Дорога солнца и тумана Лейла Аттар Novel. Темная романтика В торговом центре в Восточной Африке взрывается бомба. Британец Джек Уорден теряет там свою маленькую дочь. А Родел Эмерсон – любимую сестру. Так нити судеб Родел и Джека сплетаются в первый раз. Чтобы почтить память сестры и завершить ее дела, Родел отправляется в рискованное путешествие на незнакомый континент, где дикие животные следуют за тобой по пятам, а в шаманских деревнях верят в ритуалы, похожие на мрачные сказки. Джеку не нравится Родел. Потому что он знает, для чего она сюда приехала. И уж точно не собирается ей помогать… Читайте новую историю знаменитого автора о любви – психологичную, многогранную, с неожиданным сюжетным поворотом. Лейла Аттар – автор бестселлеров «Бумажный лебедь» и «Туманы Серенгети», которые после релиза моментально заняли верхние строчки в рейтингах The New York Times, USA Today, The Wall Street Journal. «Это действительно редкое и драгоценное событие – среди обилия книг отыскать столь впечатляющую историю. Прекрасную, эмоциональную. По-настоящему уникальную». – Aestas Book Blog (о романе «Туманы Серенгети») «Если есть где-то полка книг для совершенных выходных – то "Бумажный Лебедь" определенно оттуда». – Евгения Смурыгина, The City (о романе «Бумажный лебедь») Лейла Аттар Дорога солнца и тумана Leylah Attar Mists of the Serengeti Copyright © 2017 by Leylah Attar © Гилярова И., перевод на русский язык, 2021 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021 Пролог Джек Если бы вы спросили у Джека Уордена, что он больше всего любил до ТОГО страшного дня, он без раздумий перечислил бы: черный кофе, голубое небо и дорогу в город – чтобы в зеркале заднего вида виднелась гора Килиманджаро, закутанная в облака, а девочка, завладевшая его сердцем, подпевала лившейся из радио песне. Потому что Джек был абсолютно ясным и прозрачным, как африканская саванна после дождя. Он пережил свою порцию житейских бурь – остался в детстве без родителей, потерял в результате развода свою студенческую любовь, – но умел падать на четыре лапы и держать удар. Научился этому давно, на пыльных сафари в национальном парке Серенгети, где охотник и дичь играли в прятки среди высокой, колышущейся под ветром слоновой травы. Джек был крепким и живучим. Бывало, его сбивали с ног, но он всегда поднимался. Его наполняли радостью летние недели, когда дочка гостила у него на кофейной плантации, грызла попкорн, месила из грязи «кисель-мисель», гонялась за лягушками. Джек и так обладал такой энергетикой, что все головы поворачивались к нему, когда он куда-нибудь входил, а уж в эти дни от него вообще летели искры – он весь светился счастьем. – Лили, положи обратно, – сказал он, когда дочка открыла бардачок и достала шоколадку, полурастаявшую, словно ее держали в сауне. – Но шоколад самый вкусный, когда немного расплавится. Гома всегда оставляет его на жаре для меня. – Гоме девяносто лет. Мозги у нее такие же расплавленные, как эта шоколадка. Дочка рассмеялась, потому что они оба знали, что бабушка Джека была шустрой и проницательной, как черная мамба. Просто она была полна эксцентрики и чудачеств и жила в собственном ритме. За это и получила имя «Гома», от слова «нгома», что на суахили означает «барабан». – Нет, Лили, нет. Сейчас весь шоколад будет на твоей юбочке. Ли… – Джек вздохнул, когда пухлые восьмилетние пальчики разорвали фольгу. Он мог бы поклясться, что услышал смех Гомы, сидевшей на террасе их белого дома у подножья горы. Улыбнувшись, он снова направил все внимание на дорогу, запечатлев в сознании образ дочки – большеглазой и кудрявой, в радужной балетной пачке и с полосками шоколада вокруг рта. Такие минуты он потом часто вспоминал в те долгие месяцы, когда она возвращалась к матери в Кейптаун. Когда они въехали на объездную, Джек положил локоть на открытое окно. Его кожа была покрыта загаром, совсем как у туристов, приезжавших с пляжей Занзибара, но только его загар был постоянным, приобретенным за годы работы под солнцем Танзании. – Ты запишешь мое выступление? – спросила Лили. Это была негласная договоренность между ними. Лили целыми днями заставляла его и Гому смотреть на ее танец. Она вручала им таблички с цифрами, и баллы медленно росли, потому что она не позволяла им уйти, пока не добивалась того, чего хотела. – Смотрите еще раз, – говорила она, если они не замечали, как точно она уложилась в установленное время или как красиво топнула ножкой. – Ты можешь записать меня на новый курс? – спросила она. – Уже записал, – ответил Джек. Это означало час езды до Амоши, а потом и обратно по разбитой дороге, но при виде танцующей дочки его сердце наполнялось счастьем и готово было выскочить из грудной клетки. – А когда ты вернешься к маме, она запишет тебя на танцы? – Не знаю. Пожалуй, нет. – Лили сказала это спокойно, с тем же смирением, с каким отнеслась к тому, что ее родители будут жить в тысячах миль друг от друга, и Джек почувствовал острый укол грусти. Он познакомился с Сарой в университете Найроби. Они оба жили далеко от дома – юные, свободные и голодные. Он до сих пор помнил, как увидел ее в первый раз, когда она села рядом с ним на лекции в аудитории, чернокожую и рафинированную – десятки тонких косичек до плеч обрамляли ее лицо. Она была вся из себя городская девушка, а он – провинциал с ног до головы. Ей нравилось все фиксировать – цели, планы, даты, списки. Ему нравилось жить день за днем, час за часом. Она была аккуратной и осторожной. Он – импульсивным и бурным. Их семейная жизнь была обречена с самого начала, но разве это когда-нибудь останавливало влюбленных? Он втрескался по уши, она тоже – и какой это был кайф! Но в конце концов Сара не выдержала изолированной и непредсказуемой жизни на кофейной ферме. Однако ферма Кабури была для Джека средством к существованию, родным домом и наследием. Неровный, стремительный ритм пульсировал в его венах, словно темный, насыщенный кофе. Джек видел, что он был и у Лили – жаркий, бурный вихрь магии и безумия. Вот почему она так любила танцевать. Но ничего не поделать, ему придется смотреть, как чистая, трепетная натура дочки будет постепенно меняться, вымываться, потому что она слишком подолгу жила далеко от фермы. – Может, запишет, если я буду лучше учиться, – продолжала Лили. Ну вот, опять. Структура, форма, функция, дисциплина. Нет, конечно, неплохая вещь для ребенка, но только все, что выпадало за рамки этих параметров, отсекалось и выбрасывалось. Джек долго смотрел, как из их семейной жизни вымывалась радость, и наконец она стала как дуршлаг с размороженными овощами, где не осталось ни вкуса, ни аромата. В свое время Сара не оставила им места для радости, для простого сознания того, что ты живешь на этом свете, и теперь делала то же самое и с Лили. У нее уже имелся план в отношении дочери, и он не включал личные эмоции. – Ну, доченька, твоя мама права. – Джек повернул к ней лицо. – Мы оба хотим, чтобы ты хорошо училась, когда вернешься домой. Но сегодня ты потанцуй! И когда ты… – Он заморгал от ослепившей его мгновенной вспышки света. – Лили, ты истратишь всю пленку, – предупредил Джек. – И что такого? – Лили достала полароид молочного цвета, начинавший проявлять фотографию, направила на себя объектив и нажала на спуск. – Отдай мне фотоаппарат. – Нет! – заверещала она и оттолкнула его липкими пальцами. – Ух. – Джек вытер шоколад с лица. Они проезжали мимо мелких лавок с рекламой кока-колы и фанты, мелькали деревья с ярко-зелеными кронами и пятна красной вулканической почвы. – Ты весь фотоаппарат измазала в шоколаде. – Сейчас вытру. – Лили сняла панаму, которую ей сшила Гома, и вытерла камеру. – Теперь все нормально! Джек улыбнулся и покачал головой. Они свернули к моллу, где выступала ее танцевальная группа. Это была короткая, неформальная программа для родных, друзей и посетителей молла. – Пошли! Мисс Тему ждет нас! – Лили выскочила из машины, как только они нашли место на парковке. В молле «Килимани» суббота была самым многолюдным днем; обычно в этот день недели там собирался чуть ли не весь город. – Подожди, – сказал Джек. Он почти закончил поднимать стекла, когда зазвонил телефон. Работник с его фермы просил купить кое-что в городе. Лили обежала вокруг машины и встала возле водительской дверцы. Стекло было тонированным, дочка прижимала к нему ладошку, заглядывала в салон и строила забавные рожицы, пока Джек не закончил разговор. – Пошли, деточка. – Он взял ее за руку. Выступления проходили на нижнем уровне молла, в маленьком холле возле фудкорта. По дороге Лили остановилась возле торговца воздушными шарами. – Можно купить желтый шар для Аристутля? – Она протянула руку к одному из шаров, наполненных гелием. Аристутль, ручная черепаха дочки, долгое время оставался безымянным, пока Гома не дала пресмыкающемуся эту кличку из-за сложных вопросов, которые задавала ему Лили. – Что Аристутль будет делать с шаром? – удивился Джек. – Ты ведь знаешь, как он всегда теряется. – Потому что ты позволяешь ему ползать вокруг дома. – Потому что я не люблю сажать его в клетку. Если я привяжу шар к его панцирю, мы всегда будем знать, где он. – Ну, это так абсурдно, что хочется верить, – засмеялся Джек и достал свое портмоне. – Мы возьмем желтый. – Извините, но их шесть в связке, – сказал продавец. – У меня есть одиночные шары другого цвета, а желтые закончились. – Он с любопытством посмотрел на них, но Джек уже привык к этому. Это началось во время их романа с Сарой и продолжалось до сих пор. Смешанный брак и дочка-полукровка. Люди всегда обращали внимание на такой контраст. Джек посмотрел на Лили. Она не отрывала глаз от ярких шаров. – Ладно. Я возьму все шесть. Когда он наклонился и протянул ей шары, она обхватила его руками и крепко сжала. – Я люблю тебя, папочка! Ты самый лучший на свете! Рядом мелькали незнакомые лица, но в тот момент Джек был поражен сладкой тишиной, разлившейся вокруг них; среди обычного дня у него сделалось тепло на душе, а жизнь обрела смысл. – Только не привязывай их к Аристутлю сразу все, а то он улетит, – сказал Джек. Лили хихикнула и побежала к эскалатору. Шары плясали вокруг нее, будто солнечные искры. – Лили! – воскликнула ее инструктор по танцам, когда они вошли в зал. – Какая ты красивая! – Это радуга. – Лили покружилась, демонстрируя балетную пачку, сшитую Гомой. – Моя любимая. – Потрясающе. – Инструктор повернулась к Джеку. – Привет, Джек. – Мисс Тему. – Он кивнул, окинув взглядом гибкую фигуру танцовщицы и гладкую кожу цвета какао. – Я – Мара, – поправила она, как делала много раз до этого. Она откровенно интересовалась им, но Джек предпочитал не нарушать баланс отношений в танцевальной группе дочки. Там было полно мам, а он – единственный из отцов, кто приезжал с ребенком. Дамы все таяли при виде него, и не только потому, что Джек – его голос, руки, жесты – излучал тестостерон, но и потому, что он заботливо и весело обращался с Лили. Дам тянуло к нему, и Джек, чтобы не возбуждать их ревность, все внимание уделял только Лили. – Иди вон туда, за занавес, – сказала мисс Тему. – Держи, папочка! – Лили протянула ему шары. – Как я выгляжу? – Чудесно. Как всегда. – Мои волосы не растрепались? Джек сел на корточки и поправил ее завязанные на затылке волосы. Поцеловал дочку в лоб и вытер со щеки каплю шоколада. – Вот. Все хорошо? – Все хорошо! – Она кивнула, с трудом сдерживая восторг перед своим выступлением на сцене. – Ты сядь в первый ряд, чтобы я видела тебя, ладно? – Я знаю, Лили. Разве я тебя когда-нибудь подводил? – Не забудь записать мой танец! – Ступай. – Джек засмеялся. – Танцуй как вихрь. Лили радостно вздохнула и улыбнулась: – Я увижу тебя на той стороне. – Я увижу тебя на той стороне, доченька. – Он смотрел ей вслед, когда она скрылась за занавесом. – Джек… – Мисс Тему похлопала его по плечу. – Шары. Они будут отвлекать. Может, вы уберете их? – Конечно. – Джек окинул взглядом зал. Он постепенно заполнялся, но первые два ряда были оставлены для родителей юных танцовщиц. – Я успею сбегать к машине и положить их? – Начнем мы через пять минут, но Лили выступает третья, так что все нормально. – Отлично. Я быстро. Джек снова поднялся по эскалатору. Аромат свежесваренного кофе настиг его обоняние, когда Джек проходил мимо кафе, и напомнил об оставшейся в машине дорожной кружке-термосе. Он не знал ничего лучше вкуса кофе-арабики с его фермы. Выдающийся вкус достигался благодаря точному соблюдению технологии – от посадки до сбора кофейных бобов и обжаривания их в крутящемся барабане над газовым пламенем. Джек отпер машину, достал кружку и с удовольствием сделал большой глоток. Он собирался сунуть воздушные шары в салон, но вдруг воздух раскололся с резким треском. Сначала он подумал, что это быстро лопнули один за другим воздушные шары, но у звука было эхо, грохот, прокатившийся по парковке. Когда грохот повторился, Джек похолодел до мозга костей. Он мог отличить звук выстрелов. На ферме в глубинке Африки не выживешь, если не умеешь защищаться от диких животных. Но Джек никогда не стрелял из автомата, а доносившиеся из молла очереди звучали очень похоже. Говорят, что истинная сила человека проявляется во времена бедствий. Но это странная и несправедливая оценка. Потому что несчастья и катастрофы – это всегда нелепые, безумные монстры, таящиеся на периферии твоего кругозора. И когда одна из этих бесформенных, расплывчатых теней возникает перед тобой, нагая и гротескная, она совершенно лишает тебя сил. Твои органы чувств регистрируют нечто настолько неожиданное и странное, что ты сомневаешься в его реальности. Словно на тебя с неба падает голубой кит. Вот и Джек застыл, парализованный, с кружкой кофе в одной руке и воздушными шарами в другой на парковке «Б» в ясный июльский день, а из молла «Килимани», где он пару минут назад оставил дочку, трещали автоматные очереди. Лишь когда раздались крики, а из дверей выскочили охваченные паникой люди, Джек очнулся и заморгал. Он даже не почувствовал, когда ему на сандалии пролился из кружки обжигающе горячий кофе. Не заметил, как шесть желтых воздушных шаров уплыли в голубое, словно тот кит, небо. Джека просто охватило отчаяние и тоска отца, которому надо было выручать дочку. Мгновенно охватило. Если бы кто-то пролетел в тот момент над моллом, ему в глаза бросилась бы странная картина: люди толкались, дрались, чтобы первыми выбраться из здания, и только один мужчина толкался и дрался, чтобы попасть внутрь. Скорее убеждением, чем силой Джек пробился сквозь массу людей. В молле был настоящий хаос. Грохотали, трещали выстрелы. Всюду виднелись оброненные сумки, туфли, сандалии, лужицы от пролитых напитков. Тележка с воздушными шарами стояла брошенная; улыбающиеся рожицы и диснеевские принцессы глядели с шаров на всю эту панику. Джек не останавливался, не глядел налево и направо. Не глядел, кто друг, а кто враг. Он мчался мимо кафе, мимо недоеденных миндальных круассанов и растоптанного печенья, мимо криков о помощи. В его мозгу была одна четкая цель – добраться до нижнего зала, что рядом с фудкортом. «Ты сядь на первый ряд, чтобы я видела тебя, ладно?» «Я знаю, Лили. Разве я тебя когда-нибудь подводил?» Джек почти добежал до эскалатора, когда перед ним остановился годовалый малыш. Он потерялся и уже обессилел от плача. Джек едва слышал сквозь стук собственного сердца его слабый плач. На миг они встали друг против друга – малыш с раскрашенной под бэтмена мордочкой и потекшей от слез краской и мужчина, который долю секунды разрывался между стремлением добежать до дочки и желанием отнести малыша в безопасное место. Джек шагнул в сторону. Он был уверен, что навсегда запомнит лицо карапуза, ожидание в его больших, круглых глазах, соску-пустышку, пристегнутую к рубашке. Когда он задвинул свое чувство стыда в темный угол своей души, какая-то женщина закричала: – Иса! Иса! По тому, как мальчик повернулся на голос, было ясно, что женщина звала именно его. Джек с облегчением вздохнул и шагнул к эскалатору. – Мистер. Остановитесь. Пожалуйста. Вынесите отсюда моего сына. Она лежала на полу в десяти футах от Джека и держалась за лодыжку. Она была беременна. И ранена. Рядом валялась опрокинутая прогулочная коляска. – Пожалуйста, унесите его отсюда, – взмолилась женщина. Люди все еще бежали по моллу паническими цветовыми пятнами, но из всех людей она просила Джека. Возможно, потому что Джек единственный услышал ее. Возможно, потому что он заметил среди хаоса плачущего карапуза. Она не просила за себя, не заботилась о собственной безопасности. И это их объединило. Они оба хотели одного – вывести отсюда своих детей. Джек уже чувствовал под рукой движущийся пояс эскалатора. Спуститься вниз. Нет. Помочь им. – Мне очень жаль, – сказал он. Каждая потраченная секунда отдаляла его от Лили. Он спрятал было глаза, но в последний момент увидел, как малыш обнял мать, увидел его радость и уверенность, что теперь все будет хорошо, и, по контрасту, отчаяние и беспомощность в ее взгляде. Блин. Тут Джек сделал самую трудную, смелую и самую бескорыстную вещь в своей жизни. Он повернул назад. Одной рукой он схватил мальчика, другой поддержал его мать и вывел их на улицу. В его подогретом адреналином состоянии это заняло не больше минуты. Но эта минута все и решила. Когда он снова вернулся в молл, взрыв сотряс здание и сбросил Джека со ступенек. На него упала стеклянная панель и придавила к земле. Обломки металла и бетона дождем обрушились на парковку, разбили фары и ветровые стекла. Пронзительный вой полицейских машин и «скорых» смешался с непрерывным воем автомобильной сигнализации. Молчали только раненые люди, некоторые из них умолкли навсегда. Джек пошевелился, борясь с темнотой, грозившей утащить его с собой. Он вспомнил, что должен был что-то сделать. Что он куда-то бежал. Едкий дым наполнял легкие – едкий, горький и такой же черный, как мысль, поразившая его, когда он открыл глаза. «Лили. О боже. Я потерял тебя». Когда мир вокруг него упал на колени, стены рухнули, крыша слетела, всюду кровь и кости, Джек почувствовал себя разорванным надвое – на «Того Джека» и «Нового Джека». «Тот Джек» любил черный кофе, голубое небо и поездку на машине с опущенными стеклами, а «Новый Джек» видел в горячем, ослепительном свете дня лишь прелестную улыбку своей дочки и ее кудрявые волосы, завязанные в аккуратный хвост. «Как я выгляжу?» «Чудесно. Как всегда». В тот момент, когда Джек, напрягая все силы, пытался поднять придавившее его тяжелое стекло, он уже это знал. Знал, что от этого ему уже никуда не сбежать и не деться. Поэтому, словно усталая антилопа, подставляющая свое горло льву, Джек закрыл глаза, и его окутал обезболивающий плащ темноты. Родел «Это самый счастливый день в моей жизни», – подумала Родел Харрис Эмерсон, когда поставила свою подпись. Люди принимали ее имя за мужское, пока не видели ее лично. Так было два года назад, когда она получила место учителя в Буртоне-на-Воде, и так случилось снова, когда она послала запрос агенту по недвижимости, чтобы он взглянул на бумаги по дому, который она покупала в той же английской деревне с золотистыми домами – ее ласково называли «Котсуолдской Венецией». – Поздравляю! – Энди ознакомился с договором и улыбнулся. – Твой первый дом. – Спасибо, – ответила Родел. Конечно, он не знал, что для нее это был не просто дом, а мечта всей ее жизни. Теперь, в двадцать четыре года, она наконец обрела якорь, какую-то стабильность, которой не знала прежде. Она росла в семье, ездившей по всему миру туда, куда забрасывала отцовская работа. Это была хорошая работа, она позволяла им такую роскошь, как знакомство с разными культурами, разными ландшафтами. Но едва Родел привыкала к новой школе и обзаводилась новыми друзьями, как они уже снова куда-то уезжали. Ее младшая сестра Мо была в восторге от этого, родители тоже. Путешественники по своей натуре, свободные духом, они жаждали новых звуков, новых вкусовых ощущений, новой почвы. А Родел тосковала по тихой гавани, по знакомому и уютному местечку – по настоящему дому. И вот она обрела его, именно такое место, какое занимало ее воображение с тех пор, как она прочитала «Властелин колец» и полюбила Шир. Тогда ей было двенадцать, и с тех пор в ее душе жил этот идеал – невероятный, фантастический. Но после окончания колледжа она стала искать работу и случайно попала в Буртон-на-Воде. Там, в сердце Англии, среди сельской идиллии зеленых холмов неторопливо текла жизнь. Тропинки тянулись через поля, где в январе цвели подснежники, а в мае – колокольчики. Под деревьями стояли каменные дома, а через речку перекинулись низкие, элегантные мосты. – Что ж, вот так. – Энди убрал бумаги в свой кейс. – Осталась еще пара мелочей, и все. Родел достала телефон и открыла календарь. Но едва Энди приступил к делу, как раздался звонок. – Монтего? – Энди прочел имя, высветившееся на экранчике. – Моя сестра. – Родел не стала объяснять, почему у них с сестрой такие необычные имена. Родители назвали дочерей по тем местам, где они были зачаты. Родел Харрис – по живописной деревушке Родел на острове Харрис в Шотландии, а Монтего Джеймс по заливу Монтего в приходе Сент-Джеймс на Ямайке. Ро и Мо. – Пожалуйста, продолжай. – Родел направила звонок сестры на голосовую почту. Сейчас было некогда слушать ее болтовню. К тому же Родел хотела потом поделиться своей новостью. «Я-купила-дом-так-что-тебе-есть-где-посадить-свою-задницу». – Ей не терпелось сообщить об этом сестре, когда все будет оформлено. – Я подожду, если ты хочешь поговорить. – Энди был разговорчивым и невероятно покладистым. Родел подозревала, что его интерес к ней выходил за рамки взаимоотношений риелтора с клиенткой. – Все нормально. Я потом ей позвоню. Они сидели друг напротив друга за кухонным столом в отреставрированном доме семнадцатого столетия, который Родел только что купила. Он был крохотным, двухэтажным, но в нем имелась просторная гостиная с деревянными балками и уголком для книг, а со стороны реки – солнечная терраса. Оттуда Родел было близко до школы, но стоял он в уединенном уголке на краю деревни. Родел не терпелось перебраться сюда из комнаты, которую она снимала два года. – Хозяева согласились поскорее завершить дела, так что через пару недель ты сможешь тут поселиться. – Энди принялся еще раз просматривать договор. – Превосходно. – Значит, летом у Родел будет время на обустройство и она постарается завершить это к началу учебного года в сентябре. – Спасибо, – поблагодарила она Энди, когда они обсуждали все детали. Энди встал и смущенно кашлянул. – Я вот думаю… хм-м… может… мы отпразднуем это событие? В другое время Родел бы отказалась. Она была так одержима мечтой о собственном доме, что практически ни с кем не общалась. Не способствовала общению и ее любовь к книгам. У нее были такие книжные бойфренды, с которыми не сравнился бы ни один реальный мужчина – например, Колоброд, Арагорн, король Гондора. Если она искала покоя в доме, то в мужчине ей хотелось бури, страсти. Это был еще один нереальный, фантастический идеал. Да, пожалуй, «Властелин колец» испортил ее. Она нашла свой Шир, обрела свою нору хоббита, но была абсолютно уверена, что насчет героя ей придется поменять стандарты. Такие короли, как Арагорн, просто не встречаются среди смертных мужиков. – Пожалуй, можно и отметить, – сказала она Энди. – Ну, тогда… – Он с довольным видом повел ее к машине – компактному белому гибриду. Они приехали в маленький деревенский паб, стоявший над рекой. Грубые, тесаные деревянные столы были уютными, маленькими, на них едва хватало места для пивных кружек. Родел и Энди сидели друг напротив друга, и их колени соприкасались. – Я считаю, что ты очень красивая, – сказал Энди. – У тебя… хм-м… красивые карие глаза. Мне нравятся… – Он взмахнул рукой, окинул Родел взглядом, отыскивая что-то ускользающее, и наконец подытожил. – Мне нравятся твои волосы. – Спасибо. – Родел спрятала лицо в фигурной кружке с пивом. Почему свидания всегда такие скучные? Почему поцелуи всегда такие же тепловатые, как это пиво? – Твои родители живут здесь? – поинтересовался Энди. «Это он просто так, для поддержания разговора, – подумала Родел. – Он не намекает на то, что не прочь с ними познакомиться». Внезапно она почему-то обрадовалась, что родители живут в тысячах миль от нее. А еще она передумала. Она не станет менять стандарты для своего героя. Лучше проживет остаток жизни со своими нереальными книжными бойфрендами. Дарси? О да. Грей? О, конечно. Арагорн? О боже, да, да, да! – Мои родители живут в Бирмингеме, но они уже пенсионеры и любят путешествовать, – ответила она. – Сейчас они уехали в Таиланд. – Ну, если тебе надо помочь с переездом, я могу… – Он замолчал и проследил за взглядом Родел. Она смотрела на экран большого телевизора. Что-то привлекло ее внимание. Она встала, медленно и неуклюже, и подошла к бармену. – Вы можете включить звук? – Это было нечто большее, чем простая просьба. В ее голосе слышалось напряжение, и оно привлекло внимание всех. Посетители паба притихли, глаза всех устремились на новостную программу. – Вооруженные люди ворвались в многолюдный молл в Танзании, в городе Амоша. Вскоре раздался мощный взрыв. Погибли десятки людей. Более подробно об этом расскажет наш иностранный корреспондент… Камеры показали разрушенный молл; за спиной репортера клубился черный дым, словно зловещий торнадо. – Мой телефон. – Родел попятилась от экрана и на деревянных ногах подошла к столу. Неловко опрокинула кружку и встав на колени, стала искать в сумочке свой телефон. – Что-то случилось? – спросил Энди. – Мне нужен мой телефон! Моя сестра сейчас в Амоше. Я должна… – Родел выудила телефон и набрала номер. – Ответь. Давай, Мо. Отвечай. – Ее грудь нервно вздымалась при каждом вздохе. Кто-то посадил ее на стул. Кто-то принес стакан воды. Ее звонок оставался без ответа. Он сразу перенаправлялся на голосовую почту. Родел набрала номер еще раз. Потом еще. Пальцы дрожали, когда она ждала, пока наберется международный код. Она уже хотела позвонить родителям, когда заметила маленькую иконку, указывающую на новое голосовое сообщение. Мо. Вероятно, она оставила сообщение, когда звонила ей. Родел слушала голос сестры, сочившийся из трубки, и больно щемило сердце. В нем уже не слышалось тепла и задора, как в прежних звонках сестры из Танзании. Сейчас Мо говорила напряженно, и Родел с трудом разбирала ее отрывистый шепот. – Ро, я в молле «Килимани»… что-то… тут творится… всюду вооруженные люди… Я спряталась под сценой в каком-то зальчике… Тут со мной маленькая девочка… она единственная не дает мне сойти с ума… – Последовала долгая пауза. Родел слышала какие-то голоса, потом Мо вернулась на линию. – …Хочу подождать… тут безопасно, но если я не… – Ее голос дрогнул. – Если… то я… я люблю тебя, Ро… маме и папе… не беспокойся. Мы еще… посмеемся… над моими безумными историями… Австралия. У меня… все шансы, Ро… Запись закончилась. И день, который Родел считала самым счастливым в своей жизни, померк, совсем как пустое, зловещее эхо в конце звонка сестры. Ро… Дальше только потрескивание мертвого воздуха. В голове Родел беспомощно метались мысли. Мо упомянула про Австралию. Тогда она переправлялась через кишевшую крокодилами реку на пароме, и случилась авария, паром стал тонуть. Она тогда тоже думала, что погибнет, и позвонила Родел. Сестра кричала «Ро, Ро!», а люди на пароме думали, что она подбадривала их и просила грести сильнее. Короче, паром благополучно добрался до берега, Мо, не переставая говорить с Родел, упала на песок, и они обе с облегчением рассмеялись. – Мо, возвращайся домой, – уговаривала ее Родел. – Я еще не закончила свои дела, – ответила сестра. – И не знаю, когда закончу их. Я хочу умереть, занимаясь тем, что мне нравится. «Нет, я отменяю это желание». Родел вцепилась в свой телефон, не подозревая о незримых нитях, соединявших желания, действия, людей и последствия. Она даже не догадывалась, что кадры, вспыхивавшие на телеэкране, уже запустили цепочку событий, которая направлялась прямо к ней, словно приведенный в движение каскад домино. Родел Глава 1 Несколько секунд, полных блаженства, я лежала, проснувшись, пока не вспомнила. Пока не вспомнила, что Мо уже нет, что я сплю в ее постели, в чужой комнате, в чужой стране, где она провела последние несколько месяцев своей жизни. Но горловое урчание голубей, ритмичный стук мотыги, звяканье металлической калитки – все это напомнило, что это мое первое утро в Амоше. Я открыла глаза и посмотрела на вращавшиеся лопасти потолочного вентилятора. Мо оставила на нем свой знак. Яркие ленточки порхали разноцветными дорожками, проплывая надо мной. Это было такое живое и болезненное напоминание о ней – о ее неуемной энергии, о ее стремительной жизни, похожей на калейдоскоп, – что меня снова захлестнуло острое сознание утраты. Когда теряешь любимого человека, боль не утихает после его смерти, или после похорон, или после того, как напишешь его имя на надгробном камне. Ты теряешь его вновь и вновь, каждый день, в те моменты, которые застигают тебя врасплох. Прошел почти месяц после ее отпевания. Я все откладывала и откладывала поездку в Африку, чтобы забрать ее вещи и освободить комнату. – Не надо тебе ехать, – сказала мама, глядя на меня опухшими от слез глазами. – Там пока еще опасно. Отец молчал, сгорбив плечи под тяжестью мысли, что тело его дочери так и не было найдено под обломками молла. Мы все были лишены возможности увидеть в последний раз ее лицо. – Я должна, – ответила я. Мне было невыносимо думать о том, что кто-то чужой начнет рыться в вещах Мо и выбросит их. Вот так я и приехала, единственный домосед в семье путешественников, в Амошу, в Нима-хаус, куда Мо устроилась на полгода волонтером. Все началось с романтического порыва взойти на гору Килиманджаро с любовью всей ее жизни. Точнее, с любовью всей ее жизни на тот месяц. Где-то на высоте 15 000-17 000 футов он отказался поделиться с ней своей долей туалетной бумаги, и тогда Мо бросила его и спустилась вниз – без туалетной бумаги и без обратного билета на самолет. Родители предложили ей деньги на обратную дорогу, но Мо еще не насытилась Танзанией и уговорила их спонсировать ее, чтобы она могла пожить там какое-то время. Она устроилась на неоплачиваемую работу с детьми в приюте в обмен на дешевое питание, проживание и свободное время, за которое она рассчитывала посмотреть на водопады, фламинго и стада газелей в Серенгети. – Сделай что-то хорошее, не ленись, – сказала она во время нашего последнего телефонного разговора, после чего подробно рассказала, как громко и шумно спариваются львы. – Через каждые пятнадцать минут, Ро! Теперь понятно, почему Муфаса из мультика «Король Лев»… – Мо, ты извращенка. Ты что, вот так сидела и смотрела? – Да-а, черт побери! У нас был там ланч. Тебе надо тоже приехать сюда, Ро. Вот подожди, как увидишь слоновий член… Она болтала и болтала, а я слушала ее вполуха, не подозревая, что разговариваю с ней в последний раз, не подозревая, что буду спать в ее комнате, глядеть на тот же потолочный вентилятор, на который, возможно, глядела она, когда говорила со мной. Не считая самого последнего раза, когда она позвонила мне из молла. Когда я не ответила ей. Когда она нуждалась во мне больше всего на свете. Я повернулась на другой бок, пытаясь прогнать терзавшие меня мысли. Соседняя кровать была аккуратно заправлена. Коринна, соседка Мо по комнате, ушла. Накануне вечером она пустила меня в комнату и обняла. – Мне так жаль, – сказала она с грустью. – У нее была такая поразительная душа. Мне было больно слышать, что о моей сестре говорят в прошедшем времени. Больно было просыпаться в ее постели. Я встала и раздвинула занавески. Уже было позже, чем я думала, но я все-таки привыкала к разнице во времени. У меня под ногами был твердый цементный пол, и я сунула ноги в шлепанцы сестры. Они были с кроличьими мордочками, розовыми носами, а их уши хлопали при ходьбе. Я встала в середине комнаты и огляделась. Возле кровати Мо стоял узкий шкаф, но одежда либо соскочила с плечиков, либо сестра даже не потрудилась ее повесить. «Пожалуй, потом». Я улыбнулась. Мы были такими разными и все же так любили друг друга, как только могли любить сестры. Разбирая ее вещи, я мысленно слышала ее болтовню. «Эй, помнишь, как я наполнила блестками воздушный шар и сунула его в твой шкаф? Он лопнул, и вся твоя одежда сверкала несколько дней, словно ты ходила на диско». Я представляла, что она сидела тут рядом, скрестив ноги. Это помогало мне держаться и не рыдать, когда я разбирала топы, все еще хранившие ее запах. Топы, которые она больше никогда не наденет. «Не забудь про ящик, Ро. Как хорошо, что это делаешь ты. Можешь себе представить, что мама нашла бы этот дилдо? Я и сама сомневалась, нужен ли он, но это так реально, понимаешь? Ты возьми его себе, сестрица. Нет Муфасы? Значит, нет и проблем…» Так день и проходил под комментарии Мо, они мелькали у меня в голове, словно бабочки, порхающие с цветка на цветок. Они попрощались со мной, когда солнце повисло над горизонтом. Уже темнело, когда я выпрямилась и осмотрела комнату. Вещи Мо были упакованы, не считая карты, висевшей на стене, с заметками на стикерах, сделанными ее небрежным, беглым почерком, и ленточек на вентиляторе. Я не могла заставить себя снять их. Кроме того, у меня было три недели до возвращения в Англию. Мне хотелось увидеть места, о которых упоминала Мо, понять притягивавшую ее магию, побывать там, где она ушла из жизни. Молл «Килимани» все еще оставался зияющей ямой, но гражданское население оказалось там побочной жертвой. Целью вооруженной группы был министр, выступавший в тот день на съезде. Телохранители уводили его в безопасное место, когда в автомобиле взорвалась бомба и убила всех. Взрыв произошел на подземной парковке, и стены молла обрушились. Никто не взял на себя ответственность, а следователи до сих пор рылись в обломках. Это был один из тех трагических и бессмысленных случаев, вроде воронки, которая внезапно образуется и проглатывает твой автомобиль, твой дом, твоих близких. Винить за это некого, и ты несешь с собой боль и гнев и все равно ждешь прозрения, разгадки, хочешь хоть что-то понять, чтобы это помогло тебе жить дальше, потому что случившееся все же наверняка что-то означало. Я упала на постель и обняла подушку сестры, тоскуя, что меня уже никогда не обнимут ее руки. Вдруг мои пальцы наткнулись на что-то твердое. Я сунула руку в наволочку и достала очечник. В нем лежали запасные очки сестры – с оранжевой оправой «кошачий глаз». У Мо была привычка хранить вещи в подушке. Я удивилась, что не обнаружила очечник прошлой ночью. Впрочем, тогда меня слишком переполняли эмоции. – Как мне хочется, чтобы ты посмотрела на мир моими глазами, – говорила мне Мо, если я удивлялась и не понимала ритм ее жизни. И вот я тут, Мо. Я нацепила ее очки и оглядела комнату через диоптрии сестры. Садилось солнце. Его золотой свет наполнял комнату и падал на стену. Металлические кнопки, державшие карту на стене, сверкали, словно блестки, которыми Мо когда-то осыпала мою одежду. Я встала и провела пальцами по желтым листочкам на карте. Сняла очки и наклонилась ближе, чтобы прочесть написанное. 14 апреля – Мириаму (Нони) 2 мая – Хузуни (Пендо) 12 июня – Джавекс (Кабула) 17 июля – Джума (Барака) 29 августа – Сумуни (Маймоси) 1 сентября – Фураха (Магеса) Записки были странными и непонятными. Первые три были вычеркнуты черными чернилами. Они были прилеплены на разных местах карты, одни – ближе к Амоше, другие – дальше. – Вау. Ты много сделала, – сказала Коринна, когда вошла в комнату и швырнула сумку на свою кровать. – Ты тут так и возилась целый день? Я оглядела себя. Я до сих пор была в пижаме. – Ты ела что-нибудь? – спросила она. Я покачала головой, сообразив, что последняя еда была в самолете. – Неужели ты сестра Мо? Мы называли ее Горе-Мо, если она была голодная, потому что тогда она ужасно вредничала. – Коринна подтолкнула меня к ванной. – Освежись и пойдем ужинать. Причесываясь, я глядела на свое отражение. Теплые каштановые волны сами собой разделялись косым пробором и мягко падали на лоб. В моих глазах все еще светилось отчаяние, какое бывает у людей, когда у них неожиданно выхватывают что-то дорогое. Они казались темно-карими, словно зрачки расширились да так и остались такими. Мо выглядела так, когда была чем-то возбуждена, хотя ее глаза всегда были красивыми и выразительными. Они напоминали мне теплую, сырую древесину и золотой песок. Родители назвали нас очень метко. В Мо всегда ощущался карибский жар и прохладный, беззаботный ритм регги. Я была спокойная, как каменистые бухты и древние горы. Я никогда ярко не одевалась и громко не разговаривала. Я чувствовала себя комфортнее на заднем плане. Это было нетрудно, потому что у меня все было средним. Средний рост, средний вес, средняя жизнь. Я быстро переоделась в удобную футболку с длинными рукавами. Коринна устроила мне беглую экскурсию по Нима-Хаусу. Волонтеры жили отдельно от приюта в скромных комнатах, выходивших на общий двор. Все уже собрались вокруг длинного стола, стоявшего во дворе. – Ты должна попробовать вали и махарагве, – сказала Коринна, когда мы подошли к столу. Она положила мне на тарелку рис и что-то похожее на тушеные бобы. – Не слушай эту девчонку-суахили, – пошутил кто-то. – Она просто где-то прочитала об этом. – Я стараюсь произвести хорошее впечатление. – Коринна села рядом со мной. – Извини, я забыла тебя представить. Ребята, это Родел, сестра Мо. Беседа заметно провисла, но потом все заговорили сразу. – Эй, так жалко. – Здесь так тихо без нее. – Просто не верится, что ее не стало. Все рассказывали про Мо. Все устроились на разные сроки, кто-то – на пару недель, кто-то – как Мо – на полные шесть месяцев. Так собралась маленькая неформальная группа. Коринна приехала из Нигерии. Парень рядом со мной был немцем. Несколько ребят собрались из маленьких городков, расположенных недалеко от Амоши. Не все говорили по-английски или на суахили, но все как-то понимали друг друга. Мое сердце наполнилось благодарностью, когда я слушала их воспоминания о моей сестре: милая, активная, громкая, смелая. – Она была горячая, блин, – сказал кто-то из парней, а другой пнул его по лодыжке. Лишь когда мы с Коринной вернулись в нашу комнату, я поняла, как я устала. В дороге я была на пределе нервов. После этого, да еще после эмоциональной встряски прошедшего дня, мне хотелось рухнуть в постель. Но я должна была вычеркнуть из своего списка еще один вопрос. – Коринна, – сказала я. – Что означают эти записки? – Я показала на карту и на листки. – О, эти. – Она подошла ко мне и тоже взглянула на карту. – В свободное время Мо работала с детьми, находившимися в зоне риска. Каждый месяц она забирала из тех мест одного ребенка и отвозила его туда, где безопасно. Видишь, она записывала число, когда там ее ждали, имя ребенка, а здесь, в скобках, название места. Она планировала вывезти шестерых детей за шесть месяцев. Первых трех она уже вывезла. Коринна показала на вычеркнутые имена. – А что будет с остальными? Кто будет заботиться о них? – Вероятно, парень, с которым она работала. Габриель, а фамилию не знаю. Он местный. Нима-Хаус не имеет к этому никакого отношения. Тут уже все забито до отказа. Тут нет ресурсов, чтобы заботиться о тех детях, которых вывозила Мо. – Куда же они их вывозили? – Я точно не знаю. Кажется, Мо что-то говорила, но я не помню. – Коринна залезла в постель. – Спокойной ночи, Родел. Постарайся заснуть. Я выключила свет и залезла под одеяло. Надо мной медленно крутился вентилятор. Я с трудом различала в темноте ленточки. Мой мозг был полон историй, которые я слышала про Мо. Пока я искала героев в книжках, моя сестра стала одной из них – вероятно, случайно. Она молчала об этом и рассмеялась бы, если бы кто-нибудь сказал ей об этом. Она не собиралась кого-то спасать. Просто она жаждала жизни – удовольствий, развлечений, еды, красок, приключений. Мо не могла не замечать того, что было прямо перед ней, и она делала только те вещи, которые приносили ей радость, но от этого в моих глазах она тем более была героем. Я подумала о тех листках на карте, которые Мо так и не смогла вычеркнуть, и решила выполнить ее желание. Шестеро детей за шесть месяцев. Такую цель она поставила себе. И осталось еще три ребенка. «Я привезу их вместо тебя, Мо. Я вычеркну все фамилии, прежде чем вернусь домой». Глава 2 Я подошла к помпезной лестнице, ведущей в «Гран-Тюльпан», легендарный отель в Амоше, где останавливались всякие знаменитости. Я все еще не опомнилась после поездки в местном микроавтобусе дала-дала, но туда меня послала Коринна. Она не знала фамилию Габриеля, парня, с которым работала моя сестра, но знала, где он жил. Нет, конечно, не в «Гран-Тюльпане». Он жил в деревне в окрестностях Амоши. – Ты можешь доехать туда на дала-дала, но они ходят хаотично и не слишком безопасные – они годятся для коротких расстояний. К Габриелю я советую взять тачку, – сказала Коринна. – Я так ездила туда пару раз. Водителя зовут Бахати. Он не решается выезжать далеко за город, но хорошо знает местность и бегло говорит по-английски. По утрам он обычно бывает в «Гран-Тюльпане». И вот я поднялась по лестнице в помпезный отель. Массивные колонны, похожие на гигантские обглоданные деревья, поддерживали тенистый портик. Двое мужчин в униформе охраняли открытый холл. Но меня больше всего заинтересовала статуя воина масаи, стоявшая на фоне белой наружной стены. Он застыл в гордой позе с копьем в руке, а его волосы были окрашены охрой. Черное дерево было так отполировано, что его кожа казалась смазанной жиром. Красная тога развевалась и трепетала на ветру. Он был похож на молодого библейского пророка, на музейный экспонат. Я подошла ближе, чтобы рассмотреть мелкие детали – красные и синие бусы, украшавшие его тело, ресницы с такими тонкими кончиками, что их осветило утреннее солнце. Я достала камеру и навела объектив на его лицо. – Восемь тысяч шиллингов, – сказал он. – Что? – Я отпрянула от неожиданности. – За разрешение на фотографию. – Ты настоящий! – Да, мисс. Для тебя – шесть тысяч шиллингов. – Это круто, – ответила я, пятясь. – Ты из Англии? Я слышу по акценту. Два фунта стерлингов. Дешевле, чем кофе в «Старбакс». – Нет, спасибо. Вообще-то, я ищу одного человека. Его зовут Бахати. Ты знаешь его? – Тысяча шиллингов. Я отведу тебя к нему. – Не надо. – Я покачала головой и пошла прочь. Это явно был мошенник. – Извините, – сказала я привратникам. – Кто-нибудь из вас знает, где я могу найти Бахати? Они переглянулись и показали куда-то за мою спину. «Вы дурачите меня». Я медленно оглянулась. Конечно. Масаи усмехнулся. – Ты нашла меня. Без комиссии. Ты ловко умеешь торговаться. Чем могу быть полезен? – Я искала водителя, но все в порядке. Я передумала, – ответила я и стала спускаться по лестнице. – Друг мой! Друг мой! – крикнул он вдогонку, но я не оглянулась. «Блин, – подумала я. – Мне придется ехать до деревни в этом жутком дала-дала». Я двадцать минут возвращалась по пыльной дороге до автобусной остановки под безумную какофонию чартерных автобусов. Туроператоры размахивали картами у меня перед носом, торговцы протягивали браслеты, бананы и жареную кукурузу. Улица была полна треском мотоциклов, автомобилей и дала-дала и напоминала оркестр, все мчались с разной скоростью и останавливались без предупреждения и без всяких правил. Кондукторы высовывались из мини-вэнов и выкрикивали место назначения; они хлопали по борту, чтобы водитель остановился и забрал или высадил пассажиров. Каждый дала-дала был ярко раскрашен рекламой или слоганом, прославляющим кого-то из знаменитостей: Обаму, Элвиса, Бейонсе. Я ждала, когда прозвучит название моей деревни, Рутема, но туда никто не ехал. – Мой друг. Я нашел тебя! – Возле меня со скрежетом остановился внедорожник, чуть не сбив велосипедиста. Водитель был в аккуратной белой рубашке с закатанными рукавами и в зеркальных очках-авиаторах, отразивших мое измученное лицо. – Это я. – Он снял очки и ухмыльнулся. Бахати. – Что случилось с твоим… костюмом? – крикнула я сквозь шум. – Это не костюм. Я настоящий масаи. – Ты без волос? – Косы-то? Они накладные. Я наряжаюсь для туристов. Они фоткают меня. Еще я работаю гидом, но все это временно. Вообще-то, я актер – герой боевиков – и жду хорошую роль. Когда-нибудь ты увидишь меня на большом экране. Но это в будущем. Ты сказала, что ищешь водителя. Куда надо ехать? – В Рутему, – ответила я. – Садись. Я отвезу тебя. – Сколько возьмешь? – спросила я, прищурив глаза. – Для тебя столько же, сколько в дала-дала. Я колебалась. Я не из тех, кто готов прыгнуть в машину к незнакомому мужчине, не говоря уж о том, что это происходит в другой части света. Кто-то щипнул меня за ягодицу. Возможно, это старуха пыталась продать мне браслет. Я не поняла. Тут же кондуктор с мегафоном что-то заорал мне в ухо, и я прыгнула в машину к Бахати. – Ты знаешь Коринну из Нима-Хауса? – спросила я. – Это она посоветовала мне отыскать тебя. «У меня есть друзья, парень, и они знают, где я». – Я знаю мисс Коринну. Она дала тебе хороший совет. Я классно вожу тачку. – Бахати резко свернул влево, и я судорожно вцепилась в приборную доску. – Ты ездишь без ремней безопасности? – спросила я, когда пошарила возле себя и ничего не нашла. – Их тут ни у кого нет. – Он рассмеялся. – Не волнуйся. Ты в хороших руках. У меня безупречная репутация. Никаких аварий. Я увидела, как два пешехода успели вовремя нырнуть в сторону, и он их не задел. – Ты не сказала мне твое имя, мисс… – спросил он. – Родел. – Мисс Родел, тебе повезло, что я нашел тебя, иначе ты была бы в нем. – Он показал на обогнавший нас дала-дала. – Большинство этих мини-вэнов рассчитаны на десять пассажиров. Но если там нет хотя бы двадцати, это не настоящий дала. Если тебе комфортно, это не настоящий дала. Водитель там сущий диктатор. Не проси его убавить громкость музыки. Никогда не жди, что он остановит автобус там, где тебе надо выходить. Никогда не смейся над картинками на его лобовом стекле. Выходя из дала, ты теряешь все права. Он может тебя переехать, может тронуться с места, зажав твою ногу дверью, может увезти твой багаж, он… – Я поняла. С тобой мне лучше. – Точно. И я предлагаю много дополнительных услуг. Банановое пиво. Готовый ланч. Бесплатный африканский массаж. Нет. Не такой массаж, мой друг. Я имею в виду это, понятно? – Он посмотрел на меня, когда мы прыгали по бесконечным выбоинам. – Африканский массаж. Хе-хе. Хороший, правда? Ты оставишь мне отзыв? У меня рейтинг 4,5… – Бахати? – Да, мисс? – Ты слишком много говоришь. – Нет, мисс, я только сообщаю важную информацию. Сегодня хороший день для поездки в Рутему. Завтра будет дождь. Дороги станут очень грязными. Я рад, что мы едем сегодня. Завтра мне пришлось бы взять с тебя лишнюю плату за автомойку. Для Сьюзи, моей тачки. – Он постучал по рулю. – Она любит чистоту. Но если ты хочешь поехать завтра, тоже хорошо. У меня в багажнике лежит зонтик. Он из «Гран-Тюльпана». Очень большой, очень хороший. Им пользовалась Опра Уинфри. Ты увидишь логотип. «Гран-Тюльпана», не Опры. Мне отдали его, потому что… – Сегодня нормально. Но разве мы едем не туда? – Да, да. Я везу тебя туда. Ты уже мне сказала. Неужели ты забыла? Все отлично. У меня хорошая память. Но я не понимаю, почему ты хочешь туда поехать. Там нет ничего интересного. Если бы ты спросила меня, я бы посоветовал… Мы проезжали мимо бойких рынков и колониальных зданий, стоявших среди современных магазинов, словно упрямые, пыльные историки. Бахати болтал и болтал, когда мы покинули Амошу и поехали по грунтовке мимо маленьких ферм и традиционных построек. Он замолчал на холме, откуда открывался обширный вид на окрестности, и остановил машину. – Гляди, – сказал он, показывая за каньоны, на горизонт. На фоне ярко-голубого неба виднелся над облаками силуэт Килиманджаро, словно роскошная воздушная корона. Я представляла себе что-то живописное, когда Мо рассказывала мне об этом вулкане, но была буквально застигнута врасплох, когда впервые увидела его огромный, словно присыпанный пудрой силуэт. Бахати, казалось, разделял мое благоговение. На некоторое время он прекратил свои комментарии. Он не нашел ни слов, чтобы поделиться со мной, ни акафиста из заученных фактов, чтобы произвести впечатление. Мы просто глядели на нереально огромную, величественную гору, возвышавшуюся над золотыми равнинами африканской саванны. – Почему ты решила поехать в Рутему? – спросил Бахати, когда мы поехали дальше. – Ведь там просто кучка домиков и пара лавок. – Я ищу друга моей сестры. – Я объяснила, что привело меня в Амошу и почему мне нужна помощь Габриеля. – Мне жаль, что с твоей сестрой случилось несчастье. Это был такой ужас, – сказал он. – Тот парень – Габриель, – ты не знаешь его фамилию? – Нет. Просто знаю, что моя сестра работала с ним вместе. – Не беспокойся, мисс Родел. Мы найдем его. Это были нехитрые заверения, но я была благодарна за них. Когда мы въехали в Рутему, за нами по пыльной дороге побежали босые ребятишки, крича: «Мзунгу! Мзунгу!» – Что они кричат? – спросила я у Бахати. – Мзунгу – значит, белый человек. Они не привыкли видеть здесь туристов. – Он остановил джип под фикусом. Там перемазанные в масле и солярке мужчины, что-то бормоча, возились с трактором, словно хирурги с пациентом. – Сейчас я спрошу у них, знают ли они Габриеля. Пока Бахати разговаривал с мужчинами, дети, галдя и хихикая, окружили нашу машину. – Схоластика, Схоластика! – выкрикивали они, показывая на меня. Я представления не имела, что это означает, но они исчезли, когда Бахати вернулся и шуганул их. – Тебе повезло, в деревне есть только один Габриель с подружкой мзунгу. Но он часто уезжает, и они давно его не видели. Семья Габриеля живет вон там. – Он показал на большой участок с домом, странно выглядевший среди рядов маленьких хижин. Его окружал периметр стен с острыми осколками битого стекла, торчавшими из цемента. У меня сжалось сердце. Я не учла возможность того, что Габриеля могло не оказаться дома. – Мы можем узнать, когда он вернется? Мы посигналили у ворот и стали ждать. Мужчины прекратили возиться с трактором и с любопытством наблюдали за нами. К нам вышла женщина в платье из красочной местной ткани китенге. Она сквозь железные прутья разговаривала с Бахати на суахили, но ее глаза все время устремлялись на меня. – Ты сестра Мо? – спросила она. – Да. Меня зовут Родел. – Рада познакомиться. Карибу. Добро пожаловать, – сказала она, отпирая ворота. – Я – Анна, сестра Габриеля. – Она приветливо улыбалась, но в ее глазах мелькали призраки. Ее красота была спокойной, какая бывает у людей с разбитым сердцем. Во дворе росли фруктовые деревья, и была маленькая детская площадка. Пустые качели поскрипывали, слегка качаясь, словно были брошены в спешке. В доме были задернуты шторы – жалко, потому что день был такой красивый и солнечный. На полу валялись картонные коробки, некоторые пустые, другие были заклеены скотчем. – Я огорчилась, услышав про твою сестру, – сказала Анна, когда мы сели. – Мне очень жаль. – Спасибо, – ответила я. – Мне не хочется отнимать у тебя время. Ты можешь сказать, как мне встретиться с твоим братом? – Если бы я знала, – вздохнула она, глядя на свои руки. – От него уже давно нет вестей. Он никогда еще не исчезал так надолго. Я боюсь, что он уже не вернется. Или, хуже того, с ним случилось что-нибудь плохое. – Что-нибудь плохое? – Я перевела взгляд с нее на Бахати, но он глядел куда-то через мое плечо. Я повернулась и увидела девочку, нерешительно стоявшую возле задней двери, не зная, можно ли ей войти. Ее темный силуэт вырисовывался на фоне света, лившегося в открытую дверь. На вид девочке было лет шесть или семь. – Все хорошо, Схоластика, – сказала Анна и перешла на суахили, вероятно, уговаривая малышку войти. Девочка подошла ближе, и я поморщилась от неожиданности, словно увидела бледный призрак, вышедший из тени на яркий свет дня. Ее кожа была странной – белая, с розовыми пятнами в местах, куда попало солнце. Она смотрела на нас глазами инопланетянки – молочно-голубыми. Ее волосы, светлые и тусклые, были совсем короткими. Отсутствие цвета шокировало, словно картина без красок. Я и раньше видела альбиносов, но у этой девочки были струпья по всему лицу и на губах, похожие на маленьких черных мушек. Я не смогла ничего с собой поделать и содрогнулась. Схоластика тоже явно отшатнулась от меня, заметив мою реакцию, несомненно, знакомую ей. Отвращение. Ужас. Неприязнь. Я со стыдом отвела взгляд, сказав себе, что передо мной просто маленькая девочка, родившаяся альбиносом. – Она дочка Габриеля, – сказала нам Анна. – Она не знает английского. Габриель не стал посылать ее в школу, потому что там ей не могли гарантировать безопасность, поэтому она сидит со мной дома. Я кивнула и вспомнила крики детей «Схоластика, Схоластика!», когда они увидели меня. Для них девочка скорее походила на меня, чем на них. Я работала в школе и прекрасно знала, как дети могут сбиваться в агрессивные стаи и как могут реагировать на то, что они не понимают. – Она чувствительная к солнцу, но я не могу держать ее целый день дома. – Анна дотронулась до лица племянницы. – Это струпья от солнечных ожогов. – Ее голос дрогнул, когда она снова заговорила. – Я хочу, чтобы вы взяли ее с собой. – Что-что? – Я даже наклонилась вперед в уверенности, что я неправильно услышала. – Твоя сестра помогала Габриелю привозить детей-альбиносов в сиротский приют в Ванзе. Там есть школа. Для таких детей, как Схоластика, там безопасное место, где она не будет себя чувствовать не такой, как все. – Ты хочешь отправить ее в приют? Из родного дома? – удивленно спросила я. – Может, тебе надо прежде обсудить это с Габриелем? – На этот раз Габриель слишком долго не приезжает. Он говорил, что мы переедем в Ванзу, когда он вернется. – У Анны дрожал подбородок. Она тяжело вздохнула. – Я не могу одна ухаживать за Схоластикой. У меня самой двое детей. Габриель взял нас к себе и арендовал большой дом с участком, когда я развелась с мужем. Без него я не смогу платить за аренду. Я только что получила предупреждение от хозяев. – Она показала рукой на коробки вокруг нас. – Я должна переехать и поскорее… Бахати, ты понимаешь меня, правда? Скажи ей, чтобы она увезла Схоластику в приют. Услышав свое имя, девочка посмотрела на тетку и на Бахати. «Она даже не догадывается, о чем мы говорим», – подумала я. – Приют в Ванзе – это то место, куда Мо отвозила всех детей? – спросила я. – Их отвозил Габриель. Мо помогала ему отвозить их туда. У них была договоренность. Габриель бесплатно возил Мо, куда ей хотелось – в национальные парки, в лоджии, на озера. Взамен Мо выдавала тех детей за своих. – Я ничего не понимаю. Как это Мо выдавала детей за своих? – удивилась я. – У нас дети-альбиносы сразу бросаются в глаза. Они не такие, как все. Другие. Находятся люди, которые могут без колебаний причинить им вред. Но, если нарядить таких детей в подходящую одежду и надеть им широкополую шляпу, можно всех обмануть. Тогда люди примут их за туристов – хотя бы издалека. Гораздо проще, когда люди думают, что перед ними мать мзунгу и ребенок мзунгу, путешествующие с местным гидом. Раз в месяц Мо помогала безопасно провезти кого-нибудь из тех детей, которых нашел Габриель, а он взамен возил ее куда-нибудь. – Но теперь он исчез, – сказала я. – Ты заявила в полицию? – Да, но у нас многие мужчины уходят в город и больше не возвращаются. В полиции считают, что Габриель нас просто бросил. – А такое возможно? – Не знаю. Не думаю. Просто он не бросил бы Схоластику. Мать бросила ее после рождения. Она хотела отказаться от нее, потому что считала, что дети-альбиносы проклятые, но Габриель не согласился. Если ты отвезешь Схоластику в Ванзу, мне будет гораздо легче устроиться на новом месте. Если появится Габриель, он будет знать, где ее найти. Все это не укладывалось у меня в голове. Я приехала в Рутему с простой целью: найти парня, который, как я думала, помогал моей сестре. Вместо этого теперь просили помощи у меня. – Извини, но без твоего брата, одна, я ничего не сделаю. Я приехала сюда к нему, потому что моя сестра оставила имена еще троих детей, которых надо отвезти туда. Без него я не смогу помочь ни им, ни тебе. – Я чувствовала себя последним дерьмом. Мне не нравились ощущения стыда и вины, которые ползли у меня под кожей каждый раз, когда Схоластика глядела на меня. Она сидела на полу возле ног Анны и натягивала подол, чтобы накрыть им пальцы на ногах. Видимо, это была каждодневная привычка защищать свою кожу от солнца. – Ну, а ты? – обратилась Анна к Бахати. – Ты можешь отвезти мисс Родел в Ванзу? – Чтобы добраться в Ванзу, нам надо проехать через земли масаи, а я не езжу туда. – Почему не ездишь? – Анна окинула взглядом его высокую, худую фигуру. – Разве ты сам не масаи? – Да, но родичи лишили меня наследства. Я больше не хочу их видеть. – Бахати сжал челюсть, давая понять, что тема закрыта. Анна рассеянно погладила Схоластику по голове. В ее глазах смешались отчаяние и смирение. – Вообще-то, я знаю парня, который мог бы помочь с этим, – сказал через некоторое время Бахати. – Он тоже мзунгу, но его семья живет в Танзании уже три поколения. Его отец, британский солдат, поселился тут во время Второй мировой войны. Может, мисс Родел удастся убедить его отвезти Схоластику и остальных детей в Ванзу. Они выжидающе посмотрели на меня – Бахати и Анна. – Как ты думаешь, сколько он возьмет за это? – спросила я. У меня было туго с ресурсами. Мой банковский счет иссяк после платежа за купленный дом, а поездка в Африку подъела и остальное. – О, деньги он не возьмет. У него кофейная ферма, одна из самых крупных в стране. Он большой человек – он не из слабаков, которых любой может обмануть или обидеть. И у него большое сердце. Дети будут в надежных руках. – Как его зовут? – Джек, – ответил Бахати. – Джек Уорден. Имя повисло между нами в воздухе, словно мостик, ждущий, когда я пройду по нему. У меня возникло ощущение, что, если я это сделаю, дороги назад уже не будет. Я буду связана решением, если приму его в ближайшие несколько секунд. Я сгорбилась под тяжестью момента, а часы на стене тикали и тикали. – А что сама Схоластика? – спросила я, кивнув на маленькую девочку, которая, склонив набок голову, рисовала на полу невидимые узоры. – Она-то как относится к этому? – Габриель обещал ей, что отвезет ее в Ванзу, чтобы она могла там быть вместе с такими детьми, как она. Ей давно хочется туда поехать. Она скучает без отца, но я скажу ей, что он встретится с ней там, и она поедет. Тут Схоластика посмотрела на меня, словно почувствовала, что мы говорим о ней. Я представила, как выйду сейчас на солнце, а она останется здесь рисовать узоры на тусклом цементном полу. Здесь, в доме с занавешенными шторами. – Ладно, я отвезу ее, – сказала я. – Вот и здорово! – Анна схватила меня за руки. Бахати отнесся к этому без энтузиазма. – Ты уверена, что хочешь это сделать? – Лицо у него изменилось и снова стало как у той суровой деревянной статуи воина масаи с копьем в руке. – Насколько это трудно? Отвезти в Ванзу группу детей? – Я дала себе слово, что вычеркну оставшиеся имена с листочков сестры, и намеревалась сдержать его. – Анна, собери вещи Схоластики. Мы поедем к Джеку Уордену. Глава 3 К Джеку Уордену мы приехали уже под вечер. Каменные столбы с надписью «ферма Кабури» привели нас по извилистой неровной дороге к дому – белому особняку, окруженному зелеными оврагами, банановыми рощами и бесконечными рядами кофейных деревьев с плодами. Дом гордо стоял в тени могучего вулкана Килиманджаро; его голубые ставни ярко выделялись на фоне темных туч, собиравшихся на небе. – Бахати, по-моему, ты говорил, что сегодня не будет дождя, – проворчала я, вылезая из джипа. – Вон, гляди, надвигается гроза. – Я велел ей танцем наколдовать грозу. – Это был мужской голос, раскатистый бас, похожий на гром. Но его обладателя я не обнаружила. – Это Джек. – Бахати кивнул на крытую веранду. – Пойдем. Я познакомлю тебя. – Нет. Ты оставайся в машине с девочкой. Я сама пойду и поговорю с ним. – Я не хотела никуда таскать Схоластику, пока сама не поговорю с Джеком. Молния расколола небо, когда я поднялась на веранду. – Джек Уорден? – спросила я мужчину, который сидел на зеленых, как киви, качелях. Он не ответил. Он словно бы и не слышал меня. Выставив перед собой телефон и глядя на горизонт, он что-то записывал. Грозу. Молнию. После удара грома он встал и подошел к перилам, все еще продолжая запись. Он стоял на фоне своей обширной плантации – высокий и поджарый, с широкими плечами и широким лицом. На нем был темный свитшот с капюшоном и пропыленные рабочие штаны. Борода у него была как у человека, который провел всю зиму в спячке. Волосы густые, рыжеватые – темные у корней и выгоревшие на солнце. Они падали ему на плечи, буйные и запущенные, будто прекрасный хаос джунглей. Когда упали первые капли дождя, Джек убрал телефон и схватился за перила. Я уже собиралась снова попытаться завладеть его вниманием, когда он засмеялся. – Я велел ей танцем наколдовать грозу, – повторил он, но говорил он это не мне. Он говорил сам с собой. Он подставил руки под струи, чтобы вода стекала с пальцев, и снова засмеялся. Это был тяжелый, неровный смех с судорожными вздохами; я никогда еще не слышала такого. Потом вздохи стали громче, длиннее, и я поняла, почему они звучали так странно. Я никогда еще не слышала, чтобы кто-то смеялся от боли, а Джек Уорден как раз рыдал и смеялся одновременно. – Джек? – снова окликнула я. – Вы меня слышите? У вас все в порядке? Он резко обернулся и впервые заметил меня. Я почувствовала, как все его распущенные, размотанные нити снова намотались на катушку. Это произошло так мгновенно, что теперь передо мной стоял уже другой человек, сдержанный и бесстрастный – все эмоции были убраны и заперты. Воздух вокруг него потрескивал от электричества, словно он только что возвел электрическую ограду. Он стоял, словно Тор, на фоне темных грозовых туч, и в его глазах сверкали молнии. – Кто ты такая? – спросил он. – Я… – Я замолчала, сознавая, что только что оказалась нечаянной свидетельницей очень личной сцены. Это была единственная причина, из-за которой он глядел на меня так, словно собирался разжевать и выплюнуть. – Меня зовут Родел Эмерсон. – Что ты хочешь? – Он пристально смотрел на меня. «Кошачий взгляд, – почему-то вспомнились слова Мо. – Потому что кошки не скрывают ненависть и презрение ко всему роду человеческому». Тогда я рассмеялась, потому что это было забавно, но тут мне было не до смеха. Мне было стыдно и неловко; я жалела, что не надела ничего посолиднее джинсов и полупрозрачного топа. – Может, сейчас не самое подходящее время? – сказала я. – Лучше я приеду завтра. – Почему завтра будет лучше? Он шагнул вперед, и мне невольно захотелось повернуться и убежать. Но сейчас речь шла не обо мне. Речь шла о Схоластике и других детях. И все-таки мне страшно не нравилось, что требовался кто-то еще, мужчина или женщина, чтобы я могла сделать то, что решила. – Мне нужна ваша помощь, чтобы отвезти в Ванзу нескольких детей, – сообщила я. – Тебе нужна моя помощь, – медленно проговорил он, разжевывая слова. Повернулся и крикнул куда-то в пустоту: – Ей нужна моя помощь! Тут он снова засмеялся. Не терзающим сердце смехом, как до этого, а невеселым, без тени юмора. – Убирайся с моей земли, – сказал он. – Ты вторглась сюда без разрешения. Еще ты лаешь не на то дерево. Я не в состоянии помочь ни тебе, ни кому-либо еще. И, самое главное, мне плевать на все. – Ты Джек Уорден, так? – спросила я, тоже перейдя на «ты». Я решила не отступать. Ведь я обещала Анне, что отвезу Схоластику в Ванзу. Я не собиралась сдаваться при первом намеке на трудности. – Да, это я. – Он выпрямился в полный рост, и мне захотелось попятиться. Черт возьми, он был огромного роста. – Тогда ты тот человек, который отвезет меня в Ванзу. – На хера мне помогать тебе? И ехать в Ванзу? Я глядела на него, и школьной учительнице во мне хотелось выбранить его за плохие манеры, за неслыханное поведение. Он даже не удосужился выслушать, что я хотела ему сказать. – Ты слышала? – сказал он, поднеся ладонь к уху. – Эта тишина – то, что мне нужно. Пошла в жопу. У меня запылало лицо. – Знаешь, что? Какое бы там несчастье ни произошло с тобой раньше, ты заслуживаешь этого, черт побери. – Я повернулась и вышла под проливной дождь; вода текла по моим горячим воспаленным щекам. – Поехали, Бахати. – Я захлопнула дверцу джипа. – Мне придется придумать что-нибудь еще. Но Бахати поглядел на мужчину, стоявшего на террасе. – Что-то не то с его глазами, мисс Ро. Это не тот Джек Уорден, какого я знаю. – Зато это тот Джек Уорден, с которым я разговаривала. И он такое… – Я проглотила слова, готовые сорваться у меня с языка, хоть Схоластика все равно бы меня не поняла. – Поехали. Мы почти доехали до ворот, когда в нас едва не врезался красный джип. Бахати ударил по тормозам, и мы остановились буквально в нескольких футах от него. Водитель встречного джипа ударил по клаксону, и машина длинно, свирепо засигналила нам. – Чокнутая леди, – пробормотал Бахати, двигаясь задним ходом. Дорога была узкой, и нам не оставалось выбора. Мы пятились назад, а та дама наступала. Дождь все еще лил как из ведра, и я почти не видела дорогу, когда Бахати вернулся вот так, задним ходом, к дому. Но вместо того, чтобы остановиться, красный джип продолжал наступать на нас, пока не загнал в угол. Тогда дама вылезла из него и постучала по стеклу Бахати. – Ты что, вздумал ехать в такую чудовищную погоду, молодой человек? Зачем мчался, как маньяк, по размытой дороге? – Она заглянула к нам в салон; капли дождя падали с ее пластикового капюшона. Ей было не меньше девяноста, но ее голубые глаза были яркими и ясными. Мы с Бахати переглянулись. Ведь это она мчалась на нас, как сумасшедшая. – Да еще с женщиной и ребенком, не меньше, – продолжала она, взглянув на Схоластику и на меня. Я невольно зауважала даму. Она и глазом не моргнула при виде девочки. Хотя, если учесть преклонные годы, дама могла просто ничего не заметить. – Выходите. Все. – Она хлопнула в ладоши и пошла к дому, бросив свою машину там, где она остановилась. – Это Гома, бабушка Джека, – пояснил Бахати. – С ней невозможно спорить. Поскальзываясь в грязи, мы пошли к веранде. Я с облегчением увидела, что Джек ушел. За Гомой захлопнулась дверь, а мы с Бахати и Схоластикой, дрожа в мокрой одежде, стояли под крышей веранды. – Ну? Вы зайдете или мне посылать к вам голубей с приглашением? – закричала старуха из дома. Мы вошли в прелестную гостиную с большими окнами, мягкими диванами и выцветшим сосновым полом. Дом был таким же эксцентричным, как и сама леди, пригласившая нас, – смесь колониального стиля и африканской традиции с разнородной мебелью и земляной текстурой. Гома стояла в середине комнаты, спустив брюки к лодыжкам, и вылезала из мокрой одежды. Мы с Бахати отвернулись, а Схоластика смотрела на нее, вытаращив глаза. – Храбрая девочка, – похвалила Гома. – Не боится старой кожи. Ты ведь не говоришь по-английски, верно? – Она переключилась на суахили, и вскоре Схоластика уже хихикала. – Пойдем. – Гома протянула ей руку. – Давай найдем тебе сухую одежду. Я посмотрела на старуху уголком глаза и с облегчением увидела, что на Гоме осталось нижнее белье. Вскоре они вернулись в красочных муумуу – длинных, просторных платьях. – Я шью их из китенге. После них тебе не захочется влезать в джинсы, – сказала Гома, протягивая мне муумуу. Бахати посмотрел на нее как на сумасшедшую, когда она дала ему зеленую с желтым муумуу. – Ох, ладно тебе. – Гома сунула одежду ему в руки. – С тебя течет вода. Вон лужи на полу. Несколько секунд они глядели друг на друга в безмолвном поединке. Потом Бахати вырвал одежду из ее рук. – Ванная вон там. – Наклонив голову, она глядела, как он засеменил туда, передвигая ноги так, словно восходил на жертвенный алтарь. – Я – Кэтрин Уорден, – представилась она, повернувшись ко мне. – Все зовут меня Гома. – Родел Эмерсон. – Я пожала ее иссохшую, древнюю руку. – А это Схоластика. – Родел и Схоластика, – повторила Гома, с любопытством глядя на меня. – Так что же привело вас сюда? Я как можно конкретнее объяснила ей ситуацию. – Извини, что Джек так грубо обошелся с тобой, – сказала она, когда я закончила свой рассказ. – Похоже, вы оба связаны событиями того трагического дня. Джек сам не свой после того, как потерял Ли… – Она замолчала, потому что вернулся Бахати в муумуу. Одежда едва доставала до его коленей. Гома ущипнула Схоластику – быстрым, резким щипком за руку, чтобы девочка перестала хихикать. Одетый в муумуу, Бахати казался притихшим и больше не трещал без умолку. Я поняла, что мне тоже лучше выйти, пока Гома не ущипнула и меня. – Простите, пожалуй, я тоже пойду переоденусь, – пробормотала я. Когда я вернулась, они все были на кухне – Бахати и Схоластика сидели за столом, а Гома наливала им суп. – Ты можешь повесить все в кладовке, – сказала она, показав на мокрый ком одежды в моих руках. Дождь все еще лил. Я прошла по коридору в кладовку, нашла прищепки и развесила свою одежду. Тут молния осветила дом, и мне показалось, что я увидела Джека, стоявшего под тропической грозой. Я уже хотела списать это на свою разыгравшуюся фантазию, но тут его осветила новая молния. Он стоял под могучим деревом и глядел на землю, а дождь яростно хлестал и хлестал вокруг него. – Кажется, Джек остался на улице, – сообщила я, вернувшись на кухню. Гома кивнула и продолжила есть суп. – Он часто так делает. Сидит с ней во время гроз. – Она подвинула ко мне тарелку. – Ешь. – С кем сидит? – спросила я, сев напротив Гомы. – С Лили. Его дочкой. Она там похоронена. Они все. Это место оправдало свое название. – Ферма Кабури? – Я вспомнила вывеску на въезде. – Да. Она должна была получить название «Ферма Карибу». «Карибу» означает приветствие, но я в то время только начинала учить суахили и написала «Кабури» на документе о начале строительства. «Кабури» – это «могила». Сэм – мой муж – нашел это смешным и отказался исправлять. Он всегда говорил, что будет любить меня до могилы. – Гома посмотрела в свою тарелку. – Так и получилось. Он любил меня до самой смерти. Мне почудилось, что это начало эпической любовной истории, какие я всегда любила, но Гома больше ничего не добавила. Лишь грустно улыбнулась и помешала ложкой в тарелке. – Может, мы… может, мы приведем Джека в дом? – предложила я, когда молния вновь пронзила небо. Мне уже стало неловко за свои слова, сказанные от обиды. – Он вернется, когда будет готов к этому. И будет продолжать это делать, пока когда-нибудь не почувствует, что ему это уже не нужно. Ты ведь тоже так поступаешь, верно? В милях от дома. Это твой траур по сестре. И тебе нужно позволить это сделать. Заниматься этим, пока ты не успокоишься и не научишься снова дышать, смирившись с утратой. Я съела ложку супа, размышляя над ее словами. Смерть Мо показалась мне дверью, которая закрылась навсегда. Я никогда не смогу войти в нее, никогда не услышу, как Мо болтает о всяких пустяках. Как я теперь скучала по ее рассказам! Когда люди живы, существует незримый порог возможностей. Он сокращается, когда люди уходят из жизни, глотает все окружавшие их миры – имена людей, которых они никогда не встретят, лица детей, которых у них никогда не будет, вкус мороженого, которое они никогда не попробуют. Утрата Мо была адски болезненной, но я не могла даже представить себе, каково потерять ребенка. – По-моему, я велел вам уезжать. Я едва не подпрыгнула при звуке голоса Джека. Он промок до нитки и стоял у задней двери в луже воды. Свитшот с капюшоном куда-то делся, а футболка прилипла к мышцам, сформированным тяжелой физической работой. Ферма находилась на приличной высоте, где воздух по вечерам бывает даже слегка морозным, но по Джеку не было заметно, что ему холодно. Возможно, в этом и был смысл – стоять под дождем до полного бесчувствия. – Я позвала их в дом, – сказала Гома. Джек только теперь заметил Бахати. – Хабари, Джек, – поздоровался Бахати. Джек кивнул ему и даже не удивился, увидев за столом Гомы одетого в муумуу парня. Но тут его взгляд упал на Схоластику, и все изменилось. Если со мной он недавно был грубым, то теперь стал откровенно враждебным. Его руки сжались в кулаки, он весь словно ощетинился. – Это одежда Лили, – зарычал он. – Да, правильно. – Казалось, Гому не смутила его реакция. – Схоластике нужно было переодеться, вот я и дала ей платье Лили. У Джека заходили желваки. Казалось, он с трудом сдерживался, чтобы не откусить кому-нибудь голову. Девочка съежилась под его свирепым взглядом и прижалась к Гоме. – Я думаю, что нам надо уехать, – сказала я Бахати. Я понятия не имела, позволят ли Схоластике жить со мной в общежитии волонтеров, пока я что-нибудь не придумаю. Я знала только, что мне не хотелось находиться рядом с Джеком Уорденом. Я привыкла к ровным отношениям между людьми – приятным, без повышения голоса, разве что иногда. Но тут казалось, будто полиграф взбесился, и его игла прыгала по всей ленте. Моя надежда сменилась на обиду, а сочувствие утрате Джека – на злость из-за его поведения. – Никто никуда не поедет в такую погоду. Разве вы не слышали прогноз? Гроза еще не скоро закончится, – сказала Гома. – Тут на много миль нет фонарей, а дороги в дождь очень опасные. К тому же вы должны подумать о Схоластике. – Я уверена, что ей позволят переночевать со мной в хостеле, – ответила я. – Я позвоню и предупрежу… – Я не об этом… – Сейчас небезопасно, – заявил Джек. – Вы уедете утром. Я молча посмотрела на него. Почему он решил, что имеет право решать что-то за меня? Может, если бы он сказал это по-другому, например, что ему безразлично, я бы еще задумалась, но он откровенно не хотел нас здесь видеть, и я не собиралась принимать от него милости. – Прошу не решать ничего за нас. – Я вскинула голову и встретила его взгляд. Он прищурил глаза, но не ответил. Я почти не сомневалась, что еще несколько секунд, и от меня останется лишь кучка пепла под его взглядом. – Бахати. – Он протянул руку. – Ключи. Бахати украдкой покосился на меня, но ему явно не хотелось перечить Джеку. Ключи исчезли, когда Джек схватил их и сунул в карман. – Вы уедете утром. – Он пристально посмотрел на меня. – Ладно. Значит, решено. – Гома посмотрела на меня с видом, не оставляющим места для протеста. Потом встала и налила Джеку суп. – А ты садись и поешь немножко. – Потом. Сейчас я приму душ, – объявил Джек, стянул с себя футболку и вытер ею лицо. Все его тело было покрыто ровным загаром, без полосок, не считая темных, рельефных впадин на плоском животе. Джек начал подниматься по лестнице, потом оглянулся. Водяные дорожки текли по его спине с мокрых от дождя волос. – Бахати, пойдем со мной. Я дам тебе что-нибудь. Ты снимешь эту… штуку. Бахати виновато посмотрел на Гому и пошел за Джеком. – Что? – Она сверкнула глазами. – Ты ведь все время носишь национальную одежду. А это то же самое, только с рукавами. – Вы знаете Бахати? – спросила я, когда мужчины ушли. – Да. Его знают все, кто бывал в «Гран-Тюльпане». Джек возил туда по выходным жену – его бывшую жену, Сару. Она не была создана для здешней жизни. Они познакомились, когда Джек учился в Кении. Ферма тогда казалась Саре романтическим приключением, но, попав сюда, она просто сходила с ума. Она скучала без ресторанов и магазинов и полюбила спа в «Гран-Тюльпане», поэтому Джек возил ее в город, когда только мог. Потом они ходили на шоу. Иногда оставались на ночь. Там он и увидел Бахати. Люди там приятные, но все они смеются над парнем. Он стоит у входа в отель, изображает храброго воина, но завизжит, если на него сядет божья коровка. Он первым сбежит при малейшем намеке на неприятности. Над ним смеются, потому что, несмотря ни на что, он хочет быть крутым актером. Джек не смеялся. Он взглянул один раз на Бахати и сказал ему, что он все делает неправильно. Как Бахати справиться с гонками на автомобилях, если ему страшно даже сесть за руль? И вот, пока Сара ходила на массаж, Джек учил Бахати водить машину. – Не уверена, что он поступил правильно, – пробормотала я, вспомнив, как страшно было ехать с Бахати. – Ты что-то сказала? Я не расслышала. Я покачала головой и огляделась по сторонам. – У вас очень уютный дом. Надеюсь, мы не слишком вас затруднили? – Нисколько. Я не помню, когда у нас в последний раз кто-нибудь был. В этом большом, старом доме живем только мы с Джеком. Сара давным-давно вернулась в Кейптаун. Они развелись, когда Лили была маленькой. Ты не представляешь, как я ждала ее к нам каждое лето. Я ужасно тоскую по ней и рада, что у нас под крышей снова появилась малышка. – Она показала пальцем на Схоластику. – У нас полно свободных комнат. Можешь выбирать. Вон там, слева – шкаф с постельным бельем и полотенцами. Сама все сделай. – Спасибо, – ответила я. – Можно я быстро позвоню от вас? Мне нужно сообщить подруге, что мы сегодня не приедем. – Конечно. – Гома махнула в сторону гостиной. На консоли стоял старый дисковый телефон. Я набрала номер Нима-Хауса и попросила Коринну. – Ты где? – спросила она. – На ферме Кабури. – Где? – На кофейной ферме, которой управляют Джек Уорден и его бабушка. Я не смогла найти Габриеля. Бахати сказал, что Джек может нам помочь. – Джек Уорден? Тот самый Джек Уорден, который потерял дочку во время теракта в молле? – Джек потерял дочь в молле? – Да. Точно он. Теперь я вспомнила. Он был на церемонии памяти жертв в молле «Килимати». – Я и не знала. – Я даже села. Теперь я поняла, что имела в виду Гома, сказав, что мы связаны событиями того трагического дня. Он потерял Лили в том же месте и в то же время, когда я потеряла Мо. – Да. Он получил какую-то награду за спасение беременной женщины и ее сына. Но даже не встал и не пошел за ней. Просто сидел там, и, казалось, ничего не видел и не слышал. Учительница танцев, которая преподавала у его дочки, тоже получила награду за то, что вывела детей в безопасное место. Жалко, что среди них не оказалось его дочки. Как он сейчас? – Ужасно. Сердитый, печальный, озлобленный. Мне показалось, что он хочет умереть. Он стоял в грозу у могилы дочки, словно ждал, что молния ударит в него. Он даже не захотел ничего слушать про детей и про Ванзу. Я рассказала Коринне про Схоластику. – Тебе не разрешат привезти ее в хостел, – сказала Коринна. – Он только для волонтеров. Для тебя сделали исключение из-за несчастья с Мо. – Я что-нибудь придумаю. Может, мне что-то посоветует бабушка Джека. – Я попрощалась и положила трубку. – Если ты думаешь, что Гома убедит меня помогать, то ты ошибаешься. Я резко повернулась и увидела, что Джек, потягивая из бутылки кока-колу, глядит на меня с порога гостиной. Лицо его после душа снова стало нормальным, но от его голоса у меня поползли по спине мурашки. – Ты уже ясно дал понять, что тебе это не интересно, но если ты думаешь, что я сдамся, то ты ошибаешься, – ответила я. Он глядел на меня через комнату, и в его глазах сверкало что-то непонятное. Он не шевелился и не говорил ни слова. – Мне очень жаль, что так получилось с твоей дочкой, – сказала я, когда напряжение сделалось невыносимым. – И прости, что сказала тебе те слова. Он кивнул и посмотрел на бутылку. – А мне жаль твою сестру, – сказал он. – Бахати рассказал мне. Послушай мой совет. – Он пошевелился и пронзил меня взглядом. – Собирай вещи и уезжай домой. Ты взяла на себя непосильную задачу. Ты даже не представляешь, во что ввязалась. Я вспыхнула. Почему-то Джек Уорден залезал мне под кожу, холодную, как огурец. И так каждый раз. – Знаешь, что? Мне уже надоело слушать тебя. Почему ты решил, будто знаешь, что для меня лучше? Ты не можешь мне помочь? Ладно. Но я не прошу у тебя советов и уверена, черт побери, что они меня не остановят. – Скажи мне вот что. – Его голос звучал спокойно и бесстрастно. Это раздражало меня. Джек раздражал меня. – Скажи, что говорила тебе сестра о тех детях, которых ты хочешь отвезти в Ванзу? – Я… она… – Я ругала себя за то, что невнимательно слушала болтовню Мо. – Какая разница? Почему ты думаешь, что я не справлюсь? Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил. – Тебе не нужно знать. Поверь мне. Некоторые вещи лучше не вытаскивать на свет, лучше оставить их в темноте, где им и место. – После этого он залпом допил кока-колу и ушел. Глава 4 Наутро меня разбудил пронзительный крик петуха. Паршивец орал через каждые десять минут, извещая меня о наступлении утра, а мне казалось, будто я только что уснула. Я скатилась с кровати и, дрожа в муумуу Гомы, подошла к окну. Уже почти рассвело, и я увидела в полях человеческую фигуру. Это был Джек, он вспахивал на тракторе клочок голой земли. Я попыталась представить, каково это – горевать по дорогой утрате в таком месте, где все растет, где каждый день пробиваются из почвы яркие, зеленые ростки новой жизни. «Куда ты меня привела, Мо? Что ты мне показываешь?» Я прошла в бельевую комнату и нашла свою одежду – выстиранную и выглаженную. Я надела ее, наслаждаясь сохранившимся в ней теплом. – О, хорошо. Ты встала, – сказала Гома, когда я вошла в кухню. – Завтрак готов. Окажи любезность, сходи за Бахати и Схоластикой. Они в библиотеке. Дом был хаотичный, с тупиками и укромными уголками; за много лет к первоначальному зданию были пристроены новые комнаты. Поэтому я не сразу нашла Бахати и девочку, а когда нашла, то замерла от удивления. Они сидели на полу друг напротив друга: один – высокий, худой и черный, как ночь, а другая – нежная и серебристая, словно лунный свет, – и наблюдали странную картину: между ними ползла по полу черепаха с привязанным к ней желтым воздушным шариком. Они искоса взглянули на меня, снова посмотрели на черепаху и переглянулись. Черепаха передвигалась на толстых, круглых лапах и смотрела то налево, то направо, на своих случайных зрителей. При этом она неодобрительно и по-стариковски качала головой. Мы все одновременно засмеялись. Хихиканье Схоластики все еще звучало, даже когда мы с Бахати уже отсмеялись и остановились, чтобы перевести дух. – Эй, пойдемте. Завтрак готов, – сказала я, а для Схоластики изобразила, будто жую. Потом повернулась и пошла к двери, но во второй раз за это утро остановилась и замерла. Там стоял Джек, устремив взгляд на Схоластику. В грязных башмаках, с засученными рукавами, выставив вперед одну ногу, словно замер при звуках ее смеха – маленькой девочки в одежде его дочки, любующейся черепахой и воздушным шариком. Схоластика притихла, едва увидела Джека, потому что помнила его вчерашнюю реакцию. Она опустила голову, когда он прошел к ней через комнату. Его тень упала на девочку. Секунды тикали в напряженной тишине. Потом он что-то сказал на суахили. Схоластика кивнула и стала снова смотреть на черепаху. Джек достал что-то из кармана и ткнул в шар. БУМС! Черепаха спрятала голову и ноги под панцирем так быстро, что из ее легких с шипением вышел воздух. Теперь она лежала на полу, недовольная, с желтыми клочками резины на панцире, похожими на маленькие флаги капитуляции. – Сейчас вы видели, как быстро Аристутль умеет двигаться, – сказал Джек и повторил это на суахили для Схоластики. Присел на корточки рядом с испуганной черепахой и погладил ее по панцирю. – Все нормально, дружок? Аристутль опасливо высунул из панциря круглую голову и с презрением посмотрел на Джека. Схоластика расхохоталась и даже повалилась на пол, держась за живот. Джек сидел и смотрел на нее, кадык прыгал на его шее, словно детский смех пронзал его сердце сладчайшей шрапнелью. Джек встал, прошел в угол, где болталась целая связка других желтых шаров, и принес один Схоластике. Она взяла его и показала на черепаху. – Нет. – Он покачал головой. – Это тебе. – Господи. – Гома вошла и сердито посмотрела на нас. – Я послала одну за остальными и потеряла всех вас. Немедленно идите на кухню. Она пригнала нас к столу и наполнила наши тарелки. – Кофе с нашей фермы, – сказала она, налив нам с Бахати по чашке, потом села сама. – Восхитительный, – похвалила я после первого глотка. – Спасибо. И спасибо за то, что вы позаботились утром о моей одежде. Мне хотелось бы быть хоть наполовину такой же активной, если доживу до ваших лет. – Это все ферма, – ответила Гома. – Чистый воздух, тяжелая работа, свежая пища. Схоластика привязала шарик к стулу и села рядом с Джеком. Он намазал тост маслом и джемом и положил ей на тарелку. Заморгал, когда Схоластика поблагодарила его, словно сделал это по привычке, машинально, не замечая. – Я слышала, что ты спас беременную женщину и ее ребенка во время стрельбы в молле, – сказала я, когда Гома о чем-то разговаривала с Бахати на другом конце стола. – Это потрясающе. – Неужели? – В чем проблема? Каждый раз, когда я пытаюсь быть вежливой, ты швыряешь мне в лицо мои же слова. Каждый раз, когда я думаю, что вижу твою другую сторону, ты снова валяешь дурака. – Потому что я и есть дурак. Дурак, оставивший свою дочь погибать. Я был в тот день в молле. Прямо там. И остановился, чтобы помочь незнакомым людям. Я был слишком занят, спасая чужие жизни. – А ты не думал, что, может, они спасли твою жизнь? – Ты думаешь, они спасли меня? – Джек засмеялся. Смех был странный. Наполненный глубокой, мрачной иронией. Он смеялся когда-нибудь как все нормальные люди? Настоящим смехом? Джек наклонился через стол так близко, что я увидела золотистые кольца вокруг его голубой, как лед, радужки. Они были цвета опаленной солнцем травы в саванне, жаждущей дождя. – Если бы у меня была тысяча жизней, я бы согласился умереть тысячу раз, лишь бы спасти ее. Тысячу раз. Я поверила ему. Каждому слову. Так он это сказал. Он встал, открыл холодильник и достал бутылку кока-колы. Прижал крышечку к краю стола и ударил по ней ладонью. Выбросив крышечку, придвинул стул и, запрокинув голову, залпом выпил всю бутылку. «Какой странный человек», – подумала я. Владелец кофейной фермы и почему-то не пьет кофе. Большинство людей топят свои беды в чем-то покрепче. Джек предпочел бутылку кока-колы. Может, он не собирался заглушать свою боль, хотел ощущать всю ее остроту? Может, Джеку Уордену нравилась боль, потому что он был уверен, что заслуживает ее? – Ты уже решила, что будешь делать дальше? – спросила Гома. Я переключила внимание с Джека на нее. – Я надеюсь, что вы знаете кого-то, кто сможет отвезти Схоластику и меня в Ванзу, сделав по пути пару остановок. – Я знаю идеального кандидата для такой работы. Он сидит за этим столом и тоже это знает. Но он слишком ушел в себя и не хочет ничего делать. – Ты не теряла дочь, – прорычал Джек, не поднимая глаз от тарелки. – Нет, не теряла, – ответила Гома. – Я потеряла своего единственного сына, твоего отца. И потеряла его жену, твою мать, в одной и той же аварии. Я потеряла мужа. И потеряла Лили, мою правнучку. Так что я похоронила у нас возле дома четыре поколения. И все еще держусь. Ты думаешь, я не хотела уснуть и больше никогда не просыпаться? Ты думаешь, у нас с тобой разные сердца? Нет, не разные. Мне так же больно, Джек, как и тебе. Но я держусь, потому что ты здесь. Ты остался у меня один, ты это понимаешь? И ты – достаточная причина, чтобы я держалась. И мне убийственно тяжело видеть, что тебе это нравится – быть внешне живым, а внутри мертвым и пустым. Ты слышишь? Меня это просто убивает. За ее словами последовала тишина, тяжелая и густая. Я понимала, что надо бы уйти, но не могла пошевелиться. Бахати смотрел на свои руки и, несомненно, испытывал то же самое. Даже Схоластика, не понимавшая ни слова, притихла на стуле. Джек посмотрел на Гому и начал что-то говорить, но вместо этого повернулся ко мне. – Прости, что разочарую тебя. – Он швырнул салфетку на тарелку. – Я ничем не могу тебе помочь. Я не смог помочь даже собственному ребенку. Я хочу, чтобы все оставили меня в покое! – Его стул скрипнул о пол, когда Джек встал и тяжелыми шагами вышел из кухни. Гома осталась за столом и доела свой завтрак. Доев, она вытерла со стола крошки. Ее кожа туго натянулась на просвечивающих костяшках. – Я уже слишком старая для слез и уныния, – тихо сказала она. – Мы всю жизнь теряем тех, кого любим. Теряем и теряем. Одних забирают болезни и несчастья. Другие просто уходят. А некоторых мы сами отпускаем. Бахати, Схоластика и я молча убирали посуду, а Гома сидела, глядя в окно. Грозовые тучи уплыли прочь, и небо сияло голубизной. – Куда теперь? – спросил Бахати, когда мы закончили уборку. – Вернемся в Амошу, – ответила я. – Может, кто-нибудь в Нима-Хаусе подскажет мне, как добраться до Ванзы. – Сейчас я возьму ключи, – сказала Гома. – Мой джип все еще стоит на пути у машины Бахати. Встретимся возле дома. Я убралась в спальне, аккуратно свернула муумуу и положила на кровать. Когда я вышла на улицу, Бахати уже ждал меня возле своей тачки. – Готова? – спросил он. Я кивнула и слабо улыбнулась, не зная, что мне делать. – Извини, что у нас ничего не вышло, – сказал он. – Я уверена, мы найдем какой-нибудь выход. – На самом деле я вовсе не была ни в чем уверена, но дороги назад не было, потому что со мной была Схоластика. Я села в машину и закрыла дверцу. Гома надела на Схоластику шляпку. – У нее нет пигмента, – сказала она. – Поэтому она чувствительна к солнцу. Когда приедете в Амошу, купи для нее защитный крем. – Хорошо, – пообещала я. – Спасибо за ваше гостеприимство. – Не стоит благодарности. Квахери, Родел. Квахери, Схоластика. Прощайте. Она открыла дверцу для Схоластики, но девочка вместо этого побежала к крыльцу. Там стоял Джек и держал забытый шарик. Она взяла его и широко улыбнулась, но Джек не заметил этого. Его глаза неотрывно смотрели на ее шляпку. – Откуда это у нее? – спросил он. – Не заводись, Джек. – Гома подошла к крыльцу. – Я нашла ее в твоей машине. – Ее носила Лили. Она оставила ее в машине, когда пошла в молл. – Это всего лишь шляпка, Джек. В ней нет Лили. Она тут… – Гома приложила руку к сердцу, – …где была и будет всегда. – Это ее последняя вещь. Ее шляпка-подсолнух. Ты не имеешь права отдавать ее. – Эту шляпу сшила я. Я могу отдать ее кому хочу. – Это не просто шляпка. Для меня! Они ходили взад-вперед, швыряя друг в друга гневные слова. Глаза девочки метались от Джека к Гоме. Ей было несложно понять, о чем они спорили. Она медленно сняла шляпку с головы, недолго полюбовалась большим цветком в ее середине, похожим на небольшой взрыв солнечного света. Потом сложила шляпку пополам и протянула ее Джеку, прищурив свои странные, молочно-голубые глаза. Он замолчал на полуслове и уставился на Схоластику, застыв от удивления. Тогда она положила шляпку ему на ладонь и загнула его пальцы. У меня перехватило горло, когда лучи солнца упали на ее непокрытую голову. В какой-то момент Схоластика уже превратилась в мою подопечную, и я отвечала за нее. Я уже привыкла к ее странной внешности и видела в ней лишь маленькую девочку. Джек тоже что-то увидел, что заставило его схватить ее за руку, когда она пошла к машине. Крепко сжимая в руке шляпку дочки, он присел на корточки возле Схоластики. – Ее звали Лили. Джина яке иликува Лили, – сказал он. – Лили? – спросила Схоластика. Джек кивнул. – Мтото янгу, моя дочка. Она любила радугу и шоколад. Растаявший от жары шоколад. Понимаешь? – Он показал на пятна на шляпке и надел ее на голову девочки. – Она любила танцевать. И петь. И фотографировать. – Он поправил шляпку, чтобы цветок был спереди. – Она умерла, – добавил он. – Аликува. – Поле, – ответила Схоластика. – Жалко. После этого она обхватила его руками. Так они и стояли, обнявшись, у фронтона дома. Над ними болтался желтый шарик, а из облаков на них безмолвно смотрел величественный вулкан. Это был момент большого и маленького – мужчины и девочки, горы и дома. Я не видела лица Джека, но догадывалась – что-то происходит, что-то мощное и нежное. Потом они заговорили друг с другом без слов. Джек выпрямился и повел Схоластику к машине, где ждали мы с Бахати. – Ты говорила, что завтра вернешься, – сказал он мне. – Что? Я не поняла. – Вчера. Ты сказала, что, может, сейчас не самое подходящее время, и что ты вернешься завтра. Я удивленно смотрела на него. – Завтра уже наступило, Родел Эмерсон. Вылезай из машины. Я отвезу вас с девочкой в Ванзу. – Правда? – Искры восторга пронзили мой позвоночник. – А как же другие дети? – Я должна была вычеркнуть и другие имена. Мне требовалось выполнение обязательства. Джек открыл дверцу и подождал, когда я выйду. Потом протянул мне огромную грубую руку. Когда я вложила в нее свою, он подержал ее мгновение, словно дав мне возможность передумать и пойти на попятную. Потом пожал ее. Это было молчаливое рукопожатие, безмолвное соглашение. И, хотя я только что познакомилась с ним, я уже знала, что могла доверять ему. Знала, что Джек Уорден сдержит свое слово. Что бы там ни было. Глава 5 После ланча я пошла следом за Джеком в библиотеку. Там он развернул карту на полированном письменном столе из ореха и положил на нее три листочка с именами, которые я дала ему. 17 июля – Джума (Барака) 29 августа – Сумуни (Маймоси) 1 сентября – Фураха (Магеса) – В Ванзу мы поедем один раз, – сказал он, рассмотрев листочки. – Последние две деревни находятся по пути туда, да и числа близкие. Твоя сестра и Габриель, вероятно, так и планировали. Вместо того, чтобы ездить взад и вперед, сначала мы поедем в Бараку за Джумой. – Он постучал по карте. – Мы можем отправиться туда прямо завтра, привезем его на ферму. Следующая поездка будет через неделю. Мы поедем с ним и Схоластикой, заглянем в Маймоси и Магесу, а оттуда доберемся до Ванзы. – Джек посмотрел на меня, словно ища подтверждения. Его силуэт вырисовывался на фоне окна; вокруг него в косых лучах света плясали пылинки. Кончики его волос сияли бледным золотом в тех местах, где их касалось солнце. Джек немного напоминал темный рисунок углем, насыщенный солнцем. Он все еще был замкнутым, все еще баррикадировался изнутри, но все же слегка приоткрылся. У Джека не было желания возвращаться в мир, забравший у него дочку. Он сделал свое дело, исполнил роль героя и спас три жизни – женщину, ее не рожденного ребенка и маленького сына, – но его не утешал тот факт, что они были живы или что он сам был жив. Лили погибла, и Джек находился в непрестанной, мучительной агонии. И все же он ждал ответа, глядел на меня так, словно впервые заметил мое существование. – Это замечательно. – Если бы он мог меня видеть сквозь вихрь боли, если бы он мог видеть что-то рядом с собой, я бы точно, черт побери, не замечала его грубости. Кроме того, мне было что сказать мужчине, который хранил в своей мрачноватой библиотеке яркую связку воздушных шаров. – Для меня это память о Лили, – пояснил он, когда заметил, что я смотрю на шары. – Каждый раз я покупаю новую связку, когда бываю в городе. Шары были последней вещью, которую она попросила у меня. Желтые шары. Она собиралась привязывать их к Аристутлю, чтобы не искать его среди травы, – пояснил он, возвращая мне листочки. Я подумала о том, что Мо и Лили все-таки присутствовали в желтых бумажках, которые я держала в руке, в этих желтых шарах, в черепахе, невидимой за письменным столом, но тащившей яркую вспышку желтого цвета. – Я надеюсь, что и мы оставим позади себя что-нибудь яркое, – сказала я. Мы молча смотрели на шары, покачивавшиеся в углу, словно тронутые тихим, невидимым дыханием. – Вот какой она была. Моя сестра. – Я поискала в телефоне и показала Джеку фотку Мо. Она, в бирюзовом платье и в очках в горошек, такая счастливая, сидела в тени дерева на перевернутом пластиковом ящике. Ее волосы были заплетены в косы. – Мы с ней не очень похожи. Мо всегда была яркой и привлекала взгляд, как на снимках, так и в толпе. Твои глаза автоматически находили ее. – Мы с дочкой тоже были не очень похожи. Я не рассчитывала, что он добавит что-либо еще, но он, казалось, передумал. – Вот она. – Он вытащил бумажник и показал мне фотографию Лили. Она улыбалась в камеру, и в ее глазах светилось озорство. У нее была кожа медового цвета. Пряди пышных, кудрявых волос выглядывали из-под шляпки-подсолнуха – той самой, которую Джек отдал Схоластике. Лили не походила на Джека, но, присмотревшись, я заметила его изгиб бровей и упрямый подбородок. Не случись этой трагедии, она наверняка любила бы жизнь, нарушала бы все правила и разбивала бы сердца. Мы сидели рядом и смотрели на фотографии. Я остро ощущала свою утрату, мне было больно думать, что я больше не увижу улыбку сестры, не услышу ее голос, не почувствую ее тепло и внимание. И все же было какое-то сладкое утешение в мысли о том, что тебя любили, хоть эта любовь и оказалась мимолетной, словно трепетанье птичьих крылышек. Я вернула Джеку снимок дочки и наклонилась, чтобы поднять упавшую на пол фотокарточку, еще одну; она прилипла к первому снимку. На ней был сам Джек. Казалось, он был застигнут врасплох среди разговора. Его кожа была темной, словно вспышка осветила лишь его лицо. Возможно, поэтому он казался таким непохожим на себя. Зато его глаза были такими ясными и лучистыми, что я не могла оторвать от них взгляда. Они заворожили меня своим сиянием, и это было нелегко забыть. Они были словно ледники, окруженные золотистым и теплым летним светом. В них не было и намека на теперешние грозовые тучи. По моим оценкам, Джеку было сейчас около тридцати, но на этом фото он выглядел гораздо моложе. – Она сделала оба этих снимка, – сказал Джек, когда я отдала ему второй. – В тот день мы ехали в молл. – Он рассеянно погладил край фото Лили. – А я не разрешил ей тратить пленку. – Он убрал обе карточки в бумажник и уставился на него. – А я в тот день не ответила на звонок сестры. – Я никому еще не говорила об этом, даже родителям. Я показала им последнее сообщение Мо, но умолчала о том, что пренебрегла ее звонком. Мне было тогда слишком стыдно говорить об этом. Но тут я почувствовала, что могу поделиться этим с Джеком. – Когда она мне позвонила, я была занята, подписывала бумаги на только что купленный дом. Джек молчал. Вероятно, он размышлял о том же, о чем и я: представлял себе разные сценарии того, что могло быть, если бы… – Так вот почему ты это делаешь? – спросил он. – Берешься за ее незаконченные дела? Потому что чувствуешь себя виноватой? – Не знаю, – призналась я. – Мы не всегда понимаем, почему делаем что-то. Мы просто делаем это и надеемся, что нам станет легче. – Я не уверен, что мне станет легче. – Джек тяжело вздохнул и выпрямился. – Знаю только, что, когда Схоластика отдала мне шляпку Лили, я больше не мог игнорировать ее. Как она смотрела на меня – не осуждая и ничего не ожидая. Я без проблем скажу «нет» тебе, или Гоме, или кому-нибудь еще, если кто-то попросит меня о чем-нибудь, потому что я никому ничего не должен, в том числе и объяснять что-либо. Но когда на меня посмотрела та маленькая девочка, молча, кротко, что-то во мне дрогнуло. Голос Схоластики смешивался с голосом Гомы на кухне. Вероятно, так всегда было на ферме Кабури, когда Лили была жива – смесь молодости и старости, рокот трактора вдалеке и приглушенные разговоры работников, проникавшие в окна. Ветерок донес до меня запах кожи Джека – зеленых кофейных зерен и мягкой земли. Он был легкий и темный, мимолетный и постоянный, совсем как его обладатель. Запах долетел до меня на мгновенье, но у меня появилось странное ощущение – как будто я остановилась на краю чего-то глубокого и огромного, и мне срочно нужно было отойти назад. – Это мать Лили? – Я подошла к одной из полок и взяла в руки рамку. В ней было фото Джека и красивой чернокожей женщины, элегантной и холеной, с лебединой шеей; ее лицо не нуждалось ни в какой косметике, оно излучало ум и уверенность в себе. Джек обнимал ее за плечи, а она держала на руках маленькую Лили. – Сара. – Джек взял у меня рамку и посмотрел на снимок. – Она хотела съездить с Лили в Диснейленд, но я настоял на том, чтобы дочка приехала сюда, как это было каждый год. Он больше ничего не добавил, но было ясно, что Сара винила его в том несчастье. По его лицу я поняла, что он не осуждал ее за это, потому что и сам винил себя. – Лили была нашей последней общей заботой, только она соединяла нас. После похорон я больше не разговаривал с Сарой. – Джек бережно поставил рамку на полку. Вероятно, он делал это часто. Каждое его движение было скупым и точным, как будто он фокусировал внимание на вещах, которые мог держать под контролем, чтобы они не затянули его в темный вихрь пустоты. Пронзительный свисток судьи послышался из гостиной, где Бахати смотрел футбольный матч. Он разрушил странные чары, которые, казалось, окутали нас с Джеком. – Мне пора, – сказал Джек. – Я нужен на ферме. – Он надел темные очки и остановился в дверях. – Завтра утром мы съездим в Бараку. Он ушел, а я сидела и смотрела, как Аристутль брал маленькие кусочки латука из своей кормушки. Лучи солнечного света падали на темные книжные полки. Только теперь я сообразила, что меня окружали книги. Но ни одна не привлекла моего внимания, пока Джек находился в комнате. Глава 6 Я теребила в пальцах записку Мо, когда мы выехали с фермы. Капли росы все еще сверкали на листьях, словно утренние бриллианты. На листочке было написано: «17 июля – Джума (Барака)». Это был первый из листков сестры, который она не вычеркнула, и, хотя был уже август, мы поехали туда, где она собиралась забрать ребенка по имени Джума. Добирались мы туда полдня по грунтовкам, извивавшимся среди высокой, желтой травы. Барака представлял собой кучку хижин с соломенными крышами, окруженных колючим кустарником. Тропинки вели от домов к полям кукурузы и картофеля. Деревенские жители показали нам дом, где жила семья Джумы, и столпились возле него, прислушиваясь к нашим разговорам. Я пыталась следить за беседой Джека с женщиной, сидевшей у огня. Но они говорили короткими фразами на суахили. Женщина варила что-то похожее на густую кашу, а к спине был привязан грудной ребенок. Вокруг бродили цыплята, а в углу спал малыш постарше. Разговор шел на повышенных тонах. Джек сидел рядом со мной на деревянном табурете; его прежняя доброжелательность пропала. Он согнулся, пытаясь уместить свое тело в маленьком, дымном пространстве. Женщина, мать Джумы, казалось, уклонялась от его вопросов и игнорировала нас. Прозвучало имя Габриеля. Женщина пожала плечами, покачала головой и повернулась к нам спиной. – Габриель приезжал сюда? – спросила я. – По всей вероятности, он никогда тут не появлялся, – ответил Джек. – А Джума? Где он? Джек мрачно посмотрел на женщину. – Она говорит, что не знает. В это время в хижину вошел мужчина. Бешено размахивая руками, он начал кричать на нас. – Что происходит? Я смотрела то на мужчину, то на Джека. – Это отец Джумы. Он хочет, чтобы мы уехали. – Но сам Джек не собирался трогаться с места. – Но мы не уедем, пока они не скажут нам, где Джума. Деревенские тянули шеи, заглядывали в дом, когда разговор перешел на повышенные тона. Упрямое спокойствие Джека разжигало ярость отца Джумы. Мать завыла, напугав спавшего двухлетку. Его плач добавился к ее завываниям, а мужчины продолжали спорить. Темная хижина наполнилась воем, криками и кудахтаньем и превратилась в дурдом. Я не выдержала. – Стоп! – закричала я. – Эй, перестаньте орать! За моим криком последовало удивленное молчание. Вероятно, все забыли, что я тоже была в комнатке. – Пожалуйста. – Я встала и взяла женщину за руки. – Мы приехали сюда за Джумой. Вы ведь хотели этого, правда? Вот почему Габриель и Мо собирались приехать сюда. Чтобы забрать его в Ванзу. Если вы передумали, то просто скажите, и мы уедем. Она не понимала моих слов, но посмотрела на наши соединенные руки, и на них упали ее крупные слезы. – Джума, – проговорила она, и ее горло задергалось в конвульсиях. После этого она заговорила так, словно слова долго копились в ней, и теперь она не могла остановиться. Она крепко держала меня за руки и рыдала. И рыдала. – Джек? Он повернул ко мне лицо, и я увидела в его глазах мучительное уныние. – Пойдем. – Он оттащил меня от нее, схватив за запястье. – Нам тут нечего делать. – Он вывел меня на улицу, и мы прошли мимо собравшейся толпы к машине. – Что она сказала? – спросила я. – Садись. – Он уже заводил двигатель. – Не сяду, пока ты не объяснишь, что произошло в хижине. – Садись в машину, Родел, – зарычал он. У него ходили желваки, и он смотрел прямо перед собой, не удостаивая меня взглядом. Теперь это был тот Джек, которого я увидела в тот первый раз на террасе – жесткий, отрешенный, упрямый. – Я даже не пошевелюсь, пока ты мне не ответишь. – Ты действительно хочешь знать? Что ж, ладно. – Он ударил по рулю обеими руками. – Они продали его, Родел. Они продали Джуму. Они собирались отдать его Габриелю в обмен на какие-то нужные вещи, но, когда Габриель и Мо не приехали, они продали его кому-то еще. Джума пропал. – Куда пропал? Как это они его продали? Что ты имеешь в виду? – Я имею в виду, что они его продали, потому что им надо кормить слишком много ртов. Два малыша в доме, а трое детей работают в поле. Родители пожертвовали одним ребенком, чтобы выжили остальные. Они купили семена для фермы, выводок цыплят и достаточно еды, чтобы продержаться какое-то время. – Понятно, – сказала я, хотя услышанное меня потрясло. Я многое видела, когда мы ездили всей семьей по разным странам. Много хорошего и много плохого. – Ужасно, что его родители были вынуждены пойти на такое, но ведь Джума попал в хорошую семью, правда? Наверняка они хотели его взять, раз приехали сюда за ним? – Джума – альбинос. – Джек все еще бурлил, но только не от ярости, а от огорчения. Он ронял слова, словно не мог их терпеть. – Мертвый он стоит дороже живого. За альбиносами тут охотятся ради их частей тела, потому что местные верят, что они содержат магическую силу. Знахари делают из них талисманы: из зубов, глаз, внутренних органов. Рыбаки плетут из волос альбиноса сети в уверенности, что в них попадется больше рыбы. Политики, чтобы выиграть выборы, нанимают охотников за альбиносами, этим нужны разные части тела и кровь. Богатые покупатели платят за них большие деньги. Три тысячи долларов за руку или ногу. Пятьдесят тысяч за все тело, может, и больше. – Джек посмотрел на меня впервые после того, как вытащил меня из хижины. Так что нет. Джума не попал в хорошую семью, потому что его уже нет в живых. Его слова стали для меня жутким шоком. Вообще-то, я знала, что альбиносы тут в опасности, но полагала, что их просто обижают, изгоняют, бьют. Я не могла и предположить такой ужас, как хладнокровное убийство из суеверия и ради наживы. «Некоторые вещи лучше не вытаскивать на свет, лучше оставить их в темноте, где им и место», – вспомнились мне слова Джека. Вот от чего он пытался меня оградить. Я думала, что справлюсь с чем угодно. Я большая девочка. Жила в большом мире. Но в тот момент, на голой площадке Бараки, под обжигающими лучами солнца у меня закружилась голова, я почувствовала себя маленькой – мне стало плохо при мысли о разрубленном на куски маленьком мальчике, преданном собственными родителями. Я заковыляла к ближайшей хижине, радуясь ее темной тени, отгородившей меня от деревенских. Они все знали об этом. Деревенские. Джек. Гома. Бахати. Схоластика. Мо тоже знала. «Гораздо проще, когда люди думают, что перед ними мать мзунгу и ребенок мзунгу». «Раз в месяц Мо помогала безопасно провезти кого-то из детей, которых нашел Габриель». Теперь эти слова наполнились для меня новым смыслом. Мо взялась за опасную миссию, но ведь она знала, в чем дело. Тошнило ли ее на землю цвета охры, как сейчас меня? Подогнулись ли у нее ноги, когда она впервые услышала об этом? Нет. Мо была сильной. Она всегда держала себя в руках, и у нее не дрожали коленки. Она не зацикливалась на вещах, разбивавших ей сердце. На обманувших ее парнях, на разочаровавших ее людях, на событиях, развеявших ее иллюзии. Она принимала это и двигалась дальше. «Мир будет тебя постоянно нагибать. Это данность. Но, когда ты примешь это, все станет проще», – сказала она как-то раз после особенно болезненного разрыва. «Что бывает, когда ты хочешь отгородиться от мира, Мо? Если он бросает в тебя что-то ужасное, что ты не можешь простить, ты скрючиваешься в тени глинобитной хижины и больше никогда не хочешь смотреть ему в лицо?» Ответа не было; рядом урчал автомобиль; Джек подъехал ко мне и ждал. Я глядела на колеса с запекшейся грязью. Я привезла несколько бутылочек воды, шляпу, солнцезащитный крем и лакомства для Джумы. Они так и не пригодились, и мы повезем их назад. – Как ты думаешь, сколько лет ему было? – спросила я, все еще сидя на земле. Ему могло быть два года, или пять лет, или десять, или двенадцать. – Мы никогда этого не узнаем, – устало ответил Джек. – Если бы полиция могла что-то сделать с этим, такого бы не произошло. Невозможно бороться с армией безымянных, безликих призраков. Если ты даже доберешься до них, они всего лишь посредники, работающие на колдунов, а у тех, в свою очередь, имеются богатые, влиятельные патроны. Родел, ты будешь иметь дело не с каким-то конкретным человеком и даже не с группой – это образ мысли, склад ума. И это самый опасный враг из всех. – И мы так ничего и не сделаем? Просто смиримся с этим и поедем дальше? Потому что это не твое и не мое личное горе? Потому что это нас не касается? – Да! Да, и прими это как данность! Как когда-то я сам был вынужден это принять. – Глаза Джека глядели на меня со жгучей горечью. – Потерять дочь – что может быть страшнее? Ты думаешь, я не хотел рассчитаться с теми, кто убил мою Лили? Ты думаешь, я не пытался представить их лица? Я каждую ночь лежал без сна, вспоминал дым и пепел, вдыхал вонь собственной беспомощности. Так что не говори мне о личном горе. А если ты не можешь это принять, собирай свои вещички и катись домой, Родел, потому что это тебе, блин, не мирное чаепитие. Это тебе колыбель Африки. Я вскинула подбородок, хотя он все еще дрожал. Не только у Джека огромное горе. Я тоже потеряла любимую сестру. И по какой-то безумной причуде судьбы наши дороги пересеклись – два человека с недавним, оглушительным горем оказались брошенными в безнадежную ситуацию, пытались спасти горстку детишек, хотя сами с трудом могли найти общий язык. Я засмеялась, подумав об иронии такой ситуации. А потом засмеялась снова, потому что начинала понимать, почему смех Джека был таким невеселым. Но мой смех обернулся тихими рыданиями. Меня сразил этот стоицизм, смирение с трагедией – случившейся по собственной вине или по чужой воле. Я видела его в глазах Джека, а потом и в хижине, в глазах матери Джумы. Возможно, привыкание приходит само собой, когда ты много раз видишь, как лев убивает газель, когда дрожит земля от миграции миллионов диких зверей. Ты осознаешь бренность, мимолетность и незначительность бытия. При этом я сама никогда не смирялась с трагедиями, неудачами или разочарованием. Я сопротивлялась. Я росла с прочным убеждением, что счастье – это естественное состояние всего. Я верила в это. Мне хотелось сохранить эту уверенность, но жизнь постепенно вырывала ее из моих рук. Джек дал мне выплакаться. Он не пытался меня утешать, не уговаривал, не торопил, не злился. Когда я наконец села в машину, он коротко кивнул мне (вероятно, так мог кивнуть один солдат другому) – в знак уважения, родства душ, в знак того, что мы вместе пережили нечто огромное и безобразное. Мы ехали к туманному, мерцавшему синевой горизонту. Я на секунду увидела душу Джека. Так много ее кусков было скормлено львам. И какой бы мрачной и озлобленной она ни казалась, он был гладиатором, упрямо стоявшим на ногах в ситуациях, в которых я наверняка бы упала. Глава 7 За плоскими островками акации на потемневшем небе загорелись малиновые и лиловые облачка. На огромные равнины опускалась ночь, но свет все равно был чистым и ярким. Мы ехали по Серенгети, африканскому региону, простирающемуся от севера Танзании до юго-запада Кении. Серенгети знаменит роскошными львами и стадами мигрирующих животных. Там находятся несколько охотничьих заказников и природоохранных зон. – Нам надо где-то остановиться на ночь, – сказал Джек. – Скоро стемнеет. Пора съезжать с дороги. Мы задержались в Бараке дольше, чем рассчитывали. «Из-за моего нервного срыва», – подумала я. Мы были все еще в нескольких часах езды и ехали по краю кратера Нгоронгоро, жемчужины Серенгети. Когда-то гигантский вулкан, более трех миллионов лет назад он обрушился после извержения, и образовался огромный кратер. Теперь это самая большая в мире кальдера с самым богатым на земле животным миром. В другое время я бы заинтересовалась таким уникальным уголком планеты, но тогда я тупо смотрела на дорогу. Я думала о Джуме, что он был бы сейчас жив, если бы Габриель и Мо сумели его забрать, и о том, как мы все соединены между собой странным, таинственным образом. Потянешь за нитку тут, а жизнь оборвется там. Когда солнце коснулось горизонта, Джек свернул к кемпингу. Вывеска на въезде сообщала, что это «Лакшери сафари». Маленькие темные существа мелькали в траве, когда наш «лендровер» прыгал по грунтовке к администрации. Ночи в Серенгети принадлежали животным, и я порадовалась, что у Джека такой массивный крепкий автомобиль. – Мы можем тут перекусить? – спросил Джек у стойки, когда мы зарегистрировались. – Ужин будет через пару часов, но в столовой осталось кое-что от дневного меню. Мы прошли под полотняный тент и сели за столик с видом на кратер. Солнце уже скрылось, небо на западе стало бледно-фиолетовым. – Какие закажете напитки? – спросил один из официантов. – Чай, пожалуйста, – ответила я. – Кока-колу, – сказал Джек. – Сейчас принесу. Тут нет меню. Пожалуйста, сами выбирайте то, что хотите. – Официант показал на стол с провизией. Весь день я не вспоминала про еду; аппетит был испорчен кошмарной действительностью, с которой я столкнулась, но желудок урчал, и я стала что-то выбирать из того, что осталось после чая. Сэндвичи с огурцом, маленькие кексы и пирожки, сахарное печенье. – Спасибо, – поблагодарила я, когда официант принес чай. Я усмехнулась, когда Джек вернулся к нашему столу с грудой еды на тарелке. – Что? – спросил он. – Ничего, – ответила я. Но, как ни старалась сдержаться, расплылась в усмешке. – Что? – Вот это. – Я подняла чашку и показала на кратер. – Это, блин, мирное чаепитие в колыбели Африки. Поначалу Джек не реагировал. Просто взглянул на меня в шоке оттого, что к нему вернулись его собственные слова. Потом его глаза улыбнулись, а через пару секунд к ним присоединилось и все остальное. Я с облегчением засмеялась. И видела, что Джек смеялся со мной. Его настоящий смех был теплым и басовитым, словно что-то вынырнуло из земли в солнечный день. – Не только колыбель Африки, – сказал он. – Вполне возможно, что и колыбель всего человечества. Одна из древнейших находок ранних гоминидов была сделана здесь, в ущелье Олдувай. Мы глядели в пространство. Стало совсем темно, и оно казалось теперь бесконечным. – Зинджантроп, – сказала я. – Щелкунчик. Джек наклонил голову набок и посмотрел на меня оценивающим взглядом. – Вы полны сюрпризов, Родел Эмерсон. – Я учительница. – Я пожала плечами. – И ты можешь называть меня Ро. Он потягивал кока-колу прямо из горлышка. Кока-кола у кратера. – Мне больше нравится имя Родел, – сказал он. – Я еще не встречал ни одной Родел, которая бы мне не нравилась. – Значит, ты намекаешь, что я тебе нравлюсь? – Мы оба понимали, что он никогда не встречал ни одной Родел. – Я не из тех, кто намекает. Я всегда говорю прямо. – Он поставил бутылку и пронзил меня взглядом своих кошачьих глаз. – Ты мне нравишься. Мне нравится, что ты стоишь на своем и видишь все насквозь. Мне нравится, что ты можешь упасть, но потом отряхиваешься и идешь дальше. Мне нравится, что у тебя есть эта… эта прирожденная вера. Что, как бы ни было темно, ты всегда идешь к свету. Мне нравится, что я сижу с тобой за этим столом и несу эту фигню. Извини, что я сегодня рычал на тебя. Я был расстроен из-за Джумы. Злился на его родителей, на обстоятельства, вынудившие их на такой страшный шаг. На тебя, потому что ты привезла меня сюда. На себя самого, потому что я не мог ничего с этим поделать. Я сознавал свое бессилие, как в тот день, когда потерял Лили. Я глядела на него, онемев. Джек Уорден был для меня загадкой. Он все время менялся. Сейчас он говорил мне комплименты, извинялся и внезапно открывал свою душу с такой прямотой и искренностью, что я утратила дар речи. Моя тикерная лента эмоций огибала его широкой дугой независимо от того, был ли он довольным, злым, грустным или раскаявшимся. – Понятно, – ответила я. Это было все, на что я была способна. Я не совсем понимала, что я просила его сделать, когда приехала на ферму, но мне было ясно, почему он буквально прогнал меня в тот раз. Меньше всего Джеку было нужно, чтобы кто-то стучался в его дверь, просил взять на себя долю ответственности за чужого ребенка, когда он казнил себя за то, что не спас своего. Кто захочет добровольно еще раз столкнуться с реальностью своего самого страшного кошмара? Мы молча перекусили. Охранник с винтовкой и фонариком проводил нас до нашей палатки. Она совершенно не походила на обычную палатку в кемпингах. Она стояла на больших деревянных паллетах, а ее потолок поддерживали деревянные стропила. В палатке я увидела две койки с маленькими ночными тумбочками, сундук с одеялами и вешалку. Дверь вела в маленькую, но функциональную ванную. – Ужин через час. Посигнальте мне фонариком, если хотите, чтобы я проводил вас в столовую, – сказал охранник. – Не думаю, что мне захочется есть, – сказала я после его ухода. – Может, ты передумаешь? Тут, похоже, нет торгового автомата, если ты проголодаешься среди ночи. – Джек сбросил обувь и лег на кровать. Когда нам сказали, что осталась только одна палатка, я не думала, что это будет проблемой, но маленькое пространство казалось еще меньше из-за его присутствия. – Пожалуй, я освежусь. – Я схватила сумочку и скрылась в ванной. Через две минуты я вышла и направилась к выходу. – Что ты делаешь? – Джек смотрел, как я пыталась расстегнуть молнию. – У туалета не работает смыв. Я хочу сообщить об этом. – Родел, нельзя просто так пойти в администрацию. Это место не огорожено, а это значит, что вокруг бродят дикие животные. К тому же этот туалет не такой, к какому ты привыкла. Тут, чтобы работал смыв, надо налить в бачок воду. – А-а. Понятно. – Я снова вошла в ванную и оглянулась. – Хм-м… Джек? – Что? Я вздрогнула, услышав его голос прямо у себя за спиной. – Над раковиной нет крана. – Возьми воду вон оттуда. – Он приподнял шторку и показал на ряд ведер с водой. Снял крышку с туалетного бачка, налил в него воду и нажал на смыв. Если мне казалось, что он занял все пространство в палатке, то в крошечной ванной я с трудом могла дышать. В Джеке было нечто такое, что лишало меня душевного равновесия – то, как он двигался, как вздулись мышцы на его руках, когда он поднял ведро, то, как он излучал тепло. Но это был просто Джек. Я была уверена, что такой была реакция на него у большинства женщин – случайный взгляд, а за ним пауза, ожидание чего-то великолепного, пусть даже ненадолго. Мне надо было бы находиться на шесть футов под землей, чтобы не отзываться на его притяжение. Дело было даже не в том, как он выглядел. В нем было что-то еще. Солидность. Основательность. Похоже на то, как действует луна на прилив, заставляя волны вздыматься. Джек мог вызвать мурашки на коже, просто проходя мимо. Я содрогнулась, подумав, что будет, если он захочет тебя убить. – Спасибо, – поблагодарила я, когда он поставил на место пустое ведро. – Пожалуй, я приму сейчас душ. – Практически я выставила его за дверь. Мне нравились мурашки на коже, но только на моих собственных условиях. А тут ситуация была не такая. Хотя мурашки этот мужчина вызывал. Я уже почти разделась, когда поняла, что в душе тоже нет крана. И душевой головки тоже. Просто слив в полу. Блин. Я снова влезла в свитер и открыла дверь. Джек стоял, скрестив руки и прислонясь к балке. – Душ тут из ведра, – объяснил он, угадав мой вопрос. – И нет горячей воды? – Только по утрам. Но они нагреют воду, если мы попросим. – Я подожду. А пока я воспользуюсь мочалкой. – Я снова закрыла дверь и услышала его удаляющиеся шаги. Выйдя из ванной, я схватила одеяло и закуталась. Было приятно стереть с себя пыль и грязь, но вода была холодной, температура на улице упала, и я замерзла. – Все в порядке? – Джек открыл один глаз. Он лежал на животе под одеялом, полностью одетый. – Угу. – Холодно? – Нет. – Хочешь пойти на ужин? – Да. – Чтобы согреться в отапливаемой столовой. – Мы можем пойти прямо сейчас? – Проголодалась, так быстро? – В его голосе послышался намек на улыбку. – Умираю с голода, – ответила я. Джек посигналил фонариком охраннику. – Вот. – Джек взял свой худи и набросил мне на плечи, когда мы вышли на улицу. – А как же ты? – спросила я, наслаждаясь теплом. От ткани пахло Джеком, и, странное дело, меня это успокаивало. – Я не такой голодный, – ответил он. У меня в горле забурлил смех. Он понял, что я не хотела признаваться, что замерзла, и подыграл мне. Я подавила смех, потому что не могла себе позволить симпатию к Джеку Уордену. Не в такой ситуации. Столы были закреплены за номерами палаток. Мы с Джеком оказались за одним столом с немолодой супружеской парой. – Привет. Я – Джуди. А это мой супруг Кен, – сказала женщина, платиновая блондинка в платье с ярким узором. – Я – Родел. – Джек. Мы обменялись рукопожатиями и сели на свои места. – Я правильно уловила английский акцент? – спросила Джуди, когда подали закуски. – Да. Я из Котсуолдса, – ответила я. – А вы нет, – заметил ее муж, глядя на загар Джека. У Кена были серебряные волосы и лукавые глаза. – Нет. Я родился здесь, – ответил Джек. – Что ж, приятно видеть пару, которой не помешало небольшое расстояние. – О, мы не… – Я обозначила жестом перегородку между собой и Джеком. – Мы не вместе, – сказали мы с ним одновременно. – Вот так и я говорила все время, правда, Кен? – Джуди засмеялась. – Мы не вместе, мы не вместе. – А мы вместе, – сказал Кен. – Уже больше сорока лет. – Только потому, что ты хочешь посмотреть на мир, и тебе нужен кто-то, чтобы носить твои сумки. – Мы покупаем по всему миру безделушки для нашего винтажного салона в Канаде, – объяснила Джуди. – Наш городок называется Хэмилтон. – Он возле Ниагарского водопада. – Заходите, если когда-нибудь окажетесь в наших краях. – Наш салон называется «У Кена и Джуди». Они договаривали друг за друга фразы и развлекали нас своими историями до конца вечера. После их ухода мы с Джеком посидели еще немного, глядя, как на ночном ветерке мерцали фонари. Охраннику не понадобился фонарик, чтобы проводить нас до палатки. Кто-то разжег огромный костер. Несколько туристов сидели на одеялах, а один из охранников играл на губной гармонике. – Посидите немножко! – Джуди похлопала по одеялу рядом с собой. – В палатках нет отопления. Я прошла через маленькие валуны, огораживавшие костровую площадку, и села рядом с Кеном и Джуди. Джек последовал за мной и сел рядом на свободное место. У нас над головой на бархатном небе висели звезды, словно глаза леопардов в ночи. Трещал огонь в костре, навевая мысли о древних людях, которые приходили и жили тут, среди вулканов, на поросших травами равнинах. Тепло костра согрело мои кости. Гармоника играла длинные, медленные мелодии, убаюкивая меня. Другой охранник начал бить в барабан в том же томном темпе. Кен с Джуди встали и принялись покачиваться под музыку. Сидевшая рядом с ними пара передала мне трубку. – Что это? – спросила я. Они что-то сказали, но не по-английски. В другой раз я бы отказалась, но у меня в голове крутились мысли о Джуме, Мо и Лили. Я затянулась, вдохнула что-то непонятное и вернула им трубку. Легкие согрелись, а во рту остался древесный, терпкий привкус. Так мы передавали трубку несколько раз. Древесный дым, тихие голоса, отсветы горящих углей на лицах, медленное тепло, холодные звезды – все слилось в пульсирующее ночное волшебство. Музыка скользила мне под кожу, ее пьяные ноты пульсировали в моих венах. Долина была полна ночных звуков, небеса пылали. Я казалась себе покинутой галактикой в огромной вселенной, готовой вот-вот уплыть куда-то прочь. – Потанцуй со мной, Джек. – Я схватила его за руку. Она тяжело висела, пока я вставала на ноги. Я не могла даже вспомнить, когда танцевала в последний раз, не говоря уж о том, что приглашала кого-то на танец. Мне было приятно. Мы шаркали вокруг костра, а теплые руки Джека держали меня за талию. Я положила голову ему на грудь и слышала барабанный бой его сердца. Я казалась себе оракулом, слушающим его ритм. Он говорил мне, что я была в равных долях землей и звездами, в равных долях животным и душой. Я была надеждой. Я была катастрофой. Я была любовью. Я была враждебной всему миру. Я была моей сестрой. Я была его дочкой. Я была Джумой. Я была Джеком, Джеком, Джеком, Джеком. – Мне нравится слушать, как бьется твое сердце, – сказала я. – И как ты произносишь мое имя. Родель. Я чувствую себя красивой. – Ты и есть красивая. – Он остановился на полушаге, словно я сбила его с ритма. Он взял меня за подбородок и посмотрел на игру золотого света на моем лице. – Ты безумно красивая. В тот момент я поверила ему, хотя сама не стала бы описывать себя такими словами. Я почувствовала себя безумно красивой, хотя на моем лице не было ни капли косметики, одежда смялась, а ногти были неровные и без маникюра. Я поверила ему, потому что он сказал это с простотой стороннего наблюдателя, словно и сам только что это заметил. Кровь приливала к моим щекам, губам, надбровным дугам, кончику носа – всюду, где взгляд Джека обжигал мою кожу. – Нет. – Я спрятала глаза. Мне показалось неправильным, что я испытываю такой взрыв радости и возбуждения. – Мо была красивой. И интересной. И забавной. Мне не хватает ее. Ужасно не хватает. Джек не отошел от меня, но мы с ним оба словно отступили на шаг от того, что вспыхнуло между нами, и вернулись к собственным мыслям, собственному горю. Мы молча покачивались, и я еще сильнее ощущала ласковое тепло его рук. Он весь был такой горячий – горячее огня. – Это Бахати так смеется? – пробормотала я, прижавшись щекой к его груди. Джек был высоким, самым высоким из парней, с которыми я когда-либо танцевала. – Что он тут делает? – Я не знаю, что ты там курила, Родел, но это не Бахати. Это гиена. Где-то неподалеку. – Он рассмеялся. – Мне нравится, когда ты смеешься. Я имею в виду, когда ты по-настоящему смеешься. Смех начинается тут. – Я дотронулась до его горла. – Но я чувствую его тут. – Я приложила пальцы к его груди. И тогда мы оба почувствовали – вспышку чего-то огнеопасного, словно из костра выскочил горящий уголек. Наши глаза встретились, и Джек внезапно застыл как камень, напряглась каждая мышца на его торсе. Его грудь обжигала мою ладонь, словно все наши чувства сплавились там и превратились в обжигающую лаву. Потом он кашлянул и отошел на шаг. – По-моему, тебе пора ложиться спать, – сказал он. Я кивнула, потому что мне казалось, будто я стояла на рыхлом песке. У меня дрожали ноги и колотилось сердце. Должно быть, все дело было в трубке, потому что я стала как вареная макаронина – вся обмякла и обессилела. Я уж не помню, то ли я шла сама, то ли Джек отнес меня в палатку, но он уложил меня в постель и закутал в одеяло. – Спокойной ночи, Родел. – Спокойной ночи, Джек, Джек, Джек, Джек. Я услышала, как тихо стукнули его ботинки и заскрипела кровать. Жужжание ночных насекомых и пьянящее тепло костра почти утянули меня в сон, когда раздался громкий рык. – Это лев? – сонно пробормотала я. Он прозвучал словно рядом с нашей палаткой, но я слишком устала, чтобы бояться. – Да. Но не так близко, как кажется. Львиный рык разносится на большое расстояние. – И они делают это? – Что делают? – Муфаса. – Я зевнула. – Вот почему он, блин, считается королем джунглей. – Муфаса? Я повернулась лицом к Джеку, но он уплыл в густой туман. – Неважн-н-но-о. Я услышала, как Джек засмеялся в темноте. – Ты рассмешила меня, Родел, – тихо сказал он. – Я давным-давно так не смеялся. Глава 8 Мои веки налились свинцом, когда я открыла глаза. Я даже не сразу сфокусировалась на стропилах, пересекавших потолок. У меня во рту было горько, язык словно покрылся густой шерстью. Что-то было неправильно. Потом я вспомнила. Палатка. Трубка. Танец с Джеком. Костер. Барабаны. Его сердцебиение. Джек, Джек, Джек, Джек. Как между нами сверкнула вспышка. Я повернулась на бок и застонала. У меня было что-то вроде похмелья после того зелья в трубке. – Как ты себя чувствуешь? – Утренний голос Джека был хриплым и грубым. Мы лежали в своих постелях лицом друг к другу. – Нормально. – Мой ответ прозвучал так, словно я надышалась гелием. Не каждый день я просыпалась в одной комнате с огромным мужчиной. Или даже со средним. Или с кем-то, кто может обрасти за ночь щетиной. Бледный свет играл в его волосах, придавая им нежно-голубой оттенок. Одна рука была под подушкой, другая свешивалась с кровати, и его пальцы были совсем близко, я могла бы дотронуться до них. Даже под всеми слоями одеял легко было различить крепкие мышцы на теле Джека. «Когда я вернусь домой, я начну жить другой жизнью, – пообещала я себе. – Начну встречаться с горячими парнями. Назначать свидания. У меня будет очень много секса, чтобы я не чувствовала себя такой жалкой и неумелой при виде мужского тела». «Врешь!» – возразила Мо в моей голове. «Правда? Вот когда ты решила показаться? Когда у меня возникли дельные мысли? Ты в долгу передо мной. У тебя все круто. Ты никогда не делилась со мной горячими историями». «Ну, ничего горячего сейчас не происходит». «Пока еще не происходит». «Мо! Он потерял дочку, а я горюю по тебе». «Да? Нет ничего более жизнеутверждающего, чем секс». «Знаешь, я не хочу быстрого коитуса в стогу сена». «Нет. Ты хочешь большего. Ты всегда хотела большего. Но ты не всегда получаешь то, что хочешь». «Иногда ты получаешь как раз то, что тебе нужно. Боже мой, ты взгляни на него. Не говори мне, что ты не хочешь попробовать кусочек этого лакомства». Я вздохнула и закрыла глаза. «Мо, скажи мне что-нибудь. Мы действительно разговариваем с тобой, или я все это лишь придумала?» «Я не даю тебе пойти ко дну». «Ты мне абсолютно не помогаешь». «Постоянно, чувиха». У меня в горле образовался горько-сладкий узел. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/leylah-attar/doroga-solnca-i-tumana/?lfrom=196351992) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.