The Game. Игра Алессандро Барикко Новая книга Алессандро Барикко – это блестящее эссе о стремительном наступлении цифровой революции и реакции обычного человека на все новые игрушки, вовлекающие человечество в азартную игру. То, что мы переживаем ныне, это результат не только технологического переворота, состоящего во внедрении в нашу жизнь все новых и новых гаджетов, но и ментального восстания. У тех, кто инициировал его – от пионеров Интернета до создателя айфона, – не было конкретного проекта, только потрясающий сумасшедший план: сделать невозможным повторение трагедий ХХ века. В результате с каждым годом в головокружительном темпе нарастает гора информации, вздымаясь все выше и выше над пейзажем человечества. Цифровая революция приводит к уничтожению любых границ, элит, каст, она совершенно преображает жизненный ландшафт, сделав саму концепцию человека размытой, подвижной, нестабильной. Наши проблемы трансформируются в игры, взрослые и дети решают повседневные задачи, применяя инструменты, которые если и не являются играми, то очень на них похожи. Потому что все это Игра! Алессандро Барикко The Game. Игра Карло, Оскару и Андрее. Семи мудрецам. Тем, кто каждый день изобретает школу «Холден». Этот урок – для вас. © А. Ю. Миролюбова, перевод, 2019 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019 Издательство КоЛибри ® А. Имя пользователя Пароль Б. Play 1978 Нулевой позвонок 1981–1998 От Commodor-64 до Google Классическая эпоха Комментарии к классической эпохе 1. Закат посредничества 2. Дематериализация 3. Добавленное человечество 4. Иномир 5. Бродим по Паутине 6. Машины 7. Движение Mappa Mundi 1 1999–2007 От Napster к айфону Колонизация Комментарии к эпохе колонизации 1. The Game. Игра 2. Поверхностность 3. Первая война сопротивления 4. Пост-опыт 5. Растерянность 6. Homeland 7. Пост-опыт о себе Mappa Mundi 2 2008–2016 От App до AlphaGo The Game. Игра Комментарий к эпохе Игры 1. Массовый индивидуализм 2. Новая элита 3. Эпизодические набеги в политику 4. Заново открываем «всё» 5. Вторая война сопротивления Mappa Mundi 3 В. Карты Семь тематических маршрутов Г. Следующий уровень 1. Блуждающие звезды То, что остается от истины 2. Другие иномиры То, что остается от искусства 3. Contemporary Humanities То, что остается сделать ? Имя пользователя Пароль Play Карты Следующий уровень Имя пользователя Лет десять тому назад я написал книгу под названием «Варвары». В те времена многие из обычных, нормальных людей и почти все люди образованные оказывались лицом к лицу с тревожной тенденцией, смириться с которой не могли: самые возвышенные, прекрасные, полные смысла действия, за века доведенные человечеством до совершенства, на глазах теряют все, что было в них ценного, ускользают, становясь небрежными и упрощенными. Шла ли речь о еде, учебе, развлечениях, путешествиях или сексе, все равно: люди, казалось, разучились делать все это красиво, с должным вниманием и разумной заботой, так, как делали их отцы. Можно было бы сказать, что нынче все делается наспех, кое-как, поверхностно. В особое замешательство люди впадали, ежедневно наблюдая за поколением детей: те, похоже, пали жертвой необъяснимого генетического сбоя, из-за которого вид, вместо того чтобы совершенствоваться, со всей очевидностью обращается вспять, подвергаясь таинственной инволюции. Неспособные сконцентрироваться, хватающиеся безо всякого толку то за одно, то за другое дело, намертво прилипшие к какому-нибудь компьютеру, они блуждали по миру, скользя по поверхности вещей, не ставя перед собой какой-либо определенной цели, разве что свести к минимуму вероятность страдания. В этом их невнятном странствии по миру виделось предвестие некоего кризиса, верилось, будто вот-вот неизбежно наступит культурный апокалипсис. То были раздражающие времена. Все силы интеллигенции в тот момент были брошены на то, чтобы подробно, по пунктам, выявлять упадок того или иного явления и обличать виновных. Не жалея времени, люди вставали на защиту всего, что разваливалось на глазах. Здравомыслящие граждане на полном серьезе ставили подписи в защиту старых молочных лавок или сослагательного наклонения. Каждый гордился собой всякий раз, когда удавалось защитить что-то, не позволить вихрю времени унести это прочь. Большинство считало, что имеет законное право снять с себя заботы о будущем: срочно требовалось спасать прошлое. Должен добавить, что какое-то обрывочное объяснение этому оползанию цивилизации вроде бы даже и было: дело, конечно, не вполне ясное, но, очевидно, тут замешаны цифровые технологии (все эти компьютеры) и глобализация (все эти торгаши). Под крылом этих двух неодолимых сил вызревал человеческий тип, целей которого не различали, языка не понимали, вкусов не разделяли, а манеры осуждали: варвары, если использовать термин, который и раньше, в другие эпохи нашей истории, истории покорителей планеты, служил для того, чтобы обозначить, насколько раздражающе другими, отличными от нас, являются люди, которых мы не в силах ни понять, ни обуздать. Инстинкт велел остановить их. Самый распространенный предрассудок – считать их разрушителями, и точка. Вряд ли, думал я. И в самом деле, потом я написал книгу, и сделал это, чтобы прояснить, себе самому и другим, что, по всей вероятности, мы переживаем сейчас не вторжение варваров, сметающих с лица земли нашу утонченную культуру, но мутацию, которая касается всех и вскоре произведет на свет новую цивилизацию, в какой-то мере превосходящую ту, что взрастила нас. Я был убежден: тут не разрушительное вторжение, но хитрая мутация. Всеобщий поворот к новым техникам выживания. Гениальный стратегический ход. Я размышлял о поразительных переворотах, которым мы присвоили звучные имена: Гуманизм, Просвещение, Романтизм, и все больше убеждался, что мы переживаем аналогичную всесокрушающую смену парадигмы. Мы разворачивали все наши принципы на сто восемьдесят градусов, как то делалось в других достопамятных исторических обстоятельствах. Не надо бояться, все будет хорошо. Сколь бы это ни казалось сокрушительным, но очень скоро мы найдем веские причины, чтобы спокойно отказаться от старых молочных лавок и даже, по крайности, от сослагательного наклонения. То был не оптимизм дурачка, как я многократно пытался объяснить: для меня то был простой, самый что ни на есть реалистический взгляд на вещи. Когда люди усматривают оскудение культуры в шестнадцатилетнем юнце, который не использует сослагательного наклонения, не замечая притом, что парнишка посмотрел в тридцать раз больше фильмов, чем его отец в том же возрасте, это не я бездумный оптимист, а они невнимательны. Когда интеллигенция своим радаром обнаруживает непроходимую глупость книги, занявшей верхнюю строчку в списке читательских предпочтений, и возводит это в ранг культурной катастрофы, я стараюсь придерживаться фактов, а значит, в конце концов напоминаю себе, что публика, поставившая книгу во главу списка, всего шестьдесят лет назад не только не покупала книг, но и не умела читать: так что налицо неоспоримый шаг вперед. При таком раскладе нелегко определить со всей ясностью, кто рассказывает сказки: я, с моим приземленным реализмом, или они, с их поэтической тягой к фантастике катастроф. Пока мы тратили время на дискуссии, другие представители человечества, по большей части живущие в Калифорнии и принадлежащие к элите, довольно незаметной, очень прагматичной и обладающей деловым чутьем, изменяли мир и делали это ТЕХНИЧЕСКИ, не изъясняя свой замысел по преобразованию человечества, даже, может быть, не подозревая, как все это скажется на нашем разуме и наших чувствах. Относительно молочных лавок и сослагательного наклонения они вообще не высказывались, считая, что имеют законное право снять с себя заботы о защите прошлого. Надо было срочно изобретать будущее. Мне случилось понять – позже, с необъяснимым запозданием, что парадигма упадка для многих представителей человеческого рода является весьма удобным сценарием, донельзя приемлемым игровым полем. Я не говорю о трагедиях или катастрофах – они, напротив, представляют собой излюбленную среду обитания некоего меньшинства, состоящего из людей, в высшей степени smart[1 - Энергичный, расторопный, сообразительный (англ.). Также существует технология SMART: Specific, Measurable, Achievable, Relevant, Time bound. Каждая буква аббревиатуры SMART означает критерий эффективности поставленных целей.]. Я говорю о чем-то более смягченном: хотя это и может показаться абсурдным, но мы в большинстве своем – такие животные, которые предпочитают откладывать яйца там, где можно рассчитывать на НЕКИЙ ЭЛЕГАНТНЫЙ, МЕДЛЕННЫЙ УПАДОК. Кроме того, было подмечено, что наклонная плоскость умеренного бедствия вроде бы по-особому конгениальна самому распространенному среди интеллигенции типу: способному страдать, упорному в продвижении, одаренному скорее терпением, нежели фантазией; по сути, консервативному. Поскольку ему легче воспринимать мир, когда этот мир движется с умеренной скоростью, он тормозит движение; поскольку в общем и целом ему ближе игра в защите, он лучше проявляет себя в присутствии врага и в преддверии катастрофы; поскольку в общем и целом он не расположен к игре в нападении, то боится будущего. Таким образом, человеческий род по возможности старается избегать слишком длительного пребывания в открытом поле изобретений, приводя свои племена, каждый раз, когда это может получиться, к партии, более соответствующей их способностям, то есть ставя их под защиту памяти. За оградой вещей, которые нужно спасти, мы отдыхаем, откладываем яйца и облегчаем себе бремя будущего, отодвигая насколько возможно очередной дефицит продовольствия, который выгонит нас из наших нор. Так или иначе, я в конце концов решился написать ту книгу и в самом деле написал, публикуя кусками, в газете: способ, который мне казался изумительно варварским. Свой труд я хотел назвать «Мутация». Но главный редактор газеты – гений в своей сфере – долго вчитывался в заглавие и наконец изрек: «Нет. „Варвары“ гораздо лучше». Я иногда бываю покладистым, так что и назвал ее – «Варвары». Только добавил подзаголовок: «Очерк о мутации». И вперед. Первым делом случилось нечто, застигнувшее меня врасплох: приходилось прилагать массу усилий, дабы убедить людей, что моя книга не направлена ПРОТИВ варваров. Люди так хотели внимать убедительным и блестящим речам о всеобщем обрушении, в котором виноваты ТЕ САМЫЕ, что, едва увидев заглавие, впадали в умонастроение, заставлявшее их в любом тексте вычитывать одни и те же мысли: все рушится, а виноваты ТЕ САМЫЕ. Честное слово. Я мог сколько угодно твердить, что никаких варваров, как ясно изложено в книге, не существует, что это мы все меняемся, причем на глазах, – но они не уставали благодарить меня за то, что я обличил бесчинства, творимые ТЕМИ САМЫМИ. Наверное, следовало бы избрать другое заглавие, например, «Да здравствуют варвары!», но нельзя быть уверенным, что и это бы сработало. Если человек тихо-мирно откладывает яйца в норах, огражденных вещами, которые нужно спасать, под теплым одеялом радующего взор упадка, не так-то легко его оттуда выманить. Инерция коллективного мышления склонялась к приятно будоражащему предвестию грядущего апокалипсиса, призванного погубить прекрасную душу мира: направить такой ход мысли в обратную сторону было невероятно трудно, а порой невозможно. С тех пор прошел добрый десяток лет, и теперь я могу повторить мысль, которая все это время меня утешала: образ коллективного мышления изменился, племя вышло из нор, и лишь немногие сегодня объясняют происходящее сказочкой о каких-то варварах, которые сжигают наши твердыни, возбуждаемые кучкой жаждущих наживы торгашей. Сегодня большинство людей Запада принимает тот факт, что мы переживаем своего рода революцию – определенно технологическую, а может, и духовную, – призванную изменить все наши действия, возможно, также и приоритеты, а в конечном итоге само понимание того, что может считаться опытом. Возможно, они страшатся последствий революции, возможно, не до конца понимают ее смысл, но мало кто сомневается в том, что эта революция необходима и необратима и что она была предпринята как попытка исправить ошибки, которые нам обошлись слишком дорого. И люди приняли ее как задачу, как вызов. Нередко встречается вера в то, что она поможет нам построить лучший мир. В укрытии, под зонтиком представлений об упадке, хоронятся еще многие, но, словно в гигантской клепсидре, проскальзывают один за другим через перемычку своих страхов и присоединяются к большинству, уже находящемуся по другую сторону времени. Что же произошло, спросят иные, почему по прошествии столь немногих лет мы все-таки приняли революцию и сделали на нее ставку? У меня нет четкого ответа на этот вопрос, зато есть краткий список того, чего двадцать лет назад не было, а теперь есть: ? ВИКИПЕДИЯ ? FACEBOOK ? SKYPE ? YOUTUBE ? SPOTIFY ? NETFLIX ? TWITTER ? YOUPORN ? AIRBNB ? АЙФОН ? INSTAGRAM ? UBER ? WHATSAPP ? TINDER ? TRIPADVISOR ? PINTEREST Если вам больше нечем заняться, можете пометить крестиком то, чему вы ежедневно посвящаете значительную часть вашего времени. Порядком набралось, а? Спрашивается, какого черта делали мы раньше, чем заполняли наши дни. Складывали пазл – картинку Швейцарских Альп? Этот список говорит о многих вещах, но одну из них хочется здесь подчеркнуть: за двадцать лет революция укрепилась, укоренилась в повседневном существовании – в простейших жестах, в обыденной жизни, в том, как мы управляемся с нашими желаниями и страхами. При таком уровне проникновения отрицать ее наличие могут только идиоты, но и представлять ее метаморфозой, навязанной свыше некими силами зла, начинает уже казаться несколько притянутым за уши. В действительности мы осознаем, что в самых элементарных действиях нашего обыденного бытия мы прибегаем к таким движениям, физическим и ментальным, какие двадцать лет назад не принимали в новых поколениях; смысла которых не понимали, провозглашая их симптомами деградации. Что все-таки произошло? Нас завоевали? Навязали чуждую нам модель бытия? Положительный ответ был бы некорректен. Пусть кто-то это ПРЕДЛОЖИЛ, но мы день за днем принимаем предложенное, всем нашим присутствием в мире запечатлевая решительный поворот от прошлого, благодаря которому мы приобрели образ мыслей, двадцать лет назад показавшийся нам гротескным, уродливым, варварским, теперь же, по сути, именно он позволяет нам чувствовать себя непринужденными, живыми, даже элегантными в каждодневном ходе бытия. Впечатление, будто нас завоевали, рассеялось, ныне преобладает ощущение, будто нас перенесли за пределы познанного мира, и мы начинаем осваивать такие области в нашей собственной природе, каких никогда не касались, а частично даже и не вызывали к жизни. Идея ДОБАВЛЕННОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА начинает прокладывать себе дорогу, и мысль о том, что можно к нему приобщиться, оказалась достаточно привлекательной, чтобы пересилить изначальный страх того, что нас туда затащат силой. Так мы в конечном итоге поддались мутации, существование которой некогда в открытую отрицали; направили наш ум на то, чтобы использовать ее, вместо того чтобы бойкотировать. Замечу, что это нас заставило считать закрытие старых молочных лавок не чем иным, как неизбежным побочным ущербом. За очень короткое время у нас появились магазинчики, являющиеся цитатами старых молочных лавок: таков наш способ расставаться с прошлым, присваивая его, вводя в обмен веществ. Скажите еще, что мы не гениальны. Стало быть, мы сожгли свои корабли и исправили ошибки. Теперь мы знаем, что переживаем революцию, и готовы поверить, что она явилась плодом коллективного творчества – даже скорее коллективного СТРЕМЛЕНИЯ К ВОЗДАЯНИЮ, – а не приключившаяся нежданно-негаданно дегенерация системы или дьявольский план какого-нибудь гения зла. Мы проживаем будущее, которое вырвали у прошлого, которое нам причитается и которое мы отчаянно хотели. Этот новый мир – наш, и эта революция – тоже. Хорошо. Теперь следует сосредоточиться на проблеме куда менее занимательной: ЭТОТ МИР МЫ НЕ В СОСТОЯНИИ ОБЪЯСНИТЬ, И МЫ НЕ ЗНАЕМ В ТОЧНОСТИ НИ ИСТОКОВ, НИ ЦЕЛЕЙ ЭТОЙ РЕВОЛЮЦИИ. Боже правый, может, кто-то и имеет свои соображения по данному поводу. Но в целом мы очень немногое знаем о мутации, которой подвергаемся ныне. Наши жесты уже изменились и продолжают меняться с обескураживающей скоростью, но мысли, похоже, отстают, будучи не в силах поименовать то, что мы каждую секунду творим. Пространство и время уже не те, что прежде; то же происходит и с мыслительными категориями, какие мы долго именовали прошлым, душой, индивидуумом, свободой. Всё и ничто обрели значение, которое всего пять лет назад нам бы показалось неточным, а то, что мы веками называли произведениями искусства, утратило свой статус. Мы в точности знаем, что придется ориентироваться по картам, которые еще не вычерчены, и что грядущую идею красоты мы пока не в силах предвидеть, и мы называем истиной сплетение фигур, которые в прошлом отринули бы, сочтя ложными. Мы говорим себе, что все происходящее определенно имеет истоки и цель, но каковы они, нам неведомо. По прошествии веков нас будут помнить как конкистадоров мира, в котором сегодня мы ощупью, наугад едва находим дорогу домой. Разве это не фантастика? Фантастика, конечно, полагаю я, потому и пишу эту книгу: меня привлекает возможность побыть немного там, где революция, которую мы переживаем, блекнет, немеет, погружается в бездну. Где мы не понимаем ее хода, где она скрывает смысл своих свершений, где не допускает нас к истокам событий. Где предстает перед нами как полная тайн граница. Прерия без конца и края, и ни единого дымка, до самого горизонта. Никаких указателей. Разве что рассказ какого-нибудь первопроходца. Я не хотел бы, чтобы сложилось ошибочное ощущение, будто у меня есть ответы и будто я собираюсь что-то объяснять. Но карты у меня есть, что правда, то правда. Разумеется, только пустившись в путь, я смогу узнать, можно ли им верить, точны ли они, пригодны ли к использованию. Чтобы пройти этот путь, я и пишу книгу. Чтобы уж совсем не заблудиться, я прибегну к компасу, который меня никогда не подводил: к страху. Иди по следам страха и выйдешь к дому: своему ли, чужому. В данном случае это несложно, страхов возникает порядочно, и некоторые отнюдь не пустые. Например. Один из таких страхов нашептывает: МЫ МЧИМСЯ ВПЕРЕД С ПОГАШЕННЫМИ ФАРАМИ. Это близко к истине. Мы не знаем хорошенько, от чего произошла эта революция, и еще меньше знаем о ее цели. Мы понятия не имеем о том, каковы ее задачи, и не в состоянии, по правде говоря, определить, хотя бы в первом приближении, ее принципы и систему ценностей: мы знаем принципы и ценности, скажем, Просвещения, но не наши. Во всяком случае, не можем выразить их столь же ясно и доходчиво. Так, если наш сын у нас спрашивает, куда мы идем, мы отвечаем уклончиво, скрывая свое незнание [ «Подумай сам» – еще не худший ответ: из него проистекает срочная необходимость написать эту книгу, но и вероятность того, что это все-таки буду не я]. ДРУГОЙ СТРАХ ГЛАСИТ: уверены ли мы, что технологическая революция, безликая и слепая, не приведет к неконтролируемой метаморфозе человечества? Мы выбрали себе орудия, они нам нравятся: но озаботился ли кто-нибудь предварительно просчитать, как их использование отразится на нашем способе бытия в мире, возможно, на нашем разуме, в крайнем случае – на наших понятиях о добре и зле? Стоит ли какой-то общечеловеческий проект за разными Гейтсами, Джобсами, Безосами, Цукербергами, Бринами, Пейджами, или их блестящие идеи и деловая хватка невольно, даже, скажем так, наобум, приводят к созданию какого-то нового человечества? А ВОТ ЕЩЕ ОДИН, И ОН ОСОБЕННО МНЕ ПО НРАВУ: мы создаем блистательную, даже приятную во всех отношениях цивилизацию, но будет ли она в силах сдержать приливную волну реальности? Это – цивилизация-праздник, но в мире, в Истории немного праздничных дней: если мы разрушим нашу способность терпеть, трудиться, медленно продвигаться вперед, не приведет ли это к тому, что будущие поколения окажутся беспомощными перед превратностями судьбы или даже перед насилием, в любой судьбе неизбежным? Облегчая себе жизнь, начинаешь думать – не теряем ли мы силу мышц, необходимую для рукопашной схватки с реальностью: отсюда стремление затушевывать ее, эту реальность, избегать ее, заменять облегченными о ней представлениями, призванными адаптировать ее содержание, приспособить его к нашим девайсам и к типу сознания, подчиненного их логике. Уверены ли мы в том, что такая тактика не самоубийственна? ВОТ ЕЩЕ ОДИН СТРАХ, НЕ ТАКОЙ ГРОЗЯЩИЙ, более смутный, который я могу выразить только в общих словах: с каждым днем человечество теряет какую-то частицу человечности, предпочитая искусственные построения, более зрелищные и менее бренные. Где только можно, в выборе решения или мнения люди опираются на машину, алгоритм, статистику, ряд. Результатом является мир, в котором все меньше видна рука гончара, если прибегнуть к излюбленному выражению Вальтера Беньямина: он, этот мир, кажется скорее сошедшим с конвейера, чем сотворенным рукою мастера. Таким ли мы хотим видеть мир? Выверенным, отшлифованным, холодным? НЕ ГОВОРЯ УЖЕ О КОШМАРЕ СКОЛЬЖЕНИЯ ПО ПОВЕРХНОСТИ: вот что убийственно. Это упорное подозрение, что при восприятии мира через новые технологии теряется часть реальности, возможно, лучшая: та, что пульсирует под поверхностью вещей, там, куда может привести лишь путь неустанного поиска, исполненный терпения и тягот. Место, для которого мы создали – в прошлом – слово, превратившееся в своего рода тотем: ГЛУБИНА. С его помощью формировалось убеждение, что все вещи имеют смысл, хотя и скрытый в местах, почти недоступных. Оно обозначало место: не станете же вы отрицать, что наши новые техники прочтения мира изобретены, кажется, нарочно для того, чтобы сделать невозможным проникновение в это место, в глубину, и, напротив, обречь нас на стремительное, незавершимое скольжение по поверхности вещей? Что станет с человечеством, которое неспособно больше ни докопаться до корней, ни дойти до истоков? Чему послужит его умение прыгать по ветвям и быстро-быстро плыть по течению? Не исчезаем ли мы понемногу в праздничном ничтожестве, которое и явится сценой нашего последнего представления? Уже много лет я не ставил столько вопросительных знаков подряд. То, что я думаю об этих страхах и о страхах, подобных этим, я сейчас изложу: испытывать их сейчас – не идиотизм, во что высшая элита революции хотела бы нас заставить верить, но способность распознать ряд признаков, игнорировать которые – идиотизм. Но вот еще что: ? внутри каждого страха мы поместили определение очередного шага, который мы делаем и благодаря которому становимся совершеннее. Так что если мы сумеем ответить на каждый из поставленных вопросов, у нас в руках окажется указатель этой нашей революции. Ибо карта пути, который мы затеваем, начертана на оборотной стороне наших страхов. Так мы пересечем границу новой цивилизации, незаметно, не бросаясь в глаза, скрывая под двойным дном наших сомнений тайную, подпольную уверенность в том, что нас ждет какая-то гениальная обетованная земля. ? Путешествие крайне увлекательное, настолько, что мне доводилось не раз задерживаться, озирая окрестности, и в результате отставать от тех, кто действительно шагает вперед. С этой странной точки зрения медлящего картографа и несведущего мудреца я продолжу собирать заметки и наброски, куда осмелюсь вставить имена и названия мест. Я мечтаю, в моменты самого светлого оптимизма, составить точную карту, каждое озарение уложив в прекрасный атлас мира. Озарения меня посещают редко: дабы они не пропали втуне, я был вынужден писать книгу, которую вы сейчас читаете, – и делал это со всем тщанием, на какое способен. Имя пользователя ? Пароль Play Карты Следующий уровень Пароль Да уж, хорошо было бы понять, что все-таки произошло. Что произошло на самом деле. Я бы сказал, что более всего заслуживает доверия следующая гипотеза: произошла технологическая революция, вызванная появлением дигитального метода. В скором времени она привела к очевидной мутации в поведении людей и в их образе мыслей. Никто не может сказать, чем все это закончится. Voil?…[2 - Так-то вот (фр.).] А теперь посмотрим, как это можно изложить. Термин ДИГИТАЛЬНЫЙ происходит от латинского digitus, «палец»; на пальцах мы считаем, следовательно, ДИГИТАЛЬНЫЙ означает худо-бедно ЦИФРОВОЙ. В данном контексте термин используется для обозначения системы, блестяще разработанной, которая переводит любую информацию в цифру. Если вдаваться в подробности, то речь идет о последовательности из двух цифр, нуля и единицы. Можно использовать «семь» и «восемь», важно, чтобы цифр было две, только две: принцип более-менее такой же, как включить/выключить, да/нет. Хорошо. Когда я говорю: перевести любую информацию в набор цифр, я не имею в виду газетные корреспонденции, или свежие новости, или счет в матче, или имя убийцы: я имею в виду любой отрезок мира, который можно разложить на минимальные составляющие: звуки, цвета, фигуры, количества, температуры… Я перевожу этот кусок мира на дигитальный язык (некую последовательность нулей и единиц), и он становится невесомым рядом цифр, он парит повсюду, передвигается с непревзойденной скоростью, по дороге не рвется, не мнется, не пачкается и вообще никак не портится: куда его пошлешь, туда он поступит. Если по другую сторону имеется машина, способная воспринять цифры и воссоздать заложенную в них информацию, дело сделано. К слову, о цветах. Вам необязательно быть в курсе, но в один прекрасный день мы назначили каждому цвету определенную комбинацию цифр. Мы, если хотите знать, решили, что цветов всего 16 миллионов 777 тысяч 216, и каждому придается цифровое значение, исходящее из последовательности нулей и единиц. Честное слово. Самый что ни на есть чистый красный цвет, к примеру, в цифровом выражении обозначается так: 1111 1111 0000 0000 0000 0000. Зачем нужна такая совсем не поэтичная трансформация? Очень просто: переведя цвет в цифру, я могу внедрить его в машину, которая его модифицирует, или попросту передаст, или только сохранит: это делается до смешного легко, без малейших ошибок, с головокружительной скоростью и за минимальную плату. Всякий раз, когда я хочу увидеть тот самый цвет, я прошу машину восстановить его, и она это делает. Замечательно. То же самое со звуками, буквами алфавита или температурой вашего тела. Куски мира. Этот фокус привлек к себе внимание в конце семидесятых. В те времена мы сохраняли и передавали данные несколько другим способом, который называется АНАЛОГОВЫЙ. Аналоговый способ, как и другие старые вещи, вроде циркуля или деда с бабкой, копировал реальность полнее, точнее, даже поэтичнее, но также был чертовски сложным, нестойким, подверженным порче. Аналоговым был ртутный термометр, например который мы ставили себе, когда поднималась температура: ртуть, реагируя на теплоту, расширялась, и мы, на основании опыта, выводили температуру нашего тела из продвижения ртути в пространстве – ее зеленый столбик поднимался до какой-то цифры, обозначенной на шкале, это и была температура в градусах Цельсия [если выше тридцати семи и пяти, можно было не идти в школу]. Сейчас термометр – дигитальный: приложишь его ко лбу, нажмешь на кнопку, и через секунду он тебе выдаст твою температуру. Сенсор регистрирует некое значение температуры, соответствующее определенной последовательности нулей и единиц, которые машина воспринимает, переводит в градусы и выводит на дисплей. Опыт примерно такой, как переход от настольного футбола к видеоигре. Два мира. Ртутный термометр и термометр дигитальный. Виниловая пластинка и CD-диск. Пленочный кинофильм и DVD. Настольный футбол и видеоигра. Два мира. Возможный недостаток второго (цифрового) в том, что он не в состоянии регистрировать все оттенки реальности: он ее копирует рывками, раз за разом: к примеру, стрелка башенных часов движется постоянно, захватывая каждую микрочастицу времени; так же и ртуть, распространяясь по термометру, поднимается по шкале, проходя все микроуровни температуры; но ваши электронные часы не таковы, они могут считать секунды, даже их десятые или сотые доли, но в какой-то момент перестают считать и перескакивают к следующей цифре; в зазор попадает некая порция мира (микроскопическая), которую цифровая система теряет по пути. С другой стороны, дигитальная система имеет неоценимое преимущество: она в совершенстве подходит для компьютеров. То есть для машин, способных исчислять, модифицировать реальность, передавать ее на расстояние, с условием, что реальность будет преподнесена на известном им языке: цифровом. Вот по какой причине мы, по мере постепенного улучшения компьютеров и их медленного вхождения в сферу индивидуального потребления, решились перейти на цифру: фактически дробили и дробили реальность, пока не получили мельчайшие ее частицы, к каждой из которых прикрепив некую последовательность нулей и единиц. Мы ее дигитализировали, оцифровали, то есть превратили в цифры. Таким образом мы получили мир модифицируемый, накопляемый, копируемый и передаваемый на любое расстояние машинами, которые нами изобретены: они это делают очень быстро, без погрешностей и за умеренную цену. Никто не обратил на это внимания, но настал день, когда каждый накопил для себя в цифровом выражении некий фрагмент мира, и этот фрагмент окончательно перевесил чашу весов в пользу цифры. Не спрашивайте, откуда, но мы знаем, в котором это случилось году: в 2002-м. Возьмем эту дату как определенную точку во времени, когда мы перешли перевал и оказались лицом к лицу с будущим. 2002. Спуск по склону произошел очень быстро: появление Сети и применение, порой гениальное, цифрового формата во впечатляющем количестве технологий породили с наглядной очевидностью то, что мы теперь можем с полным правом назвать ЦИФРОВОЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ. Ей четыре десятка лет, и десяток прошел с тех пор, как она официально свергла предыдущую власть. Она же, по всей видимости, оболванила вашего сына. Довольно просто, да? Сейчас будет сложнее. Революция – скорее общий термин, и мы употребляем его до некоторой степени бездумно. Применяем, чтобы определить бывшие в истории потрясения, оставившие после себя горы трупов (французская революция, русская революция), но и растрачиваем по мелочам, например, когда наша любимая футбольная команда вводит в защиту третьего игрока (тактическая революция). Подумать только. Во всяком случае, это означает, что кто-то, вместо того чтобы придумать хороший ход, изменяет шахматную доску: применяет, так сказать, новую парадигму [не могу удержаться от умного словца, оно одно стоит билета на футбольный матч]. В общих чертах это, кажется, наш случай, случай цифровой революции. Но революции бывают разные, а для нас крайне важна точность. Революция, которую осуществил Коперник, догадавшись, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, не то что французская революция; а изобретение демократии в Афинах в пятом веке до Рождества Христова нельзя сравнивать с изобретением электрической лампочки (Эдисон, 1879). Все эти люди изобретали новые шахматные доски, но играли в разные игры. Когда мы, к примеру, говорим о цифровой революции, нам достаточно ясно, что речь идет о революции технологической: изобретении чего-то такого, что создает новые орудия и изменяет жизнь. Вроде плуга, огнестрельного оружия, железных дорог. Теперь, поскольку мы видели немало технологических революций, у нас есть интересные данные, и вот что из них, при их изучении, со всей очевидностью следует: ? технологические революции могут находиться за гранью фантастики, но они в редких случаях непосредственно производят революцию в умах, то есть видимую перемену в образе мыслей человечества. ? ГУТЕНБЕРГ. Например: изобретение книгопечатания (Гутенберг, Майнц, 1436–1440). Революционный ход, громадные последствия которого нельзя не признать. Оставив поверженной на поле боя большую часть устной культуры (в те времена бесспорно доминировавшей в мире неграмотных), он открывал бескрайние горизонты перед человеческой мыслью, придавая ей свободу и силу. Он фактически разрушал привилегию на распространение идей и информации, от века принадлежавшую очередным правителям. Дальше произошло следующее: для того чтобы распространять свои идеи, уже не нужно было держать при себе свору писцов, чего ни одно частное лицо не могло себе позволить, или иметь гравировальный станок, машину, настолько сложную и малопродуктивную, что это исключало получение какой бы то ни было прибыли. Фантастика. Но нам сейчас важно прояснить, что, несмотря на сногсшибательные последствия, изобретение книгопечатания все-таки остается для нас блестящим технологическим прорывом, который все-таки не явился заметным потрясением в области человеческой мысли, сравнимым с научной революцией или с приходом идеологии романтизма. Подобно прочим технологическим революциям, она, похоже, не привела непосредственно к коллективной мутации разума: она будто бы застопорилась, не дойдя до цели, дав человеческому роду время принять свои меры и прибрать ее к рукам. И все же она явилась гениальным ходом в партии, не слишком изменившейся, продолжившейся по тем же самым правилам, основанным, со всем почтением, на истории игры, которая в основе своей осталась прежней. СТЕФЕНСОН. Приведу другой пример, не такой расхожий: изобретение паровой машины (Англия, 1765). И здесь речь не идет просто о гениальной находке: это открытие изменило мир. За данным изобретением последовала промышленная революция, неисчислимые последствия которой сказались не только в повседневном обиходе, но прежде всего в экономической и социальной географии мира: карта, обозначавшая пути движения денежных средств и границу между богатыми и бедными, устарела в тот самый день, когда заработал первый ткацкий станок на паровой тяге: все изменилось, да таким радикальным и насильственным способом, что львиную долю леденящих душу кровавых конфликтов двадцатого столетия можно возвести к первому скрипу этого на первый взгляд безобидного механизма. Правда, впечатляет? Но и здесь то же самое: волна вроде бы захлестнула человечество с головой, но потом отхлынула, и если сейчас мы ищем развилку, направившую нас на другой путь, изменившую наше самосознание, мы вспоминаем не паровоз Стефенсона и даже не глухое отчаяние первых английских фабрик. Нет: мы вспоминаем Гуманизм, вспоминаем Просвещение. Подлинные революции в умах, связанные с технологическим прогрессом лишь постольку-поскольку. Теперь, по прошествии веков, можно видеть, что именно они выполняли роль смазки в мировом механизме, пока не заработала гидравлическая система, способная сдвинуть с места колоссальные слои – многотонные идеологические пласты, – задавшись целью изменить абрис человеческих чувств, взрыть внешнюю оболочку планеты под названием «человек». То были не просто прекрасные ходы: то была новая игра. Фактически, немного упрощая, мы можем сказать, что многие революции изменяют мир, и часто это технологические революции; но таких, которые изменяют людей, причем радикально, немного: их, наверное, следует называть ДУХОВНЫМИ РЕВОЛЮЦИЯМИ. Любопытно, что мы, повинуясь наитию, ПОМЕЩАЕМ НАШУ РЕВОЛЮЦИЮ, РЕВОЛЮЦИЮ ЦИФРОВУЮ, ВО ВТОРОЙ РАЗРЯД, СРЕДИ РЕВОЛЮЦИЙ ДУХОВНЫХ. Хотя она со всей очевидностью предстает перед нами как революция технологическая, мы приписываем ей размах, каким обычно технологические революции не обладают: признаем за ней способность породить новое понимание человечества. Вот почему мы так на нее реагируем, вот откуда берутся наши страхи. Мы не ограничиваемся тем, что предвидим опасности, связанные с любой технологической революцией: многие лишатся работы, произойдет несправедливое перераспределение благ, целые культуры исчезнут, пострадает планета Земля, закроются старые молочные лавки, и т. д., и т. п. Мы, конечно, перечисляем все эти бедствия, но, как выше указывалось, в какой-то момент наши страхи становятся шире, распространяются на моральную, духовную, даже генетическую природу человека: нас приводит в ужас радикальная мутация, явление нового человека, нечаянно порожденного неодолимым и неотразимым техническим изобретением. Мы прозреваем в малой революции, технологической, приход революции большего масштаба, самым откровенным образом происходящей в умах. Это – решающий момент. Он требует особого внимания: пожалуйста, переведите сотовый в спящий режим, шикните на ребенка, чтобы он умолк, ведь я собираюсь представить перед вами историю того, как переменились ваши вкусы. Мы прозреваем в малой революции, технологической, приход революции большего масштаба, самым откровенным образом происходящей в умах. Это движение мысли мы должны запечатлеть в образе – потом вглядеться в него хорошенько и спросить себя: какого черта, зачем мы все это делаем? Придаем ли слишком важное значение тому, что изобретаем? Приписываем ли простому прорыву в области технологии то, что никак с ним не может быть связано? Может, мы просто поддались панике? И все это – явное недоразумение, плод наших собственных страхов? Это не исключено, но я бы не стал утверждать. Я убежден, напротив, в том, что блистательно верна наша догадка: меняется не что-то в отдельности, но всё вместе. Что-то вроде чудесного инстинкта, присущего животным, заставляет нас признать, что происходящая на наших глазах мутация не остановится на том, чтобы выбрать ресторан, где лучше поужинать. Пусть вслепую, но мы отчетливо сознаем это. И что теперь? Постараюсь изложить как можно более просто: по всей вероятности, мы действительно переживаем духовную революцию, и если вы меня спросите, как это согласуется с тем, что технологические революции никогда не достигали такого размаха, я скажу вам следующее: поверьте, мы впадаем в банальное смещение перспективы, вполне понятное, но коварное и неистребимое: МЫ ПОЛАГАЕМ, БУДТО ДУХОВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ЯВИЛАСЬ СЛЕДСТВИЕМ РЕВОЛЮЦИИ ТЕХНОЛОГИЧЕСКОЙ, А НА САМОМ ДЕЛЕ ВСЕ НАОБОРОТ, И МЫ ДОЛЖНЫ ЭТО ПОНЯТЬ. Мы думаем, будто цифровой мир явился причиной всего, что произошло, а в действительности все не так, и следует прочитывать его как то, чем он на самом деле является, то есть как следствие, проистекающее из некоего духовного переворота. Честное слово, нужно перевернуть карту. И после вглядеться в нее. Нужно разрушить эту проклятую последовательность: сначала духовная революция, потом технологическая. Выскажите соображение, будто компьютеры породили новую форму мышления (или недомыслия, зовите как хотите), а теперь быстро переверните фразу: получится, что новый тип мышления породил компьютеры. Это означает, что некая мутация в умах способствовала созданию орудий, соответствующих ее бытию в мире, и сотворила их очень быстро, что мы и называем цифровой революцией. Продолжайте переворачивать логику фразы, не останавливайтесь. Не задавайтесь вопросом, что за ум способен был начать пользоваться Google, лучше спросите себя, какой ум задумал орудие, подобное Google. Не старайтесь понять, в самом ли деле пользование смартфоном нас отключает от реальности, а попытайтесь уразуметь, к какой именно связи с реальностью мы стремились, признавая совершенно ни к чему не пригодным стационарный телефон. Мания делать несколько дел одновременно приводит к неспособности сосредоточиться на чем-то конкретном, и все-таки переверните фразу: откуда, из какого угла собирались мы выходить, когда создали орудия, позволившие нам, наконец, играть сразу на нескольких досках? Если цифровая революция пугает вас, переверните фразу и спросите себя, от чего мы спасались, когда приоткрыли дверь этому явлению. Ищите ум, породивший цифровую революцию, это важнее, чем изучать ее последствия: в нем, в этом уме, ее первоначальная матрица. Потому что новый человек не произошел от смартфона: он придумал смартфон, ибо нуждался в нем, изобрел его для своего пользования и потребления, сконструировал, чтобы выйти из заточения, или ответить на вопрос, или избавиться от страха. Пауза. Последнее усилие. ? Итак, все цифровые твердыни, встающие на нашем горизонте, могут прочитываться как геологические формации, взметнувшиеся к небу силой подземного толчка. Этот толчок – духовная революция, породившая нас. Он произошел в некоем месте, в некой складке времени, которую мы не опознали и не осознали: но зато мы можем выявить и изучить видимые изменения, какие претерпела земная кора наших жестов, привычек, образа мыслей. Многие из этих изменений в самом деле связаны с цифровой революцией, и именно они представляются, более чем прочие, неким шифром, скрывающим тайные коды мутации, – но если не принимать их за причину всего происходящего, они могут многому научить, многое поведать. Следует относиться к ним как к руинам, как к археологическим находкам, которые помогут выявить все чудеса скрытой цивилизации. Нашей. ? Можете включить сотовый, спасибо. Ну вот, ребенок расплакался. Обобщаю: переверните эту чертову карту. Цифровая революция – внизу, не наверху. Вот так. Привыкайте считать цифровой мир следствием, не причиной. Киньте взгляд туда, где все началось. Ищите духовную революцию, от которой все происходит. Если существует некая модель человечества, которая всем этим вырабатывается, она заключена там. Хорошо. Это верно, что наша карта практически не заполнена, но она хотя бы повернута так, как надо. Поверьте мне, это было самым трудным делом. Теперь можно начинать измерения, ставить названия, проводить границы. Оттолкнемся от мысли, что цифровая революция – нечто вроде горного хребта, возникшего в результате подземного толчка. И попробуем обозначить его. Имя пользователя Пароль ? Play 1978 Нулевой позвонок 1981–1998 От Commodor-64 до Google Классическая эпоха Комментарии к классической эпохе 1999–2007 От Napster к айфону Колонизация Комментарии к эпохе колонизации 2008–2016 От App до AlphaGo The Game. Игра Комментарий к эпохе Игры Карты Следующий уровень 1978. Нулевой позвонок В самом деле, поскольку цифровая революция – скопление довольно различимых явлений и событий, ее хребет, спинной или горный, вполне возможно изобразить: одни вершины выше, другие ниже; геологические формации, вышедшие наружу в результате подземного толчка, природу которого мы пытаемся установить. Начнем. Выделим некий символический НУЛЕВОЙ ПОЗВОНОК. Не ждите чего-то особо торжественного: я имею в виду всего лишь видеоигру. Она называлась Space Invaders, «Космические пришельцы». Родившиеся в новом тысячелетии, возможно, и не знают, что это такое. А я знаю, поскольку играл в нее: мне было двадцать лет и, необъяснимая вещь, совершенно нечего делать. Игру изобрел японский инженер по имени Нишикадо Томохиро. Нужно было стрелять по пришельцам, которые падали с неба, как дурачки, все подряд, предсказуемо, но подавляли массой. По мере того как они опускались, скорость падения увеличивалась: когда они тебя настигали, начиналась полная неразбериха. Графика была, с нынешней точки зрения, убогая: пришельцы (в Италии их называли марсианчиками) были похожи на пауков, нарисованных слабоумным. Картинка была строго двухмерная и черно-белая. Некрологи в газетах случались более живописные. Домашних компьютеров тогда не было, так что в «Космических пришельцев» ходили играть в некоторые общественные места (даже иногда и в бары), где стояло устройство, чьи размеры мне сейчас кажутся несообразными: втиснутый в тумбочку экранчик размером с маленький телевизор и простейшая консоль с тремя клавишами, или, в более усложненных версиях, джойстик и пара клавиш. Ты слегка наклонялся, вставлял монету в специальную прорезь, нажимал на play и начинал барабанить по клавишам, стреляя как сумасшедший. В Японии нужно было вставить монету в 100 иен: в «Космических пришельцев» играло столько народу, что такие монеты исчезли из обращения, и Государственный монетный двор был вынужден их начеканить еще. Это событие может нам о чем-то поведать, но только если мы восстановим в памяти две игры, которыми комплектовались бары до того, как явилась траурная тумбочка «Космических пришельцев»: настольный футбол и флиппер. Вот мы и добрались до сути дела. Если сделать шаг назад, даже два шага, вы увидите последовательную смену игр, которая, как ничто иное в мире, заставит вас ПОЧУВСТВОВАТЬ, даже прежде, чем понять, суть цифровой революции. Друг дружку последовательно сменяли: настольный футбол, флиппер, «Космические пришельцы». Не делайте такое лицо: доверьтесь мне. И как следует изучите все три игры, прочувствуйте физически их смену, попробуйте мысленно в них сыграть, в одну, потом в другую, потом в третью. Вы ощутите, что с каждым разом что-то растворяется, уходит, и все становится более отвлеченным, легким, текучим, искусственным, быстрым, синтетическим. Происходит мутация. Очень похожая на ту, которая привела нас от аналогового принципа к цифровому. Ничего особо заумного: все на уровне ощущений. В настольном футболе ты ладонью чувствуешь удары, слышишь звуки, вполне естественные, механические, все вполне реально, мячик существует на самом деле, ты физически устаешь, двигаешься, потеешь; во флиппере что-то меняется, игра происходит за стеклом, звуки большей частью воспроизведенные, электрические, расстояние между тобой и мячиком увеличивается, все сосредоточено на двух клавишах, которые позволяют отдаленно прикоснуться к мячику, испытать что-то вроде половинчатого ощущения. Движения рук, которые в настольном футболе могут быть стремительными или размеренно неторопливыми, здесь сведены к работе двух пальцев: существует некоторое количество опций, но оно ограниченно, и, по сути, они доступны только самым опытным игрокам. Что до тела, то оно всего лишь присутствует при игре, практически исключенное из самой важной ее части: пережиток былого – круговое движение тазом, вроде бы помогающее подхватить мяч и в то же время испытать жалкое подобие сексуального возбуждения; по той и иной причине злоупотреблять им было запрещено. А теперь ты садишься играть в «Космических пришельцев». Тело? Его больше нет. Не осталось ничего физического в строгом смысле этого слова, мячик (марсианчики) совсем нереален, как и звуки. Экран, которого в настольном футболе вовсе не было, а в флиппере на нем всего лишь подсчитывались очки, здесь поглотил все, ИЗОБРЕТАЯ поле игры. Все в нем нематериальное, рисованное, опосредованное. Если там и есть какая-то реальность, она предлагается как изображение за стеклом, и я не могу изменить ее иначе, как подавая извне обезличенные, однозначные команды. На бумаге это предстает таким холодным, принужденным, удушающим, в конечном итоге унылым; но теперь сядьте-ка за игру и почувствуйте, как внезапно исчезает трение, каким блестящим, глянцевым предстает поле, как легко движутся руки, текут сплошным потоком команды, тотчас исполняемые; всякая игровая ситуация сводится к своей сути, система работает бесперебойно, можно всецело сосредоточиться и действовать, не снижая скорости. Уверен, вы начинаете понимать, почему монетки исчезли из обращения. Теперь вернитесь на долю секунды к рычажкам настольного футбола. Вы содрогнулись, правда? Как будто вас вырвали из сеанса медитации и поместили в бар, полный криков и споров: все внезапно становится таким плотным, громоздким, неопределенным и раздражающе настоящим… Не то чтобы одно было лучше другого, этого нельзя сказать, но это разные вещи, именно разные. Где вы почувствуете себя более включенными в игру, более живыми, полнее выражающими себя? Порезвитесь немного с настольным футболом и возвращайтесь, благословясь, к консоли «Космических пришельцев». Можете походить туда и сюда, даже останавливаясь время от времени на промежуточной станции флиппера. Отнеситесь к этому серьезно. Чувствуете переход? Именно ПЕРЕХОД: смещение центра тяжести, вокруг которого выстраивается происходящее; перетекание деталей из одной части пейзажа в другую, и, наконец, перестановка ваших способностей, возможностей, ощущений, эмоций. СУЩНОСТНОЕ ИЗМЕНЕНИЕ ОПЫТА. Всего-навсего три игры, но сколько разных вещей продвинулось на пути от самого старого к самому новому. Не теряйте времени, пытаясь рассудить, что лучше, что хуже: сосредоточьтесь и попытайтесь охватить этот переход единым обобщающим взглядом, единым ощущением. Особенно ощущением. Получилось? Прекрасно. Вы сейчас чувствуете, как вас уносит приливом: это характерно для перехода от аналога к цифре. Вы ухватили самую суть, центральный нерв революции, которую мы совершаем. Ее базовое движение. Если угодно, ее секрет. «Космические пришельцы», скромная игрушка для праздных людей, – один из первых геологических следов подземного толчка. Ее сердцевина, помимо всего прочего, уже была полностью цифровой: программное обеспечение, помещенное на плату. Если представить себе, что цифровая революция имеет спинной хребет, это можно признать первым позвонком. Она выступает почти незаметно под кожным покровом мира, но пальцы чувствуют ее, глаза видят. Она существует. Это только начало. ПРИМЕЧАНИЕ. Чтобы у вас сложилось представление о работе, которая нам предстоит, поговорю еще немного об этом позвонке: обсудим его так, как будем обсуждать весь спинной хребет цифровой революции, – как руины, как археологический раскоп, где можно обнаружить следы скрытой цивилизации. Нужно искать ископаемые остатки какой-то предшествующей жизни. Коды духовной революции, породившей все это. Легче предпринять этот шаг, нежели объяснять его. Вот я и соскабливаю отложения времени с первого позвонка и получаю ценные данные. ВО-ПЕРВЫХ: по сравнению с обычным настольным футболом и флиппером игра «Космические пришельцы» устанавливала революционную позу, как для тела, так и для духа, невероятно обобщенную и жестко упрощенную: человек, консоль, экран. Человек/клавиатура/экран. Пальцы на клавиатуре, глаза на экран. Команды, отдаваемые движениям пальцев, результат, подтверждаемый взглядом на экран. Добавьте немного звука, чтобы система стала более функциональной. Это ничего вам не напоминает? Именно в такой позе, как для тела, так и для духа, мы теперь проводим почти все свое время. Не меняя ее, производим любые операции: как заказываем номер в гостинице, так и признаемся в любви. Если угодно, эта поза наилучшим образом определяет эру цифровых технологий. Даже переход на тачпад не поколебал ее. Не то чтобы позу эту изобрели «Космические пришельцы», понятное дело, но, возможно, в этой игре она впервые проявилась в открытую, вошла в жизнь по-настоящему значительного количества людей. Чтобы вы поняли, первый более-менее распространенный персональный компьютер (но ему далеко до популярности «Космических пришельцев» и так называемых аркадных игр), выпущенный в 1982 году, назывался Commodor-64. Первый Mac – а он рядом с «Космическими пришельцами» все равно что кафедральный собор рядом с малой часовенкой – появился в 1984 году. Первого смартфона, о котором узнала широкая публика, нужно ждать еще двадцать один год: до 2003-го. Так что, если вы прокрутите ленту назад в поисках момента, когда эта поза – человек/клавиатура/экран, спаянные в единое существо, – вошла в жизнь громадной массы людей, то что вы найдете? «Космических пришельцев», полагаю. И прочие игры такого типа. ЧТО МЫ ИЗ ЭТОГО ПОЧЕРПНЕМ. То, что, так или иначе, в нулевом позвонке, в его ДНК, уже содержится поза, которую ждет великое будущее; ее мы обнаружим в большей части геологических формаций, составляющих то, что называется цифровой революцией: человек/клавиатура/экран, спаянные в единое существо. В такой позе я пишу эту книгу. [Не в такой, вероятно, вы ее читаете: честь и слава бумажной книге, которая все еще сопротивляется какой бы то ни было мутации.] ВО-ВТОРЫХ: настольный футбол как вещь обладал определенным достоинством, флиппер отличался своеобразной красотой, тумбочка с «Космическими пришельцами» вызывала тошноту. Зато настольный футбол вряд ли мог быть чем-то еще, кроме настольного футбола, ты разве что мог перекрасить футболки у игроков; флиппер можно было обставить по-разному [от фантастического окружения до полуголых дамочек], можно было даже немного усложнить подачи, замедлить или ускорить темп, но в общем и целом все было одно и то же, мяч подскакивал и опускался, точка. А вот внутри жуткой тумбочки «Космических пришельцев» ЗАКЛЮЧАЛАСЬ БЕСКОНЕЧНОСТЬ: как только была установлена поза человек/клавиатура/экран, исчезли любые границы – все игры мира содержались внутри, достаточно было поменять программу. Можно было даже разглядеть, прозревая будущее, игру «Фифа 18» и «Зов долга». Достаточно было улучшить графику, прибавить несколько функций и использовать более продвинутую аудио- и видеотехнологию, и появилась красивая вещица, которую стали с успехом выпускать через пятнадцать лет: игровая консоль Play Station, 1984 год. ЧТО МЫ ИЗ ЭТОГО ПОЧЕРПНЕМ. То, что в нулевом позвонке, в его ДНК, уже содержится движение, которому суждено великое будущее и которое мы обнаружим в большей части геологических формаций, составляющих то, что мы называем цифровой революцией: вместо того чтобы порождать много прекрасных и разнообразных миров, ты употребляешь время на то, чтобы изобрести одну-единственную среду, куда можно поместить все миры, какие ни есть. Иными словами: не тратишь время на то, чтобы доводить до совершенства вещи, которые не способны к развитию, а стараешься изобрести вещи, развивающиеся бесконечно, ибо они задуманы, чтобы вместить ВСЁ. В-ТРЕТЬИХ: «Космические пришельцы» были ИГРОЙ. Не знаю, постигаете ли вы всю прелесть того, что это явление в себе заключает. Практически подземный толчок, от которого кора привычек обитателей земной поверхности покрывается трещинами, впервые, или почти впервые, дает о себе знать в тот момент, когда они, эти обитатели, надевают тапочки, посылают все к чертям и принимаются за игру. Я нахожу это обстоятельство ошеломительным. Задаюсь вопросом, была ли то случайность. Конечно, мне нравится думать, что день, когда мы решили опрокинуть стол и совершить эпохальную революцию, был выходным. Мы бродили по траве босиком с банкой пива в руке. ЧТО МЫ ИЗ ЭТОГО ПОЧЕРПНЕМ. Что в нулевом позвонке, в его ДНК, уже содержится склонность, которой суждено великое будущее и которую мы обнаружим в большей части геологических формаций, составляющих то, что мы называем цифровой революцией: порождать изменение, применяя инструменты, которые если и не являются играми, то очень на них похожи. Мы – праздничные божества, творящие в седьмой день, когда истинный бог отдыхает. Ладно, пока достаточно. Вы понимаете, что если из одного маленького первого ребра можно вывести столько всего, мысль о том, чтобы изучить спинной хребет целиком, неодолимо заманчива. Так что продолжать стоит. Следующая глава, следующий кусок хребтины, новые раскопы для изучения. Мне это начинает нравиться. 1981–1998. От Commodor-64 до Google Классическая эпоха Почти двадцать лет, чтобы наладить игровую доску Предпосылка неизбежная, но очень важная. Если мы хотим свести всю галактику явлений, названных нами ЦИФРОВОЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ, к одному хорошо прощупываемому спинному хребту, к четко различимой на карте горной цепи, нам поневоле придется обобщать, отказываясь от некоторых подробностей и оттенков. Нам нужно обозначить пики, жертвуя детальным описанием процессов, которые порой длились десятилетиями. Явления попадали на эти страницы выборочно, только в тех случаях, когда становились массовым достоянием, доступным широкому кругу людей, а не какой-то особой элите. Знаю, это произвольный метод. Но нам слишком необходимо прийти к какому-то внятному обобщению, чтобы вдаваться в подробности. Я предлагаю вам насладиться возможностью увидеть пейзаж с высоты, как на аэрофотосъемке, и на протяжении нескольких глав смириться с неизбежной неточностью обобщающего взгляда. При первой возможности мы спланируем вниз, чтобы вглядеться получше. Обещаю. Итак. Оставив позади «Космических пришельцев», посмотрим, как приближаются настоящие горы. Мы в начале восьмидесятых. 1981–1984 • На протяжении четырех лет появляются три Персональных Компьютера, которые прошли длительные испытания и буквально обрушили рынок, превратив орудие элиты в предмет, который ты вполне мог завести у себя дома, даже если ты не гений и не профессор Стэнфордского университета: ПКIBM, Commodor-64 и Mac компании Apple. Сейчас их вид нам кажется в высшей степени убогим и жалким, но в свое время они выглядели даже изящными, во всяком случае вполне располагающими к себе. Из этих трех Mac имел сравнительно меньший коммерческий успех, зато был гениально задуман. В нем впервые были применены графическое разрешение и организация материала, понятные даже идиоту: имелась программа для письма, открывались окна, ненужное выбрасывалось в корзину – жесты, явления, людям издавна знакомые. По монитору скользили, передвигая по столу странную штуку под названием Мышь. Ясно, что с того дня знак равенства между умственной работой и скукой уже нельзя было просто так поставить. ZOOM. Нельзя понять всей важности произошедшего, если на минуту не вдуматься в букву П из сочетания ПК. Персональный. Сейчас то, что у каждого есть компьютер, подразумевается само собой, но вы не должны забывать, что всего лишь сорок лет назад такое казалось безумием. Компьютеры уже существовали многие годы, но то были громадные чудища, в них хранились данные лабораторий очень немногих организаций, предназначенных в основном для подавления или демонстрации превосходства в той или иной форме. Подумать о том, что один из них окажется в доме на письменном столе, мог только закоренелый мечтатель. Я хочу сказать, что, может быть, деянием по-настоящему гениальным было не изобретение компьютера, но мысль о том, что он может стать персональным, индивидуальным орудием. Крылось в этой мысли особое, упрямое стремление предоставить любому индивидууму власть, предназначенную для немногих. Невероятно. Поэтому, глядя на фотографию Commodor-64, вместо того чтобы задаваться вопросом, обязательно ли было делать его бледно-серым, как больничные стены, следует понять, что именно с его появлением ПО-НАСТОЯЩЕМУ перевернулся мир: ни минутой раньше. • В 1981 году был опубликован SMTP, первый протокол передачи электронных сообщений, который, упростив процедуру, привел к головокружительному распространению электронной почты [через тридцать лет, в 2012 году, мы, люди планеты, отправляем 144 миллиарда сообщений в день: три четверти из этого количества являются спамом]. Первое электронное письмо, если уж быть точным, отправил много лет назад, в 1971 году, Рэй Томлинсон, тридцатилетний американец, изучавший в Нью-Йорке инженерное дело. Ввести «собаку», типографский символ @, – тоже его идея, как я выяснил. ВАЖНО. Почта переходила из одного компьютера в другой через, если можно так выразиться, невидимые провода, о существовании которых обычные люди в те времена даже и не подозревали, а люди сведущие их называли Интернет. Вы можете это себе представить как некую подземную «Санта-Барбару»: если у вас хватит терпения прочитать еще несколько строк, вы увидите мощный взрыв, который через несколько лет прорвет земную кору и выведет на поверхность одну из самых фантастических вершин, какие породила цифровая революция. 1982 • Выходит на поверхность и больше не скрывается цифровая волна, затопившая мир: в продажу поступают первые CD-диски, то есть музыкальная запись, переведенная в цифровой формат и сохраненная на носителе величиной с маленькое блюдце. На рынок их выпустили Philips и Sony, то есть Голландия и Япония. На первом поступившем в продажу CD-диске, что совсем необъяснимо, была записана на редкость безобразная музыка: «Альпийская симфония» Рихарда Штрауса. [Зато первым CD популярной музыки была запись ABBA.] 1988 • Другой важный этап в последующем оцифровывании мира: вслед за музыкой – изображения. Появляется первый полностью цифровой фотоаппарат. Его производит Fuji, фирма, понятное дело, японская. Декабрь 1990 • Английский специалист в области информационных технологий Тим Бернерс-Ли запустил Всемирную паутину и изменил мир. Это, несомненно, исторический момент. Добрая половина мира, в котором мы живем, рождается в это мгновение, и я не откажусь от своих слов, даже если послезавтра Паутину сметут и заменят чем-то лучшим [это на самом деле и происходит]. В изобретении Паутины задействовано движение мысли, которое через короткое время станет привычным для мозга миллиардов человеческих существ: вместе с парой других изумительных ходов это движение ляжет в основу нашей новой цивилизации. Так что сосредоточьтесь. Торжественно приготовляются скобки: хороший прием, чтобы как следует во всем разобраться. По крайней мере, для меня это было так. Думаю, начать следует с сообщения, которое вам не понравится: Интернет и Паутина – разные вещи. Знаю, это досадно, но прислушайтесь ко мне. Интернет зародился раньше Паутины, гораздо раньше. Попробую объяснить, как это получилось. Все началось в годы холодной войны из-за паранойи американских военных: как им общаться между собой, чтобы Советы не совали свой нос. Над этим стали работать и нашли в шестидесятые годы чуть ли не гениальное решение, которое получило название ARPANET: на практике им удалось соединить некоторые их компьютеры, физически очень удаленные друг от друга, позволив им вступить в диалог путем создания системы пакетирования данных, до той поры не существовавшей, и выстроив тем самым нечто вроде бронированного контура: в его пределах компьютеры могли обмениваться информацией без того, чтобы коммунисты могли питать хоть какую-то надежду внедриться туда и прочесть сообщения. Все происходило, следует добавить, за смехотворно короткое время. Нажимаешь на клавишу, и твое сообщение в тот же миг поступает к получателю. Ну, может, не в тот же миг, но, так или иначе, с головокружительной скоростью. Так вот, если не зацикливаться на коммунистической угрозе, можно сразу же заметить, что подобное решение открывает невероятные горизонты, далеко выходя за пределы военного контекста. Некоторые американские университеты, участвовавшие в разработке ARPANET, обратили на это внимание, усовершенствовали технологию и применили ее, чтобы соединить компьютеры своих сотрудников. 20 октября 1969 года с компьютера УКЛА (Университета Калифорнии в Лос-Анджелесе) было послано сообщение, в реальном времени достигшее Стэнфордского университета (Сан-Франциско), проскочив 550 километров в мгновение ока. Сообщение, правда, было доставлено только наполовину, однако неполадки быстро исправили, и со второй попытки все пошло хорошо. Настолько, что они создали свой собственный контур и начали использовать его, соединив все свои компьютеры. Посылали, скажем, письма (сейчас мы их называем e-mail). Но также и целые исследования. Или книги. Или там анекдоты – могу себе представить. Так или иначе, штука неплохая. Случилось так, что многие другие университеты, крупные предприятия и даже государства уразумели фантастическую полезность этой штуки и установили свои собственные контуры, связав воедино все свои компьютеры. Назовем вещи своими именами: они установили свою сеть. У каждого учреждения она была своя, и каждая сеть функционировала по-своему, по собственным правилам, подчиняясь собственному механизму. То были несообщающиеся сосуды. Вроде разных языков. Ничего бы не произошло, и вы до сих пор облизывали бы марки, если бы в 1974 году два американских специалиста по информатике не придумали протокол, позволявший вступать в диалог мировым сетям любого формата, магическим образом связав их между собой. Практически то был синхронный переводчик планетарного масштаба: каждый говорил на любом языке, на каком только ему заблагорассудится, а протокол мгновенно переводил эти речи. Красивого имени ему не дали [инженеры ведь…], но такое, как есть, запомнить все равно стоит: TCP/IP. Это изобретение размыло границы между различными существующими сетями, что позволило добиться потрясающего результата: явилась воочию великая всемирная сеть, и сейчас все и каждый зовут ее Интернетом. Шли семидесятые годы, и – что немаловажно – все это касалось смехотворно малого числа людей. Малочисленнейшей элиты, если сравнивать со всем населением земного шара. Той же элиты, очевидно, которая имела доступ к компьютерам. Развлечение для узкого круга. Сегодня занятия кёрлингом, наверное, распространены шире. Вот почему ничто из этого не попадает в нами описываемый спинной хребет цифровой революции: я уже говорил, что цель такого описания – зарегистрировать моменты, когда подземные толчки выходят на поверхность, существенно изменяя жизнь людей. В нашей истории такой момент наступает только в 1990 году. Тим Бернерс-Ли, англичанин, который работал в CERN, в Женеве, изобретает такую штуку и называет ее Паутиной. [Старушка-Европа впервые появляется в этой истории, все герои которой, подчеркиваю, все – американцы, чаще всего из Калифорнии. Следует добавить для полноты информации, что Бернерс-Ли изобрел Паутину, работая на американском компьютере: тот назывался NEXT, и его производило предприятие, расположенное в Калифорнии; любопытно припомнить имя его основателя – Стив Джобс.] Что же в точности изобрел Бернерс-Ли? Не Интернет, это мы с вами уже отлично поняли. Тогда что? Я успел узнать, что возможных ответов на этот хороший вопрос великое множество, и все они роковым образом грешат неточностью или неполнотой. Добавляю еще один ответ, мой собственный. Чем бы там ни являлась Паутина, Бернерс-Ли изобрел ее, сделав три точно выверенных хода. Первый родился из вопроса: если я могу с помощью Интернета соединить все компьютеры мира, зачем довольствоваться столь малым? Объясняю. Представьте себе компьютер на столе профессора Бернерса-Ли, а теперь представьте себе кабинет, где стоит этот стол. Хорошо. Теперь оглядитесь вокруг – вы наверняка увидите шкафы, откройте их и рассмотрите ящики, уйму ящиков, может быть, целую сотню ящиков, битком набитых разными вещами, проектами, идеями, записями, фотографиями из отпуска, любовными письмами, рецептами от врача, дисками «Битлз», годовыми подшивками комиксов компании «Марвел», билетами на кинофестивали, старыми выписками из счетов. Теперь спросите: почему бы не войти непосредственно в эти ящики? Возможно ли, что я преодолел тысячи километров (вдумайтесь – тысячи!), а теперь, оказавшись в двух метрах от конкретного ящика (вдумайтесь – в двух метрах!) не могу войти туда, поскольку застрял в компьютере профессора? Дурацкая ситуация. Тогда я говорю об этом профессору Бернерсу-Ли. Тот выслушивает меня и, поскольку в своем деле дока, изобретает систему, которая, модифицировав структуру ящиков, позволяет мне преодолеть те два метра и заглянуть внутрь. Он, разумеется, не обязан открывать передо мной их все, он сам выбирает, к каким именно предоставить доступ, но, выбрав, придает им такую структуру, чтобы я мог до них добраться, и рассмотреть, и порыться в них, и даже прихватить с собой то, что меня заинтересует. Как он это делает? Дублирует содержимое ящиков, переводя его в цифровую форму, и помещает в место, которое с великолепной простотой так и называет местом, точнее сказать, sito. Место Паутины, веб-сайт. Он задуман как дерево, простирающее ветви: каждый лист – страница, страница Паутины. Из чего состоит это дерево? Из цифровых образований, то есть текстов, изображений, звуков, которые, будучи должным образом отформатированы, хранятся в компьютере. Коль скоро они там, перед ними открывается громадная «дорожная» сеть Интернета. Используя эту сеть, ящики профессора Бернерса-Ли, дублированные в цифровой форме, приходят в движение: попадают ко мне. В мой компьютер. Там, в конце процесса, я нахожу то, что хотел: коллекцию комиксов компании «Марвел» [рецепты от врача меня интересуют в меньшей степени]. Нужно признать, что это замечательно. Но по сути все было бы вполне предсказуемо, если бы профессор Бернерс-Ли не сделал сразу следующий ход, по-настоящему волнующий: чтобы упростить процесс и придать ему наглядность, ОН СОЕДИНЯЕТ МЕЖДУ СОБОЙ ВСЕ ЯЩИКИ. Я хочу сказать, что, войдя в один, я могу, даже не закрывая его, перейти в другой, никуда не сворачивая. Это у меня получается благодаря дверцам, которые профессор Бернерс-Ли прорезывает, называя их link, «ссылка». Это – особые слова, более чем слова, гиперслова, обычно синего цвета. Кликнешь по такому слову – и окажешься в другом ящике. До вас доходит, насколько это может быть увлекательно. Если всего час назад отправить e-mail мне казалось делом необычайным, теперь, когда я порхаю над всеми ящиками профессора, отправление жалкого письмеца мне представляется унылой рутиной, детской игрой. Куда веселее бродить от ящика к ящику, от одного веб-сайта к другому. Особенно с тех пор, как профессор Бернерс-Ли, решив превратить процесс в нечто совершенно захватывающее, сделал третий ход. Вместо того чтобы держать ее при себе или пытаться продать, профессор (с позволения своего работодателя, CERN в Женеве) делает общим достоянием изобретенную им систему, позволяющую открывать ящики, и говорит очень простую вещь: если мы все последуем его примеру и через ссылки свяжем ВСЕ НАШИ ящики, мы окажемся перед колоссальной паутиной ящиков, по которой каждый сможет свободно бродить в свое удовольствие, просматривая и отбирая все, что ему потребуется: мы получим World Wide Web, паутину шириной с весь мир, доступную для всех, где все документы мира, будь то тексты, фото, аудио, видео, всегда под рукой. Потом добавляет нечто неотразимое: ах, да, чуть не забыл: все совершенно бесплатно. Вау! Кто бы отказался от такого? Никто, и вот результат. В 1991 году в мире существовал всего один веб-сайт: веб-сайт Бернерса-Ли. Через год люди доброй воли открыли еще девять. В 1993 году их стало 130. В 1994-м – 2738. В 1995-м – 23 500. В 1996-м – 257 601. Сейчас, когда я пишу эту строку, их 1 000 184 792 (миллиард!). Легко понять, что последствия такой лавины колоссальны. Нас больше всего интересуют те, что касаются умственной и духовной жизни. О них вы прочтете в Комментариях, которые следуют за данной главой. Поэтому оставим пока в стороне это гигантское ребро, эту гору, вылезшую из земли, прорвав оболочку действий, привычных для этого мира, и прирастающую с каждым годом в головокружительном темпе, вздымаясь все выше и выше над пейзажем человечества. Она растет на глазах, до сих пор [пока я писал эти строки, появилось 13 000 веб-сайтов, чтобы вы поняли]. [Ладно, согласен: я на минутку отлучился в туалет, но именно на минутку.] [В любом случае, пока я расставляю эти скобки, веб-сайтов появилось еще несколько тысяч, это так, для справки.] [Откуда я знаю? www.internetlivestats.com.] Стало быть, о чем я говорил. Последствиями для умственной и духовной жизни мы найдем случай заняться чуть позже. Пока уже будет хорошо, если мы это ребро заархивируем и у нас сложится смутное впечатление, будто мы поняли, что оно такое. У вас сложилось? Будем надеяться. И вернемся к спинному хребту. Мы дошли до 1990 года. 1990 • Тим Бернерс-Ли запускает Всемирную паутину и изменяет мир. 1991–1992 • Ничего особо примечательного, насколько мне известно. Возможно, нужно было время, чтобы оправиться от шока. 1993 01  Группа европейских исследователей изобретает MP3. Эта система позволяет еще больше облегчить звуковые файлы, а значит, свести их цифровое выражение к минимуму. Появляется концепция СЖАТИЯ, которая позже будет применена к закрепленным изображениям (породив jpeg) и к изображениям движущимся (mpeg). Идея состоит в том, что, если найти систему, которая позволит убрать из цифровой версии звучания все последовательности чисел, не являющиеся строго необходимыми (например, регистрирующие оттенки, вовсе не различимые человеческим слухом), можно получить звуковой файл, немного обедненный, но куда более легкий, а следовательно, более пригодный к пересылке, отправке, хранению. К черту тот факт, что теперь вы можете слушать музыку с мобильного телефона, не прибегая к подобным трюкам. [Излишне говорить, что в данный момент CD-диск начинает казаться трогательным обломком миновавшей цивилизации.] • Открывается Mosaic, самый употребительный из первых браузеров, с помощью которых можно было бродить по Паутине. Решающий момент. На практике Бернерс-Ли изобрел параллельный цифровой мир (Паутину), но не обучил азам, и, чтобы странствовать по нему, следовало быть первопроходцем, вроде Индианы Джонса, а значит, асом в информатике. Браузер – целый набор услуг, позволяющих такому остолопу, как я, путешествовать по параллельному миру безо всякого труда. Я его ставлю в свой компьютер и могу бродить по Паутине, даже не зная, что она такое. [Мне пришло в голову, что круизные теплоходы – почти то же самое, только применительно к Средиземному морю.] Mosaic был первым браузером, имевшим некоторый успех, его разработали два студента Университета Урбана-Шампейн, Иллинойс. Такого браузера больше нет. Но имеются другие, фундаментальные. Они носят названия Safari, Google Chrome, Internet Explorer. Без них Паутина до сих пор была бы пустой забавой для малого числа программистов, не знающих, куда девать время. 1994 • В Сиэтле появляется Кадабра, это название вам ни о чем не говорит, а должно бы, ибо это – первое название компании Amazon. Идея была такая: устроить книжный магазин online, где можно было бы приобрести все книги мира. На практике, сидя за письменным столом и не поднимая задницы от стула, ты включаешь компьютер, выбираешь книгу, платишь, и тебе ее приносят домой. Идея была безумная, но человек, выпестовавший ее, очевидно, свято верил в число, которое небесполезно будет привести здесь, а именно индекс ежегодного увеличения количества людей, пользующихся этой услугой; за прошлый год указатель Паутины привел такие данные: +2300 %. Ее основатель Джефф Безос не только поменял имя сайта (через год), но и понял достаточно быстро, что торговать одними только книгами глупо. Сейчас на Amazon вы можете купить автомобиль. Или айфон. Еще рассуждения в скобках, необходимые, чтобы вспомнить, как тогда обстояли дела. История гласит, что Джефф Безос, в поисках средств, необходимых для финансирования первых лет работы Amazon, отправился, помимо всего прочего, к отцу. Хотел уговорить старика, чтобы тот ему доверил свои сбережения: кажется, они достигали трехсот тысяч долларов. Все ему растолковал честь по чести, стараясь быть убедительным. Отец сидел, слушал, а потом спросил: «Что такое Интернет?» Сейчас такой вопрос нам кажется смешным, но помогает вникнуть в то, какие тогда были годы, ведь, собственно, весь смысл данной паузы в том, чтобы вспомнить, какие тогда были годы. К примеру, я в молодости где-то в то же время находился в Санта-Монике, Калифорния, и тратил первые деньги, которые заработал сам, позволяя себе роскошь снять номер в гостинице и там писать пьесу для театра, оказавшуюся, к моему великому изумлению, самым настоящим дерьмом. Время от времени, чтобы размять ноги, я прохаживался по Променаду и однажды, сделав красивый жест, зашел в книжный магазин. Я вроде бы разглядывал обложки, признавая несомненное превосходство американской полиграфии, как вдруг наткнулся – и это я помню отчетливо – на книгу такого формата, смысла которого я не понимал, и даже не мог догадаться, для чего такая нужна, однако вспомнил, как кто-то из моих друзей что-то подобное мне когда-то рассказывал. Мое внимание привлек тот факт, что книга походила на каталог мест, или имен, или названий (я сам хорошенько не понимал), но все были с точками внутри, с черточками //, с аббревиатурами типа CH, EU, всего не упомнишь. В целом, они были похожи друг на друга и не похожи ни на что из известного мне. Должно быть, друг мне показывал что-то именно такое. Теперь-то я знаю, что это было: адреса веб-сайтов. Теперь-то я знаю, что то была трогательная книга, нечто вроде телефонного справочника Паутины, Желтые Страницы Сети: тот факт, что ее продавали в невероятно шикарном книжном магазине Санта-Моники, говорит многое о цифровой революции, едва появившейся на свет: они сами хорошенько не знали, куда идут, раз издавали бумажные книги с алфавитным перечнем всех веб-сайтов, к тому же самым ошеломляющим образом разбитым на отрасли – сайты спортивные, гастрономические, медицинские. Скажите, разве это не трогательно? Точно так же мощность двигателя внутреннего сгорания подсчитывалась по количеству лошадей, которые могли бы сдвинуть с места такой же груз. Это – заря открытий, когда человеческий гений соседствует с неизбежными, бестолковыми колебаниями. Тогда даже отцу Джеффа Безоса не зазорно задать вопрос: «Что такое Интернет?» Что до меня, то я купил книгу, думая подарить приятелю, но точно так же я мог подарить японскую грамматику эксцентричному другу, изучающему язык, вовсе для меня бесполезный. Я в самом деле не знал, что такое веб-сайт, то есть не знал самым радикальным, и окончательным, и постыдным образом: не имел ни малейшего понятия, что это за штука, какой она формы и на что похожа. Паутины не существовало в перечне того, что я знал, но не это главное: не существовало логики Паутины, ее формы, ее МЫСЛЕННОЙ АРХИТЕКТУРЫ; я не только не подозревал о ее существовании, но не располагал и категориями, ее породившими. У меня был диплом, хочу подчеркнуть. По философии. Иными словами, дело не во мне, мы все тогда были невеждами, не только я и господин Безос. То есть сейчас, изучая спинной хребет цифровой революции, следует ощупать позвонки, один за другим, и ощутить под пальцами то, чем они в те времена были: хрящики еще неокрепшие, меняющиеся, растущие. В самом деле новые организмы, по замыслу и по структуре, – инопланетные пришельцы. Мой друг сейчас пишет книги, между прочим прекрасные. Отец Безоса – нет, но триста тысяч долларов он сыну дал. Могу вообразить, какую кругленькую сумму ему принес этот вклад. Хорошо. Вернемся к спинному хребту. Подходим к 1994 году, когда создается Amazon, но не только он. 1994 • IBM выпускает первый смартфон. Сотовые телефоны существовали уже давно, но это – первый телефон, способный делать то, для чего телефон не предназначен. Он отправляет электронную почту, в нем поставлена видеоигра, к слову. Он прожил полгода и был снят с производства. Фальстарт. Чтобы увидеть, как смартфон становится предметом широкого массового потребления, нужно ждать еще как минимум девять лет. Сам не знаю в точности, почему. • Появляется Play Station. Ее выпускают японцы из Sony. Наши отношения с детьми никогда уже не будут прежними. Да и отношения с реальностью тоже, как мы еще увидим. • Появляется Yahoo! и зарождается мода на дурацкие названия. И все-таки это – исторический момент. Портал, изобретенный двумя студентами Стэнфордского университета (Калифорния, США), во все вносит ясность, то есть исключает мучительную необходимость бумажных Желтых Страниц, вроде тех, какие я подарил другу: наконец появляется кто-то, кто помогает тебе ориентироваться в Интернете и в Паутине и делает это с помощью веб-сайта. Не так-то, по всей видимости, это было трудно придумать. 1995 • После фотографий наступает очередь фильмов. В цифровую форму на этот раз переводятся аудио и видеоматериалы. В продажу поступает первый DVD. Снова Philips, и снова с японцами (Sony, Toshiba, Panasonic). Через два года кассетным видеомагнитофонам приходит конец. Аминь. 02  Билл Гейтс запускает Windows 95, оперативную систему, которая превращает все персональные компьютеры в располагающие к себе предметы домашнего обихода, как те, что выпускал Apple, но гораздо менее дорогие. Нет больше предлога, чтобы откладывать внедрение компьютера в дом. Если у тебя нет компьютера, ты просто чего-то не понимаешь… • Появляется eBay, тоже в Калифорнии. Рынок, открытый для всех, где можно купить и продать что угодно. Первой была сломанная лазерная указка. 1998 • Великий Финал. Два студента Стэнфордского университета (Сергей Брин и Ларри Пейдж), двадцати четырех лет, запускают поисковик под идиотским названием Google. Сегодня это самый посещаемый веб-сайт в мире. Когда эти ребята задумали Google, веб-сайтов насчитывалось чуть более шестисот тысяч, и они обнаружили для тебя способ найти, за какую-то долю секунды, все те, в которых содержится рецепт лазаньи, да еще и выложить их перед тобой в порядке значимости. [Лазанья – всего лишь пример: система работала, даже если ты искал протез бедра.] Поразительно то, что она справляется и сейчас, когда сайтов больше миллиарда и двухсот миллионов. Применив метафору из шестнадцатого века, можно сказать, что, если браузеры тебе предоставляли парусники, чтобы плавать по великому морю Паутины, если такие порталы, как Yahoo!, подсказывали маршруты и предупреждали об опасностях, эта парочка враз придумала систему для вычисления долготы и широты и предоставила в распоряжение любого навигатора карту мира, в которой указаны все порты планеты, выстроенные по значимости, удобству и коммерческому интересу. Они могли тебе сообщить, в каких лучше еда, в каких самая низкая цена на перец, а в каких самые распрекрасные бордели. Вас не удивит, если я скажу, что сейчас их бренд, Google, является самым влиятельным в мире [что бы это ни значило]. Уже и сейчас, следя за колоссальными экономическими последствиями, мы прозреваем присутствие некоторых духовных подвижек, которые окажутся решающими при формировании новой, зарождающейся цивилизации. Колебания в привычной, всем известной логике и образ мыслей, до сих пор никем не виданный: абсолютная новизна. Будет интересно поговорить об этом в Комментариях, о которых я уже упоминал. Но пока задержимся ненадолго и всмотримся в представшую нашим глазам картину. Видите спинной хребет, горную цепь? Перед нами – классическая эпоха цифровой революции. «Космические пришельцы» – первый холмик, скорее символический, а это – подлинные, настоящие горы. Есть, как говорится, на что посмотреть. Хотим ли мы окинуть их единым взглядом и понять в самых общих чертах, так всё растолковав, чтобы и ребенку стало ясно? [Это я так, для красного словца.] Хотим. Тогда вперед. Цифровая революция зарождается из трех протяженных во времени действий, направленных на то, чтобы разметить игровое поле. А. Оцифровать тексты, звуки и образы: сделать текучей материю мира. Этот жест от CD переходит к DVD, прихватывая МР3 по дороге: с 1982 года по 1995-й. Примерно та же траектория, что и у ПК. Б. Воплотить в реальность Персональный Компьютер. Этот жест приходит издалека и становится по-настоящему видимым в середине восьмидесятых – с появлением трех вышеупомянутых ПК – и необратимым в середине девяностых – с внедрением Windows 95. В. Связать между собой все компьютеры, сделать из них единую сеть. Этот жест начинается с ARPANET в 1969 году и, пройдя через изобретение Паутины, достигает цели в 1998 году, с появлением Google. Обобщим то, что мы проделали в классическую эпоху: придали текучую форму данным, вмещающим мир (А), проложили трубопровод без конца и без края, по которому они могли бы струиться с головокружительной скоростью, попадая в дома всех и каждого (В), и изобрели хитроумные краны и раковины для каждого терминала этого необъятного акведука (Б). К 1998 году работа была завершена. Не доведена до совершенства, но завершена в общем и целом. Можно сказать, не боясь ошибиться, что западный человек, сидящий перед своим ПК в любой из дней 1998 года, сидел перед краником, который легко было повернуть и благодаря которому он получал доступ к огромному акведуку: важно отметить, что он не только мог черпать оттуда, но и вносить свой вклад, подливать своей водицы. Или хоть газировки. Или, при желании, виски. Такая ситуация явилась совершенно новой, и сейчас будет особенно важно – да и забавно, ко всему прочему, – вглядеться, какие в точности действия произвел этот представитель человеческого рода, оказавшись в такой ситуации и протянув руку к крану. По существу, он использовал огромный акведук, чтобы заставить циркулировать по нему три класса предметов: личную информацию (e-mail, справки), товары (Amazon, eBay, видеоигры) и карты самого трубопровода (Yahoo! Google). Естественно, если мы вернемся в те годы и подвергнем их пристальному анализу, мы найдем практически безграничный спектр пользований Интернетом: но если мы просто хотим скрепить спинной хребет и всего лишь выявить геологические формации, зародившиеся тогда и только потом превратившиеся в горы, мы увидим три простые вещи: карты, товары, документы. Почти то же самое можно сказать о первых мореплавателях, открывших великие межконтинентальные пути в шестнадцатом веке. То есть стратегия традиционная. Классический дебют, если бы мы говорили об игре в шахматы. Даже имея в виду самый скрытый ход, а в итоге наиболее важный. Что-то еще купцы-мореплаватели шестнадцатого века распространяли по миру: Бога. Они были миссионеры, у них была миссия. Можно сказать, way of life[3 - Жизненный путь (англ.).]. Определенный способ бытия в мире. И благодаря цифровой революции тоже начинает складываться определенный способ бытия в мире: обороты мысли. Логические связки, которых раньше не было. Другая идея порядка, другой взгляд на реальность. Не совсем религия, но что-то очень близкое к ней: ЦИВИЛИЗАЦИЯ. Мы сможем опознать ее, если поближе присмотримся к ее первым следам – археологическим данным – и изучим их: в этих жестах есть нечто, все время повторяющееся, почти что общие соматические черты, иногда навязчивый тик. Признаки произошедшей мутации. Люди оставляют странные, невиданные следы. Хотите узнать больше, прочтите Комментарии, которые следуют ниже: это завораживает. Немного сбивает ритм нашей реконструкции цифрового спинного хребта, но также и помогает понять эту революцию по-настоящему. Хотя, если подумать, можете захлопнуть книгу и кинуть ее в печь: с вашей стороны вполне возможный выбор. Я это понимаю и без всякой задней мысли перехожу к Комментариям. Обожаю это слово, немного винтажное. Комментарии к классической эпохе ЗАКАТ ПОСРЕДНИЧЕСТВА Польза от реконструкции спинного хребта цифровой революции состоит в том, что после, среди гор, ты можешь ходить и раскапывать. Как геолог, как археолог. Что станешь искать? Ископаемые останки. Следы, оставленные теми людьми. Знаки. Первый ты найдешь почти сразу, его даже ребенок заметит: ВСЕ ЭТИ ОРГАНИЗМЫ МИНОВАЛИ ПЕРЕХОДЫ И СТРЕМИЛИСЬ НЕПОСРЕДСТВЕННО ОВЛАДЕВАТЬ ВЕЩАМИ. Так они и двигались: минуя переходы. НЕПОСРЕДСТВЕННО ОВЛАДЕВАТЬ ВЕЩАМИ. Взгляните на товары, это проще: продавая книги online, Amazon миновал переход, выводил из игры книжный магазин [на самом деле не только его, но остановимся на том, что видится наиболее ясно]. eBay и того пуще: миновал все переходы, аннулировал все магазины, в теории уничтожил даже и Amazon: товар непосредственно передается от одного человека к другому: никаких посредников, купцы исключаются. Столь же линейна дорога электронной почты, от того, кто пишет, к тому, кто читает: куда подевались почтальоны, марки, мифическая почтовая система? Похоже, растворились в небытии. Конверты, почтовая бумага? Пф-ф. Даже Google, да еще в такой зрелищной манере, уничтожил переходы и посредников: нет больше касты мудрецов, которые знают, где добыть знание; это знает некий алгоритм, он включается незаметно и приводит тебя непосредственно к тому, что ты искал. Перед нами совершенно новый феномен. Пропуска хода не предусматривает ни один классический дебют. Значит, стоит пристальнее в него вглядеться. ПРИЛИВЫ. Интересно понять, что останется на доске, если убрать с нее все виды посредничества. На первый взгляд кажется, будто остается некий РАСПОРЯДИТЕЛЬ ИГРЫ, далекий, почти легендарный: он облегчает игрокам ходы по клеточкам, которые находятся у них перед глазами, следит за тем, чтобы система функционировала, управляет трафиком и забирает себе какую-то часть дохода – eBay, например, или Yahoo!. Это существо скорее безличное, или по крайней мере суперличное (не конкретный индивидуум, а некая туманность, состоящая из индивидуумов). Часто это вообще алгоритм, как в случае Google, или сетевой протокол, как в случае e-mail. Это – немногим более чем система правил, организованное пространство, чистая доска, открытое поле, слегка контролируемое неким весьма отдаленным существом. Возникает отчетливое впечатление свободы, бесполезно это отрицать. Но если вглядеться еще лучше, можно заметить, что в кажущейся пустоте открытого поля проступают узнаваемые очертания новой силы, настолько новой, что в первый момент трудно сосредоточить на ней взгляд: это как бы течения, едва заметные. Приливы, отливы. Их порождают движения пользователей, циркулирующих в этом пространстве. Тех, скажем, кто покупает на Amazon. Или тех, кто пользуется Google как поисковиком. Они движутся, странствуют и оставляют следы. С самой первой минуты распорядители открытых пространств отдавали себе отчет в важности этих следов и ни в коем случае их не уничтожали, наоборот, научились их регистрировать и оформлять так, чтобы они могли быть прочитаны, – и стали их использовать, придавать им значение. Самый красноречивый пример – это Google. Они хотели индексировать, выстроить в иерархическом порядке веб-страницы, где вы могли бы найти то, что ищете, такая задача по логике вещей почти очевидна. Только трудно было выбрать, какие страницы поставить во главе списка, индексировать их как лучшие. Согласно традиционной логике, следовало привлечь экспертов, которые каждый раз указывали бы, какие сайты лучше других: но Google работал с такими числами, что это было нереально, а главное, он уже вышел за пределы подобной логики, инстинктивно стремясь миновать переходы и посредничества, чтобы овладеть миром просто так, непосредственно. Стало быть, никаких экспертов. И что тогда? А тогда они совершили один из тех революционных ходов, какие определяют мутацию, которой мы занимаемся: решили, что выбор различных пользователей определит, что лучше, а что хуже; прослеживая в сети путь каждого пользователя, фиксировали течения более мощные и более слабые, и это становилось, с минимальными коррективами, географией знания. КУДА ИДЕТ БОЛЬШЕ ЛЮДЕЙ, ТАМ И ЛУЧШЕЕ МЕСТО. В итоге: сегодня к Google, который сам по себе, строго говоря, не является экспертом ни в одной области знания, обращаются как к оракулу, ибо он скрупулезно передает мнения и суждения миллионов. Мы видим, как здесь устанавливается принцип, который впоследствии станет определяющим: мнение миллионов невежд больше заслуживает доверия, ежели правильно его прочесть, чем мнение эксперта. Можно, следовательно, сказать, что там, где исчезают книготорговцы, почтальоны, купцы, эксперты, то есть какие бы то ни было служители культа, остается неусыпное присутствие отдаленной системы, и время от времени возникают течения, порождаемые массовыми флуктуациями невероятных размеров. Возникает нечто вроде ЭФФЕКТА ПРИЛИВОВ: отдельный индивидуум свободно плавает в море, защищенном, упорядоченном, где не осталось уже служителей культа, которые морочат голову, но где он вовлекается, даже не замечая того, в течения, созданные колоссальными массовыми приливами. Муха, радостно летающая по купе несущегося поезда, проделывает примерно такой же путь. Можем ли мы утверждать, что она летает свободно? Насчет мухи не знаю, откровенно говоря, но, если вернуться к людям этой новой цивилизации и к их стремлению миновать посредничество и впрямую овладевать миром, думаю, можно сказать, что они худо-бедно летают, с некоторой долей свободы, во всяком случае, по сравнению с той, какой располагали они до цифровой революции. Тогда, в аналоговые времена, приливы состояли из массовых флуктуаций идеологии, противостоять которым было невозможно по определению (возьмем, к примеру, Церковь или Партию); в классическую эпоху цифровой революции приливы состоят из движений масс, регулярно регистрируемых ведущими игроками этой революции, – что предпочтительнее, трудно сказать. Но в свое время мы сделаем этот завораживающий выбор. На данный момент ограничимся результатом, имеющим далекоидущие последствия, а именно тем, что желание впрямую овладевать миром привело к закату культа и его служителей. РАЗРУШЕНИЕ ЭЛИТЫ. Если ты обходишься без посредничества, то выводишь из игры касту посредников, а следовательно, уничтожаешь всю старую элиту. Почтальон, книготорговец, доцент университета: все они служители культа, хотя каждый на свой манер, все принадлежат к элите, за которой обычно признавали какую-то особую компетенцию, некий авторитет, а значит, определенную власть. Организовав систему, выводящую их из игры, заменяющую их защищенной средой, где люди и вещи вступают в прямой контакт и качаются на волнах прилива, порожденного неисповедимым массовым разумом, я осуществляю эпохальную перемену: создаю мир, на первый взгляд лишенный элиты, планету прямого взаимодействия, где коллективные намерения и понятия не должны проходить через посредничество какой бы то ни было власти, а прямо воплощаются в действие. Из чего неизбежно следует, что значительное число человеческих особей укрепляется в убеждении, будто можно обойтись без посредничества, без экспертов, без служителей культа: многие приходят к выводу, что их веками водили за нос. Они оглядываются вокруг и, движимые вполне понятной обидой, ищут, где бы разрушить очередную посредническую структуру, через какую бы ступень перескочить, какую бы касту служителей культа объявить бесполезной. Если ты обнаружил, что можешь радостно исключить из обихода сотрудника бюро путешествий, почему не задуматься о том, чтобы истребить заодно и семейного доктора? В отрасли, значение которой сильно переоценивают, то есть в политике, тот факт, что избиратели ныне склоняются в пользу любого популистского лидера, стремящегося обойтись без посредничества традиционных партий, а по сути, и без определенной программы, дает особенно ясное представление о данном феномене. Но это, как я уже сказал, всего лишь пример, и не самый важный. ВЫВОД. С самой эпохи основания, с классической эпохи спинной хребет цифровой революции свидетельствует о том, что перед нами организм, в котором ярко выражен инстинкт, велящий установить мир прямых взаимосвязей, минуя все возможные переходы и сводя к минимуму всякое посредничество между человеком и вещами и между человеком и человеком. Индивидуум, практически свободный в выборе пути, почти лишенный направляющих ориентиров, в конце концов руководствуется миллионами следов, оставленных другими индивидуумами, постольку-поскольку он в состоянии прочесть их, проработать, перевести в формат неопровержимых данных. Это порождает приливы, уносящие каждого отдельного человека, который думает, будто плывет свободно. Под конец такого процесса человек наслаждается жизнью, из которой удалось исключить служителей культа, экспертов, отцов. Он такую жизнь находит прекрасной. ПИТАЕТ ЭТИМ СУГУБУЮ УВЕРЕННОСТЬ В СЕБЕ. ДЕМАТЕРИАЛИЗАЦИЯ Вернемся на минутку к «Космическим пришельцам». К последовательности настольный футбол/флиппер/видеоигра. В ней наблюдалась тенденция к неудержимому проскальзыванию в реальность, лишенную трения, к растворению жестов; неуклонное стремление к чему-то все менее и менее материальному. Сейчас мы можем сказать, что то же ощущение периодически возникает при пристальном взгляде на каждое из ребер классической эпохи. Перевод в цифру растворял данные, лишал их весомости, материальности. Тексты, звуки и образы обращались в ничто, и их можно было вызвать из небытия с помощью инструментов, которые уменьшались на глазах, словно стремились уйти от реальности, занимая как можно меньше места в физическом мире. Тем временем компьютеры практически дематериализовали мир, целиком вогнав его в монитор, которым можно управлять, нажимая на клавиши или двигая мышь (и она со временем показалась слишком материальной и исчезла из обихода). Написать и отправить письмо стало очень простым, доступным жестом: сидишь себе и барабанишь по клавишам. Покупка книги через Amazon или подержанного велосипеда через eBay – процесс, который только при вручении приобретенного оборачивается подлинной реальностью, материальной, осязаемой: до этого момента все настолько нематериально, что легко может быть чистым вымыслом, представлением предметов, которые у предметов заимствовали только их образ, приятный глазу. Я не говорю уже о Play Station: здесь осуществилась провидческая мечта «марсианской» эпохи, когда жест, позволяющий вести гоночную машину (или стрелять в голову старушке, или забивать пенальти), превращается почти что в реальный опыт, никогда таковым не становясь. И напоследок, разумеется, сама Паутина, как ранее Интернет, была и остается структурой, ощущаемой как сущностно НЕМАТЕРИАЛЬНАЯ: она, разумеется, «реальна», но не так, как железные дороги или даже морские пути, – она что-то весит? Занимает место в пространстве? Имеет протяженность? Можно ее сломать? Есть у нее границы? На все эти вопросы по определению невозможно ответить. Из чего были сделаны те марсиане? Кто-то из нас это знал? Нет. Дематериализация. Попытаюсь перевести. [Этим я не хочу сказать, будто собираюсь что-то перевести на простейший язык, чтобы поняли даже вы, дурачки несчастные: я пытаюсь перевести для себя самого, пытаюсь обратить базу данных в фигуру, которой можно найти какое-то применение, округлить, придать законченный смысл.] Попытаюсь, как я сказал, перевести. Начиная с классической эпохи цифровой революции все более обширные области реального мира становятся доступными, переживаются через нематериальный опыт. Скажем так, через опыт, материальные составляющие которого сведены к минимуму. Как будто инстинкт тех первых организмов заставляет ограничивать контакт с физической реальностью, делая более текучими, очищенными, приятными отношения с миром, с вещами и с людьми. Будто они задались целью собрать с реальности урожай, сложить его в закрома, где он потеряет в весе, станет более простым в потреблении и сохранит питательную ценность на случай суровой зимы или вражеской осады. Будто стремились каждый раз выделить сущность из конкретного жизненного опыта и перевести ее на искусственный язык, ограждая тем самым от превратностей, какие сулит столкновение с материальной реальностью. Будто спешили переплавить все свое богатство в легчайшее золото, которое нетрудно спрятать, нетрудно перенести: оно такое податливое, что примет любую форму, куда ни положишь его, чтобы скрыть; такое несокрушимое, что переживет любой взрыв. Сам собой возникает вопрос: чего они боялись? От чего бежали? Готовились ли к кочевой цивилизации? И если так, то почему? ДОБАВЛЕННОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО Если существовала тенденция дематериализовать опыт и растворить мир, придав ему более легкие, кочевые формы, то Паутина воплощает в себе наивысший, самый яркий и самый провидческий момент этой тенденции. В самом деле, стоит рассмотреть ее поближе, чтобы лучше понять. Неплохо будет зайти на первую в истории веб-страницу: ту самую, на которой профессор Бернерс-Ли объяснял, что такое Паутина. Великолепная археологическая находка. Чтобы рассмотреть ее, перейдите сюда: info.cern.ch/hypertext/www/TheProject.html. Определение того, что такое Паутина (не для нас, а для мира, который не имел ни малейшего понятия о том, что это такое), состоит из ДВАДЦАТИ ОДНОГО СЛОВА. Во всей первой странице нет и двух сотен слов (легкость, сжатость: от поля настольного футбола к двум клавишам «Космических пришельцев»). Зато уже на шестом слове (гипермедиа) цвет шрифта меняется, буквы становятся синими, слово подчеркивается. Если кликнешь по нему, попадешь на другую страницу, тоже весьма краткую. В первой строке восемью словами определяется гипертекст: гипертекст – это текст, который не обязан быть линейным. Фантастика. Текст, освобожденный от оков линейности. Текст в виде паутины, дерева, листа, черта в стуле. Текст, который взрывается в пространстве, а не скользит слева направо, сверху вниз. Пока ты уясняешь себе, что это такое, ты уже сам попадаешь внутрь, движешься вместе с ним: продолжаешь кликать по синим словам, и это придает твоему движению странную траекторию: окольную, нечеткую, с быстрыми переходами, почти замыкающуюся в кольцо, – ощущение, тебе неведомое прежде. Блуждая таким образом, ощущая никогда ранее не испытанную легкость, ты натыкаешься на фразы, дающие название тому, что ты ощущаешь. Вот прекрасный образец. Нет верха в Паутине. Ты можешь глядеть на нее с разных точек зрения. Цивилизации, которая за долгие века привыкла структурировать мир сверху вниз или решать проблемы, выстраивая их по ранжиру, от самой большой до самой маленькой, этот человек говорил, что Паутина – мир без начала и конца, прежде и после, верха и низа – в него можно войти с любой стороны, и все равно войдешь через главную дверь, причем эта главная дверь не будет единственной. Различаете здесь отражение грандиозной духовной революции? Тут дело не в технике, не в расположении материала: речь идет о ментальной структуре, о движении мысли, работе мозга. Еще одна фраза в ее блистательной лаконичности мне кажется решающей: Гипертексты и гипермедиа – концепты, а не продукты. Сосчитал своих цыплят профессор Бернерс-Ли, понял, что нужно выразить это открытым текстом, в точных терминах: то, что тебе предлагается, – образ мыслей, а не инструмент, который ты купишь и потом используешь, продолжая мыслить как прежде. Это способ движения мысли, и ты волен выбрать его как твой способ движения мысли. Тому, кто выбирал этот способ, Паутина дарила ощущение, которое ныне осознается как определяющее и, возможно, проводит самую четкую границу между Интернетом и Паутиной. В какой-то степени Интернет, хотя и казался чем-то из области научной фантастики, возвращал нас к схеме скорее традиционного опыта: я нахожусь здесь, загружаю некую информацию или товар на средство перемещения, и они мгновенно доставляются другому человеку, находящемуся в другой части света. Прекрасно, однако, пользуясь телеграфом, при всех его ограничениях, ты переживал примерно такой же опыт. Все изменяется самым решительным образом, когда ты пускаешься странствовать по Паутине. Что бы в действительности ни происходило во внутренней технологии Паутины, у тебя, когда ты бродишь по ней, складывается впечатление, будто это ТЫ движешься, а не предметы; это ты в единый миг можешь очутиться в другой части света, оглядеться, прихватить что понравится, двинуться в другом направлении, взять и там что душа пожелает и вернуться домой к ужину. В самом деле, ведь говорят: отправить письмо по Интернету (я сижу здесь, оно едет), но бродить по Паутине (это я двигаюсь, а мир незыблем). Такая разница значит чрезвычайно много в плане ментальных моделей и самосознания. Вся цифровая революция, как мы уже усвоили, имела целью разбить мир на невесомые, движимые, кочевые фрагменты, но нетрудно понять, насколько высоко подняла Паутина ставки в этой игре: не ограничиваясь дематериализацией предметов, она дематериализовала человека! С технической точки зрения она всего лишь переносит пакеты цифровых данных, но на уровне ощущений, впечатлений это нас она делает невесомыми, движимыми, кочевыми – как те данные, оцифрованными. Стоит выключить компьютер, как мы становимся теми же толстокожими увальнями, что и прежде, но, пребывая в Паутине, мы превращаемся в животных того же дизайна, что и наши цифровые продукты, и охотимся с той же сноровкой. Все это приводит к последствию, которое может показаться зловещим, но в данный момент я призываю отнестись к нему с должным спокойствием. Странствуя от гипертекста к гипертексту, пользователь в конце концов мог ощутить себя ГИПЕРЧЕЛОВЕКОМ. Не следует думать, будто в этом присутствует некий привкус нацизма или что-то от комикса компании Marvel: не то чтобы ты чувствовал себя земным божеством или супермогучим супергероем. Нет: ты себя чувствуешь гиперчеловеком – ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ НЕ ОБЯЗАН БЫТЬ ЛИНЕЙНЫМ. Быть мысленно пригвожденным к месту. Позволять, чтобы мир диктовал ему образ мыслей и движения ума. Всегда входить через главную дверь. Новый человек, скажете вы. И вот здесь, именно здесь начинает раскрываться тот факт, что цифровая революция – плод революции духовной. Здесь впервые явственно проступает догадка, что ЧЕЛОВЕК, МЫСЛЯЩИЙ ПО-ДРУГОМУ, стоял у истоков цифровых технологий и что ЧЕЛОВЕК, МЫСЛЯЩИЙ ПО-ДРУГОМУ, явится, скорее всего, итогом процесса. Переход эпохальной важности. Попробуем пока принять его за переход невинный: он таким был. В перспективе рисовалось нечто вроде ДОБАВЛЕННОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. Забудем на время о Twitter, Facebook, WhatsApp, даже об искусственном разуме: мы до этого еще доберемся, но пока забудем. В те времена ничего такого не существовало: в те времена рождалось ощущение добавленного человека, больше не обреченного на скованные, неуклюжие, медлительные движения. Представьте себе, что мир внезапно стал текучим и напрочь исчезло трение. Сладостная нега «Космических пришельцев». Вот только тут речь не шла об игре. Тут речь шла о жизни. От какой смерти убегали они, решив проживать жизнь таким доселе невиданным образом? ИНОМИР Паутина не только намекала на появление своего рода НОВОГО ЧЕЛОВЕКА, она к тому же и предоставляла ему его естественную среду обитания. И тут мы подходим к самой сердцевине вопроса. Чем занималась Паутина, если сказать это такими простыми словами, чтобы даже ребенок понял их? СОЗДАВАЛА ЦИФРОВУЮ КОПИЮ МИРА. Даже не создавала в какой-то элитарной лаборатории, но получала, суммируя бесконечное количество мелких жестов всех своих пользователей: то был своего рода ИНОМИР, хлынувший мощным потоком, соединив в себе все мелкие ручейки. Если он и мог показаться чуть-чуть искусственным, зато был БЕСКОНЕЧНО БОЛЕЕ ДОСТУПНЫМ. Чтобы войти в него, почти ничего не требовалось: если человек был в состоянии приобрести компьютер, с этого момента и далее перед ним вроде бы не вставало никаких препятствий, ни экономического, ни культурного характера: двигаться в иномире можно было свободно и бесплатно. С ума сойти. Кроме того, копия мира, изготовленная Паутиной, предлагала такую реальность, которая была куда более smart, чем ежедневно встречаемая нами: можно было путешествовать в любом направлении, передвигаться совершенно свободно, осмыслять полученный опыт согласно бесчисленным критериям, и все это в невероятно быстром темпе. Наоборот, мир первого порядка, подлинная реальность, был замедленным, неуклюжим, полным трения и подчиненным глухим, непрозрачным правилам. Настольный футбол рядом с видеоигрой. Как бы это ни было рискованно, думаю, что следует продвинуться дальше и признать, что в предлагаемой им ментальной модели иномир Паутины обещал нечто более созвучное нашим способностям, осмелюсь сказать, более ЕСТЕСТВЕННОЕ. Если всмотреться, система ссылок повторяет гениальное устройство механизма, который нам очень хорошо знаком: НАШЕГО УМА. Ему часто приходится работать линейно, но он, возможно, создан не для такого движения. Если отпустить его на свободу, он именно движется, бесконечно кликая по ссылкам, открывая одновременно множество окон, ни к чему конкретному не приходя, поскольку постоянно норовит отклониться к чему-то другому, и сохраняя на каком-нибудь жестком диске память и карту путешествия. Подумайте, как устает ребенок, выполняя задание, решая пример по математике, усваивая страницу учебника, и вы непременно поймете, что, если бы наш мыслительный аппарат не принуждали работать линейно, он бы двигался способом, очень похожим на тот, который предлагает Паутина. В прошлом такой способ движения мысли клеймили как непригодный, неспособный к решению проблем и накоплению знаний; но вот Паутина самим своим существованием утверждала – нет, наоборот: именно двигаясь так, нелинейно, мы решим множество проблем и накопим особенные, но очень значимые знания о мире. И не только утверждала: стоило поддаться искушению и немного побродить по ней, как она это доказывала. Такое не могло оставаться незамеченным: тебя уверяли, что не признающий правил, недисциплинированный, поддающийся наитию придурок, который живет в тебе, ничем не хуже как первооткрыватель, чем офицерик флота, которого школа исторгала из тебя каждое утро. При условии – в этом-то все и дело, – что ты примешь существование других океанов, где реальность дублирована и представлена в другом формате, более приспособленном к нашему уму: по ним ты и должен плавать. По водам инобытия. В таком своем утопическом проекте – предложить роду человеческому игровое поле, более соответствующее его способностям и инстинктам и более доступное любому, кто захочет играть, – Паутина осуществляла то, к чему уже давно стремились: подобные порывы мы узнаем в процессах, ничего общего не имеющих с информатикой, но нацеленных на тот же результат, что и Паутина, то есть изменить обыкновения мира, но мира подлинного, а не его копии. Я назову четыре, просто чтобы вы поняли: им мы обязаны появлением фантастической Паутины, докомпьютерной, доцифровой. Вот они (данные относятся к Европе, Соединенные Штаты – это особая статья): – супермаркеты пятидесятых годов, – телевидение с начала шестидесятых, – голландский тотальный футбол в семидесятые годы, – полеты low cost в восьмидесятые. Нетрудно заметить, что Паутина многому научилась от всех четырех. Было в этих моделях сочетание доступности, свободы, быстроты, порывавшее с царившими на протяжении десятилетий неповоротливыми, медлительными, селективными системами. Мир избавлялся от некоторой скованности, и целые участки опыта (делать покупки, проводить время, получать информацию, играть в футбол, путешествовать) вдруг отрешились от оков, бесполезных и пагубных. Уже и в этих случаях некая потеря качества и даже подлинности имела место: в билетах на самолеты Ryanair даже не указывались места; идя в супермаркет Esselunga, ты можешь не рассчитывать, что продавец спросит, как дела в школе у твоего сына; голландская сборная по футболу ни разу не выиграла и ржавой трубы, а телевидение по сравнению с театром, оперой, даже кинозалом – опыт явно вторичный. Тем не менее ко всему этому неудержимо влекло: открывались новые горизонты, рассыпались в прах ветхие правила, изживали себя глупые запреты, и утверждалось новоявленное равенство. Паутина невольно стала наследницей, продолжила этот идеальный порыв и добилась триумфа, использовав стратегию столь же гениальную, сколь и рискованную: вместо того чтобы пытаться впрямую изменить мир, умудрилась обойти его с тыла, застигнуть врасплох и жестом, имевшим ни с чем не сравнимые последствия, предложила продублировать его, представить в мириадах цифровых страниц, произведя такими образом копию, где возможно летать за две лиры, как на самолетах Ryanair, играть на всех частях поля, как то делал Кройф, приводить всю планету к нам в гостиную, как то удавалось телевидению, и гоняться за товарами по всему миру, толкая тележку Esselunga до последних земных пределов. Ход, конечно же, неотразимый. Шах и мат. Можно сказать, что, применив хитроумный прием МР3 к живой, добела раскаленной материи опыта, Паутина предложила человечеству сжатую версию мира: переписав творение на языке, более приспособленном к тому, чтобы его прочли живущие, она перевела все сущее в формат, где рушатся стены, ограждавшие жизненный опыт от большинства, делавшие его предметом роскоши. Тем самым она необратимо изменила формат мира, и тут я просто умоляю вас отключить сотовый телефон, слезть с мопеда, забыть на секунду о любимой девушке и сосредоточиться на том, что я скажу. Итак: тем самым она необратимо изменила формат мира. Вдумайтесь в это хорошенько. Что представляют собой миллионы веб-страниц, которые находятся в виртуальном непространстве, но рядом с реальным миром? Это – второе сердце, бьющееся рядом с первым, перекачивающее кровь реальности. Гениальный жест, осуществленный Паутиной: ? снабдить мир второй движущей силой, вообразив, будто реальность может войти в кровеносную систему, где два сердца бьются в унисон, одно рядом с другим, причем одно поправляет другое, подменяет его, повинуясь их общему ритму. ? Поймите меня правильно: я не хочу сказать, будто средой обитания цифрового гиперчеловека является Паутина. Все гораздо хитрее. Его среда обитания – система реальности, снабженная двойной движущей силой, где различие между миром подлинным и миром виртуальным отходит на второй план, поскольку тот и другой сливаются в едином движении, оно же, взятое в целом, и порождает реальность. Вот где игровое поле нового человека, среда обитания, выстроенная по его мерке, цивилизация, которую он выкристаллизовал вокруг себя: система, в которой мир и иномир вращаются, один внутри другого, производя опыт в некоем акте бесконечного, постоянного творения. Это – сценарий, по которому мы живем в настоящий момент. Составленный начерно в начале девяностых, он дошел до нас вместе с многими мелкими усовершенствованиями, которые мы еще обнаружим. В эту игру мы включаемся каждое утро; незнание ее правил может привести к катастрофическим поражениям. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=46575247&lfrom=196351992) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Энергичный, расторопный, сообразительный (англ.). Также существует технология SMART: Specific, Measurable, Achievable, Relevant, Time bound. Каждая буква аббревиатуры SMART означает критерий эффективности поставленных целей. 2 Так-то вот (фр.). 3 Жизненный путь (англ.).