасности даже в собственной спальне. И не зря. Ведь выродки – далеко не самое страшное, что таится во тьме Таргерта… Комментарий Редакции: Абсолютная жуть, тихий ужас и коварный саспенс: никогда не знаешь, на какой из страниц поджидает оно… ужасное и незримое. Рекомендуется всем, кто любит пощекотать свои нервы! Герман Чернышёв Рыба на мелководье © Оформление. ООО «Издательство Эксмо», 2022 © Герман Чернышёв, 2022 Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED) В оформлении использована фотография: © Epiximages / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru Пролог Ничто не нарушает тишину Послышалась укромная поступь. – Нет, господин Тикс, ни один из выродков пока не заговорил. В мрачном коридоре, не освещённом ничем, кроме настенных факелов, показались две фигуры специалистов – предводителя и подчинённого. Оба одеты в молочно-белые церемониальные одеяния, на головах – спиралевидные капюшоны. Они плыли в полусумраке подобно двум мерцающим призракам. По правую руку шли двери. Рядом с каждой в стене зияло зашторенное окошко для наблюдений извне. Фигуры подошли к одному из них, и предводитель отодвинул ткань. Камеру окутывала тьма, рассеиваемая всего одним фонарём, висящим на вбитом в стену штыре. Пониже из кладки торчали железные поржавевшие кольца. В них вдеты верёвки – путы, сдавливающие запястья пленников. Неприятные глаза предводителя специалистов пристально наблюдали за расположившимися на полу выродками. – Отвратность… – его тонкие сухие губы еле пошевелились. – И они ведь так похожи на нас. Те же люди, только… – один выродок, израненный мужчина в подранном рубище, открыл глаза. В глубоких глазницах тусклой ненавистью зажглись два кровавых колечка, стягивающих непроглядные зрачки. – Этот проклятый взгляд… – предводитель поёжился от неприязни. – Такие глаза могут быть лишь у нечисти. Отродья глубин. Выродки… Не хочу иметь с ними никаких дел дольше, чем требуют обстоятельства. И что, никто из них?.. Ни один? Сколько их тут держат? – Месяц, господин Тикс, – ответил подчинённый из полутьмы коридора. – Они семья, но они всё равно не общаются друг с другом. Ни слова. Если бы они заговорили, мы бы узнали об этом. За ними следят денно и нощно. – Нам нужен говорящий выродок, Андатр. Без него мы не проведём ритуал. Некому будет произнести чёртово заклинание. Тогда Ясность не явится, не одарит нас своим могуществом. Мы продолжим блуждать в темноте, как слепые овцы. Шторка задёрнулась. Глаза выродка закрылись не сразу. Камеру по-прежнему заполняло гнетущее безмолвие. Специалисты двинулись дальше, к следующему окошку. Оттуда доносился жуткий глухой пёсий лай, неистовый и чавкающий. – Мы морим их голодом, – в голосе подчинённого прозвучала опаска. Властный собеседник вселял в него страх. – И ничего… Они просто умирают от изнеможения. Я никогда такого не видел. Они даже не пытаются просить спасти их. Как будто им не важна их жизнь настолько, что… – Они не могут молчать вечно. В какой-то момент один из них нарушит тишину. Они остановились. Тикс заглянул в окно, слегка отдёрнув ткань. В этой камере не было так же спокойно, как в предыдущей. Здесь слышался плач, стенания и всхлипы. Ещё одна семья выродков. Они привязаны к стене. Специалист держит на поводке бойцовую охранную собаку, раз от раза бросающуюся на заключённых. Она рвёт их выставленные вперёд руки, которыми они укрываются от её атак, вцепляется в лодыжки, тянет, волочет по полу, затаскивая в незримую конуру, чтобы там прикончить. – Они родственники… – задумчиво пробормотал Тикс. – Почему они не пытаются помочь собственной семье? Им плевать или… Кроме стонов было что-то ещё? – он обернул голову. – Нет, – из груди Андатра вырвался разочарованный вздох. – Они молчат. Все они. Ничего не помогает. Ни пытки, ни уговоры, ни даже… Впрочем, вы увидите, что мы предприняли. Выродки дрожали, невнятно вскрикивали всякий раз, когда собака кидалась к одному из них. Потом специалист оттаскивал её. – Говорите! – приказывал он, удерживая бешено клацающего пастью питомца. – Говорите! Ничего. Ни слова не прорывалось сквозь собачий лай. В камере стояло прежнее безмолвие, разве что пропитанное ужасом. – Страдания не приносят нужного эффекта, – заключил Тикс, задёрнув штору. – Как с… другими методами воздействия? Специалисты прошли к очередному помещению, на этот раз убранному, как полагается, на манер обычной гостиной, только камина недоставало. Посередине невместительного освещённого зала стоял длинный стол. На нём – разного рода снедь. Превосходно пахнущая, на вид такую подают к королевскому столу. Выродки, сидящие за столом, одеты в чистую, хоть и небогатую одежду. Они обедают. Кровавые колечки в их глазах мерцают спокойным светом. – Говорите, – просит специалист, наблюдающий за ними. – Говорите, господа. Взгляды выродков обращены на него. Похоже, они и рады бы произнести слова благодарности, но… всё то же молчание. – Нечисть… – выплюнул Тикс, отстранившись от окна. – Мы переводим на них наши лучшие продукты. И всё равно ничего. Чтоб их… Они не заслуживают и толики этого комфорта, не заслуживают ничего, кроме смерти, жалкой нелюдской смерти. Не прекращайте, – эти слова вышли с трудом. – Мы должны найти его. Даже такой мерзкой ценой. – Да, господин Тикс, – послушно кивнул Андатр. – Я распоряжусь. Ещё одна камера. Я лично в неё не заглядывал, но, уверяю, всё устроено в лучшем виде. Не думаю, что вас это порадует… это необходимо. Как вы и сказали, мы должны любыми средствами найти его. Последняя камера. Предводитель специалистов остановился возле неё и наградил подчинённого странным взглядом. Из окошка слышалась влажная возня. Такую возню ни с чем нельзя спутать, она значила только одно. – Андатр… – Тикс покачал головой и, усмехнувшись, заглянул внутрь. Всё, как и предполагалось. В освещённых каменных апартаментах – раздетые выродки. Их рубища покоились на полу. Грязные, ободранные, израненные тела, ничем не отличающиеся от людских, сплетались в один шевелящийся стонущий слой. Багровые взгляды мерцали вожделением и болезненным удовольствием. Но они не одни в своём наслаждении. Среди них женщины-специалисты, они погрязли в выродочьих объятиях, постанывают от их прикосновений, заливаются игривым смехом. В середине этого движущегося слоя – специалистка. Её потрясающе соблазнительная фигура выделяется, упругие бёдра туго стянуты тоненьким белым ремешком. – Говори, – шепчет она на ухо то одному выродку, то другому. – Я хочу слышать твой голос. Говори… прошу тебя… я вся изнываю… я хочу услышать тебя… одно слово – и я вся в твоём распоряжении… Тикс скривил губы с отвращением и лёгким восхищением. – Ты превзошёл мои ожидания, Андатр, – тонкие пальцы задвинули шторку обратно. – Не останавливайтесь. Наши поиски увенчаются успехом. Мы призовём Её. Я чувствую. Она явится. 2 Почему вы молчите? – И чего ты добился? – спросил отец, взволнованно погладив сынишку по плечу, укрытому блекло-синей курточкой. Прихожая наполнилась глухим вечерним сумраком. Освещение – лишь в гостиной. Скоро ночь. – А, Вайтеш? Зачем сунулся туда? Я же просил, просил не выходить. Не нужно тебе это. Они – твари, нечисть. Благо хотя бы молчат… – Тебе обязательно уходить? – хмуро спросил Вайтеш. – Я не хочу оставаться один. – Я сапожник, – отец тепло обнял его. – Заказы сами себя не выполнят. К сожалению, я уже не могу неотъемлемо приглядывать за тобой, как раньше. Я люблю тебя. И мама тебя любила. Надеюсь, на твою осмотрительность. Не выходи из дома. Ничем хорошим это не обернётся. Я приду завтра под вечер. Пожалуйста, Вайтеш. Не приближайся к ним. Не приближайся к выродкам… Дверь закрылась у него перед глазами, и отец-сапожник вскоре исчез, мелькнув в окне. Теперь Вайтеш один, как и тогда, когда вышел из дома в темень. Его нашёл здешний садовник, до смерти перепуганного, забившегося в какую-то щель. В ту ночь на какие-то минуты он потерял собственный дом, потерял отца, потерялся среди Них, среди их мертвенно-кровавых взглядов, устремлённых лишь на него, отовсюду. Будто только он и интересовал их, будто никто, кроме маленького Вайтеша не был им нужен. Долгое время он отходил от того случая, просыпался, одурманенный кошмарами. Наконец, когда разум более-менее исцелился, к нему опять закралось любопытство. "Зачем они смотрели на меня? Зачем я им? Каждый из них смотрел так жутко…" Ночь близилась, и небо неуклонно меркло. Вайтеш сидел в гостиной, поглядывая в окна. Они там. Они всегда там. Выродки… Он видит их глаза. Отец всегда просил избегать их. Всех местных детей об этом просили. "Но почему? Что они сделали, что их так боятся? Разве что из-за глаз…" Какая-то призрачная сила влекла его туда, наружу, к Ним. Вновь почувствовать на себе взгляд кровавых колечек. Вайтеш зажёг ещё один фонарь и поставил на окно, чтобы точно не проглядеть. С тревогой в сердце он вышел в прихожую. Ключ, висящий на крючке у двери, звякнул, когда он снял его и вставил в замочную скважину. Щёлк. Теперь ничто не преграждает ему путь во тьму. Вайтеш оставил дверь отворённой, чтобы фонарь в прихожей служил ему запасным маяком. У стены разлёгся выродок. Они были везде. Спали на обочинах дорог, за бочками, полулежа, умирая, глядя на своих почивших в нищете сородичей. Их так много… кажется, больше, чем самих горожан. "Откуда они здесь? Почему пришли? Почему они – наши соседи? Я не хочу уживаться с ними…" Вайтеш удалялся от дома, поминутно оборачиваясь, держа в поле зрения свет из знакомых окон. Чем дальше, тем больше багровых глаз загоралось во мраке. Здесь и там, они следят, следят лишь за ним. Больше никого, кто захотел бы покинуть свою спальню в такой поздний час. Наконец он остановился, утопший в кровавой тьме. – Вы… – тихо-тихо пролепетал Вайтеш, оглядываясь. Со всех сторон на него устремлены десятки немых глаз. – Кто вы?.. – ответом ему послужила тишь. В каком-то соседском доме зажёгся и вскоре погас свет. – Почему вы смотрите?.. Почему молчите? Эй… Почему вы молчите?.. Глава 1 Место чистое, ухоженное Стояла беспросветная ночь. Вайтеш задумчиво плёлся по городской дороге в сторону трактира. В Дуодроуд часто захаживали бродячие путешественники. Некоторые жители изредка приближались к ним, чтобы расспросить о том, о другом. Но Вайтеш не хотел, а скорее даже не мог похвастаться ни одной подобной историей. Невнятные отрывки придорожных баек пугали его, заставляя пальцы судорожно замирать, всякий раз когда он вслушивался в рассказы безумцев, которые, по их словам, частенько прогуливались там, снаружи. Из города Вайтеш выходил разве что для разнообразия, и то ночью. Хотя ночь в Дуодроуде могли бы назвать ночью разве что те, кто никогда не бывал здесь. Это был пугающий город. Пугал он даже не тем, что Они постоянно пялились – дело было в Их глазах. В ничего не выражающих, мертвенных кровавых колечках, тлеющих в тусклых любопытных глазницах. Выродки смотрели, всегда смотрели, словно только Вайтеш и интересовал их. Он давно уже перестал уповать на то, что его осторожная тихая поступь когда-нибудь будет принадлежать ему одному. Никаких иных источников света, лишь десятки кровавых колечек в темноте, следящих за усталым путником, который спешит в единственное место в Дуодродуде, где есть какое-никакое освещение. Да и то слабое и безжизненное. Всюду, куда бы Вайтеш ни направлял свой взгляд, виднелись наскоро сколоченные хибары. В них покоились умирающие от сырости дуодроудские горожане. Одни полагали, что виной этой отвратной болезни, как и многому другому, были выродки. Хотя заболевали и те, кого ничто не связывало с ними. Никого это, конечно, не заботило. Кое-кто поговаривал о промысле Неизвестных богов, и многие верили в такие россказни. Мудрейшие целители, жрецы или Фаалт Мотефикские книжники не ведали лекарства, способного искоренить эту заразу. Сырость, впрочем, совсем не выглядела, как болезнь, и всё же без сомнений ей являлась. Первым занемог старый рыболов Эрт. Сначала недуг глубоко впился в его разум: обречённый умирал, не находя былой страсти к жизни, медленно лишаясь всех желаний и радостей. Со временем он познал и телесные страдания – старческая кожа попросту отслаивалась от заботливых прикосновений его сына и дочери. Те не находили себе места, наблюдая, как их отец утрачивает к ним всякие чувства. В глазах Эрта померкла любовь к собственным детям, которыми его осчастливила давно умершая жёнушка, исчезло всякое тепло к их заплаканным личикам. Кровь, текущая в нём, меняла облик, светлея с каждым днём, превращаясь в густую белую жидкость, отвратно пахнущую, сочащуюся из ран, что сами собой появлялись на теле. Зловоние, исходящее от умирающего старика, ело глаза, на него слетались сыростные мухи. Дети по-прежнему оставались у кровати отца, до самого последнего мгновения, хотя ему самому было тошно смотреть на их назойливое нытьё, глупые волнения и мольбы. Такова была сырость. Заражённые медленно лишались эмоций, всякие узы, ранее значимые для них, слабели и, наконец, истлевали. Матери разлюбляли детей, страсть супругов становилась раздражением и равнодушием. Даже грядущая смерть более не вселяла в них свойственного опасения. Их чувства меркли, вместе с их кровью. Встречи с заражёнными были запрещены. Для них сколачивали специальные жилища. Необтёсанные дощатые стены, ощетинившиеся острыми щепками, не позволяли притрагиваться к себе никому. Дверные проёмы этих бедных неказистых лечебниц завешивались выцветшим грязным тряпьём, испещрённым какими-то тёмными пятнами. Они не давали Вайтешу покоя, но, сколько бы он ни всматривался в разодранные ткани, слоями наложенные друг на друга, так и не мог выявить консистенцию этих отметин. Этой ночью Вайтеш ворочался в постели слишком долго, и сон ускользнул от него. Он попытался глубоко задуматься и побыстрее забыться, и тем не менее, прохладное тревожное посвистывание ветра никак не хотело оставить его наедине с неспокойным отдыхом. Он натянул плащ, купленный на последние деньги, прямо поверх ночной одежды, поскольку постель, по-видимому, не намеревалась согревать его продрогшие пальцы. Сегодня Вайтеша ждали в другом месте, и это место – трактир "Рыба на мелководье", его излюбленное заведение, единственное в Дуодроуде. Приятно было иногда наведаться туда, заказать кружечку эля и послушать неумело поющего барда, чья лютня отжила своё ещё до того, как попала в руки своего последнего обладателя. Хотя Вайтеш проводил унылые вечера в "Рыбе на мелководье" отнюдь не оттого, что его прельщали стоны этого горлопана или дважды разбавленная по пути к столику посетителя выпивка. Больше всего он страшился оставаться один в отвратительном мраке, объятия которого не могли скрыть его от десятков кровавых колечек. Только стены дуодроудского трактира могли избавить от ненавистных взглядов. Поэтому он так хотел попасть сюда. Внутри было довольно людно, но, несмотря на это, всегда находился и свободный стол, за который и усаживался Вайтеш. Трактир источал гостеприимство, в какой бы поздний час он ни переступал его порог. Впрочем, "Рыба на мелководье" был не похож на другие питейные пристанища. Народ здесь собирался, прямо скажем, разный. Иногда среди гомона и пьяных выкриков Вайтеш различал даже скудные молитвы. Он любил вслушиваться в них, хотя сам никогда не молился. Он примостился на шатающейся недлинной скамье, старательно пряча под плащом ночную рубашку и подранные штаны. Зачем одеваться в выходное, если через несколько часов всё равно возвращаться домой? Ему всего-то хотелось развеяться. Для этого не требуется выглядеть солидно. Да и в каком бы виде он ни выходил из дома, выродки не переставали таращиться. – Ты не понимаешь, – зашептал кто-то совсем близко. Вайтеш не разобрал, откуда исходит шёпот. – Нужно убираться отсюда, да поживее, пока мы сами живы. Они все, Они замышляют что-то очень нехорошее. – Чего же Они такого замышлять-то могут? – небрежно откликнулся второй голос. – Ай, будто и сам не знаешь. Да у Них по глазам всё видно. Точно тебе говорю, скоро начнётся что-то страшное. Все давно привыкли к такого рода разговорчикам. Подобное слышалось по несколько раз на дню, и страхи страхами, а пугаться вечно – дело нелёгкое. Хотя Вайтеш и правда был, наверное, слишком уж осторожен. Возможно, благодаря этому он и вёл, как могло показаться извне, столь спокойную и размеренную жизнь. И всё-таки то, как он выглядел, то, во что одевался и то, как говорил, отнюдь не заставляло думать, что он вообще может испытывать какое-никакое чувство волнения. Вайтешу было лет двадцать шесть. По крайней мере, так думали его соседи. Но его манера жить могла быть присуща лишь полоумному старику, который не заботится о себе. Горожане с глубочайшим удивлением наблюдали за тем, как он покидает свой скромный домик закутанным в одеяло, чтобы попить чай прямо на городской дороге. На самом деле Вайтеш был весьма скромен и стеснителен, но эти качества он проявлял исключительно дома, очевидно, как раз по причине этих самых качеств. Окна спальни были завешены шторами, не пропускающими свет, оберегающими хозяина от посторонних взглядов. В ней Вайтеш чувствовал себя совершенно по-иному, нежели снаружи. Посередине помещения висело большое зеркало, перед которым он иногда прихорашивался, одеваясь во всё самое красивое, что только находилось в небогатом гардеробе, причёсывался и подолгу крутился у зеркала, наслаждаясь собой и только собой. Соседские девицы почему-то находили в нём прелесть, которой не замечали и в самых привлекательных мужчинах в городе. И всё бы ничего, но разум Вайтеша был далеко не таким прозрачным, как всем казалось. Точнее, как казалось тем, кто вообще думал о нём, а таких было немного. Вайтеш боялся. Смертельно боялся каждого жителя Дуодроуда, и ему не удавалось объяснить себе, почему. Он опасался лавочника, у которого покупал еду, швеи, что зашивала ему простыни, сторонился девушек, проявляющих к нему искреннюю симпатию. Что уж говорить о незнакомцах, сующихся в Дуодроуд со своими проклятыми историями о дорожных приключениях. Но больше всего Вайтеш страшился выродков, как Их называли в Таргерте, – вечно следящих, вечно пялящихся на него. Никто не знал, откуда пришли эти немые создания и кто они. Известно было лишь то, что белки их глаз глубоко-коричневого цвета, а вокруг непроглядно чёрных зрачков тонкие кровавые ниточки. В остальном выродки ничем не отличались от людей. По крайней мере, внешне. Несмотря на всеобщее недоверие к себе, они вскоре до того расплодились, что превзошли числом самих жителей Таргерта. Никто, разумеется, не осмеливался расспрашивать их, вдруг те, чего доброго, разозлятся и выгонят горожан наружу. А наружу никто не хотел. Никто не хотел. Расспросить, впрочем, и не получилось бы. Выродки молчали, всегда. Со дня их появления в Дуодроуде никто не обмолвился и словом ни с одним из них. С выродками не разговаривали даже дети, которых заботливые родители с раннего возраста науськивали не обращать внимания на людей со странными глазами. И те слонялись и слонялись по улицам Дуодроуда, изнемогая от голода. Иногда их заставали в чужих домах за кражей еды и тёплой одежды. Но большинство из них попросту умирали на виду у всех, и их тела так и лежали на городских дорогах, разлагаясь, укореняя в умах горожан страх и ненависть. Люди боялись притрагиваться к умершим. Никаких денег на еду и кров заработать выродки, конечно же, не могли, ведь стоило хоть одному из них приблизиться к горожанам, те разбегались или, и того хуже, нападали на них. Но тревоги остальных дуодроудских горожан не шли в сравнение с неусыпной паникой бедного Вайтеша, живущего в беспрестанном ужасе перед неизведанными кровавыми колечками. Да что уж там, в ужасе перед всем вокруг. Спастись от страхов представлялось возможным только в "Рыбе на мелководье". Там не было очень хороших людей, но и выродков тоже не было. Рядом с Вайтешем плюхнулись двое приземистых рыболовов, да так внезапно, что он в испуге схватился за кружку и расплескал на себя часть эля. Они также говорили о том, чего он успел вдоволь понаслушаться. Но в какой-то момент ему сделалось до того скучно, что и такая непримечательная беседа пробудила в нём любопытство. А те двое обсуждали выродков. – Уверен, так оно и было, – утверждал первый рыбак, с виду лет сорока, Вайтеш не сильно приглядывался. – А вот и нет, ты всё придумал, или это твоя Сара придумщица, – возражал второй, отмахиваясь. – Станет она выдумывать, скажешь тоже. – Она всего лишь полоумная старуха, все это знают. Она сошла с ума давным-давно, а сейчас бегает по городу и что-то бормочет и выкрикивает, вертя головой в разные стороны, как больная кошка, – первый подвигал головой, будто полоумный. – У неё нет других дел, кроме как смотреть да слушать. Так с чего ей врать? Вещи она говорит весьма недурственные и стоящие пристального внимания. – Уж не твоего ли? – А что, если и моего? Ты-то сам ни разу к ней не наведывался. Каково ей, бедняжке? Ты об этом подумал? – Не влюбился ли ты часом? – Истории, которые она рассказывает, и правда, вызывают… – Что вызывают? Сонливость? – второй рассмеялся. – Я тебе так скажу, ничегошеньки твоя Сара не знает, а если и знает, то врёт, о чём знает. – Сейчас Сара говорит, что выродков кто-то похищает, – продолжил первый, пропустив слова собеседника мимо ушей. – Понемногу, по двое, по трое, но каждую ночь они исчезают. Даже трупов стало меньше, неужели ты не заметил? Давно пора было повывести всех Этих. Дуодроуд – место чистое, ухоженное. По крайней мере, раньше так было, – А с чего это ты вообще взял, что раньше было именно так? Выродки появились в Таргерте задолго до твоего рождения, и никто не знает, что у них на уме. Может, они сами уходят. Видят, что их тут недолюбливают, и уходят. Тем более, нам ничего не сообщали. – И кто ж тебе об этом сообщить должен, чтоб ты поверил? Уж не король ли собственной персоной? – Да хоть бы и король, да вот только он пропал не пойми куда, а я всё равно сомневаюсь, что эта нечисть кому-то могла понадобиться. Что с них взять? Выродки и выродки. Если их кто и похищает, то только затем, чтобы на их рожи поменьше смотреть. Они ж уродливые и безмозглые, как пить дать. – Но тебя-то не похитили. – Ты на что это намекаешь? – второй неодобрительно поднял облезлые брови. – Да так, ни на что, – обречённо вздохнул первый. – Но Сара говорит, что по ночам по городу бродит человек в белом. – Ну бродит и бродит, тебе-то что до него? – Он в белом. – Значится, любит белое носить. – Как будто и сам не знаешь, что в Таргерте белое запрещено. – Запрещено, и что с того? Может, он не из Таргерта, и ему не ведомо о наших разрешениях и запретах, которых, как по мне, чересчур уж много развелось. Если королю так важно, чтобы люди не носили белое, пусть сам придёт сюда и пожжёт все белые ткани. Вон дочурка моя, она просто обожала белые платья, которые шила наша Линда. Но сталось так, что десять лет назад белый запретили, а ей тогда было всего восемь годков. Как это скажется на ребёнке? Хорошо точно не скажется. Она плакала недели две, зарывалась головой в подушку. Мне больно было смотреть на неё. Кто-нибудь подумал об отцовских чувствах? Конечно, нет. Поэтому пусть этот твой незнакомец ходит, в чём ему заблагорассудится. Не вижу в этом ничего плохого. – Если нас с тобой застанут за такими разговорчиками… – Застанут и застанут, им-то что до наших бесед? Работа на короля – дело благое, и нам, горожанам, уж точно нечего опасаться. "А правда ли горожанам нечего опасаться?" – задумался Вайтеш, покрутив в руке старую деревянную игрушку затейливой формы. Он находил в ней непонятное успокоение и любил вертеть в руках, когда не хотел размышлять о всяких глупостях. Минуло несколько часов после полуночи, и небо начало понемногу светлеть. В небольших окнах из толстого стекла, искажающих всё до неузнаваемости, Вайтеш заметил снующие тёмные фигуры – далеко не все горожане ценили ночной отдых так, как ценил его он, посему смотреть на них долго он не собирался. Наконец, фигурка, проведшая у него в руках последние два часа, наскучила ему, а разговоры завсегдатаев "Рыбы на мелководье" тоже перестали казаться интересными. Всё самое любопытное обсуждалось обычно излишне недолго. Вайтеш протёр слипшиеся глаза и часто непонимающе заморгал, когда трактирщик задул последнюю свечу и сообщил гостям: – Выметайтесь-ка, да поживее, господа. Мне нужно время, чтобы прибраться. Кто-то мне тут весь пол заблевал своим ужином. Сколько раз говорить – если чувствуете, что невкусно, не надо пихать глубже. Давайте, давайте, приходите через часок-другой. Люди недовольно заворчали, но с хозяином "Рыбы на мелководье" спорить никто не стал, ведь это был единственный трактир в Дуодроуде, и только трактирщик мог впустить или не впустить в него. Поначалу Вайтешу показалось, что народа внутри было довольно много, и всё же через пару минут у входа скучилось всего человек десять, может, дюжина, и то включая Вайтеша. Некоторые так и остались ждать возобновления до сих пор желанного пиршества прямо перед трактирными дверями. Какой-то мужичок побрёл прочь, верно, спеша очутиться в постели, на чьих заботливых объятиях никак не сказывались ни его благосостояние, ни малоприятный озёрный душок. Вайтеш почувствовал, что замерзает. Оделся он не по погоде, да и ночная рубашка под плащом не могла спасти его от утреннего промозглого ветра, да и ни от чего, впрочем, не могла спасти. Рассвет выдался тусклым и тревожным. Темнота более не пугала Вайтеша. Когда двери скромного, крайне уютного жилища впустили его внутрь, она уже рассеялась в коричневатой дымке, по правде говоря, не менее тоскливой и сумрачной. Вайтеш переоделся и крепко-накрепко запер дом на ключ, доставшийся ему от отца-сапожника когда-то очень давно. Он не любил надолго отлучаться из Дуодроуда, но там покоя ему было не допроситься – а это всё, чего он сейчас хотел. Закутавшись в плащ, Вайтеш направился к городским воротам. Он иногда навещал одно место, находившееся позволительно близко от дуодроудских стен. Через подлесок, вдоль по заросшей сорняками тропинке к старому вишнёвому саду. Глава 2 Утренний гость Ветер шуршал в кустиках пожелтевшей травы у подножия чернеющих иссыхающих деревьев. Невысокую изгородь, сколоченную из тонких дубовых брёвнышек и колышков, скрывал мокрый слой слипшейся листвы. А старая покосившаяся калитка требовала относиться к себе с должным трепетом: она тихонько покачивалась под дыханием слабого ветерка, ходила из стороны в сторону, казалось, что её полусгнившие разваливающиеся ножки скоро подломятся, и она упадёт, но так и не издаст ни звука. В саду – никого, только изредка сваливающиеся на землю ягоды нарушали здешний покой, а может, наоборот, поддерживали. Они катились по каменной дорожке в траву, стеснительно скрывая маленькие вмятинки. Некоторые уже скукожились, прочие только начинали покрываться темнеющими пятнами. В воздухе стоял едкий запах, он окутывал всё вокруг, расползался и усыплял, наводил тоску, но почему-то такую сладкую. Вайтеш принюхался и в блаженстве закрыл глаза. Нечасто ему удавалось так беззаботно расслабиться. Убедить себя, что никому он не нужен. Остаться одному и послушать песню, которую раз от раза поёт ветер, разнося по округе аромат вишни, такой приятный и убаюкивающий. Несколько лет тому назад он ненароком забрёл сюда, и с тех пор стал наведываться всё чаще, не желая противиться манящему аромату. В дальнем конце сада таился домик садовника. Сперва можно было подумать, что он пустует, до того одиноким и оставленным он выглядел. Вайтеш уселся на старую скамейку рядом со входом и негромко позвал: – Ротерби, старина Ротерби, спускайся вниз. Спустя несколько минут он услышал какую-то возню, и дверь распахнулась. На пороге стоял человек, закутанный в несколько тёплых шерстяных накидок. В примятых чёрных волосах виднелись проплешины. Неудивительно, что он ещё спал, когда пришёл Вайтеш. Всё же в его глазах не было недовольства, только снисхождение, они словно по-прежнему наслаждались сновидениями. Ротерби окинул заспанным взглядом свои увядающие владения и улыбнулся. – Это ты, Вайтеш… доброе утро, – произнёс он медленно и сдержанно, но Вайтеш знал, что Ротерби всегда рад ему. Отшельник примостился на скамейке возле Вайтеша и долго искал что-то в своих многочисленных одеждах. Наконец, он выудил-таки из кармана небольшой табачный кисет, взял оттуда щепотку красноватой смеси и растёр между пальцев. Вайтеш тут же почувствовал запах вишни, но затем какой-то незнакомый аромат насторожил его. – Что там у тебя? – спросил он, принюхиваясь. – Вишня, Вайтеш, разумеется, вишня, – добродушно отозвался Ротерби. – Ещё я добавил немного смородины, получилось весьма недурственно. – Не думал, что ты выращиваешь смородину. – Мне пришлось хорошенько постараться, чтобы найти эти дивные листочки… – Ротерби умолк. Вайтешу не хотелось нарушать случайно возникшую тишину. Он прислушивался к вою ветра, обжигающего кожу ледяными прикосновениями. Что до Ротерби, тому ветер лишь игриво трепал спутанные волосы. Казалось, что для хозяина дома он был тёплым, а может, становился таким, когда тот ухаживал за садом или просто отдыхал на скамейке. – Скоро должен явиться Тнайт. – Как по мне, рановато для визитов, – отозвался Вайтеш и сразу смутился, вспомнив, что и сам он пришёл рановато. – Да уж, и то верно, – Ротерби будто не заметил этой забавной неловкости, то была не наивность, а черта, за которую Вайтеш так его ценил. – Ты знаешь о человеке в белом? Ночью я был в "Рыбе на мелководье" и слышал про какого-то незнакомца, слоняющегося ночью по городу. – Не думаю, что меня это касается. Я живу за городом, может, не слишком далеко, но и не слишком близко, чтобы переживать о подобных вещах. У меня уже есть всё, о чём стоит думать. – Всё, что у тебя есть – это сад, – Вайтеш вопросительно посмотрел на Ротерби. Тот окинул взглядом шелестящие вишни и загадочно улыбнулся, ничего не ответив. – В любом случае, что-то же должно быть, кроме сада. Твои вишни, конечно, вкусны, но кому достанет такой малости? Живи я здесь один, как ты, – давно бы свихнулся. – А ты приходи почаще, – задумчиво протянул Ротерби. – Вишни красивы. Они красивы всегда, но прекраснее осенней вишни я ничего в своей жизни не видел. – А ты разве много чего видел? – недоверчиво спросил Вайтеш, не поверив, что вишнёвый отшельник вообще когда-нибудь покидал своё пристанище. Ему думалось, что Ротерби и за пределы своей изгороди-то не часто осмеливался переступить. – Я видел, как растёт вишня, – Ротерби многозначительно прикрыл глаза и теперь смотрел на сад сквозь узкие щёлочки век. – Видел, как она умирает и оживает вновь. На моей памяти это случалось чаще, чем кто-либо может себе вообразить. – Но только смотреть на вишню способен любой человек, тут нечем бахвалиться, – Вайтеш скривился. – Некоторые смотрят на то, как умирают живые существа, вот это действительно неприятно. Неужели ты думаешь, что смотреть на смерть, допустим, собаки легче, чем на смерть вишни? Да это и смертью-то не назовёшь. Она просто вянет, потом цветёт, вянет и цветёт, а ты знай поглядывай. Ничего такого трудного. – Если смотреть на смерть собак так неприятно, то зачем же люди смотрят? – Откуда я знаю, смотрят и смотрят. Это же происходит по большому счёту случайно, никто не волен выбирать, видеть ему это или не видеть. – А что испытывает человек, когда видит смерть, как ты говоришь, собаки? Вайтеш так и не мог понять, к чему все эти вопросы. – Тоску, если собака его собственная. Неприязнь, если бродячая. Иные испытывают радость, если померла соседская собака, которая мешала им спать. Не всё ли равно, что там кто думает? – В том-то и дело, что они не думают, они испытывают эти самые чувства, которые ты назвал. А что ты испытываешь, когда смотришь на вишню? – Ничего я не испытываю. Растёт себе и растёт, мне-то что до неё? Это же дерево. Деревья не "умирают", как ты говоришь. Они засыхают, гниют, но уж никак не умирают. – Да, они не умирают. Поэтому ты и не смотришь на них, верно? Вайтеш задумался, он всё равно не понимал, к чему клонит Ротерби. – Вишня не заскулит, как собака, – продолжал тот. – Она молчит и шуршит листьями. Запускает в землю новые корешки, приносит ягоды, которые ты с таким удовольствием вкушаешь и наслаждаешься их ароматом. В общем-то, в ней нет ничего любопытного, поэтому никто на неё и не смотрит. Она не нужна никому, лишь её ягоды, они прельщают, а голые ветки так и будут надламываться и сохнуть, когда последняя ягодка упадёт в залежалую траву, которую тоже никто не замечает, исчезнет навсегда. Но из косточки вырастет ещё одно маленькое деревце, которое, пока не окрепнет и не даст ягоды, не будет никому интересно. Поэтому я смотрю на эти деревья, а они дают мне ягоды. Они мне их дают. Если хочешь, я могу и тебя научить смотреть на вишнёвые деревья. – Ротерби, старина, да тебе надо чаще выбираться к людям. А то как бы самому тебе не превратиться в вишню, на тебя-то не будет никто смотреть. Только тебе важны эти деревья, думаешь, будь они людьми, а ты деревом, смотрели бы они на тебя? – Надеюсь, что так, Вайтеш, очень надеюсь, – тут Ротерби завидел кого-то вдалеке и заговорил уже громче, – А вот и Тнайт. Калитка приоткрылась, и в саду появился подмастерье. Угрюмый паренёк взвалил себе на плечи слишком большую ношу. Сумка так и тянула его к земле, но Тнайт был упрям и не собирался тратить дорогое время на возвращение в Дуодроуд только ради собственного комфорта, посему и принёс все требующиеся инструменты разом. В одной руке он держал две лопаты разного размера, в другой – длинные грабли и вилы, хотя для чего ему вилы, Вайтеш так и не смог сообразить. Когда подмастерье приблизился достаточно и счёл, что поручение с успехом выполнено, он разжал пальцы и тряхнул плечами так, как это обычно делают собаки, вылезая из воды. Раздался дребезг и лязг, и на землю рухнули всевозможные садовые принадлежности. – Тнайт, ну как же ты так? – пожурил Ротерби всё тем же снисходительным тоном. – Не злитесь, мастер Ротерби, – виновато отозвался Тнайт. – Я из сил выбился. Вы и сами говорили, что время нужно беречь, вот я и берегу. – В отличие от моих инструментов, – Ротерби посерьёзнел. Заметив, что Тнайт окончательно раскис, он утешающе вздохнул после недолгого молчания. Так он делал всегда, когда не хотел произносить вслух слова утешения, но и не мог позволить себе оставить без внимания чьё-то расстройство. Подмастерье мгновенно оживился и принялся перетаскивать инструменты поближе к дому, складывая их в какой-то специальной последовательности, которую Вайтеш также не мог выявить. Ротерби довольно заурчал и захмыкал, после чего опять слегка прикрыл глаза, не переставая наблюдать за усердием молодого ума. По всей видимости, это приносило ему удовольствие. Тнайт долго провозился с инструментами и в конце концов представил Ротерби свою кропотливую работу. Тот одобрительно кивнул, и подмастерье гордо нахохлился. Вайтеш тоже следил за процессом, но скорее с недоумением, нежели с одобрением. Когда Тнайт в высшей мере насладился похвалой, Ротерби попросил его заняться сорными травами, и тот не без сожаления покорился, но всё равно недовольно добавил: – Мастер Ротерби, отчего же вам так хочется извести эти сорняки? Неужто они вредят вашим вишням? Их так много, я и за год не управлюсь. Да и пропалывай их или не пропалывай, всё одно вылезут. – Вишни не так уж и прихотливы, дорогой Тнайт, в отличие от меня, – покачал головой Ротерби. – То есть это вам так угодно, не вишням? – Как бы то ни было, сорняки сами себя не выдернут из земли. Тнайт расстроено поник и направился за инструментами. – Кстати, Тнайт, – окликнул Ротерби, и в глазах подмастерья промелькнула искренняя надежда на то, что он передумал и хочет отменить ненужное поручение. – Не забудь выкапывать корни. Вглубь и вглубь. И не утруждайся отдыхать, когда тебе заблагорассудится. Когда Тнайт принялся за работу, Ротерби шепнул Вайтешу так, чтобы его подмастерье не услышал: – На самом деле я и сам не вижу никакого смысла полоть эти сорнячки, – он по-старчески усмехнулся. – Они и правда вылезают каждый год, я даже подумываю о том, чтобы сделать сад сорняковым. Ну, то есть специально не выкапывать сорные травы, ухаживать за ними, питать и лелеять их. Подумай, как они тогда разрастутся. Кто знает, так ли они уродливы в своём должном виде. Думается мне, что некоторые из сорняков весьма приглядны, если проявлять к ним заботу. Может, люди неправы в своих вечных поисках порядка в вещах, и без того содержащих его? Может, следует искать порядок там, где они привыкли его не замечать? – То есть в сорняках? – сонливо осведомился Вайтеш и, зевнув, протёр слипающиеся глаза. – Вайтеш, ты спал этой ночью? – спросил Ротерби с заботой в голосе. – Вчера я не позаботился о сне, и этой ночью он сам покинул меня. Думаю, мне надо возвращаться. Сорняки сами себя не выдернут, как и сны сами себя не посмотрят. Вайтеш скудно попрощался с Ротерби и Тнайтом, после чего, вернувшись домой, действительно заснул в мгновение ока. Но сновидение его не было сладким, если, конечно, кошмар можно назвать сновидением. Глава 3 Заботливая дочь В Дуодроуде выдался светлый, радостный денёк. Маленькие озорники подначивали друг друга на новые и новые проказы. Лица благородных жён и мужей источали благодатное счастье и настойчивую заботу. Их детки игрались с бродячими кошками, хохотали и валялись в дорожной пыли, несмотря на взволнованные окрики родителей. Двери домов были украшены пахучими цветами. В воздухе витала пыльца, всюду жужжали толстые мухи, учуявшие запахи спелой снеди. Учтивые лавочники и торговцы ненароком втюхивали беззаботным девицам всякие безделушки и украшения, а для влюблённых у них всегда находилась парочка-другая чудесных диковинок, которые, без сомнений, только укрепляли воспылавшую страсть. Вайтеш неспешно прохаживался возле своего дома и любовался обилием восторженных горожанок, спешащих откуда-то и куда-то. Отовсюду слышались разного рода лестные возгласы, комплименты, шутки и смешки. Он сделал глоток из кружки, которую прихватил с собой из дома: в ней всё ещё оставалось немного густого питья. В чай были добавлены ягоды вишни, смородины и ещё какие-то странные ягодки, названия которых Вайтеш не знал, но очень любил их вкус. Такой напиток получался вязким, кислым и очень бодрящим. Ингредиенты хранились в глубоком секрете. В принципе, Вайтеш совал себе в кружку всё что ни попадя, хотя, к удивлению, всегда оставался удовлетворён своими экспериментами. Он тихонько прихлёбывал себе из кружечки и думал: "До чего же ясный выдался денёк, и хорошо было бы, если б он совсем не заканчивался". – До чего же ясный выдался денёк, – улыбнулась швея Линда, высунувшись из окна лачужки по соседству. – Денёк и впрямь хоть куда, – отозвался Вайтеш, от неожиданности чуть не поперхнувшись чаем. – Как поживают твои платья, Линда? – Недурственно. А как твои сапожки, Вайтеш? Тот усмехнулся. – Сегодня я к ним не притронусь. – Ещё вчера вечером я закончила юбку для дочки Сайласа, да вот тоже никак не соберусь отнести, – Линда горестно вздохнула. – Мне совестно, но когда ещё выпадет столь подходящее время для отдыха. – Я и сам намеревался прогуляться по городу, – Вайтеш непринуждённо отпил из кружки, покосившись на Линду. – Могу и твоё шитьё прихватить. – О, дорогой Вайтеш, это было бы как нельзя кстати! – швея радостно заулыбалась. Спустя несколько мгновений она уже стояла перед Вайтешем, застенчиво прижимая к груди плотно стянутый бечёвкой свёрток. Линда отдала ему юбку и украдкой поцеловала в щёку. Предусмотрительно выслушав все благодарности, он отправился на прогулку. Пробродив по Дуодроуду несколько часов, Вайтеш так и не почувствовал усталости, которую обычно ощущал постоянно. Ничто не омрачало его прекрасное расположение духа, но кое-что всё-таки не давало ему покоя. Все идущие ему навстречу приветствовали друг друга почему-то одинаково: "До чего же ясный выдался денёк! – твердили они. – До чего же ясный выдался денёк!" Вайтеша начинало это раздражать. Он и сам подумал то же самое, когда пил чай. После чего молоденькая Линда, будто прочитав его мысли, повторила их вслух. А теперь и все жители Дуодроуда, словно сговорившись, наперебой лопочут: "До чего же ясный выдался денёк!" Вайтеш разочаровано хмыкнул: "До чего же ясный выдался денёк… Тоже мне, углядел. Да любой дурак в Дуодроуде заприметит, что сегодня ясный денёк. А говорят ещё, всем разное думается". Всё ещё ясная погода сделалась прохладной. Благо дом Сайласа был неподалёку. Старик по-хозяйски прислонился к дверному проёму, стоя на пороге своего жилища, и выискивал кого-то, всматриваясь в неумолимо приближающиеся сумерки. Когда его взгляд коснулся Вайтеша, шагающего к нему, тот догадался, что Сайлас выискивал, конечно же, не его. – Линда просила передать тебе вот эту юбку, – Вайтеш приветственно кивнул и протянул старику свёрток. Тот даже не посмотрел на него. – Сайлас, что с тобой? Неужто твоя дочурка приболела? – Приболеть не приболела, – обеспокоенно ответил Сайлас. – Но вот домой в названный час не явилась. – Не явиться, может, и не явилась, но для такого ясного денька час ещё ранний и для возвращения домой, и для твоих волнений. Поэтому вот, Сайлас, возьми юбку, и я пойду себе. Сайлас безмолвно принял свёрток, и Вайтеш уже было собирался удалиться, и вдруг старик как бы невзначай спросил: – Вайтеш, а ты не видел в городе такого мужчину, знаешь, лицо у него дружелюбное, приветливое, одним словом, тебе бы он понравился?.. – Сайлас, странные вещи ты говоришь, – Вайтеш непонимающе улыбнулся. – Я встречал много таких людей, всех и не упомню. – Нет, нет, Вайтеш, ты не совсем понимаешь, о чём я толкую, – Сайлас наморщил переносицу. – Поверь, если бы ты его увидел, тебе бы этот человек показался поистине радушным и безобидным, – но прозвучало это совсем не так, как подразумевалось сказанным. Старик скривился, похоже, говорить об этом ему было отвратительно и страшно. – Да что с тобой, Сайлас? Неужели думаешь, что в Дуодроуде мало таких людей? И кто этот человек, что ты так тревожишься? – Я не могу рассказать, только не здесь, – еле заметным жестом Сайлас пригласил пройти в дом. Они уселись в тёмной гостиной, освещённой лишь пламенем дотлевающего камина. И чем дольше Вайтеш слушал невнятную историю старика, тем отчётливее осознавал, что больше всего хочет убежать к себе в спальню, закрыть дверь на все засовы и закутаться в одеяло, задёрнув шторы. Жена Сайласа испуганно поглядывала на мужа. – Мы повстречались за стенами Дуодроуда, – говорил он. – Я тогда был вместе со Сьюсианной, старый дурак. Мы прогуливались в лесу. Она собирала цветы, а я не думал ни о чём, кроме того, как она прекрасна. Вот тогда он и появился рядом с ней, как по волшебству, я и глазом моргнуть не успел, а он уже стоял и улыбался моей Сьюси. Он показался мне хорошим человеком, слишком хорошим… Он так расплывался в своей этой проклятой улыбочке, говорил моей Сьюси о её красоте, поглаживал её плечики и подмигивал ей… – Сайлас затрясся от гнева. – Его лицо, оно будто околдовало меня. Оно было таким приветливым и простодушным. Но его улыбка, я не смотрел на неё, но мне стоило, мне стоило!.. Старик вскочил с кресла и с грохотом повалился на пол. К нему подбежала жена и крепко обхватила его руками, уткнувшись лицом ему в шею, Сайлас не вырывался. Он бессильно стонал и скрёб пальцами половые доски. – Уходите, Вайтеш! – взмолилась его супруга. – Уходите, прошу вас! Вайтеш выбежал из дома и долго ещё бежал бы, если бы в сгустившихся потёмках не налетел на какую-то девушку, стоявшую посреди дороги. – Простите… простите… – стала извиняться она, застенчиво улыбаясь. – Я, дура, встала прямо на дороге, совсем не подумала о том, что этой ночью кто-то может пробегать здесь. Вайтеш сильно смутился, потому не заметил всей странности того, что сказала незнакомка. – Простите и вы, – махнул рукой он. – Это мне следовало быть осмотрительнее. – Ничего, ничего, вы вовсе не виноваты, – девушка звонко игриво рассмеялась. Вайтеш как будто почувствовал на себе неодобрительные взгляды встревоженных её смехом соседей. – Вы здешний? – В определённом смысле, – Вайтеш пожал плечами. – Вы забавный, – незнакомка опять хихикнула. – Не хотите составить мне компанию и прогуляться? Я не люблю гулять днём… Понимаете, вся эта городская шумиха не по мне, я больше люблю уединение, но раз уж и вы ещё не спите, я буду рада вашему обществу. Как ваше имя? – Вайтеш. – Интересное у вас имя, – девушка облизнула губки. – А я Люила. Ну что ж, идёмте, Вайтеш, – она кивком поманила за собой, не дождавшись согласия самого Вайтеша. Его так ошарашила эта ночная встреча, что он не успел мысленно отговорить себя от неожиданной прогулки. Люила была привлекательна, её нежное лицо будто излучало доброту. Вайтеш раньше не встречал столь соблазнительных женщин. В Дуодроуде были, конечно, красивые девицы, но их красота не была особенной. – У тебя есть родители? – неожиданно поинтересовалась Люила. Вайтеш отрицательно покачал головой. – Как же так? Получается, ты совсем один? Ты знаешь, кем они были? – Мой отец был сапожником, как и я, а матери и вовсе не было, – в голосе Вайтеша прозвучала сухость. Он недолюбливал говорить о семье. – А ты, есть у тебя какие-нибудь родственники? – О да, – Люила весело улыбнулась. – Но и я не помню лица своей матери. Она умерла очень давно, мне отец рассказывал. Он окружил меня заботой, о какой только может попросить любое дитя. Он любит меня, и я люблю его. Надо сказать, Вайтеш был подозрителен настолько, насколько это представлялось возможным. Пока Люила болтала, он скрупулёзно вспоминал все детали их знакомства. То, что случилось с ним до их встречи, то, что она говорила, то, как улыбалась. Это насторожило его больше всего остального. Ещё час назад его поглощал страх такой же неизвестной улыбки. Теперь же Вайтеш пытался воссоздать этот страх намеренно, ведь во что во что, а в случайности он не верил. "Какой бы ни выглядела эта Люила, что она делала на этой проклятой дороге в такой поздний час, когда порядочные люди отдыхают у себя дома? – размышлял он. – В конце концов, сейчас ночь, и мы одни, и мы…" Внезапно Вайтеш огляделся. Они были за стенами города. Он и не заметил. Его глаза стали подёргиваться. Люила ушла вперёд, приплясывая и напевая, темнота совсем не пугала её. Но Вайтеш, всё в нём говорило: "Беги! Беги так быстро, как только можешь!" Но тело не слушалось его. Он покорно плёлся следом за Люилой, всеми силами пытаясь противиться ужасу, сковывающему его разум. А Люила всё хихикала: Лю и Ла, я вас ждала, Где сестра, там есть пора. В горле у Вайтеша застрял вопль и растворился где-то в глубине, отозвавшись сдавленным пищаньем. Люила обернулась и застыла на месте, уставившись на перепуганного спутника. – Папочка меня любит… – тихо сказала она. – Ты мне не веришь? Папочка любит Люилу, и Люила любит папочку… Ты мне не веришь? Почему ты мне не веришь?.. – девушка медленно приближалась к Вайтешу, и чем ближе она подходила, тем яснее он видел её улыбку. А она улыбалась, всё это время улыбалась. Но в городе, в тенях улыбки было не разглядеть. Не разглядеть было и зубов, тёмных гнилых зубов, усыпанных чёрными дырочками, которых, казалось, было больше, чем звёзд этой ясной ночью. – Папочка меня любит. Он очень сильно меня любит. А я люблю его. Я очень сильно люблю его. Ты мне не веришь? Почему ты мне не веришь? Иначе зачем бы я привела тебя сюда, если не ради папочки? Ну что, теперь-то ты видишь? Вдруг Люила бросилась на Вайтеша. Она чуть не коснулась его лица своей улыбкой. Он зажмурился и вздрогнул всем телом. Очнулся он у себя дома, в своей спальне. Цепенящий кошмар понемногу оставлял его. Вайтеш по-прежнему лежал в постели, лежал и не мог пошевелиться. Он силился не заснуть вновь, отогнать пугающий силуэт. Люила улыбалась ему страшной улыбкой из каждого угла зашторенной спальни всякий раз, когда он закрывал глаза. Связанный ужасом Вайтеш попытался слезть с кровати. Каждое прикосновение голых ступней к прохладному полу заставляло опять переноситься туда, к Люиле, ощущать на коже прикосновение её отвратительной улыбки. Он скатился вниз по лестнице и вывалился из прихожей. Каждый шорох, любое слабое постукивание или дуновение ночного ветерка навеивало безумие. Вайтеш старался храбриться, но приплясывающая тень Люилы преследовала его, куда бы он ни бежал, и как бы ни хрипел: "Прочь! Прочь от меня!" Повсюду стали загораться кровавые колечки выродочьих глаз. Вайтеш схватился за голову и закричал что есть мочи. Он впивался пальцами себе в глаза, только бы не видеть, только бы не видеть этого багрового света. – Ясность! Грядёт Ясность! – прорезал ночную тишину старушечий голосок Сары. Вайтеш забился в какую-то щель между домами в попытке спастись от дребезжащих криков, они охватили весь его разум. – Ясность! Грядёт Ясность!.. Как и всегда, Вайтеш хотел лишь одного, чтобы его оставили в покое, он бормотал и скулил: "Уходите, уходите". Но десятки кровавых колечек, не переставая, пялились на него, будто только он и был им интересен. Никогда прежде ему не приходилось испытывать такой страх и одиночество. "Уходите, оставьте меня". Гадкая песенка Люилы всё ещё пронизывала рассудок: "Лю и Ла, я вас ждала". "Убирайтесь, вы! Все вы! Я всего лишь бедный Вайтеш. Зачем вам бедный Вайтеш?.. Оставьте Вайтеша в покое…" – повторял он тихо-тихо, закрыв глаза и покачиваясь вперёд-назад. "Мне всё это привиделось. Нет никакой Люилы и никаких кровавых колечек. Я дома, я у себя в спальне, я в кровати, я под одеялом, я никому не нужен. Это же ясно, как день, это же…" – Ясность! Грядёт Ясность! – раздалось откуда-то. Вайтеша окутывал жар, глаза залило красным, он больше не мог думать, не мог произнести ни одной мольбы. Всё, что ему оставалось – покачиваться вперёд-назад, вперёд-назад. Но неожиданно багровые точки начали гаснуть. Их становилось всё меньше и меньше, вопли Сары тоже затихли. Спустя некоторое время Вайтеш осмелился приоткрыть глаза и боязливо оглядеться. Вокруг никого не обнаружилось. Неподалёку от него маячило какое-то светлое пятно. Он присмотрелся: это был склонившийся над землёй человек в белых одеждах. В груди Вайтеша бурлил страх, почему-то очень далёкий, словно ему поддался предел собственной опаски, и он больше не подвластен неутолимой тревоге. Он не смог толком различить ничего существенного, и когда любопытство взяло верх над ним, и он позволил себе высунуться-таки, чтобы рассмотреть всё получше, человек в белом уже исчез. Вайтеш судорожно завертелся на месте в поисках незнакомца, и в этот момент кто-то ударил его по голове. Силы покинули Вайтеша, и он потерял сознание. Глава 4 Королевский заместитель Этим, как и любым другим ранним утром в роскошных покоях было промозгло и сыро. Ойтеш ёжился у себя в постели, думая о том, как изумительно было бы и дальше в ней оставаться. И пусть это бесноватое дурачьё само правит, коли угодно, только бы от него отделались. Всё утро его мучила жажда, но встать с кровати для него оказалось не так-то просто. Усеянное бархатными подушками, кружевными одеялами и покрывальцами ложе не хотело отпускать единственную персону, которой позволительно в них нежиться. Ойтеш расстегнул ночную рубашку, расшитую белыми шёлковыми полосками, возможно, слишком уж вычурную. В ней он выглядел довольно нелепо, что, между тем, нисколько не тревожило его. Ойтеш с удовольствием почёсывал затёкший за ночь упитанный живот и не беспокоился ни о чём, разве что о несвоевременном пробуждении. Ему хотелось запереться в своей любимой спальне навечно и не впускать внутрь даже слабые рассветные лучи, но и у него имелись свои обязанности, хоть и весьма мелочные, как он сам о них думал. Нацепив первое, что попалось на глаза, а именно пёстрый шерстяной халат, Ойтеш даже не посмотрелся в зеркало. Его раскрасневшееся лицо вызывало у него не самые приятные чувства. Зеркало было слегка отвёрнуто от кровати, и только оттуда Ойтеш и смотрел в него. Так ему думалось, что плохо освещённое помещение успокаивающе пустует. Зеркало будто оберегало Ойтеша от собственного ненавистного ему отражения. Капризные волосы никак не желали укладываться, как бы Ойтеш ни причёсывал их. Вконец отчаявшись, он попробовал пристыдить их. – Послушайте, множественные господа, – укоризненно проговорил он. – Причешетесь вы или нет? Кто же разговаривает с волосами? Не будь хотя бы безумцем… Ойтеш раздосадовано скривился. По обыкновению, скомканным прядям будто нарочно вздумалось показать все изъяны его пухловатой рожицы. Он и без того был весьма плюгавеньким и низкорослым мужчиной, что не добавляло ему обаяния, а тут ещё эти проклятые волосы. Ему хотелось выглядеть хотя бы прилично, не говоря уже о том, чтобы выглядеть привлекательно. Покончив с тщетными попытками привести себя в порядок, Ойтеш отпер дверь спальни. Возле неё стояли двое высоких стражников, и он ощутил их презрительные взгляды, когда шёл по коридору к лестнице – они сопровождали его, оставаясь на почтительном расстоянии. На первом этаже Королевского особняка располагался роскошнейший холл, и сегодня там было как никогда много народа. Они толпились, толкались и наперебой выкрикивали что-то, чего Ойтеш не слышал, но догадывался, что причиной их недовольства является именно его персона. Представ перед толпой, он громко попросил тишины. Все нехотя умолкли. Настал ещё один день "королевских выслушиваний", как их про себя называл Ойтеш. Жители требовали, просили, молили и сетовали, а он слушал. Он неуклюже мялся перед ними, стараясь втолковать, что не в его возможности сделать их счастливыми. Так происходило каждую неделю уже в течение нескольких месяцев с того дня, как король Ойай исчез неизвестно куда. Никто так и не захотел занять его место. Народ будто устраивала подобная неразбериха и сумятица, хотя они всё равно считали обязательным высказывать Ойтешу, что их заела нужда, да и знатные господа и вельможи не любили попросту наслаждаться своим положением дольше отведённого времени, которое они сами почему-то и назначали. "Повсюду разруха, ваша ясность", – кричали одни. "Где нам взять еду, если ваши богатеи всё поели, ваша ясность?" – вторили им другие. А его ясность господин Ойтеш не хотел всё это слушать, он хотел только одного – запереться у себя в спальне, залезть под одеяла и не вылезать оттуда, пока все их растреклятые просьбы не затихнут. Пропавший король приходился ему ни много ни мало родным дядей, потому его исчезновение подкосило Ойтеша, несомненно, больше всех остальных. Вдобавок королевскому племяннику сделалось необходимым замещать правителя, вернётся ли который, никого не волновало. Никого, кроме Ойтеша. Все обращались к нему: "Ваша ясность, ваша ясность", хотя что означало это обращение, ни Ойтешу и никому другому не было ясно. Его ясность пытался делать хоть что-то для поддержания порядка в Таргерте, но у него это плохо получалось, тем более что он не выходил за пределы поместья, в котором жила королевская чета. "Дядюшка бы такого не допустил, – рассуждал про себя Ойтеш, окидывая взглядом переполненный взволнованный холл. – При нём эти бестолочи не осмелились бы вломиться в Королевский особняк в такую рань. А стража? Куда они смотрят, эти проклятые стражники? Им будто всё равно. Вдруг этим простолюдинам вздумается разорвать меня на кусочки, так и не защитит никто бедного Ойтеша. Сдаётся мне, стража ещё и порадуется необдуманному поступку этих дурней. Или обдуманному?.." – А вот и почтенный и достопочтенный его ясность собственной персоной, – перед Ойтешем из ниоткуда появился Тьюкс, почти что беспрестанно смеющийся молодой мужчина, и по своему обыкновению захохотал. – Господин Ойтеш, – напомнил его ясность, слегка обидевшись. – Да, да, ваша ясность. Ну и дурноваты же вы сегодня. Неужели поднялись с утра пораньше, дабы королевством воротить? А оно-то не спит, не храпит, а вы спите так долго, так долго. Самое роскошное облачение наиболее вульгарной из придворных дам не было и вполовину столь же заметным, как яркий халат Ойтеша. – А вы вырядились так, будто хотите есть с королём из одной миски, ваша ясность! – не унимался Тьюкс. – Ваша ясность, да вы же совсем не слушаете нас! – донеслось из толпы. – Да его ясности плевать на нас, мы слишком скучны для него! – Ваша ясность, а наряд ваш, хочу заметить, весьма непрост. Ну и королевский же у вас видок! Вам бы только корону, ваша ясность, – Тьюкс изнемогал от смеха. – Подать корону королю Ойтешу! – Ах, он корону захотел? – выкрикнула какая-то женщина с корзиной, она стояла достаточно близко, чтобы Ойтеш её услышал. – А еды нам кто-нибудь пожалует? Моя корзина пуста, наполните её вашим враньём, ваша ясность! – Гнать его отсюда и дело с концом! – рявкнул кто-то. – До наших бед и горестей ему дела нет, он вон как отъелся, пока мы голодаем! – Мы не хотим жить рядом с этими выродками! После этих слов все притихли, только Тьюкс не перестал ухмыляться. Ойтеш, наконец, очнулся. Все уставились на него, нетерпеливо затаив дыхание, ожидая, что же он скажет на это. А Это было совсем другое дело. – О чём это вы толкуете? – спросил Ойтеш. Из толпы вышел пожилой мужчина безобидного вида и приблизился к Ойтешу. Стражники не сочли нужным преградить ему путь. – Ваша ясность, – сказал он, и Ойтеш впервые услышал учтивость в этих словах. – Вы, верно, не знаете… – Разумеется, не знает! – перебила женщина с корзиной. – Откуда ему знать? Пожилой мужчина медленно повернулся и так впился в неё глазами, что она стыдливо сморщилась. – Ваша ясность, я говорю о выродках, – продолжил он. – Об этих омерзительных тварях, что поселились среди нас. – Да, я что-то такое слышал, – замялся Ойтеш. – Но чем же они вам так неугодны? – Ваша ясность, это проклятые создания. Им не место здесь, эту скверну нужно искоренить. Не удивлюсь, если именно она и является первопричиной всех бед, что заставляют нас молиться Неизвестным богам со всем усердием, на которое мы способны. – Поэтому у нас и нет короля! – крикнул кто-то. – Ведь кто захочет встать во главе выродочьего королевства? Раздались одобрительные возгласы. Вечно весёлая физиономия Тьюкса искривилась. – Позвольте, но я даже не король, – нервно улыбнулся Ойтеш. – Я не вправе распоряжаться судьбой других. – Ваша ясность, я и не прошу вас распоряжаться. – О чём же вы тогда просите? – Я прошу лишь об услуге королевству и его подданным, которые будут превозносить вас, если ваша ясность откликнется на их страдания. – Как твоё имя? – Гегес, ваша ясность. День близился к концу. Уставший от собственного возмущения народ понемногу разошёлся по домам, но у Ойтеша ещё было над чем подумать. В королевских апартаментах было тепло и душно, наверное, даже слишком, потому Ойтеш думал не о предстоящем утомительном разговоре, а о том, как бы поскорее взобраться на прохладную постель. Он устроился в дядином кресле поудобнее и незаинтересованно слушал то, о чём Гегес выразил намерение рассказать исключительно наедине, настояв на личной аудиенции. Впрочем, Ойтеш был не из тех, с кем непозволительно на чём-либо настаивать. – Ваша ясность, – тревожно сказал Гегес. – Как я уже говорил, выродки заполонили Таргерт. Недавно мне довелось отлучиться к дальним родственникам, и в пути я замечал эту нечисть на каждом тракте, в каждой небольшой деревушке. Они вторгаются туда, где люди не способны отказать в пристанище в силу того, что сами находятся в том же положении, а может, и ввиду опасений. Ясно только одно – выродки скоро вытеснят нас из наших же домов. Я слышу ропот среди горожан, ваша ясность. Если бы и вы захаживали в местные трактиры, на постоялые дворы или просто настороженно слушали бы, что говорит тот или иной житель, вы бы сами удостоверились в моих словах. – Послушай, Гегес, – Ойтеш безучастно вздохнул. – Не надеешься же ты, что это я разгоню этих выродков? Я всего лишь временный заместитель моего дядюшки, короля Ойая. Это он был вашим правителем, мне же это всё несвойственно. Мне остаётся лишь уповать на то, что он в скором времени возвратится. Я ничего не смыслю в правлении и к тому же ничего не смыслю в выродках. – К этому я и веду, ваша ясность. В вашей власти как королевского заместителя, его ясности почтенного и достопочтенного господина Ойтеша, пустить часть средств, что вы тратите на бесплодное задабривание вечно разгневанного народа, на то, чтобы избавиться от отвратных существ. Вы раздаёте крупицы, когда одним указом могли бы возвыситься в глазах ваших подданных. Ваших подданных, ваша ясность, ведь в отсутствие короля именно вы являетесь наиболее уважаемым человеком в королевстве. Ойтеш, несомненно, понимал, что это вовсе не так, и что эти слова привели бы в радостное исступление Тьюкса, но всё равно важно хмыкнул. Ему понравилось, что хоть кто-то в этом неблагодарном Таргерте способен выказывать его персоне должный трепет. – Хорошо, и как же ты намереваешься избавиться от выродков? – с любопытством спросил он. – Не я буду избавляться, ваша ясность, – Гегес загадочно улыбнулся. – Кто же тогда? У стражи есть обязанности и поважнее, Ксо нуждается в защите. – Нет-нет, ваша ясность. Это вовсе не обязательно. Я слышал как-то об одних людях… – Каких людях? – нетерпеливо перебил Ойтеш. Немудрено, что его давно угасший во всех отношениях разум взбудоражился. – Людях в молочно-белых одеждах, ваша ясность, – закончил Гегес, вежливо не обратив внимания на излишнюю поспешность королевского заместителя. – Белых? – Да, ваша ясность, молочно-белых. – Не забыл ли ты, что указом моего скоропостижно пропавшего дядюшки, твоего короля Ойая, белый цвет был запрещён в нашем королевстве? Уж не знаю, что послужило тому причиной, но уверяю тебя, мой дядя никогда не действовал необдуманно. – О нет, ваша ясность, я ни в коем случае не подвергаю сомнениям указания вашего многоуважаемого дяди, короля Ойая. Но наше неспокойное время требует повышенной, скажем, заботы. – Люди в белом, – повторил Ойтеш недовольно. – Раз ты слышал о них, значит, они существовали уже, когда мой, как ты верно подметил, многоуважаемый дядюшка Ойай издал указ о запрете белого цвета. А людей, что ослушиваются королевских указов, можно назвать только разбойниками или, и того хуже, грабителями и головорезами. Не хочешь же ты, чтобы я, как ты верно подметил, его ясность, обращался за помощью к таким людям? Они заслуживают наказания, и уж никак не королевской милости. – Ваша ясность, я ручаюсь, что эти люди не хотят зла королевству, а тем более его жителям. Думаю, у них были особенные причины для того, чтобы ослушаться указа вашего дядюшки. Вы как человек многогранного ума, это сразу видно, наверняка и сами это понимаете. Эти люди, как мне помнится, называют себя вайчерами. – Ну, если это пойдёт на благо народа… – задумался Ойтеш. – Несомненно, ваша ясность. – И если они не потребуют непозволительно огромную плату за свои труды… – Не потребуют, ваша ясность. – Что ж, хорошо, – Ойтеш хлопнул в ладоши. Он уже чрезвычайно устал от этого разговора и хотел побыстрее закончить его. – Превосходно, ваша ясность. Ваши слова достойны королевского заместителя. В следующий момент за дверью раздался какой-то шорох. Гегес вскочил с места, будто только и ждал этого, и распахнул дверь, но там никого не оказалось. Лишь глупая песенка Тьюкса разносилась по коридору. Тот частенько не спал ночью, играясь сам с собой, как бродячий котёнок, и к этому все давно привыкли. Гегес надменно фыркнул и затворил дверь, а Тьюкс начал насвистывать что-то, но этого он уже не слышал. Глава 5 Специалисты по выродкам "Скоро в Таргерте начнёт твориться что-то очень нехорошее, и я не хочу при этом присутствовать, – думал Тьюкс, приплясывая вниз по лестнице. – Мне неизвестно, кто такие эти вайчеры, но думается, и хорошо, что неизвестно". В сумрачном и неуютном кухонном погребе не наблюдалось никого, кроме подтекающих больших бочонков, стоящих на толстых брёвнах, и многочисленных шкафов и полочек. "Две слева, теперь туда, вглубь". Тьюкс протиснулся между круглыми стенками бочек и увидел свою старую потрёпанную лежанку. Рядом валялись все дорогие ему ценности. Под небольшой плохо набитой подушкой скрывалась деревянная флейта. Тьюкс поднял её и издал пару мелодичных звуков. По погребу раскатилась тоскливая музыка, и всё же сегодня он не хотел нарушать тишину, потому спрятал флейту в небольшой мешок. Туда же Тьюкс положил и несколько медных монеток, совсем запылившихся, никогда раньше ему не доводилось платить деньгами. Еду подавали два раза в день, а бочки делились с ним разнообразными винами, навевающими приятные сновидения. Прихватив подушку, он выскользнул из погреба. Тьюкс миновал пьяную стражу, которая веселилась уже несколько дней подряд, и шмыгнул в незаметную дверку, которую почти полностью загораживала массивная лебёдка. Долгие месяцы она покоилась так и не тронутой. С исчезновением короля ворота, ведущие в поместье "Ксо", перестали отворяться, а взволнованный люд проникал внутрь через запасные ходы, из-за чего ещё больше распалялся. Об этой двери помнил, наверное, один Тьюкс. Он попал в кухонный особняк в юбке кухарки-матери, ещё когда был несмышлёным ребёнком, умеющим лишь смеяться над всем, что видит. И за время, проведённое в поместье, этого умения не утратил, даже более того, это стало единственным развлечением, стоящим его внимания. – Тю! Да дитятко моё из ума выжило! – как-то раз всплеснула руками кухарка. С тех пор она и звала сына Тьюксом. Разряженные придворные дамы, знатные господа, высокомерные богатеи-болтуны казались ему столь вопиюще нелепыми, что он не нашёл для себя лучшего, чем осыпать их колкостями. Все, правда, думали или, по крайней мере, хотели думать, что Тьюкс безумен и ему не место в поместье. Но гнать его никто не осмеливался, ведь поколотить безумца за его насмешки – и есть очевиднейшее подтверждение правдивости его слов. После смерти матери Тьюксу позволили остаться в кухонном особняке, постель его перенесли в винный погреб за бочки, ибо во сне он частенько заливался сумасбродным смехом. Высокая каменная лестница уводила его от ворот поместья куда-то вниз, в темноту. По ней могли бы идти восьмеро в ряд, но этой ночью только Тьюкс ступал по её ступеням. В густой озёрной дымке проглядывались полуразвалившиеся крыши невысоких домиков, он не смотрел на них. "Этот глупец и вправду повинуется своим подданным, – думалось ему. – Нельзя здесь оставаться". У подножия лестницы начиналось озеро Ксо. Поместье отгородилось им от горожан, а сзади укрывалось за высокой каменной стеной, сложенной из крупных обтёсанных булыжников, в основном красновато-коричневых и тёмно-зелёных. Переплывать озеро разрешалось только на специальных гостевых лодках, хотя значимость большинства законов исчезла вместе с королём Ойаем, потому взволнованный люд использовал собственные лодки для того, чтобы из недели в неделю посещать особняк его ясности. Тьюкс не намеревался возвращаться сюда, потому взял одну из лодок пирующей стражи, привязанную к забытому причалу. Он изредка поглядывал на покосившиеся лачужки, виднеющиеся впереди, но большую часть времени всматривался в темнеющую недружелюбную гладь воды, в которой плавали обрывки старой одежды. Когда-то Тьюкс видел это озеро из окон кухонного особняка, так давно, что он уже и забыл, как оно выглядит. А приятный ненавязчивый аромат рыбы и плесени, доносившийся некогда до него, вблизи оказался до того отвратительным, что ему еле-еле удавалось сдерживать приступы рвоты. Городской берег, который тоже язык бы не повернулся назвать гостеприимным, зарос высокой, кое-где примятой травой. Тьюкс не позаботился о том, чтобы вытащить лодку из воды. Всё равно стража рано или поздно её заметит. Он волнительно поковылял по дороге вглубь города мимо хибар сыростных. Тьюкс не знал уединения и искренне удивлялся тому, что другие люди ищут его. В погреб кухонного особняка заглядывали все кто ни попадя, тыча пальцами в спящего безумца, нарушая его и без того неспокойный сон. Но вскоре переживания горожан перестали казаться ему надуманными. Ночи, проведённые в погребе, отточили его некогда слабое зрение. Теперь он отчётливо видел даже в полумраке. Не сказать, чтобы он этому порадовался. Неожиданно Тьюкс споткнулся обо что-то и покатился на землю. "Что такое валяется прямо посреди дороги?" – он недовольно поднялся на ноги и обернулся. Вокруг лежали, прислонившись к стенам домов, какие-то люди, чьи глаза светились кроваво-красным светом. Некоторые из них были давно мертвы, никто и не думал уносить их тела. Тьюкс на мгновение вспомнил тряпьё, плавающее в воде. "Неужели они сбрасывают умерших в озеро?" – мысленно ужаснулся он. Одетые в подранные рубища дети с такими же тусклыми глазками прятались в объятиях матерей. Тьюкс не произнёс ни слова. Его сопровождали взгляды любопытных глазниц, вселяющие дурные чувства. Тьюкс переночевал под изгородью какой-то ночлежки, промок и продрог, а утро выдалось на редкость неприветливым, и на миг он пожалел о том, что оставил уютный кухонный погреб. Вряд ли ему удастся снова туда вернуться. При свете дня улицы Ксо выглядели ещё ужаснее. Люди нервно косились на выродков, и все хранили страшное молчание. Горожане переступали через умерших, испуганные дети плакали, не переставая. Тьюкс допустил мысль о том, что, может, и не врал Гегес по поводу нынешнего положения вещей. Вчерашний подслушанный разговор, а он именно что подслушал, до сих пор оставался для него всего лишь глупой выдумкой. Теперь же рассказ Гегеса не выглядел таким уж сомнительным. Когда ещё его ясность предпримет какие-никакие меры. "Неужто выродки пришли в королевство так давно? Неужели народ действительно уживался с этими созданиями десятки лет? Как можно растить детей в таком месте, среди мертвецов, лежащих прямо у всех на виду?" На подбородок Тьюкса села противная белая муха. От неё исходила невыносимая вонь. В Таргерте таких мух называли сыростными. Он не мог взять в толк, как существо столь незначительных размеров способно источать столь сильный и отвратный запах. Тот был слишком едким, чтобы различить его среди других, но на помойный не походил. Тьюкс хлопнул себя по подбородку. Из раздавленной мухи брызнула густая беловатая жидкость. Проходившая рядом женщина зажала нос и всхлипнула. Тьюкс принялся вытирать руку, бранясь, и тут же в удивлении остановился, заметив, как по дороге тянется величественная процессия. Шестеро придворных стражников кряхтела под тяжестью покрытых ковром деревянных носилок. На них стоял высокий глашатай в благородных коричневато-зелёных одеждах. Он держал в руке свёрнутый в трубку лист пожелтелой бумаги. Когда за носилками увязалось достаточное количество жителей, глашатай громко возгласил: – Жители Таргерта! Жители Ксо! Слушайте! Слушайте и внемлите зову и закону! Его ясность почтенный и достопочтенный господин Ойтеш, королевский заместитель, сказал мне, а я говорю это вам. Таргерт подвергся заселению гнусными выродками, которых все мы, жители Таргерта, ненавидим. По воле его ясности господина Ойтеша в ближайшее время эта нечисть будет изгнана из нашего чистого города, а в дальнейшем и из всего королевства. За эту достойную работу любезно взялись специалисты. Они именуют себя вайчерами и вскоре прибудут. В их власти прибегнуть к любым средствам для воплощения долгожданной миссии. Те, кто желает присоединиться к вайчерам и содействовать им по необходимости, будут вознаграждены достойной платой в размере двадцати медных монет каждую неделю каждого месяца их славной работы, если потребуется. – Да здравствует его ясность! Долой выродков! Смерть выродкам! – восторженно кричали люди, а глашатай продолжал. – К тому же в закон короля Ойая о запрете белого цвета его ясностью господином Ойтешем была внесена оговорка. Теперь и отныне белый цвет позволительно носить в том случае, если вы являетесь вайчером или оказываете содействие им. Белый цвет будет позволителен в качестве отличительного знака в облачениях специалистов по выродкам. Стать таковым может любой желающий, будь то женщина или мужчина любого возраста. "Какой идиот поведётся на двадцать монет такой ценой, пусть и каждую неделю?" – усмехнулся Тьюкс про себя. К его удивлению, почти сразу после оглашения условий сделки на дороге образовалась длинная очередь людей. В неё пролезали даже дети, некоторые из них не достигли и десятилетнего возраста. Горожан действительно прельстила должность с незамысловатым названием. Когда все, кто хотел, написали свои имена в предоставленном "списке специалистов по выродкам", глашатай скрутил бумагу в трубку и жестом приказал развернуть носилки, после чего стража унесла его прочь. Тьюкс долго ещё смотрел на этот список, пока и его острое зрение не потеряло из виду пожелтевший клочок бумаги. Толпа начала расходиться, потому и он, разузнав, где тут можно найти постель и очаг, двинулся в сторону постоялого двора "Стухшая пища". Он поинтересовался у трактирщика, нет ли какой работы. Немолодой хозяин с недовольным взглядом, носивший жирный фартук, показал на вилы, стоящие в углу. На заднем дворе трактира была такая разруха, что Тьюкс усомнился в том, что ему по силам эта работёнка. Но сухая трава, ветки и оторванные полусгнившие доски убирались сами собой, и к концу дня он заработал достаточно денег, чтобы вкупе с его сбережениями у него хватило на ночь в погребе – на этот раз без винных бочонков – и неплотный ужин. Еду Тьюксу подавала дочь трактирщика Морни, слегка грубоватая, сказывалось воспитание отца, растившего её в одиночку. У неё Тьюкс повыспросил, почему постоялый двор называется "Стухшая пища", и она рассказала, что её папаша, недолюбливающий заезжих незнакомцев, таким образом отпугивает нежелательных клиентов. Тогда как захожие посетители "Стухшей пищи", конечно же, знали о тамошнем уюте. А там было и впрямь уютно. Даже трактирный погреб можно было счесть за обычную ухоженную кладовую. Хозяина с надменным и строгим лицом звали Хью. В сущности, он относился ко всем своим постояльцам с добротой, вне зависимости от потраченных ими денег. Жил он безбедно, но никогда не хвалился своим состоянием, тем более не давал Морни хвалиться им. В Ксо было ещё одно озеро – Глубокое, рядом с ним и обосновалась большая часть горожан. Там же и была построена "Стухшая пища", предназначавшаяся исключительно для простого народа, богатеев там не жаловали. Озёрная вода вплотную подходила к гладким и скользким городским стенам, по которым нельзя было взобраться с внутренней стороны, потому покинуть город представлялось возможным лишь на лодках. А с внешней стороны Глубокого озера никто не жил, кроме, пожалуй, выродков. Там их было значительно больше. С их появлением многие местные жители перестали даже ненадолго отлучаться из города, в силу того что попросту боялись приближаться к пугающим созданиям, поджидающим на другом конце берега у южных ворот. Вынужденные пребывать в своём промозглом закутке, горожане ловили рыбу, пили озёрную воду, что, кстати говоря, и могло являться причиной их бесчисленных болезней. Но многие привыкли к этому, и всё, что им требовалось для процветания – изредка выказывать недовольство тем, из поместья, что не бедствовали, ведь там имелись вторые северные ворота, доступные лишь знатным придворным. Через них и проезжали крытые повозки, доверху заполненные разной снедью, одеждой и другими необходимыми вещами, толика которых иногда доходила и до простонародья, когда то делалось чересчур назойливым. Но в "Стухшей пище" собирались самые что ни на есть благодушные и неприхотливые посетители. Они довольствовались тем, что подносил им трактирщик, их радовала и рыба, которую им случалось вылавливать. На постоялом дворе не бывало выродков, и то ладно. Да и Тьюкса устраивала несложная работёнка, за которую Хью платил неплохие деньги. Неделю Тьюкс прожил в "Стухшей пище". Можно подумать, что он и позабыл о "списке специалистов по выродкам", о котором поначалу так часто размышлял. Когда день близился к завершению, Тьюкс – за ним такое водилось – принимался слоняться по округе, разглядывая рыбацкие домики и их хозяев. Вот и сегодняшним вечером он неторопливо прохаживался вдоль Глубокого озера, как внезапно суетливую болтовню снующих горожанок прорезали громогласные слова королевского глашатая. – Жители Таргерта! – донеслось до Тьюкса. – Жители Ксо! Слушайте! Слушайте и внемлите зову и закону! Глава 6 Вкуснятинка для любимых деток Когда Вайтеш очнулся, он ничего не увидел, зато почувствовал, как его глаза надоедливо царапает и щекочет грубо затянутый лоскут ткани. Он потянулся было к лицу, дабы вернуть себе зрение, и тут же осознал, что и сам крепко связан толстой верёвкой. Давно затёкшие плечи попросту перестали ощущать её прикосновения. Вайтеш дёрнулся, конечности и не думали повиноваться. Тогда он попытался прислушаться. Ничего другого ему не оставалось, он до смерти боялся заговорить в полнейшей тишине. Всё вокруг хранило печальное безмолвие, наконец, вернувшееся обоняние сообщило отнюдь не меньше, чем, как рассчитывалось, поведали бы слух или зрение. В воздухе таился еле различимый, почти что неосязаемый дурманящий аромат. Вайтеш принюхался, и чем дольше ноздри втягивали воздух, тем отчётливее делался запах – смесь из цветковой пыльцы и срубленного ещё не увядшего дерева. В то же время Вайтеш отчего-то вспомнил старого Сайласа. Он отчётливо ощущал этот аромат каждый раз, когда, проходя дом старика, перекидывался с ним новостями. "Может, это его жена так пахла?" – предположил Вайтеш про себя. Он не хотел произносить вслух ни одной догадки, все они могли быть чистейшей выдумкой разыгравшегося испуганного воображения. В ином случае он тем более не хотел и думать о них. – Послушайте, я простой сапожник, – пролепетал Вайтеш, окончательно перепугавшись, не нашедшись, что ещё можно сказать. – Прошу вас, развяжите, я не закричу, я же до этого не закричал, так и сейчас не закричу. Плеча коснулась чья-то нежная рука, и он перестал тараторить. На мгновение игривый свет ослепил его. Щурясь и часто моргая, Вайтеш различил перед собой фигуру в молочно-белом одеянии. Поражённо уставившись на неё, он обнаружил, что это девушка, весьма красивая и ухоженная. Забранные в хвост коричневые волосы скрывались под одеждой. В руке она сжимала белую, как и её наряд, спиралевидную булаву, внутри заострённого навершия полыхало и извивалось пламя. – Кто ты такой? – нелюбезно спросила незнакомка, будто бы этот вопрос сам собой подразумевался, а неучтивый Вайтеш забыл, что, будучи связанным в какой-то пещере – а это была пещера – сперва нужно представиться, а уж потом всё остальное. – Вайтеш, – по правде говоря, всё в незнакомке заинтересовало его. – Как твоё имя? Она хмыкнула в ответ, к слову сказать, не очень-то любезно. Будь Вайтеш не так напуган, он бы возмутился. – Это совсем не важно… – незнакомка нахмурилась, как если бы её имечко вовсе ей не нравилось. – Ойайя. – Зачем я связан? – Глупый вопрос. Чтобы ты не сбежал, разумеется. Вайтеш обречённо вздохнул. – Допустим, если бы я и захотел сбежать, то откуда? Где мы? – В пещере, – Ойайя хмыкнула теперь уже возмущённо. – Конечно, конечно, в пещере, но где? Я имею в виду, Дуодроуд где-то поблизости?.. – Может быть, – Ойайя, казалось, оскорбляется всё сильнее с каждым вопросом Вайтеша. – А что я тут делаю? – Тебе какая разница? И послушай, может, хватит уже дурацких вопросов? Это не я тебя связала. Вайтеш задумался. – А кто тогда меня связал?.. – Та девица и связала, – Ойайя безразлично кивнула в сторону. Вайтеш вытянул шею, вглядываясь в темноту, и вдруг весь он задрожал и вжался в стену. – Она… – его лицо подёргивалось от ужаса. – Что? – Ойайя выглядела совершенно спокойной. Вайтеш же не мог произнести ничего связного, глядя на отвратительную улыбку Люилы. – Она мертва?.. – Конечно мертва. Почерневшие губы Люилы оставались неподвижными, по-прежнему сохраняя её улыбку и после смерти, и будто до сих пор повторяли: "Лю и Ла, я вас ждала. Где сестра, там есть пора". Вайтеш мысленно вслушивался в беззвучную мелодию и пытался сообразить, было ли в песне имя одной Люилы, и кого она там ждала. "Она что-то сказала про "любимого папочку", – думал он. – А кто сказал, что у "любимого папочки" нет других деток?.." Раздумья прервались. До них вдруг донёсся не то шёпот, не то утробное урчание. Ойайя встрепенулась и взялась за рукоять булавы. Тихое дыхание доносилось с трёх сторон. Пещера наполнилась таким зловонием, что делалось не по себе. В следующий момент из мрака кинулась хрипящая тень. Вайтеш зажмурился от страха. Открыв глаза, он увидел ещё одну мертвенно-скалящуюся улыбку, таившую за одутловатыми губами гниющие зубы, покрытые чёрными пятнышками. Но эта улыбка принадлежала брату Люилы, Ла. Вайтеш не мог помочь Ойайе и был благодарен путам за то, что они лишили его этого выбора. Та быстро сновала из стороны в сторону, виднелся лишь слабый огонёк в её булаве. Но иногда он тускло освещал искажённые безобразные физиономии "любимого папочки" Люилы и её сестры. Вайтеш услышал гадкий треск и, разбившись об уродливую улыбку, огонёк потух, обдав искрами всё вокруг. После чего последовал столь же отвратительный стон, когда Ойайя насадила на острую рукоятку Лю, будто назойливую мошку на иголку. Через какое-то время чаша внутри булавы вновь осветила Вайтеша неярким светом. Ойайя приблизилась к пленнику и недовольно спросила: – Почему ты меня не предупредил?.. – Я и сам не сразу догадался, – всё ещё испуганно проговорил Вайтеш. Ойайя пренебрежительным жестом остановила его, а потом примостилась на том же месте, на котором он впервые увидел её, когда пришёл в чувство, будто ничего и не произошло. – Может, всё-таки развяжешь меня? – А ты этого хочешь? – Думаю, да. Хочу. Ойайя легко вскочила и, поддев рукоятью булавы туго затянутую верёвку, распорола её, словно шёлковое шитьё. Руки Вайтеша до сих пор не слушались, потому он продолжил: – Что ты тут делаешь? Как ты нашла меня в таком месте? – Не сказать, чтобы я искала. Ты прогуливался с этой девкой, – Ойайя кивнула на Люилу. – А я просто шла кое-куда. И вдруг эта дура набросилась на тебя, ты ещё так смешно закричал, – она захихикала. – А потом ты потерял сознание, и она потащила тебя куда-то, а я за ней. Ну, вот так и попала сюда. Вайтеш до сих пор не мог поверить в то, что Люила была вовсе не дурным сновидением. "Получается, мне не приснилось то, что, как я думал, мне приснилось, а приснилось как раз то, что, как я предполагал, не привиделось". Он запутался в собственных мыслях и предпочёл пока что не думать о страшной ночке. – Ты сказала, что шла куда-то. Куда? – А тебе-то что? – Ойайя немного удивилась. – Ну, ты же спасла меня от этих… – Вайтеш боязливо покосился на Люилу и её мёртвых родственничков. – Видать, и я как-нибудь смогу помочь тебе. Если тебе, конечно, требуется помощь, – он перевёл взгляд на окровавленную булаву. – Я в этом сомневаюсь, – на время Ойайя замолкла, но потом всё же добавила: – Вообще-то я ищу моего отца. Вайтеша передёрнуло, и он горестно усмехнулся: "Опять какая-то девица ищет своего "папочку". Счастье, что не "любимого", хотя все дочери любят своих отцов… Кто знает, что у неё на уме, кто знает…" – А где твой отец? – Знала бы я, не сказала бы, что ищу его, – Ойайя раздражённо насупилась. – В любом случае, я не буду говорить о нём в этой дыре. Тут скользко и гадко, и воняет к тому же. Вайтеш мысленно согласился с Ойайей и отрывисто кивнул в знак того, что и ему не терпится поскорее убраться отсюда. Уходя, он ненадолго задержался возле тела отца Люилы. Обезображенное улыбкой лицо в остальном не показалось бы ему хоть сколько-нибудь странным. Даже сейчас оно каким-то образом заставило его остановиться и пристально вглядеться в добрые полуприкрытые глаза. "Сколько же людей обманулись, глядя в них? – со страхом подумал Вайтеш. – Ясно одно – они все смертельно поплатились за это". Он заметил, что во внутреннем кармане разорванного жилета покоится небольшая книжонка. Любопытство заставило его брезгливо взять её и развернуть. Оттуда сразу выпал примятый застарелыми страницами цветок. Похожие цветки Вайтеш часто видел в волосах у дочери Сайласа, молоденькой Сьюси. Сморщившись от отвращения, он продолжил всматриваться в превосходно выведенные кропотливой рукой символы. В личных записях "любимого папочки" на первый взгляд не было ничего необычного. Всё же Вайтеш хотел убедиться в том, что ужаснувшая его догадка является правдивой. На первой странице было написано: "Сегодня меня покинула моя любимая жёнушка, теперь я один буду оберегать моих деток. Но она оставила для них прекрасный подарок…" Вайтеш задумался. Про то, какой именно подарок, не сказано ни слова, только какой-то рецепт то ли похлёбки, то ли ещё чего. "Вкуснятинка для любимых деток", – прочитал он. Далее указаны какие-то ингредиенты. Ему не был знаком ни один из них, но когда Вайтеш прочитал рецепт до конца, прочитал последний компонент, его пальцы задрожали и выронили записи. Оставив на каменном полу маленькую книжку, он поскорее догнал Ойайю, которая уже направилась к выходу. Из злосчастной пещеры вела старая дверка. Отворив её, они очутились в какой-то тесной кладовке. Душистые ароматы доносились из закупоренных бочек и ящиков. Вайтеш не осмелился заглянуть внутрь. В самом доме, как и в кладовой, всё выглядело довольно привычно. Хотя им и не удалось всё детально рассмотреть – кошмарная ночь совсем недавно сменилась на раннее, ещё тёмное утро. Ойайя заговорила, только когда они выбрались наружу. – Ну и местечко, – поёжилась она. – Не хотела бы я здесь жить. – Я тоже, – холодно согласился Вайтеш. После прочитанного рецепта говорить ему не хотелось. – А ты чего такой неразговорчивый? – Ойайя посмотрела на него с удивлением. – В пещере вон как болтал. – Так мы и не в пещере. Что там с твоим отцом? – Ты слышал о Них?.. – брови Ойайи многозначительно приподнялись. – О выродках. – Слышал ли я о выродках… – Вайтеш трагически ухмыльнулся. – Да их в Дуодроуде больше, чем самих жителей. Конечно, я Их видел. – Они и украли моего отца. – Ты это видела? – Да, видела. – А теперь ты хочешь спасти его? – Да. – И нет никого другого, кто мог бы спасти твоего отца? – Нет, – Ойайя отрицательно покачала головой. – У тебя есть какой-нибудь план, или как ты собираешься его вызволять? – Я намереваюсь повыспросить выродков. – Они немы. Это всем известно. Ойайя положила ладонь на острую рукоять булавы. – Кто-то из них, в конце концов, мне расскажет. Если первый и не попавшийся, то я разузнаю у второго. А если второй не скажет, я буду расспрашивать их, пока кто-нибудь не заговорит. – Постой, это же о тебе говорили в Дуодроуде. Человек в молочно-белом одеянии, что слоняется ночью по городу – это ты? Ойайя хитро улыбнулась. – Мне нужно отнести это кое-кому, – Вайтеш продемонстрировал ей засохший цветок, прихваченный им из пещеры. – Думаю, и мне небезопасно задерживаться здесь. Они попрощались, и Вайтеш побрёл по редколесью в сторону Дуодроуда. Городские стены виднелись за стволами деревьев. Он сообразил, что Сайлас с женой должны ещё спать, только после того, как постучался к ним в дверь. Через пару минут на пороге показался измождённый старик. Очевидно, Сайлас не спал этой ночью. Он вопросительно посмотрел на Вайтеша. Тот безмолвно протянул ему зачахший цветок. Сайлас долго его разглядывал, но на морщинистом лице не отразилось ожидаемой скорби или тоски, лишь гнев. Старик поднял глаза на Вайтеша и зло прошептал: – Это был ты. Ты убил мою Сьюси. – Сайлас… – только и успел произнести Вайтеш, как вдруг старик кинулся на него и вцепился руками ему в горло. – Ты убил мою Сьюси! – вопил он с ненавистью. – Убийца! Ты убил мою бедную маленькую Сьюси! На крики Сайласа выбежала его жена и несколько заспанных соседей. – Ты убил мою Сьюси! – неистово повторял он. – Умри, убийца! Вайтеш недоумевал, что происходит, он задыхался. – Сайлас, отпусти меня, – прохрипел он. Старик вздрогнул. Дыхание его стало прерывистым, он застонал и повалился на землю. К нему подбежала жена. – Он убил мою Сьюси, – тыча пальцем в откашливающегося Вайтеша, шептал Сайлас. – Он убил мою малютку и принёс цветок из её волос, чтобы позлорадствовать надо мной. Презренный убийца. Горожане, столпившиеся вокруг, один за другим пришли в себя и бросились к Вайтешу. Он отбивался, как мог, их было слишком много. Двое мужчин схватили его за руки, другие принялись колотить по чём зря. Они осыпали его безжалостными ударами. Вайтеш уже не видел ничего, кроме цветка, который Сайлас прижимал к груди, бормоча: – Он убил мою Сьюси. Убийца, убийца. Вдруг в утреннем сумраке промелькнул тусклый огонёк, и один из горожан, напавших на Вайтеша, рухнул без сознания. Затем ещё один и ещё. На них летели искры, огонёк разбивался об их обозлённые физиономии, больно кусая вспышками пламени, и тут же загорался вновь. Соседи вопили и хватались за обожжённые лица, а Ойайя сновала в полутьме так проворно, что виднелась лишь полыхающая чаша её булавы. – Человек в белом! – заорал кто-то из горожан. – Хватайте её! Хватайте убийцу, хватайте их обоих! Они принялись расталкивать друг друга в поисках нарушителей спокойствия, но те двое исчезли. Вайтеш ковылял вслед за Ойайей, часто спотыкаясь, девушка уверенно тянула его за собой, прочь из Дуодроуда. Они миновали спящий вишнёвый сад Ротерби. Разумеется, у Вайтеша не нашлось бы времени на то, чтобы попрощаться с отшельником. Вместо этого он в последний раз глубоко вдохнул сладкий и уютный аромат вишен. Они бежали так долго, что в какой-то момент Вайтеш повалился на землю и отказался идти дальше. К тому же, преследователи упустили их ещё в Дуодроуде. Ойайя позаботилась о том, чтобы их не заметили. – Как ты узнала, где я? – тяжело дыша спросил Вайтеш, когда девушка уселась рядом с ним. – Я не знала, – ответила она спокойно. – Просто мне почему-то показалось, что любая вещь из той пещеры дельного не сулит. А тот цветочек как раз оттуда, верно? Мне вздумалось посмотреть, кому ты отдашь его. И я не ошиблась в том, что из этого не выйдет ничего хорошего. Вайтеш ощупал себя и заскулил от боли. Весь он был изранен, а одежда изорвана. Под ней виднелась запёкшаяся кровь и рдеющие красные пятна. – Да ты совсем плох, – сообщила Ойайя, разглядывая Вайтеша. – Тебе бы отлежаться. Знаю я одно местечко, там нас точно не будут искать. – Что значит это твоё "нас"? – простонал Вайтеш. – Неужели ты думаешь, что эти безумцы не припомнят твою мордашку, если ты вернёшься обратно в Дуодроуд? Она была права, но Вайтешу так не хотелось оставлять свою тихую зашторенную спальню. – Поэтому теперь ты без затруднений можешь посодействовать мне в поисках моего отца, – договорила Ойайя. Вайтеш нехотя поднялся. – Что ж, значит, теперь мы одни? – Да, – Ойайя смотрела на него так, будто бы это подразумевалось с самого начала. Глава 7 Сорняки и вишни Этим вечером Тнайт ужинал в "Рыбе на мелководье". Мастер Ротерби не одобрял это место. Не оттого, что там вечно творилась неугомонная суета, а оттого что недолюбливал рыбу. При упоминании подмастерьем этих скользких мокрых существ отшельник морщился и понемногу утрачивал прежнюю заинтересованность в беседе. И Тнайт не говорил с ним о рыбе, а трактир называл просто трактиром. Уже совершенно стемнело. У Тнайта не осталось дел на сегодня, потому он неумолимо задерживался в плохо освещённом заведении. Чтобы хоть как-то разнообразить свой скудный рацион, подмастерье заказал баранину вместо рыбы и кружку вина вместо эля. Но удовлетворения в них не сыскал, и, вяло ковыряясь в остывающем мясе, прислушивался к пересудам за соседними столиками. В этот вечер все обсуждали сразу две поразительные новости, и, разумеется, и Тнайт отнёсся к ним не без любопытства. Одни говорили о том, что в Таргерт прибыли какие-то специалисты, нанятые почтенным и достопочтенным господином Ойтешем, и скоро выродкам будет несладко, а кое-кто наперебой твердил про несвоевременную кончину дочери Сайласа. Тнайт обомлел, когда услышал, что безжалостный убийца Сьюсианны, оказывается, – не кто иной как Вайтеш. Так хорошо знакомый ему сапожник Вайтеш. Вайтеш, который так нередко навещал мастера Ротерби в его вишнёвом саду и приветливо болтал с ним. "Глупость какая-то, – подумал подмастерье. – Старина Вайтеш не пошёл бы на такое". Но вперемешку с Вайтешем пьянчужки толковали и о загадочной незнакомке в белом, что спасла того от заслуженного наказания. Сразу после этого Тнайт узнал, что по приказу его ясности королевского заместителя белое отныне разрешено как отличительная особенность облачений специалистов по выродкам. Тнайт запутался. "Если белое теперь можно носить слугам его ясности, а незнакомка, носившая тот же цвет, спасла повинного в столь ужасном преступлении Вайтеша от гибели, получается, господин Ойтеш нечист на руку?" Тнайт захотел поскорее рассказать обо всём услышанном мастеру Ротерби. Скоренько дожевав содержимое миски, он осушил кружку с вином и отправился в вишнёвый сад. Время было позднее, но всё-таки этот разговор не терпел отлагательств. Ещё в пути подмастерье смирился с недовольством отшельника, которое ему, без сомнений, придётся выслушать. Так он думал, когда забежал в сад через покосившуюся калитку. В доме Ротерби не оказалось. В окнах не горел свет, хотя обычно в такой час садовод ещё бодрствовал. Тнайт явственно помнил это. Однажды он получил нагоняй за то, что наведался к отшельнику после полуночи, и даже тогда тот не спал. Подмастерье постучался в дверь, даже подёргал за круглую железную ручку, и тем не менее, ответа не допросился. – Мастер Ротерби… – окрикнул он. Всё та же тишина. Вишни и те не шуршали голыми ветками, как делали это в обычности, и ветер словно покинул сад вместе с отшельником. Тнайт не знал, где ещё можно поискать. Никогда прежде мастер Ротерби не отлучался из сада, к тому же ночью. Подмастерье совсем заволновался, когда окончательно убедился, что некогда гостеприимный домик пуст. Он уселся на пороге и стал ждать возвращения отшельника. Тот не появлялся много дольше, чем предполагалось. Тнайт прислонился спиной к двери, усевшись на пороге, и так проспал до утра. Его разбудил промозглый вой ветра. Подмастерье поёжился и обнял себя за плечи. Заспанным взглядом он ещё раз осмотрел сад. Ничего не изменилось, да и если бы Ротерби вернулся ночью, он бы разбудил его. Глупо полагать, что отшельник влез в собственный дом через окно, не желая прерывать сон Тнайта. Без сомнений, тот был бы глубоко польщен таким поступком, но догадывался, что это не вряд ли возможно. Скорее всего, мастер Ротерби разбудил бы его, неучтиво встряхнув за куртку, ведь он загородил хозяину дома проход в его жилище. На всякий случай Тнайт ещё раз постучался в дверь и, когда уже было собирался уходить, заметил на стене возле окна какую-то записку. Догадавшись, что это послание для него, он взял в руки исписанный влажный листок и прочитал: "Дорогой Тнайт, я вынужден отлучиться. Ещё точно не знаю надолго ли, но с уверенностью могу сказать, что надолго. У меня появились срочные дела, поэтому за моим садом придётся приглядывать тебе. Не забывай ухаживать за вишнями. И помни, сорняки сами себя не выдернут из земли. Не забывай выкапывать корни и не утруждайся отдыхать, когда тебе заблагорассудится. Ключ от двери лежит под самой красивой вишней в саду". "Какая же вишня тут самая красивая? – раздражённо спросил Тнайт сам себя. – Их же так много, почему нельзя было спрятать ключ в другом месте? Мало того, что этот мастер Ротерби лишил меня отдыха на неопределённое время, так ещё и загадывает какие-то глупые загадки". Подмастерье обошёл весь сад, заглянул под каждую молодую вишню. В конце концов он выбился из сил, его охватывало раздражение. – Да где эта неладная вишня?.. – воскликнул Тнайт, с возмущением оглядываясь. Его взгляд упал на старое скорченное деревце, растущее в самом дальнем закутке сада. Оно заросло сорняками так, что подмастерье даже не посмотрел на него. "Думаю, один мастер Ротерби видит прекрасное в старости", – заключил Тнайт и подошёл к дереву. У торчавших из земли высохших корней обнаружился увесистый ключ. В доме Тнайт не заметил ничего странного. Старые накидки висели на крючках в прихожей, дожидаясь хозяина. На многочисленных полочках стояли разного размера стеклянные и глиняные сосуды. Тнайт заглянул в один, внутри была красноватая смесь. Она превосходно пахла. "Вишнёвый табак", – подмастерье нередко видел, как мастер Ротерби подолгу любовался садом с белой витиеватой трубочкой в руках. Рядом в небольшом открытом шкафчике Тнайт углядел вполне привычного вида трубку. Он набил её найденным табаком и закурил, выйдя на порог, осматривая сад. На время он представил, что это он вишнёвый отшельник, живёт тут всю жизнь, заботится о травах и деревьях. Впрочем, от этого ему сделалось невыносимо тоскливо. "Как же мастер Ротерби уживается в полном одиночестве?" – докурив, Тнайт с досадой вытряхнул трубку и вернулся в дом. А недовольный отсутствием старинного друга прохладный ветер унёс прогоревшие толчёные листья вишни вслед за недавно опавшими. Перед большим камином стояло тёмно-красное кресло. Подмастерье не осмелился усесться в него, но всё равно подошёл поближе. Отшельник частенько устраивался возле огня и что-то разглядывал, правда, Тнайт никогда не задумывался, что именно. На стене слева от камина висела карта Таргерта, очень подробная, насколько подмастерье мог судить. Смотреть на неё было гораздо удобнее именно из кресла. Тнайт приблизился к ней. Вот мрачный и нерадушный Дуодроуд. Рядом с городом Ротерби себялюбиво отметил и свой вишнёвый сад. Долгий Вечерний Тракт петлял по карте мимо всех двенадцати озёр. Глубокое озеро и озеро Ксо, обнесённые стенами, находились в середине королевства. Жители Таргерта возводили дома всегда вблизи воды. Ксо был построен сразу возле двух озёр. Всего их была дюжина, а городов одиннадцать. По озеру на каждый, и два на королевский. Тнайт прожил в доме отшельника больше недели. Он трудился в саду, выпалывал сорняки, которые так и норовили вылезать именно возле тех вишен, что приносили больше всего ягод. Тнайт не мог отделаться от навязчивого желания вернуться в Дуодроуд. Однажды утром после неспокойной и холодной ночи, проведённой им возле огня закутанным в шерстяное покрывальце, пропахшее дымом, Тнайт надумал всё-таки наведаться в город. "За день сорняки не успеют заполонить весь сад, – мысленно успокоил он себя. – Да если и успеют, мне как-никак тоже требуется отдых". Пройдя подлесок, подмастерье увидел у ворот Дуодроуда странного вида повозки со спиральными крышами, обтянутыми молочно-белыми тканями. Возле них сновали горожане. Тнайт вспомнил трактирные разговоры о вайчерах, специалистах по выродкам. Должно быть, это были они. Вайчеры довольно грубо складывали в повозки какие-то шевелящиеся мешки. В некотором отдалении от повозок столпились горожане, глазея и перешёптываясь. Из-за стен доносились жалобные вздохи и выкрики, сливаясь в невероятно тоскливый гул, словно весь город разом заныл и зарыдал. Дуодроуд окрасился белым, специалистов по выродкам было почти столько же, сколько и самих выродков. Детки, женщины, их было куда больше, чем мужчин. В их руках полыхали спиральные булавы, раз от раза опускаясь на ненавистных соседей, обжигая искрами тусклые тёмно-коричневые белки глаз. Возле Тнайта не пойми откуда появилась полоумная старуха Сара. Она воздевала скорченные морщинистые руки к небу и восклицала скрежещущим голоском: – Ясность! Грядёт Ясность! В Дуодроуде темно, но грядёт Ясность! В Таргерт грядёт Ясность! Дети смеялись и радовались. Женщины приходили в восторг оттого, что им выпала удача поквитаться с непрошеными гостями, они расшвыривали во все стороны угольки, беспощадно ранящие испуганных выродков. Еле живых или вовсе бездыханных созданий вайчеры швыряли в повозки один на другого. Но не сказать, чтобы и Тнайт не находил в этой кутерьме некой прелести. Он упоённо засматривался на происходящее, думая лишь о том, как будет прогуливаться по чистому и ухоженному Дуодроуду, когда всё это закончится. Поздним вечером повозки двинулись по большаку длинной вереницей, унося прочь мало-помалу смолкающие стоны. Но в Дуодроуде как будто всё ещё слышалась возня и удручающие всхлипывания. Тнайт прохаживался по городским улицам и до сих пор не мог убедить себя в том, что Дуодроуд пуст от выродков. Этой ночью темнота осталась темнотой. Звёздный свет впервые за долгое-долгое время настороженно проник в окна спящих жителей, будто забывших о недавнем переполохе. Ни кровавых колечек, ни пристальных взглядов. Пустынная дорога уводила к "Рыбе на мелководье", но в трактире было вполовину меньше посетителей, чем обычно. Только весёлые завсегдатаи проводили там эту ночь, толкуя о разном. Другим горожанам уже не нужно было прятаться от пугающих выродочьих глаз. Тнайт вдоволь насладился городским покоем только к раннему утру. Завершающе оглядевшись, он медленно побрёл обратно к сорнякам и вишням, которые оставил непозволительно надолго. Какое-то непонятное чувство беспокойства преследовало подмастерье всю дорогу, но настигло только тогда, когда он увидел, что в доме отшельника полыхает камин. "Неужели я позабыл, что разжёг огонь перед уходом? – подумалось ему. – Но в таком случае он бы давно уже догорел". Подмастерье тихонько заглянул внутрь через окно. В кресле сидел мастер Ротерби, задумчиво разглядывая карту на стене. Тнайт сперва обрадовался, хотя стоило ему открыть дверь, как его радость сменилась на волнение. – Вот и ты, – сказал отшельник, не обернувшись. Его голос прозвучал сдавленно и сердито. – Заходи, я должен кое о чём тебе рассказать. Тнайт уселся в соседнем кресле и непонимающе посмотрел на Ротерби. Тот ничего не говорил, и пока он молчал, в трубке слабо дымился вишнёвый табак. Подмастерье поглядывал на отшельника с волнением. – Разговор предстоит долгий, – наконец сказал Ротерби и ещё пуще посерьёзнел. – Думаю, ты уже знаешь, кто такие вайчеры. Они называют себя специалистами по выродкам. Они были в Дуодроуде, точнее, их безмозглые последователи, но это даже ещё хуже, – губы отшельника скривились. – Как это последователи?.. – удивился Тнайт. – Я думал, это и были вайчеры. – Они назначили плату за содействие им в их скользких делах, и бедствующий народ не преминул воспользоваться такими приятными денежками. Не думаю, что самих вайчеров настолько много, хотя кто знает, я давно уже потерял их из виду. Мне вновь придётся отлучиться, но в этот раз меня не будет много дольше, и необходимо, чтобы кто-то приглядывал за моим садом, – Ротерби намекающе посмотрел на Тнайта. – Мастер Ротерби, я не вполне понимаю, к чему вы ведёте. Вы же только что вернулись. Скажите в конце концов, что происходит. – Я не могу рассказать тебе всего, но кое-что всё-таки поведаю. То, что ты должен знать на случай, если ты вновь встретишься с людьми в молочно-белых одеждах. – С вайчерами?.. Они подданные его ясности господина Ойтеша. Неужто мне нужно знать больше? – Вообще-то всем нужно знать о них больше. Но думается мне, что не все отнесутся к моим словам с должным пониманием, – отшельник вздохнул. – Ибо принёс я дурные и тревожные вести. Но ты как мой подмастерье, надеюсь, выслушаешь меня. Тнайт воззрился на мастера Ротерби, который по возвращении выглядел почему-то по-другому. Его густые чёрные волосы больше не были примяты. И он сам будто избавился от маски вишнёвого отшельника, превратившись в нестарого мужчину лет сорока. Его по обыкновению заспанные глаза были широко открыты и смотрели на подмастерье с неописуемой ясностью. – Вайчеры строят ужасные планы относительно выродков, Тнайт, – сказал отшельник. – Они несомненно хотят использовать этих бедных созданий в своих гнусных нуждах. В Таргерт явилась тьма и беда, её влекут за собой специалисты. – Что же делать, мастер Ротерби? – волнительно спросил Тнайт. – Этого я тоже пока не знаю, дорогой Тнайт. Но я знаю, что мне нужно помешать вайчерам достичь той цели, которую они так усердно укрывают. Я не могу больше смотреть на вишни, я слишком долго пробыл вдалеке от всего этого. Поэтому я прошу тебя приглядывать за моим домиком и садом, пока я не вернусь. – Мастер Ротерби, вы хотите отправиться в путь один? – Тнайт ни с того ни с сего пристально посмотрел на отшельника. – Я не рассчитываю на то, что ты захочешь пойти со мной, да и корни сами себя не выдернут из земли, не забывай, Тнайт, – Ротерби покачал головой. – Не вы ли недавно говорили, что хотите позволить сорнякам хозяйничать в вашем саду? Отшельник замялся. – Ты нас слышал?.. – Мастер Ротерби, – Тнайт снисходительно усмехнулся. – Я ведь не так стар, чтобы не слышать. Да и говорили вы не очень-то тихо. – И что же, ты думаешь, что я тебя с собой возьму? – отшельник невозмутимо поднял брови. – Я думаю только, что вдвоём не так тоскливо. Я, честно сказать, не выношу одиночества. Если бы вы вернулись чуть позже, я бы начал подумывать о том, чтобы сбежать от всех этих сорняков и вишен. Ротерби тяжело рассмеялся. – Что ж, тогда мы отправимся в путь ещё до рассвета, спать сегодняшней ночью тебе не придётся. Мне нужно всё хорошенько обдумать, да и тебе не помешало бы пораскинуть мозгами о том, что я тебе рассказал. А теперь поставь на огонь чайник и достань листья смородины из того шкафчика, – отшельник, не повернув головы, показал пальцем на нужную полочку. Когда вода вскипела и запузырилась, и от листьев смородины в воздух поднялся душистый аромат, Тнайт поставил чашку возле кресла отшельника на железный столик, хотя и сам не забыл угоститься. – Мастер Ротерби, – огорчённо сказал он. Отшельник вопросительно посмотрел на подмастерье и отхлебнул немного горячего чая. – Я ещё кое-что узнал, но не про выродков, а про Вайтеша. – Не думаешь же ты верить во всю эту чепуху? – Ротерби усмехнулся. – Как чепуху?.. – Ты знаешь Вайтеша не хуже меня, думаю, ты и сам предполагал, что все бредни, которые о нём плетут горожане – простые глупости. Я знал старого Сайласа, ещё когда… – Ротерби помедлил немного. – Одним словом, давно. И этот полоумный старикашка всегда был горазд на придумки. Можешь не беспокоиться о Вайтеше. Я слышал, что у него появилась любопытная спутница. Уверен, что вместе они не пропадут. Да и в Дуодроуде ему больше нечего делать. Это не самый приятный город, скажу я тебе. Тнайт облегчённо выдохнул, слова отшельника о Вайтеше успокоили его. Он и сам усомнился в том, что Вайтеш замешан во всей этой истории с убийством Сьюсианны. Теперь его опасения и вовсе развеялись. – Мастер Ротерби… – Да, Тнайт? – А куда мы пойдём? – Как раз об этом я и размышляю. Тнайт умолк, и пока Ротерби задумчиво потягивал остывающий чай, он тоже думал, но совсем о других вещах. "Откуда вишнёвый отшельник знает о планах вайчеров? Надолго ли нам придётся покинуть Дуодроуд? И кто же такие эти специалисты в действительности?" Глава 8 Забавное недоразумение Тьюкс мгновенно обернулся. Горожане стягивались на зов глашатая со всех сторон. – Жители Таргерта! Жители Ксо! Слушайте! Слушайте и внемлите зову и закону! – громко повторял тот. – Все, кто передумал и хочет содействовать вайчерам, подданным его ясности почтенного и достопочтенного господина Ойтеша, могут внести своё имя в "список специалистов по выродкам" и завтрашним утром покинуть королевский город по приказу его ясности, дабы избавить остальные селения от этой нечисти. По толпе пронёсся изумлённый ропот. Никто не говорил, что придётся покидать Ксо, да ещё и так скоро. Но разговоры затихли, когда на городских улицах появились вайчеры. Молочно-белые спиралевидные капюшоны возвышались на их головах. Внутри наверший булав из белой стали тускло горели уголья, разнося по округе едкий дым. Какое-то время продлилась тишина. Неожиданно специалисты ринулись к выродкам. Тьюкс отшатнулся назад и упал, когда первые крики прорезали людское безмолвие. – Смерть выродкам! – послышалось из толпы. Но Тьюкс хранил молчание, наблюдая за тем, как вайчеры расправляются со скулящими и вопящими в панике существами. Над дорогой сгустилась дымка, в ней белели фигуры специалистов, нещадно орудовавших острыми булавами. Выродки изливали белую кровь на тлеющие угли, безжалостно обжигающие их лица, в воздухе стояло нестерпимое зловоние. Кровавые колечки разрастались, поглощая тёмно-коричневые белки их глаз. Теперь они светились ненавистью. Заворожённый всем этим безумием Тьюкс попытался выползти из проклятой дымки, но та была везде, где бы он ни старался спрятаться. Спустя долгие часы его беспрестанных молитв, обращённых к Неизвестным богам, дымка рассеялась. Тьюкс встал и окинул взглядом одинокую дорогу. Вайчеры уже оттащили к Глубокому озеру большинство убитых выродков, а тех, что сумели выжить, засовывали в холщовые мешки. Недвижимые тела они сбрасывали в лодки, как попало, но и о шевелящихся не заботились, швыряя выродков в кучу. Можно сказать, что Ксо был очищен, хоть Тьюкс и не ощущал чистоты в том, что видел. Кто-то позвал его, но он не обернулся. – Тьюкс, ты что, не слышишь, как я зову? – трактирщик Хью похлопал его по плечу. Только тогда Тьюкс пришёл в себя. – Я задумался, – коротко сказал он, а ведь он и впрямь задумался, правда, куда глубже, чем хотелось бы. – О чём задумался, Тьюкс? Город чист, о чём ещё тут рассуждать? Пойдём, я устраиваю пирушку в "Стухшей пище". Выпьем эля, потолкуем. Теперь, когда в Таргерт прибыли вайчеры, нам нечего опасаться. Они очистят королевство от этой нечисти. "А правда ли жителям Таргерта нечего опасаться?", – размышлял Тьюкс, когда они с Хью поковыляли прочь. В "Стухшей пище" было как никогда много посетителей. Казалось, там собрался весь город. Люди веселились, пели и танцевали. Теперь они могли безбоязненно прогуливаться по городским дорогам, могли плавать на лодках к южным воротам, могли не страшиться выродков и кровавых колечек в ночи. В один момент некоторые затянули застольную песню, её стали подхватывать и остальные. Мы родом из Таргерта с озера Ксо, Где выпивка, рыба и крепкий засов! Где слышатся лодки, где весел и кроткий, Что родом из Таргерта с озера Ксо! Мы родом из Таргерта с озера Ксо, Где ясное утро и сладостный сон! Где пьянице снится лихая девица, Что родом из Таргерта с озера Ксо! Пока забулдыги веселились и приплясывали, Тьюкс думал. Собственно, он и не переставал этого делать с тех пор, как увидел расправу над выродками. "Завтрашним утром я уже никак не смогу расспросить этих вайчеров. Да что там расспросить, я не смогу даже проследить за ними. А думается мне, что стоит, ой как стоит за ними приглядывать". К Тьюксу подбежала разгорячённая Морни и повисла у него на шее. С первой их встречи и с каждым новым днём он становился ей всё более небезразличен, но теперь она могла не прятать своих намерений ни от него, ни от отца, сегодняшняя всеобщая радость это позволяла. – О Тьюкс, дорогой Тьюкс, такой подходящий час, чтобы обнять тебя! – плакала она. Тьюкс не переставал раздумывать о предстоящем дне, а девушка продолжала прижиматься к его груди и тормошить. – Ну посмотри же на меня, посмотри, дорогой Тьюкс! – верещала она. Тьюксу пришлось посмотреть. – О, ты наконец смотришь на меня!.. Так иди же, иди же скорей ко мне и поцелуй меня! Такой подходящий час, чтобы поцеловать меня! Но Тьюкс медлил. Прежде девушки не оказывали ему такого внимания, и не сказать, что он был в восторге от возгласов молоденькой дочери трактирщика. На вид ей было не больше двадцати лет, но один из старичков, что всю жизнь проводил вечера в "Стухшей пище" как-то признался Тьюксу, что дочь трактирщика уже двадцать четыре года мозолит ему глаза. – О Тьюкс, дорогой Тьюкс, ты, должно быть, так смущён оттого, что мы не одни, – догадалась Морни и хитро улыбнулась. – Так идём же быстрее, идём наверх в мою спальню, и там ты наконец сможешь поцеловать меня. Такой подходящий час для этого. Морни потащила его вверх по деревянной лестнице, а поднявшаяся шумиха скрыла их, несомненно, вульгарное отсутствие от непристального взора отца девушки. Тьюкс не успел и глазом моргнуть, как Морни стянула с него одежду, а потом и с себя тоже. Но в его сердце не было желания, он был слишком сосредоточен на "списке специалистов по выродкам". Девушка ёрзала и крутилась, и никак не могла найти отклика у него в глазах. Он не смотрел на её прелестную наготу, заботясь только о том, что вскоре упустит последнюю возможность выяснить, кто такие эти вайчеры. Морни, кстати сказать, была весьма недурна собой, но без одежды выглядела всё-таки явно лучше, чем в помятом, заляпанном кроличьим жиром материнском платье. И всё же у неё вышло рассеять глубокую задумчивость Тьюкса. К своему удивлению, он обнаружил, что лежит на нетёплом одеяле, а Морни ублажает его всеми известными ей способами. Благо застольные песни не прекращались, и их никто не слышал. Хотя Тьюкс по-прежнему хранил молчание, так и не сказав болтливой девице ни слова. "Уж если сейчас я проморгаю вайчеров, одним богам известно, когда ещё они явятся в Ксо". Когда Морни в блаженстве повалилась на кровать рядом с ним, он без раздумий принялся натягивать штаны, после того, как нашёл их, конечно. – Тьюкс, неужели ты оставишь меня вот так, в неглиже, одну-одинёшеньку? – состроив обиженную гримасу, Морни погладила себя по груди и нарочито безразлично отвернулась, прогнувшись и показывая себя сзади в самом соблазнительном виде. Но вместо ответного заигрывания или хотя бы нежных прикосновений, на которые она, между всего прочего, очень рассчитывала, Тьюкс стремительно вышел из спальни, оставив дверь нараспашку. Он спустился вниз по лестнице, даже не заглянув в погреб, чтобы прихватить свои вещи. "Мне нужно во что бы то ни стало добраться до поместья прежде, чем рассветёт, – говорил он себе. – Скоро забрезжит утро, мне нужно спешить". Тьюкс бежал, спотыкаясь и бранясь почём зря и, наверное, перебудил добрую половину спящих горожан. Этой ночью высыпало необычайно много звёзд, они понемногу исчезали в светлеющем утреннем небе. Тьюкс прыгнул в первую попавшуюся лодку, которую смог заприметить у причала. После того, как пересёк озеро, он взбежал по каменной лестнице и юркнул в известный ему одному незаметный дверной проём. В поместье "Ксо", как оказалось, никто уже толком не спал. Только в Королевском особняке, где его ясность почтенный и достопочтенный господин Ойтеш по привычности отдыхал, хозяйничала темнота. Тьюкс подошёл к первому попавшемуся специалисту по выродкам. – Послушайте, мне бы тоже хотелось сделаться вайчером, это же ещё можно устроить? – в надежде спросил он. – Эх, дружище, ещё бы каких-то пару часов и нет, но пока да, – вайчер посмотрел на освещённую дверь в трёхэтажном особняке. – Тебе туда. Тьюкс благодарно кивнул, затем постучался в указанную дверь и вошёл, оказалось не заперто. Внутри на первый взгляд никого не находилось. "Может, надо мной подшутили?" – подумал Тьюкс, вглядываясь в предметы роскошной мебели. Кресло, что стояло перед небольшим, но тоже очень красивым столиком, было обито не то шёлком, не то ещё чем-то дорогим. Шторы слегка зашуршали, когда Тьюкс впустил в помещение утренний ветерок. На столике стоял старинный железный фонарь, он начал разглядывать его. Но спустя пару минут ему сделалось неловко от собственной неучтивости. – Доброго утра тем, кто не спит, – поприветствовал он неуверенно. – Доброго, доброго, – раздался приятный бархатный голос. После чего из-за ширмы, что стояла у стены, на которую Тьюкс и не подумал обратить внимания, выскользнул высокий человек, довольно худой, но в остальном его внешний вид более чем располагал к себе. – Чем я могу вам помочь? – он и расплылся в дружелюбной улыбке. – Я, знаете ли, хотел бы стать специалистом по выродкам. Это можно устроить? – спросил Тьюкс. Теперь ему казалось, что именно этот человек и может помочь ему. – Конечно, добрый господин. Это не составит ни малейших затруднений. Прошу вас, вот у меня список, – мужчина ещё раз вежливо улыбнулся, доставая из выдвижного ящичка свёрнутый в трубку лист бумаги, который Тьюкс видел в руках глашатая. – Как ваше имя? – Моё имя… – Я должен узнать ваше имя, прежде чем внести его в список, любезный господин. – Ах, да, имя, – Тьюкс задумался на секунду. – Тьюкс. Мужчина почему-то рассмеялся и добавил: – Забавно. – Что забавного в моём имени? – Тьюкс старался не выказывать обиды, хотя её подразумевал сам вопрос. – Нет-нет, господин Тьюкс, вы меня не так поняли, – замахал руками мужчина. – Я смеюсь не оттого, что имя ваше забавное. – А отчего же тогда? – Видите ли, добрый господин Тьюкс, дело всё в том, что наши с вами имена очень похожи, я бы даже сказал, они почти что одинаковые. Забавное недоразумение, а может, вовсе не недоразумение, – мужчина загадочно улыбнулся. – А как ваше имя? – Тьюкс не думал, что у кого-то может быть имя похожее на его собственное. – Тикс, любезный господин Тьюкс. Моё имя Тикс, – голос мужчины прозвучал ещё более бархатно. Улыбка не сползала с его лица. Глава 9 Кельи Неизвестных богов Вайтеш болезненно ступал по каменистому Вечернему Тракту. Была поздняя осень, почерневшие деревья подхватили жухнущие юбки оставшихся пожелтевших листьев. Раздосадованные верхушки некогда раскидистых крон царапали друг друга колкими ветками. Но и взгляд Вайтеша также казался весьма колючим. Он со злостью смотрел на растущий на обочине большака иссохший репейник, обвитый плющом. – Долго нам ещё идти до этого твоего пристанища? – недовольно спросил Вайтеш. – А что, ты устал? – невозмутимо откликнулась Ойайя и улыбнулась. Она ступала легко и безразлично, теперь Вайтеш завидовал её тихой походке. Сам же он громыхал и неуклюже шаркал ступнями. – Если ты не забыла, я ранен. – Это я помню, но что ты от меня-то хочешь? Нести я тебя не понесу, – Ойайя многозначительно подняла брови. – Я и не… – Вайтеш фыркнул. "Почему она вечно пытается углядеть мою слабость там, где её нет", – проныл он про себя, но Ойайя услышала недовольное ворчание, которое ему не удалось спрятать. В пути, с тех пор как они покинули Дуодроуд, она измывалась над Вайтешем так безвозмездно, что он перестал удивляться, как создание такой прелестной внешности вообще может быть способно на такого рода издёвки. Впрочем, это всё так же его раздражало. – Куда мы идём? – спросил Вайтеш. – Ты можешь сказать толком? – Туда, где живут люди, которые молятся Неизвестным богам, – ответила Ойайя. После её слов Вайтеш похолодел. Идти к жрецам это не то же, что подслушивать глупые молитвы в "Рыбе на мелководье". Он скептически относился к людям, одержимым выдумками, что уж говорить об одержимости богами. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67905852&lfrom=196351992) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.