Я забыл умереть Халил Рафати Новая реальность Глядя на цветущего мужчину с обложки, невозможно поверить, что он был законченным наркоманом, скитался по улицам и пережил целых девять передозировок. Сейчас же он – миллионер, владелец преуспевающего бизнеса, роскошного дома и частного самолета. В своей книге Халил Рафати честно и без прикрас расскажет о жизни на самом дне, борьбе с героиновой зависимостью и о головокружительном подъеме до статуса успешного предпринимателя. Эта книга воодушевляет и доказывает, что зачастую успех определяется только решимостью и твердостью характера ? вне зависимости от внешних обстоятельств. Халил Рафати Я забыл умереть I Forgot to Die, Khalil Rafati Copyright © 2015 Khalil Rafati. All rights reserved. This edition is published by arrangement with WAXMAN LEAVELL LITERARY AGENCY and The Van Lear Agency LLC © Табенкин М. Л., перевод на русский язык, 2017 © Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018 Книги, которые вдохновляют Влюбиться в жизнь. Как научиться жить снова, когда ты почти уничтожен депрессией Бестселлер № 1 по версии Sunday Times. Мэтт Хейг – британский журналист и писатель, рассказывает про свой личный опыт жизни и борьбы с депрессией, дает рекомендации и список причин, которые помогали ему жить дальше. Книга будет полезна не только тем, кто борется с болезнью, но и тем, кто подавлен серыми будничными днями. А также научит здоровых людей правильно вести себя с теми, у кого депрессия. В погоне за счастьем Реальная история, которая легла в основу вдохновляющего фильма. Сегодня Крис Гарднер – предприниматель, директор многомиллионной брокерской компании. Но в прошлом – бездомный отец-одиночка с малолетним сыном на руках… Удивительные мемуары человека, которому удалось пережить сложнейший период в жизни и достичь невероятного успеха и самореализации. Замок из стекла Всего за несколько недель эта книга превратила молодую журналистку Джаннетт Уоллс в одного из самых популярных авторов Америки. В этой книге Уоллс рассказывает о своем детстве и взрослении в многодетной и необычной семье, в которой практиковались весьма шокирующие методы воспитания. Многие годы Джаннетт скрывала свое прошлое, пока не поняла, что, только освободившись от тайн и чувства стыда, она сможет принять себя и двигаться дальше. Перерождение Вы хотите вырваться из ловушки серых будней? Эта книга станет для вас открытием. Победитель «Битвы экстрасенсов» Свами Даши делится сокровенными воспоминаниями о своем духовном Пути. Наполненная невероятными историями путешествий, удивительными встречами, курьезными случаями, иронией, философскими размышлениями и практическими советами, эта атмосферная книга сделает ваш день, месяц, год, а возможно, и целый этап в вашей жизни. Отзывы читателей со всего мира На страницах этой книги наркозависимые наверняка узнают себя. Но их сердца наполнятся любовью и надеждой. Какая трагическая история загубленной молодости! И чудесное воскресение падшего духа, который теперь вдохновенно служит людям! Даже за одну лишь спасенную жизнь – молодой женщины Сары – автор заслуживает благодарности. Но его книга указывает путь многим.     Шелли Из самых глубин – к достойной и созидательной деятельности. Потрясающая воля к жизни! Когда я лечилась от наркозависимости, именно книга Халила вела меня к моей личной победе – я поднималась и падала, ползла, если не было сил идти… Спасибо тебе, Халил, за твой опыт, мужество и, самое главное, за надежду я – ты протянул мне руку, чтобы я могла встать!     Анна Я знал Халила в первый год его трезвой жизни – тогда он был совершенно надломленным человеком. Как это впечатляет, когда пре ображение совершается буквально на твоих глазах! Я прочитал эту книгу на одном дыхании, всего за два вечера. И понял: КАЖДЫЙ может изменить свою жизнь, если даст себе такой труд!     Кимберли Лиду Смело, жестко и брутально. Как низко можно пасть в погоне за кайфом!.. У этой истории счастливый финал. Я рада, что Халил обрел свое счастье, что сегодня он успешный бизнесмен. Так пусть же и дальше радуется жизни и помогает другим!     Кэти М. Я навеки признателен Хейли Горси, – ее любовь, терпение и понимание были благословением для меня, они изменили мою жизнь. Также я должен поблагодарить Рика Рубина. Он – потрясающий наставник, вдохновитель и движущая сила в моей жизни. И моего замечательного учителя, редактора и друга Нила Стросса. С ним я поборол страх, который мешал мне написать эту книгу. Наконец, я очень благодарен Джереми Брауну, Заху Оброну, Тукеру Максу и всему издательскому коллективу Book In a Box за то, что вы помогли претворить в жизнь мою мечту. Глава первая Лето 2001 года «Ты умрешь, если тебе не помогут» Я впадаю в забытье, а затем снова прихожу в сознание, силясь разобрать лицо человека, склонившегося надо мной. «Если ты не обратишься за помощью, ты умрешь!» Твою мать, я помню его голос. Похоже, я опять принял слишком большую дозу, и не в меру усердный сотрудник скорой помощи попытался сделать из меня жертву своей жестокой любви. Что за непруха! Это голос отца моей девушки. Черт побери, почему она его впустила? Голос возмущается нашей безответственностью. Как мы дошли до жизни такой? Снова и снова. Как заевшая пластинка. Я лежу с открытыми глазами, но не реагирую. Сначала надо оценить ситуацию. Рядом стоит отец Дженнифер. Итак, вся семья в курсе. Я медленно плетусь в ванную. Мать твою, похоже, здесь разорвалась бомба. Везде иглы и кровь. Я дважды бьюсь лбом о стену. Никому нет дела. Всем пофиг. Я тру плечо и натыкаюсь на пластырь. Дело дрянь. Понятно, почему мне не больно. Пластырь Дюрогезик с обезболивающим эффектом на семьдесят два часа. Хвала Господу. Я продержусь до тех пор, пока Дженнифер выпроводит отца и сестру. Я разгоняю полчища мух над толчком. В зеленых пластиковых бутылках плещется темно-желтая моча. Я поднимаю сиденье унитаза. А, вот откуда здесь мухи. Хозяйка опять отключила воду. Я мочусь в раковину. Рядом валяются маникюрные щипчики, ножницы, пинцет для носа, две бутылки пергидроля и банка растворителя. Медленно поднимаю голову и гляжу на себя в зеркало. С левой щеки и между бровями слезли куски кожи. Ободрана правая ноздря, и в паре мест ободралась кожа со скальпа. На стене моей кровью и моей рукой написаны слова: ДА ПОМОЖЕТ МНЕ БОГ. * * * Я родился в 1969 году в городе Толидо, штат Огайо, в год Петуха – светозарной птицы. Я появился на свет недоношенным, потому что, как выразилась моя мать, отец немного «погорячился». Она хотела сказать, что он ее избил. Мой папа был палестинцем, но дети в школе дразнили его «песчаным ниггером», а моя мама была полячкой – они приплыли в Америку на корабле. На углу улицы сидел старик индеец. В нашей округе все были белыми красивыми людьми с голубыми или зелеными глазами. Все, кроме моего отца и этого старика индейца. Кожа моего отца была коричневой, и этот коричневый цвет был цветом ярости. Старый индеец был очень коричневым, но его коричневый был цветом печали и переходил в красный. Я был счастлив, когда начинался дождь, потому что индеец был ужасно грязным, а дождь смывал с него грязь. В другой раз, когда начнется дождь, я не убегу. Я буду сидеть неподвижно, как этот старый индеец, и стану чистым. О прошлом моего отца мне известно мало. Знаю, что он родился в Иерусалиме, в бедной арабской семье. Однажды он рассказал мне историю, как мальчиком прогуливал уроки и играл в доме своей кузины. Когда моего отца там нашел его отец – мой дед, – он избил всех родственников и заставил моего папашу бежать двадцать километров обратно до дома, а сам дедушка ехал за ним на велосипеде. Всякий раз, когда он валился с ног от усталости, дед слезал с велосипеда и бил его кулаком. Один из моих родственников как-то рассказал мне на ломаном английском еще одну историю о моем отце – как он бросил свою первую жену с детьми в Палестине. Он уехал в Германию на заработки и задержался там, – семья уж и не думала, что он вернется. Но через пять лет отец все-таки вернулся. Его жена к тому времени вышла замуж за его брата, и у них родился ребенок. Может, мой отец когда-то и любил своего брата, но ко дню моего рождения он уже не любил никого. Жизнь его ожесточила. И он был абсолютно уверен, что мир – плохое место для жизни. С матерью все было еще хуже. Когда началась Вторая мировая война, она была маленькой девочкой и жила в Польше. Ее отец погиб, сражаясь в море с нацистами. Ее мать пыталась бежать в Венгрию, но перейти границу было очень трудно, а вместе с ребенком и вовсе невозможно, и поэтому она подбросила мою маму чужим людям, а сама переехала жить к двум сестрам. И вместе с приютившими ее людьми мою мать угнали на Украину, затем отправили в Казахстан, Узбекистан, а позже – в Сибирь, в трудовой лагерь для женщин и детей. Моя мать никогда не рассказывала об этих ужасах, а когда я пытался расспрашивать, всегда отвечала: «Прошлое осталось в прошлом, и лучше о нем забыть». Но иногда (хотя и очень редко) она все-таки упоминала, как таскала мешки, собирала зерно голыми руками, как в одном бараке с ней жили пятнадцать-двадцать человек. На всех была лишь одна печка-буржуйка и одно помойное ведро, которое периодически замерзало. Многие умирали от голода. Когда моей матери было за тридцать, война уже давно закончилась. Вместе со своим первым мужем она эмигрировала в Соединенные Штаты. У них родился ребенок, но в скором времени муж ее бросил и вернулся обратно в Польшу. Потом моя мать разыскала свою мать – мою бабушку. Бабушка работала в Толидо – горничной в богатой семье. Мама позвонила бабушке. «Я к тебе приеду», – сказала она. За несколько дней до приезда мамы моя бабушка закрыла ворота своего гаража и завела двигатель. Не было ни слез после долгой разлуки, ни расспросов, ни слов утешений. Моя мама снова осталась одна. Теперь она была матерью-одиночкой и работала горничной в той же богатой семье, что и моя бабушка. Помимо этого, она училась в университете Толидо, где и познакомилась с моим отцом. Они сразу же влюбились друг в друга и быстро поженились – жестокий, надменный, обаятельный мужчина и надломленная красавица, которая думала, что сможет его изменить. Но медовый месяц продолжался недолго. Первым делом после свадьбы мой отец потребовал, чтобы моя мать отказалась от сына от предыдущего брака. Он не хотел воспитывать ребенка от другого мужчины и настоял на том, чтобы она сдала его в детский дом. Снова и снова мать умоляла отца, чтобы тот разрешил забрать сына домой, но он неизменно отвечал отказом. Вскоре мать забеременела мной. В детстве, когда я еще не умел говорить, меня преследовал один и тот же кошмар. Это была маленькая, демоническая фигура с неясными очертаниями. Она гналась за мной и грозилась убить. Откуда я знал, что это было воплощение зла? Ведь мне тогда еще не рассказывали ни о добре, ни о зле, ни о Боге, ни о дьяволе, ни о рае, ни об аде… Еще одним персонажем моих ночных кошмаров было гигантское белое привидение, которое волокло меня в туалет родителей, приковывало к полу и щекотало до тех пор, пока у меня не перехватывало дыхание. Я чувствовал непреодолимую тяжесть и не мог встать. Хотелось бы сказать, что мои дальнейшие воспоминания будут исключительно светлыми, но это, к сожалению, не так. Когда мне было пять лет, моя мать снова начала убиваться по поводу того, что ей не разрешают забрать старшего сына. И вдруг мой отец уступил. Уж не знаю, что делали с моим братом в детдоме, но, судя по всему, там с ним происходило что-то ужасное. Поначалу, когда он трогал меня, я очень стеснялся и терялся. С одной стороны, мне отчаянно не хватало родительской ласки, но с другой – я почему-то сразу понял, что так делать нельзя. Со временем прикосновения брата стали вовсе возмутительными и вызывающими. Он был на восемь лет старше меня – этот подросток в пубертатном возрасте, который не знал, что ему делать со своей сексуальностью. Я стал жертвой его любознательности. Эти домогательства вошли у него в привычку, в конце концов я понял, что больше не могу все это терпеть. Я побежал к матери за подмогой. Она прихорашивалась перед зеркалом, собираясь идти в ресторан моего отца, где они работали день и ночь. Я плакал, тянул ее за рукав и умолял пресечь это паскудство. Но мать только пренебрежительно отмахнулась. «Это всего лишь щекотка. Забудь об этом», – вот и все, что она мне сказала. На этом разговор был окончен. Потом мой братец начал приглашать соседских парней, чтобы каждый из них мог со мной поразвлечься. Один из мальчишек, увидев, чем занимается мой брат, оттащил его от меня. Он закатил ему такую оплеуху, что братец перелетел через всю комнату. Потом этот парень повалил его на пол и стал избивать. – Ты что, рехнулся? Он ударил брата пару раз и снова заорал: – Ты что, совсем ненормальный? Зачем ты это делаешь?! Тут он увидел, что я испуганно стою и наблюдаю за происходящим. Парень посмотрел на меня своими голубыми глазами и сказал: «Все в порядке. Иди отсюда». А я все стоял, застыв от восхищения. И был очень счастлив в этот момент. – Все в порядке! Уходи уже! Убирайся отсюда! – закричал он снова. И тогда я бросился оттуда со всех ног. Парня этого звали Грег Хаффман. Он жил за пять домов от нас, в переулке возле ручья. Его мать была из тех светских леди в перчатках, с острыми садовыми ножницами в руках. Она постоянно работала в своем саду. Их приусадебному участку можно было только позавидовать – с амая зеленая трава, самые красные розы, а мама моего заступника всегда была доброжелательна и здоровалась со всеми прохожими. Я очень любил Грега, он часто гостил в нашем доме и имел на моего брата сильное влияние. С того случая прошло два месяца. Брат ко мне больше не приставал. Но однажды он вернулся домой среди бела дня. Задыхаясь от рыданий, брат вбежал в комнату. Таким я не видел его, пожалуй, никогда. Оказывается, Грега увезли в больницу, где ему делают срочную операцию на открытом сердце. В тот же день он умер. Как могло произойти такое несчастье? Грег был моим кумиром, моим защитником, хотя ему было всего четырнадцать лет. Как Бог мог допустить такое? Как Он мог забрать Грега и снова оставить меня одного наедине с братом? Я возненавидел Бога. Я возненавидел мир и всех его жителей. Я никогда не говорил моему отцу, что делал со мной брат. Мы жили в постоянном страхе, боясь навлечь на себя его гнев. Малейшая оплошность приводила его в бешенство, он рвал, метал и разносил мебель в щепки. Поэтому я не осмеливался ничего говорить, – я был уверен, что тот вытрясет из меня всю душу. Спастись в моем доме мог только человек-невидимка. Но мне не хотелось быть человеком-невидимкой. Я мечтал о том, чтобы меня воспитывали, понимали и слышали, любили и ценили. Я хотел, чтобы моя семья была не хуже, чем семьи моих друзей. Теперь я уже знал, что у меня неблагополучная семья. Я видел, как другие дети гоняют мяч со своими отцами, как другие семьи собирают вещи в багажник и едут вместе на рыбалку или пикник. А я был изгоем. Я был ублюдком. Я был проклят. Зачем я появился на свет? * * * В Толидо даже погода какая-то тягостная. Весна и осень здесь замечательные, но холодная зима и тропически знойное и дождливое лето вгоняют в полупьяную одурь. У нас в доме практически всегда был включен телевизор, но по нему не показывали ничего, кроме сцен смерти и насилия – передачи про войну во Вьетнаме, про сына Сэма[1 - Дэвид Берковиц (р. 1953) – американский маньяк. Шесть убийств.], про душителей с холмов[2 - Кеннет Бьянки (р. 1951) и Анджело Буоно (1934–2002) – американские маньяки. Двенадцать убийств.], Джима Джонса[3 - Джим Джонс (1931–1978) – лидер секты «Храм Народов» в Гайане, которая совершила массовое самоубийство в 1978 г.] и так далее и тому подобное. И еще была религия. Эта тема приводила меня в полное замешательство. У моей матери была лучшая подруга – польская еврейка Баша. По пятницам мы ходили к ней встречать субботу. В праздничные дни мы зажигали менору и праздновали хануку. В силу понятных причин все, что мы делали в доме Баши, было запретной темой в нашем доме. Я держал язык за зубами, но однажды в дом Баши нагрянул мой отец и оттаскал мою мать за волосы. Так закончились наши еврейские традиции. Мой отец был мусульманином и иногда приглашал мусульман в гости. Они истово умывали руки и лицо, расстилали коврики на полу, становились на колени и повторяли слова арабских молитв. «Аллах акбар! Аллах акбар!» Потом настало время идти в школу. Мой отец не мог отдать своего сына в бесплатную школу, потому что там учатся бедняки, а он был гордым. Но все частные школы возглавлялись католиками. Причем не просто католиками, а иезуитами. Пропасть непонимания и стыда увеличивалась. Я не понимал католической веры. Все эти противные настоятели и злые монашенки в нелепых сутанах… Слишком уж все чинно и напоказ. Удушливые благовония, вкушение плоти и крови Христовой – мне мерещился во всем этом какой-то подвох. Я очень полюбил Иисуса Христа. Мне нравилось, когда нам рассказывали о Его учении. Иногда я даже молился Ему. Впрочем, из-за этих новых ритуалов я оказался в еще большем замешательстве. Только в одном я мог быть уверенным, и эта уверенность укрепляла мою веру. Я – изгой, я не такой, как все. Сидение, стояние, преклонение колен и крестные знамения на церковных службах сеяли в моей голове сомнение и ненависть к самому себе. Общественное давление росло, а от него так просто не избавишься. Это случилось через несколько месяцев, в первом классе школы святого Патрика. Моя классная дама была из бывших монахинь. Очень строгая и бесстрастная женщина. У входа в класс стояла чудесная новая рождественская елка, украшенная стеклянными шарами и гирляндами ручной работы. Учительница строго-настрого запретила приближаться к елке. «Я запрещаю вам дотрагиваться до елки и даже подходить к ней! – предостерегла она, буравя нас взглядом. – Эти гирлянды…» И тут я встал и направился к елке. Учительница замолчала. Все взгляды устремились на меня, я как сейчас вижу эту картину: маленький мальчик останавливается возле рождественской елки и одним быстрым движением руки валит ее на пол. Грохот был оглушительный. Я и сам не ожидал такого. Шары покатились, стеклянные гирлянды разлетелись вдребезги. Деревянные игрушки рассыпались и валялись на полу. Учительница ахнула и застыла от возмущения. Я пишу эти строки, и мне кажется, что все это было не со мной, что я наблюдаю это событие вместе с другими детьми, раскрыв рот от изумления. Но мне стало легче. Я выпустил пар. Тут у учительницы открылось второе дыхание. Она вцепилась мне в руку, закричала и принялась шлепать меня. Я засмеялся. Я хотел удержаться от смеха, но не смог. Сначала я смеялся тихо, но потом смех перерос в громкий и безудержный хохот. Мой смех оказался заразительным – засмеялись другие дети, а мальчики – громче всех. Учительница аж затряслась от негодования. Она шлепала меня все сильнее и сильнее, пока у нее не устала рука, а я все смеялся и смеялся. Наконец она выбилась из сил. Ее руке было больнее, чем мне. Запыхавшаяся, раздосадованная и разбитая, она потащила меня к директору. Мне испортили настроение. Мне было стыдно. Но в то же время я был в восторге. Я познал мой первый наркотик, мою первую зависимость – хулиганское поведение. * * * Стоя перед матерью на коленях, я умолял ее развестись с отцом. Когда мне было семь лет, моя мечта сбылась. Мать была сыта по горло. Отец оставил нам дом, а сам съехал. Мой брат ходил в школу при Военно-морской академии, и мы думали, что так будет лучше нам всем. Но все было не так просто… Перпендикулярно нашему дому проходила оживленная улица. Я гонял на велосипеде, изо всех силенок крутя педали и не глядя по сторонам. Водители жали на тормоза, ревели автомобильные гудки, но на моем лице расплывалась улыбка до ушей, – даже губам было больно. Мне нравилось подвергать свою жизнь опасности, это безумие приводило меня в восторг. Я не хотел умирать медленно и мучительно, задыхаясь от дефицита любви и уважения к самому себе. Но я бы не сказал, что мне надоело жить. Я проклинал Бога, что Он довел меня до такого состояния в этой жизни, в этой семье, в этом городе. Моя мать бросила школу для медсестер и устроилась в больницу, где работала в ночную смену. Теперь я ее почти не видел. Днем она пила снотворное и спала, а затем уходила на всю ночь. Когда я просыпался, на прикроватном столике всегда лежали пять долларов. Я брал эти пять долларов и шел в загородный клуб. Я пропадал там часами, ел и играл возле ручья. Мне нравилось загорать. Клуб открывался весной, – я был его первым посетителем и ходил туда до самой осени. В клубе работал дворник Томми. Ему было двадцать два года, у него были длинные каштановые волосы. Пожалуй, это был самый хладнокровный человек из всех, кого я когда-либо встречал в своей жизни. Томми был малообщительным и замкнутым парнем, – он просто делал свою работу. Однажды огромный рефрижератор с надписью «Coca-Cola» нахально припарковался возле самых дверей клуба. Медленной и твердой походкой Томми направился к грузовику. Вдруг он резко остановился и огляделся по сторонам: нет ли посторонних? И тут он увидел меня. Томми улыбнулся, – это была широкая величественная улыбка Чеширского Кота. Затем он достал стальную бабочку из кармана своих шорт. Со знанием дела он раскрыл лезвие и с невероятной ловкостью, удерживая предохранитель большим пальцем руки, плавно погрузил нож в массивную черную шину. Воздух вышел с протяжным судорожным свистом, но этого никто не заметил, кроме меня. Так Томми стал моим героем. Ночами, после закрытия клуба, я перепрыгивал через забор, и мы с Томми закуривали по сигарете. Тропически знойными, душными летними вечерами мы с ним лежали в шезлонгах, смотрели на звездное небо, слушали неумолчный стрекот цикад и погружались в транс. Я рассказывал Томми о моих злоключениях, но никогда не вдавался в подробности. А он просто слушал и не задавал лишних вопросов. С ним я чувствовал себя в безопасности. Мне хотелось, чтобы этим ночам не было конца. Я засыпал, и Томми тоже, но потом он тряс меня за плечо и говорил: «Ладно, малыш, иди домой. Тебя ждут». Клуб был моим храмом. В восемь лет я записался в секцию плавания. Я отзанимался уже два года, когда нам назначили нового тренера. Брайан был симпатичным волевым парнем тридцати лет с небольшим. У него была очаровательная девушка, и весь день он загорал возле бассейна, – такая у него была работа. Любо-дорого поглядеть. Я хотел быть таким же, как Брайан. На следующий год Брайан сказал, что хочет взять меня в поход. Я никогда не жил в палатках и не мог дождаться назначенного срока. Но, с другой стороны, меня мучили смутные подозрения… Иногда после уроков плавания, когда другие дети шли домой, я сидел в джакузи и пытался согреться после бассейна. Мне некуда было идти. Брайан был моим товарищем, но у него была эта странная привычка. Он клал руку мне между ног и интересовался, не хочу ли я сыграть в игру «Акулята в бассейне»? Я хмурился и отнекивался. Инстинкт подсказывал мне, что Брайану стоит дать в морду, но я боялся портить с ним отношения и, надо сказать, дорожил его обществом. Поэтому делал вид, что ничего особенного не происходит. С тяжелым сердцем я согласился идти в этот поход. Я никогда не был в подобных путешествиях, мое любопытство только росло, и, надо полагать, это было скорее упрямство, которое одержало верх над моим чувством самосохранения. Сдается мне, что у Брайана имелись очень веские основания, чтобы взять меня в поход, и он своего добился – я оказался с ним один на один в лесу, вдалеке от города, где никто не слышал моих криков о помощи. После этого я навсегда порвал с моим кумиром, которому доверял. Брайан лишил меня детства, он украл у меня единственное место, где я мог чувствовать себя в безопасности, где я мог быть ребенком. Я забросил бассейн и спортивные соревнования. Я хотел рассказать все Томми, но… Был конец августа. Кто-то громко и настойчиво стучал в дверь. Я подумал, что это мой друг Тедди, но ошибся. Это была моя подружка Меган. Она получила новенькие права и звала прокатиться на машине. Я открыл дверь, и Меган спросила меня, глупо хихикая: – Слыхал про дворника? – Томми? – спросил я. – Наверное, – протянула она. – Наверное, это он и есть. Дворник. – Что? О чем ты? – Он мертв. – Что ты мне морочишь голову? – Он мертв, – повторила она, нервно смеясь. – Что за ерунду ты несешь, безмозглая сука?! Он жив! Я говорил с ним прошлой ночью. – Ну и что с того? Он мертв. – Он жив, мать твою! Во рту пересохло, глаза воспалились. – Он умер, придурок! Он упал с лестницы и свернул шею. Я громко захлопнул дверь. Сдерживая непрошеные слезы, я слышал, как машина Меган набирает скорость и затихает вдалеке. Я вернулся в свою комнату и закрыл дверь. Меня оскорбили. Я был готов взорваться от негодования. Я свернулся калачиком и прижался коленками к полу. «Нет, нет, нет… – я сжимал зубы и стенал. – Нет, нет и еще раз нет!» Я начал бить кулаками по ногам – сначала по бедрам, а потом по голеням. «Нет! Нет! Нет!» Вся прежняя детскость, которая была во мне, улетучилась в тот самый день. Я гнил заживо в этом мрачном, незнакомом мире. Все, кого я знал, либо умирали, либо вели себя как подонки. В итоге я сам стал плохим. Мой характер стал плохим. Моя душа почернела. * * * В школе я был сущим наказанием. Я дрался, хулиганил, пропускал занятия, получал плохие оценки. В шестом классе меня оставили на второй год, – так учителя пытались меня воспитывать, поливая керосином мой костер стыда и одиночества. Я был несносным сорванцом. В Огайо семидесятых и восьмидесятых годов было неслыханным делом, чтобы дети ходили в винные магазины и покупали родителям выпивку и сигареты. Однажды вместе с моим лучшим другом Тедди Папенхагеном я пошел покупать сигареты для его мамы. В магазине мы захватили еще три бутылки ликера «Mad Dog 20/20», а затем пошли в лесок и напились до чертиков. Еле стоя на ногах, мы вернулись обратно к «Арби» и слопали целый поднос картошки фри. Тедди надеялся, что закуска впитает в себя алкоголь и мама не заметит, как его развезло. Я не разделял его страхов. Мне нравилось быть пьяным. Это было прекрасно. Я чувствовал себя сильным, смелым и отважным. Непобедимым. Выпивка стала моим новым лучшим другом. Вскоре я напивался практически каждую пятницу. Соседские ребята прознали, что моя мама уходит в половине одиннадцатого, и каждый вечер дом остается без присмотра. Я говорю не о хороших детях. Эти дети были такими же, как я сам, – забытыми и заброшенными, для них были хороши любые средства, только бы почувствовать себя востребованными. Когда мне предлагали кружку, банку или бутылку, я выпивал ее залпом. А потом мне предложили колеса – «желтые курточки», «черные красотки». Я проглатывал их целиком. Я потерял девственность в двенадцать. Когда это все происходило, было здорово, но, вернувшись домой, я залез в душ и долго стоял там, шмыгая носом. Я чувствовал себя грязным. Мне казалось, что я переступил какую-то невидимую черту, которую не должен был переступать – по крайней мере, в этом возрасте. Но, в конце концов, если девчонка хотела заняться со мной сексом, – я соглашался. И далеко не всегда это были хорошенькие стройные девушки, – мне годилась любая. У меня постоянно были девушки, и я всегда им изменял. Так появилась моя новая зависимость – желание быть востребованным. И это был самый сильный наркотик из всех. * * * Выходные пролетали в пьяном угаре вечеринок. Иногда они плавно перетекали в будние дни. Я учился в шестом классе второй год подряд и довольно часто утром понедельника приходил в школу, еще не протрезвившись после вчерашнего. Однажды рано утром, после ночи на декседрине[4 - Дексамфетамин (декседрин) – психостимулятор.] я лежал в постели и пытался заснуть. Вчера я прогулял школу, но я никогда не любил пропускать школу два раза подряд, потому что учителя это замечали и задавали ненужные вопросы. Мое сердце колотилось, как овечий хвост, – казалось, что еще немного, и оно выпрыгнет из груди. Я перебрал с колесами, потому что никогда не умел останавливаться. Я услышал, как открываются ворота гаража – моя мама вернулась с работы, а мне пора вставать и идти в школу. Я вылез из постели и поплелся в душ, чтобы смыть с себя запах сигарет. Затем быстро оделся, ловко разминулся с мамой и выскользнул за дверь. Попутно я захватил двухлитровую бутылку пепси из холодильника и горсть мармеладных мишек из буфета. Я часто пил пепси на завтрак – это было время конкуренции кока-колы и пепси, и кока-кола еще не вышла из схватки победителем. Я стоял на автобусной остановке с двухлитровой пепси. На улице был сильный мороз, но мое тело и дыхание были горячечными от амфетаминов, сахара и кофеина, которые бежали по моим жилам. Мягко говоря, мне нездоровилось. Поездка на автобусе прошла как в тумане. Подъезжая к школе, я вдруг вспомнил, что сегодня вторник. По вторникам мы ходили на мессу. Я совсем разболелся, мои нервы были на пределе. Меня бросало то в жар, то в холод. На богослужении я занял свое место на скамейке. Вдруг у меня начался такой приступ паники, каких я не знал раньше. Кругом тишина, полное безмолвие. Лишь мое сердце громко колотится в груди. Я чувствовал свое сердце, я его слышал. Потом мне вдруг показалось, что я падаю навзничь. Из горла рвался крик, но я знал, что лучше не кричать. Я живо представил себе, как они волокут меня за двери – все эти монашенки и священники, разжиревшие служители Господа. Я представил себе, как они вяжут меня в смирительную рубашку и запирают в палате с мягкими стенами. В голове сверкнула яркая, словно молния, вспышка, и снова возникло это ощущение падения навзничь. Я ловил ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Рядом сидел мой друг Джо Остефи. Это был смешной мальчишка – лопоухий губошлеп, но девчонки его любили. Я схватил Джо за ногу и прошептал: «Чувак, я сейчас упаду в обморок». – Что? – переспросил он. – Тише! – прикрикнула учительница. Я откинулся на скамейку, мои зубы и кулаки крепко сжимались, желудок трепыхался в судорогах. Я опять прошептал: «Похоже, я падаю в обморок». Я приподнялся, собираясь смыться оттуда. Но Джо положил свою руку мне на плечо и сказал, ухмыляясь: «Сядь. Сядь. Что ты делаешь?» Я сел, и тут мою задницу пронзило как огнем. – Ой-ой-ой!!! Джо прыснул от смеха, да и другие мальчишки покатились со смеху вместе с ним. Оказывается, он исподтишка подложил мне кнопку. Боль была невыносимой. Вскоре смех затих. Над нами высилась учительница. Нас повели к директору, но зато мой панический приступ прошел. Я больше не слышал своего сердца. И не валился навзничь со скамейки. В этот момент я понял, что, когда я пытаюсь развлечь себя, страхи и ураганы в моей душе затихают. Когда я находился в состоянии алкогольного или нар котического опьянения, мне казалось, что панические приступы под контролем и в этот момент я – душа общества, я могу говорить с кем угодно, о чем угодно, могу развлекаться. И все было замечательно до тех пор, пока мои друзья не начинали расходиться по домам. Я снова оставался один, не мог заснуть и всю ночь смотрел телевизор в своей комнате. Как-то у меня возникла бредовая идея, что Джонни Карсон[5 - Джонни Карсон (1925–2005) – американский телеведущий и журналист.] – мой отец. Я выдумал эту иллюзию и лелеял ее. Она пришла мне в голову, когда я был в еще более юном возрасте, наверное лет в пять, и я носился с этой странной фантазией еще лет пятнадцать. Хвала Богу за Джонни Карсона. У нас было всего четыре канала – ABC, NBC, CBS, PBS. Дэвид Леттерман[6 - Дэвид Леттерман (р. 1947) – американский комик и телеведущий.] желал спокойной ночи зрителям, затем исполнялся государственный гимн, и вещание прекращалось до следующего утра. Только серая рябь на экране. Я опять оставался один. Когда я был в одиночестве, я становился уязвимым. Тогда ко мне и подкрадывались эти невыносимые панические приступы. Они надвигались на меня, как тень товарняка. Я даже не мог выйти из дома – лишь лежал на диване и ловил ртом воздух, а мое тело корчилось в судорогах, кулаки сжимались, зубы скрежетали, желудок съеживался. Я лежал в позе эмбриона и раскачивался взад и вперед. Впрочем, я заметил, что, если достаточно крепко укусить себя за руку, приступ ослабевает, а может и вовсе прекратиться. Но чаще всего я просто накрывался с головой уродливым и тяжелым шерстяным одеялом и ждал, когда все наконец закончится. Я лежал под одеялом, кусал себя за руку и молил Бога о помощи, а когда приступ не прекращался, я роптал: «Мать твою! За что Ты так поступаешь со мной?» В самые худшие часы моей жизни я молил Бога, чтобы Он послал мне смерть. Но в 1982 году произошло нечто удивительное: у меня появилось кабельное телевидение и приставка «Atari». А у Тедди была приставка «Activision». Вскоре появился канал MTV, и мир стал другим. Теперь я знал, что в любое время дня и ночи могу убежать от реальности. Мало что могло скрасить мое тяжелое детство: партии в теннис Джона Макинроя[7 - Джон Макинрой (р. 1959) – американский теннисист, бывшая первая ракетка мира.], выступления комика Эдди Мерфи[8 - Эдди Мерфи (р. 1961) – американский комедийный актер и кинорежиссер.], панк-рок, фильмы «Девушка из долины»[9 - «Девушка из долины» – американская комедия 1983 г.], «Беспечные времена в “Риджмонт-Хай“»[10 - «Беспечные времена в “Риджмонт-Хай“» – американская молодежная комедия 1982 г.], видеоклип «Триллер» Майкла Джексона[11 - Майкл Джексон (1958–2009) – культовый американский певец.], брейк-данс и романтические отношения с Кори Кифер. Но были времена, когда я не видел другого способа пережить ночь, кроме как напиться. Слишком часто, возвращаясь домой с работы, моя мама поскальзывалась на заблеванном мною полу, а я валялся неподалеку – мертвецки пьяный. Она ругала меня за весь этот бардак и боялась, что я умру, захлебнувшись собственной блевотиной. И тем не менее надо сказать, что, если бы не эти механизмы психологической адаптации и общение с такими же сорванцами, как я сам, я мог бы закончить свою жизнь самоубийством. Когда мы учились в четвертом классе, мой одноклассник Чарли Во покончил с собой. Мы сидели за одной партой и были хорошими друзьями. Это была очень тяжелая потеря, но в тот момент я подумал: «Я – хозяин своей жизни, и, если понадобится, эту свечу можно задуть навсегда». * * * Когда мне было двенадцать лет, я попросил у отца кроссовки Nike, которые стоили шестьдесят долларов. Я собирался танцевать в них брейк-данс. «Но у тебя уже есть кроссовки, – возразил он. – Зачем тебе еще одна пара этой проклятой обуви?» «Да, у меня есть одни кроссовки», – согласился я. Но мне так хотелось иметь еще и Nike, что это желание свербело во мне, как шило в заднице. Разгорелся скандал, и отец применил ко мне свой фирменный удар, и из-за массивных золотых президентских «Ролексов» на запястье его левой руки мне было очень и очень больно. Несколько дней мы не разговаривали. Однажды вечером, вскоре после этого эпизода он взял меня с собой в мой любимый ресторан «Дубовая бочка», где заправлял самый веселый и самый отважный человек, которого я знал. Его звали Гус. Мне незнакомы чувства других детей, когда их берут в Диснейленд, потому что я никогда не был в Диснейленде, но, переступая порог «Дубовой бочки», я радовался ничуть не меньше, чем дети в Диснейленде. В воздухе витал табачный дым, и собирались в этом заведении персонажи, достойные фильмов Мартина Скорсезе: Томми «Лицо со шрамом» Байерс, Лео «Сутенер», Рикки «Гангстер» Скавьяно, Майами Майк, Билли Скотт и Бутч Уилсон. Гус был наполовину сицилиец, наполовину грек. Его мать зналась с печально известной Пурпурной бандой Детройта. Он всегда отрицал, что замешан в мафиозных делах, но в этих делишках, несомненно, были замешаны его гости. Они водили «Каддилаки» и «Олдс-мобили Торнадо». Одни носили массивные золотые цепи и «котлеты» денег. Другие наряжались в меховые шубы в пол. Я был очарован ими всеми. Эти ребята стали для меня образцами для подражания. Гус вселял в меня уверенность, – он всегда умел рассмешить гостей. Я хотел поскорее вырасти и стать таким же, как он. И вот Гус остановился возле нашего с отцом столика. Он хорошо знал мою семью и чувствовал напряженность между папашей и мной. Я даже не поднял головы. Гус спросил отца: «Что с ним стряслось?» – Он хочет проклятые кроссовки за шестьдесят долларов. Гус опустил руку в карман и достал пачку банкнот. Все-таки он был славный малый. Отец ударил кулаком по столу: «Не давай ни цента! Хочешь помочь, дай ему работу». Гус рассмеялся и спросил: «Тебе нужна работа?» Я выпрямился. – Да. – Ты это серьезно? – захохотал Гус. – Да. Я хотел получить эту работу не только потому, что мне хотелось позлить отца, – я также хотел сойтись поближе с Гусом и с ребятами из «Дубовой бочки». «Придешь завтра днем, – велел Гус. – Быть здесь к половине пятого». На следующий день я явился на час раньше назначенного срока, и мне выдали огромный резиновый передник, который был слишком велик для двенадцатилетнего мальчика ростом один метр и пятьдесят пять сантиметров. Я могу поклясться, что этот передник весил не меньше двенадцати килограммов. Мы вязали его сзади морским узлом, чтобы он не свалился с плеч мне под ноги. Но, несмотря ни на что, у меня была работа, и я был счастлив. Мне платили шесть долларов в час. В ту же пятницу я заработал за вечер тридцать шесть долларов, а в субботу – еще сорок два. В воскресное утро с гордо поднятой головой я явился в обувной отдел «Саутвик Молл» и громко, приказным тоном скомандовал продавцу, который был старше меня вдвое: «Принеси мне пару ярко-красных кроссовок Nike с высоким подъемом, тридцать девятого размера и на липучках». Когда я их надел, то почувствовал себя миллионером! В тот же день я усвоил одну очень важную мысль: если хочешь что-нибудь получить, сначала поработай. Итак, я работал ради денег и возможности уйти из дома. Но это не спасло меня от беды. Когда мне исполнилось двенадцать, меня впервые арестовали за хулиганство. Однажды я уже попадался на краже в музыкальном магазине, но хозяева не стали вызывать полицейских. Они позвонили моей матери. Рассыпаясь в извинениях, она заплатила за украденную пластинку и, не говоря худого слова, повезла меня домой. На этом все закончилось. Теперь все было иначе. Вместе с другими сорванцами я залез в чужой дом, хозяева которого были в летнем отпуске. Я и не думал ничего воровать – мне просто захотелось пощекотать себе нервы. Мы расположились в гостиной, вылакали все спиртное и перевернули все вверх тормашками, как «цеппелины» в «Шато Мармон». Вскоре один из парней был застукан матерью с ворованным плеером «Walkman». Она позвонила в полицию, а тот парень свалил все на меня. Это была ложь от первого до последнего слова. Я был зол как черт. Меня повезли в отделение. Но у следователей не было улик, поэтому меня отпустили. Но сначала задали мне кучу вопросов и пригрозили выбить из меня все дерьмо, что, собственно, и сделали. Но меня уже было не остановить. * * * Когда мне было четырнадцать лет, мой отец вернулся обратно домой и выгнал мою мать. Она сняла квартиру, где я жил вместе с ней, сводя ее с ума своими выходками. Потом один из друзей матери высказал мне все, что он обо мне думает, и заявил, что я здесь персона нон грата. Я ушел, чтобы никогда больше не возвращаться. Я остался жить вместе с отцом, но не продержался и двух недель. В школе я подрался с одним парнем. Его звали Билли Лючи-ус. Я велел ему передать его другу, чтобы тот встретил меня после занятий, потому что мне хотелось надрать ему задницу. Билли ткнул пятерней мне в лицо. Он был боксером, этот Билли, и подставил мне подножку, пытаясь свалить с ног. Я сначала отпрянул, а потом схватил его за голову и принялся бить о металлический бортик классной доски. Ученики загалдели. Когда четыре надзирательницы прижали меня к земле, я уже был весь в крови. Билли увезли в больницу, а меня, уже в который по счету раз, потащили к директору. После долгих препирательств – сообщать или не сообщать в полицию? – учителя позвонили моему отцу. В итоге из школы меня исключили, что было не так уж плохо, потому что эту гребаную школу я всегда ненавидел. Что не смог сделать со мной Билли, то довершил отец. Он избил меня до полусмерти. Ночью я убежал из дома и, вернувшись обратно рано утром, обнаружил, что отец сменил замки. Так он дал мне понять, что у меня больше нет дома. Единственным местом, куда я мог пойти, оставалась работа. Я отправился в «Дубовую бочку» и рассказал Гусу, что произошло. «Ладно, – сказал он, – живи с моей бывшей женой и дочкой». Все это было так хорошо, что даже не верилось. Почему-то они пустили меня к себе жить. Я не спрашивал почему. Николь была на год моложе меня, и мы с ней хорошо друг друга знали, так как вместе ходили в школу. Ее мать Дебби была самой рассудительной матерью, которую я знал в своей жизни. Холодильник всегда был забит едой, по выходным Дебби жарила яичницу, она разрешала нам задерживаться допоздна и никогда не допытывалась, где мы были и что делали. Жизнь налаживалась. Мне не требовалось постоянно напиваться, но если я все-таки напивался, то – до поросячьего визга. Вокруг вились девчонки, и теперь, когда я учился в девятом классе, их рядом со мной стало еще больше. Так как Николь ходила в женскую католическую школу святой Урсулы, мне открылись самые заманчивые перспективы. Я ходил в частную среднюю школу святого Иоанна для мальчиков. Но как бы мне ни было хорошо с Дебби и Николь, я знал, что такую жизнь не назовешь нормальной. Со мной никто особо не хотел общаться. Когда мне было пятнадцать, меня арестовали в последний раз – во всяком случае, как подростка. Я снова подружился с Тедди. Как-то раз, когда я был на удивление трезвым, его старший брат повез нас в «Макдональдс». На заднем сиденье лежал сломанный дробовик, который брат Тедди хотел сдать в ремонт. Я не замечал ружья до тех пор, пока мы не поравнялись с тремя детьми на скейтбордах, которые что-то кричали нам вслед и показывали средний палец. «Останови машину», – заорал я. Машина остановилась, и я бросился к ним с дробовиком. – А ну-ка повторите, что вы сказали, засранцы? Я передернул затвор, хотя ружье не было заряжено. Затвор громко лязгнул. В полном ужасе дети бросились врассыпную. Я рассмеялся, сел обратно в машину, и мы поехали дальше. На обратном пути, когда мы уже практически подъезжали к улице, где жил Тедди, я заорал: «Не останавливайся!» Пятнадцать полицейских машин перекрыли улицу. Когда полицейские нас заметили, одна из машин выехала навстречу, и погоня началась. Мое сердце было готово выпрыгнуть из груди, а брат Тедди все прибавлял газу. Мы срезали несколько углов, пока полицейские нас не настигли. На ходу я выпрыгнул из машины и побежал прятаться в колючие заросли. Я был босиком, без рубашки, острые листья резали в кровь мое беззащитное тело. Полицейские меня так и не нашли. Несколько часов они рыскали по округе, но в итоге сдались. Что оставалось делать? Я не мог идти к Дебби и Николь. Я не хотел, чтобы они знали, что я в розыске. Поэтому, прячась за каждым углом, готовясь в любую минуту дать деру, я прокрался в дом отца, – и полиция меня не заметила. К счастью, отец тоже меня не заметил. Я пролез в дом через открытое окно и пошел в мою старую комнату. Хоть я до смерти перепугался, азарт погони кружил мне голову. Через час в доме раздался звонок, и я услышал в холле грозный голос отца. Он говорил с сильным арабским акцентом. – Халил? Мать твою. – Да? – Стой и не двигайся. Мать твою! Полиция подъехала через несколько минут. Мой отец пошел их встречать, потом повернулся и направился, набычившись, обратно к дому. Он наотмашь ударил меня по затылку, сбил с ног, схватил за волосы и поволок к выходу. «Вывезите его за город, выбейте из него все дерьмо. Посадите его в тюрьму». Судя по лицам полицейских, они здорово разозлились. Ночь я провел за решеткой, гадая, что меня ждет. На следующий день пришла мать и сказала, что мне предъявлено обвинение в покушении на убийство. Раньше я тоже арестовывался, но все обвинения снимались, и меня отпускали на поруки. На этот раз не свезло. «Ружье не было заряжено! – кричал я. – Оно даже не стреляет!» Мне предложили сотрудничать со следствием. Я признал свою вину в преступлении с отягощающими обстоятельствами. Единственный позитивный момент заключался в том, что мое дело хранилось в архиве, так как я был несовершеннолетним. Если меня не арестуют до восемнадцатилетнего возраста, обвинение снимается полностью. Я не вышел на работу, и поэтому пришлось рассказать Гусу, что я натворил. Он пытался быть серьезным и даже сделал мне выговор, но не смог удержаться от смеха и попросил меня изложить все без утайки от начала до конца. Ему нравилось, что я сумел удрать от полицейских, и я могу сказать, что он был неприятно удивлен, узнав, что родной отец сдал меня полиции. Гус заверил меня, что я могу вернуться к Дебби и Николь, и я вздохнул с облегчением. Но мне было стыдно. Я повернулся и пошел к выходу, опустив голову. Вдруг Гус меня окрикнул: «Эй, малыш! Иди сюда. Держи!» И он протянул мне пачку денег. Я не помню, сколько там было, помню только чувство огромного облегчения, которое я испытал в тот момент. Точнее, это было даже не чувство облегчения, а сплошной восторг. Раньше я никогда не держал в руках столько денег. Я уставился на пачку, а Гус хлопнул меня по плечу и сказал: «Ладно, иди домой». Я понял, что сейчас расплачусь, и поспешил выйти за дверь, чтобы он не видел моих слез. * * * Практически весь девятый класс я учился в школе святого Иоанна. От меня там были одни проблемы. Я был ужасным вруном, но при этом умудрялся не попадаться на вранье. Как-то ранней весной в женской школе устраивались танцы. Тогда я уже знал, что, если будет драка стенка на стенку, надо выбирать самую большую и самую крикливую кучку и бить первым. У врагов поубавится спеси, и шансы на победу возрастут. Это был бесценный навык, потому что я не был хорошим бойцом, – я был лишь сумасшедшим и бестолковым мальчишкой, которому нечего было терять. Этот усвоенный навык помог мне упрочить свою репутацию крутого – к тому же я начал подражать Гусу и его друзьям. Я зачесывал волосы назад, бравировал грубым притворным акцентом крутого парня и таскал с собой огромную пачку банкнот (она состояла из пятерок, десяток и двадцаток, всегда прикрытых сверху сотенной). И вот я пошел на танцы. Там собирались ребята из школы святого Франциска, с которыми мы соперничали. Они начали задираться, косо смотреть на нас, показывать пальцем и смеяться. Девочек было много, так что не было особого смысла ввязываться в драку. Но тем не менее мы в нее ввязались. В конце концов, мы были из Огайо, – что нам еще оставалось делать? Выделив самого большого и самого крикливого парня, я быстро направился к нему. К несчастью, одна из монахинь, которая давно наблюдала за мной, разгадала мои намерения и преградила мне дорогу. Но я, разбежавшись, уже не мог остановиться. В итоге я сильно толкнул монахиню, а затем нанес большому крикливому жирдяю удар правой, угодив прямехонько в челюсть. Началась короткая потасовка, но вдруг все притихли. Мы застыли как вкопанные, увидев, что монахиня упала навзничь. Мне хотелось только убрать ее со своей дороги, но она упала на пол… и очень сильно ударилась. Кто-то заорал: «Вызывайте полицию!» И тогда я вместе с друзьями ударился в бега. Назавтра был понедельник. Утром меня исключили из школы святого Иоанна. И я опять каялся Гусу в содеянном, а он снова хохотал как сумасшедший. Гус перебивал меня и заставлял рассказывать историю с самого начала, как можно подробнее. И всякий раз смеялся все громче и громче. – Ты ударил монахиню? – Нет, – кричал я. – Я не ударял монахиню. Он повторял свой вопрос и смеялся: «Да что же это с тобой такое? Зачем ты ударил монахиню?!» Потом я понял, что Гус поверил, что я не хотел ударить монахиню. Он просто не мог упустить возможность вволю посмеяться. На следующие выходные мой приятель Пит Хандворк позвал меня к себе домой переночевать. – Ты не шутишь? – спросил я. – Ты спрашиваешь, не шучу ли я? Я абсолютно серьезен. Мы пошли на вечеринку, напились, я выкурил все свои сигареты, а потом мы поехали домой. В субботу утром я проснулся в их гостиной. Моя одежда была испачкана и провоняла сигаретами. Пита не было. Из коридора доносились громкие голоса, и я побрел на шум. Во рту пересохло, мне нужно было принять душ. В комнате было шумно, и, когда я проходил мимо по коридору, одна из сестер Пита воскликнула: «А вот и он!» Я заглянул в комнату и не поверил своим глазам. На огромной мягкой белой кровати лежали: Пит, две его младшие сестренки, мама и папа. И все они смотрели утренние субботние мультфильмы. Они были в одинаковых пижамах, и вся эта сценка была до боли похожа на рекламную афишу компании «L.L. Bean»[12 - «L.L. Bean» – американская компания, которая шьет одежду для активного отдыха. – Прим. перев.]. Бодрая и счастливая семья. Счастливые дети, счастливая мама, счастливый папа, собака радостно виляет хвостом. Я впал в ступор. Мама Пита улыбнулась. – Заходи! – Нет, нет! – запротестовал я. Я был грязный, зубы не почистил, и мне совсем не хотелось, чтобы они почувствовали мой запах – я провонял табаком и стыдом. Эта роскошная белоснежная кровать была не для меня. Я просто стоял рядом и цепенел от изумления. У Пита были замечательные родители. Я встал на почтительном расстоянии от их кровати, – так мы и разговаривали. Они задавали мне вопросы и внимательно выслушивали мои ответы. Я не мог сдержать слез. Мне не хотелось верить, что в жизни возможно что-то подобное. Но я видел семью Пита, наблюдал их отношение друг к другу. И понимал: то, что есть у Пита, – есть у каждого! И осознание этого мучило меня, разбивая мое сердце вдребезги. Месяцами я жил этими воспоминаниями, думал о счастливых людях в этой постели, меня трогала их любовь друг к другу, и я понимал, что в моей жизни нет ничего подобного. Я проклят. У меня никчемные родители, никчемная жизнь, я – неисправимый мальчишка. Жизнь вцепилась мне в глотку, и я все чаще подумывал о том, чтобы спастись бегством. Но я знал, что я – трус, и мне не хватит смелости выстрелить себе в голову. Иногда мне хотелось разбить голову о стену или прыгнуть с моста, но я ужасно боялся, что мои расчеты не оправдаются и я закончу свои дни в инвалидном кресле. И потом была еще вся эта чушь собачья, которую мне вдалбливали в католической школе, – про вечные муки, чистилище, серу и адское пламя. Вот так. Я гнил вместе со своей подлой душонкой, но был слишком труслив, чтобы положить всему этому конец. Может быть, и есть Бог на небесах, но я был уверен, что Ему на меня наплевать. Я желал убраться отсюда. Мне хотелось дезертировать. Глава вторая В шестнадцать лет я впервые узнал, как удивительна жизнь за пределами Толидо. Разумеется, я уже выезжал за черту города, но в тот раз я впервые отправился в поездку вместе с моим товарищем по работе. Его звали Тони Сонг, и он был Эдди Хаскеллом[13 - Эдди Хаскелл – герой американского сериала «Предоставьте это Биверу» 1957–1963 гг.] корейского разлива. Я на некоторое время вернулся в дом моего отца, в ту ночь я оставался там, надеясь на примирение. Папаша к тому времени женился в четвертый или пятый раз (не знаю точно) на прелестной кореянке Тонг, и, как оказалось, она была лучшей подругой матери Тони. Когда Тони пришел к нам в гости, все обалдели. Он вел себя как хороший начитанный парень с безупречными манерами, – мой отец был тронут. Тони сказал: «Мы вместе с Халилом поедем ко мне домой и будем готовиться к экзаменам». – Ладно, Тони. Желаю вам хорошо провести время. Я был разбит наголову. Во-первых, мой отец отпускал меня на ночь вместе с другом. Небывалый случай. Но это был Тони, поэтому отца можно было понять. Меня только смущало, что у нас с Тони не было занятий и экзаменов, а даже если бы они и были, наверняка я не стал бы к ним готовиться. Я был круглым двоечником и перебирался из класса в класс только по той причине, что учителя знали, что связываться со мной – себе дороже. Когда мы сели в машину Тони – а это была BMW 525i, – я сказал: «О чем ты? Какой экзамен?» – Не беспокойся. С этими словами он рассмеялся и протянул мне фляжку. – Пей. Я выпил без тени сомнения. Не знаю, что это было, но напиток обжег мне горло. Тони тронулся с места, мы разговорились и так увлеклись выпивкой, что я даже не заметил, как мы выехали на шоссе I-75 Север. Наконец я собрался с духом и спросил своего спутника: «Сынок, а куда мы, собственно, едем?» – Не беспокойся. Пей. Через сорок минут мы были в центре Детройта. Тони думал, что это такое забавное приключение, я же понятия не имел, что происходит. Мы ехали по пустынным, заброшенным улицам Детройта. Мертвые дома смотрели на нас пустыми глазницами. Мела метель. Потом мы остановились, вышли из машины и оказались в занесенном снегом переулке, между двумя большими зданиями из красного кирпича. В этом месте не было ни огней, ни дорожных указателей. Но тут я заметил группу людей, – они все были одеты в черное, стояли рядом и курили. Тони протолкнулся сквозь толпу к входу. Охранник проверял паспорта. Я схватил Тони за руку. – У меня нет с собой паспорта, дружище. Тони снова рассмеялся. Приближаясь к здоровенному охраннику, я понял, что у меня снова начинается панический приступ. Когда подошла наша очередь, охранник спросил: «Парни, сколько вам лет?» – Пятьдесят, – ответил Тони и сунул вышибале пятьдесят долларов. – Хорошо, – сказал он. – Проходите. Я испытывал некий благоговейный восторг, когда мы прошли внутрь и спустились в подвал этого мрачного зловещего здания. Внизу была большая просторная комната. В темноте клубился дым. В танцзале было чертовски холодно. Музыка била в грудь. Звучала песня, которую я никогда не слышал раньше, но она меня завораживала. Я ощущал, как вибрирует каждая клеточка моего существа. Это была настоящая музыка, а не то фуфло, которое крутили на радиостанции WIOT в Толидо (Journe[14 - Journey (c 1973 г.) – джаз-рок группа, основатели Нил Шон и Росс Вэлори.], REO Speedwagon[15 - REO Speedwagon (с 1967 г.) – хард-рок группа, основатели Нил Даути и Алан Грацер.], Foreigner[16 - Foreigner (с 1976 г.) – хард-н-хеви и софт-металл. Основатели Мик Джонс и Иэн Макдональд.]). Я никогда не понимал, что за пургу несут эти группы, мне было пофиг. Но это была минута моего воскресения. Я перестал бояться. Я был свободен. Слова читались нараспев, но я не буду их повторять. Это Иэн Кертис[17 - Иэн Кертис (1956–1980), британский музыкант, автор песен группы Joy Division.] умер за мои грехи, а не Иисус Христос. Я всегда подозревал, что буду гореть в аду, но теперь я хотя бы знал, что у меня там найдется компания. Этой ночью, в мрачном, заброшенном подвале моя жизнь была спасена. На этот раз все было по-взрослому. Я открыл для себя замечательную музыку: The Cure[18 - The Cure (с 1976 г.) – британская рок-группа, основатели Саймон Гэллап и Роберт Смит.], Sisters of Mercy[19 - Sisters of Mercy (с 1977 г.) – британская панк-группа, основатель Эндрю Элдрич.], The Smiths[20 - The Smiths (c 1982 г.) – британская рок-группа, основатели Стивен Моррисси и Джон Маер.], Front 242[21 - Front 242 (c 1981 г.) – бельгийская электронная музыка, основатели Даниэль Брессанутти и Дирк Берген.], The Cult[22 - The Cult (c 1981 г.) – британская рок-группа, основатели Иан Эстберн и Билли Даффи.], Communards[23 - Communards (c 1985 г.) – британская группа синти-поп, солист Джимми Сомервилль.] и так далее. Я слушал все это с совершенно незнакомыми мне ребятами, которые были близки мне больше, чем все остальные. Они правильно поняли, кто я такой, и я, в свою очередь, хорошо понимал их. Эти группы пели песни моего сердца, моей печали, моего одиночества, моей жизни. Я ощутил огромное облегчение. Это было крещение огнем. Мы разошлись под утро, незадолго до закрытия клуба. Когда мы с Тони шли к двери – усталые, но счастливые, – я узнал, как называется этот клуб. Он назывался «Приют». Иначе и быть не могло. * * * В последующие годы я бывал там при первой же возможности, даже после того как меня выгнали из школы святого Иоанна. Я перевелся в массовую школу Боушер и пропускал одно занятие за другим. Но поскольку там учились такие же неблагополучные дети, я не отсвечивал, как бельмо на глазу. Но все равно было уже слишком поздно… Дело в том, что когда меня перевели обратно в шестой класс, я сдался. Каждую неделю я пропускал один день занятий, и эти пропуски вошли у меня в привычку. Я полностью разочаровался в школьном образовании. Меня с треском выгнали из выпускного класса после первого полугодия. Когда я не ездил в «Приют», я ходил на концерты – Echo & Bunnymen[24 - Echo & Bunnymen (с 1978 г.) – британская пост-панк группа Иэна Маккаллоха.] в Анн-Арбор, Depeche Mode[25 - Depeche Mode (с 1980 г.) – британская электроник-рок-группа, основатели Винс Кларк и Эндрю Флетчер.] в Детройте. Однажды вечером я увидел New Order[26 - New Order (с 1980 г.) – британская электроник-рок-группа, основана Бернардом Самнером, Питером Хуком и Стивеном Моррисом после распада Joy Division.], Public Image Limited[27 - Public Image Limited (c 1978 г.) – британская рок-группа, основана Джоном Лайдоном после распада Sex Pistols.] и Sugar Cubes[28 - Sugar Cubes (с 1986 г.) – исландская группа, где была участницей певица Бьорк.] – всех в одной концертной программе под открытым небом в пригороде Детройта. Удивительно, как мне становилось хорошо, когда я погружался в музыку, и как мне было дерьмово в обычной жизни. Музыка меняла мир. С ней он выглядел более сносным, музыка давала возможность убежать от реальности. Но я безнадежно застрял в Толидо, штат Огайо. К позднему подростковому возрасту я уже до предела нахлебался всякой дряни, которая творилась со мной с малых лет, – с ексуальное, психологическое и физическое насилие, полное равнодушие… И я уже смирился с мыслью, что так будет всегда. Мне нравилась катарсическая, проникновенная музыка, и все же она была довольно мрачной и усугубляла мою депрессию. Мои панические атаки исчезли только для того, чтобы уступить место тяжелой нескончаемой депрессии и непреодолимому отвращению к самому себе. Только самовыражаясь, я чувствовал себя лучше, но в этом самовыражении таилась как сила, так и опасность. Я страстно желал сильных ощущений, которые вызывает адреналин. Я общался с торговцами марихуаной, со сбытчиками краденого и поджигателями. Я связался с криминальными личностями и падал вниз, но мне никогда не приходило в голову, что можно погибнуть. Меня слишком ужасала мысль, что такая жизнь будет вечной. Будущее меня не привлекало. Потом в 1987 году меня пригласили пожить в Калифорнии. Мне было семнадцать, и мой друг Кенни, студент художественной школы на Западном побережье, предложил мне выбраться из города и провести с ним несколько дней, а затем вместе вернуться в Толидо. Поездка из Огайо в Калифорнию, пусть даже на три дня, напомнила мне переход от черно-белого изображения к цветному изображению Technicolor. Проблеск красивой жизни пьянил. Историю делали в Калифорнии: там была музыка, фильмы, фотомодели. Мне безумно хотелось вписаться в эту заманчивую жизнь. Прошло несколько лет, и все эти годы я кричал на всех перекрестках, что переезжаю в Калифорнию. Это было мое заклинание. Но оно быстро превратилось в притчу во языцех. Я часто мечтал, как снимусь с места и уеду, но продолжал тянуть лямку, работать на тех же гребаных работах, вести тот же нищенский и саморазрушительный образ жизни. Мне было около двадцати одного года, когда вместе с моей девушкой Клаудией (впрочем, их было много) мы пошли смотреть фильм «The Doors». Когда Вэл Килмер[29 - Вэл Килмер (р. 1959) – американский актер, исполнитель роли Джима Моррисона в фильме «The Doors».] с музыкантами запели песню «The End», я сидел не шелохнувшись. С экрана неслось: На западе лучше всего, На западе лучше всего, Поедем туда и там сделаем все остальное. Я повернулся к Клаудии и прошептал: «Я должен идти». – В туалет? – Нет, – сказал я. – Я должен идти. Я должен убраться отсюда. Я должен ехать в Калифорнию. Она вежливо кивнула головой, не желая спорить со мной. Мне же казалось, что мои слова самые убедительные, что я говорю откровенно и от чистого сердца, но моя девушка слышала это уже много раз. Я говорил, что иду домой собирать вещи, а вечером я уезжаю. И при этом сидел на месте. Кишка у меня была тонка. Я загудел по-черному в надежде залить полыхавший во мне костер, но это было все равно что пить бензин. Костер только разгорался и горел все жарче. Неделя вращалась вокруг вечеринок. Во вторник вечером я вез своих друзей в клуб «Зиг-Заг» в Боулинг Грин. В четверг мы ехали в Анн-Арбор и бесновались на танцполе «Нектарин». В пятницу была таверна «У Никки» и «Приют» в Детройте. Я танцевал как лунатик, растворяясь в музыке, натыкаясь на каких-то типов, ввязываясь в драку. Не важно. Еще больше дров для костра. Напиваясь, я всегда пытался нащупать равновесие между беспамятством и ясностью. Но редко добивался цели. В три часа ночи я стоял на коленях или сворачивался в позе эмбриона на полу, а стены ванной вращалась вокруг, и я молился фаянсовому божку. Через год после просмотра фильма «The Doors» я гулял на свадьбе с друзьями жениха. Я пил, потому что мне казалось, будто все глазеют на меня как на отщепенца. Мне чудилось, что все эти люди спрашивают друг друга: «А что здесь делает этот недотепа?» Занимая оборонительную позицию, я пил все больше и орал все громче. Наконец мне надоели эти косые взгляды. Я поднялся из-за стола. – К черту! Едем. Едем в Детройт. Вшестером мы погрузились в машину, и я, оглушенный алкоголем, погнал в «Приют». Всю дорогу мы пьянствовали и только каким-то чудом добрались до места живыми и здоровыми. Когда «Приют» закрылся, мы отправились в Гриктаун на поиски ночного бара. Машина моталась из стороны в сторону, попутчики просили меня остановиться. Их рвало. Я пребывал в пьяной одури, но вдруг меня осенило. Я остановился, вылез и бросился грудью на капот припаркованной машины. – Валим отсюда! Мы все умрем в этом гребаном городе! Парни, вы собираетесь умереть в этом сраном, забытом Богом городишке или хотите уехать и жить как люди? Валим отсюда! Я уматываю отсюда. Все мои друзья захохотали. – Ты никуда не едешь. – Нет же, мать вашу, – горячился я. – Мы расстаемся. – Что ты говоришь? И куда ты намылился? – Я уезжаю в Калифорнию! – закричал я. – Еду в Лос-Анджелес. Они смеялись все громче. – Да врешь ты все. Врешь много лет. Это была настоящая пощечина. Никто еще не оскорблял меня таким образом. Я уже четыре года повторял, что переезжаю в Калифорнию, и все всегда кивали в ответ и понимающе улыбались. Теперь же приятели говорили, что я заврался. Что я несу чушь. А хуже всего было то, что я, скорее всего, останусь в Толидо навсегда. – Черт с вами, – сказал я. – Я уезжаю. – Ясно, Халил. А когда? Когда ты уезжаешь? – Завтра отчаливаю. – Эй, парень, спокойно. Ты никуда не едешь. Это говорил мой друг. Но в этот момент я вспоминал все негативные моменты своей жизни, свои самые ужасные страхи. – Завтра отчаливаю, – повторил я. – К то со мной? – Кстати, а почему бы и нет? – ржали приятели в пьяном угаре. – Едем! На следующее утро я проснулся в квартире матери. Голова разламывалась с бодуна. Я не помнил, как сюда попал, как вернулся обратно из Детройта. Но зато я помнил, как стоял на капоте машины и кричал, что завтра уеду в Калифорнию. И это завтра было уже сегодня. Мысль о том, что сегодня опять придется тащить свое бренное тело на эту гребаную работу, была невыносима. Официант в ресторане, гипсокартонщик и даже торговец марихуаной – все эти виды деятельности вызывали у меня ноль положительных эмоций и кило презрения. Я залез в душ и тщательно вычистил зубы. Мне казалось, что так я быстрее протрезвею, но я ошибся. Я взял кое-какие свои вещи, которые лежали у матери, и сложил их в багажник. Мне был двадцать один год, у меня было шестьсот долларов за душой, но не было ни карты, ни планов. Что я делаю? А может, меня кто-нибудь остановит и будет умолять остаться? Мне нужен был такой человек. Но его не было. И поэтому я ехал в Калифорнию. Я был слишком горд и упрям, чтобы сделать вид, что прошлой ночью ничего не произошло. Мой отец уходил на работу в пять часов утра. Он был чертовски пунктуален и никогда не опаздывал. Он проходил мимо моей машины, когда я стоял на парковке. Я просигналил и опустил стекло. Он остановился. – Чего тебе? – Еду в Калифорнию. Он равнодушно заглянул в мою машину. Я набил рюкзак одеждой и предусмотрительно захватил подушку. Отец глядел на мои вещи через заднее стекло. – Удачи. И пошел восвояси. Я не верил своим ушам. С одной стороны, я нисколечко не удивился, но в глубине души я все-таки надеялся, что он окажется папой, который был мне нужен. Слезы застилали глаза, но я продолжал ехать и выехал на шоссе 70–80 к западу. Я продолжал рыдать, но был совершенно уверен, что не остановлю машину. Я знал, что если остановлюсь, то навсегда останусь в Толидо. Я курил одну сигарету за другой и пил диетическую колу, чтобы не заснуть. Я практически доехал до Иллинойса, когда пришлось остановиться на ночлег. У меня болела голова с тяжелого похмелья, я был весь на нервах. Сняв номер в Шестом мотеле, я включил телевизор и рухнул в постель. По телевизору шел фильм с Бертом Рейнольдсом[30 - Берт Рейнольдс (р. 1936) – американский актер, дебютировал в фильме «Ангельский ребенок».]. Герой хочет покончить с собой. Он привязывает к ноге кирпич и прыгает в океан. Впрочем, в последнюю минуту он передумывает. Это было последнее, что я запомнил перед тем, как провалиться в сон. Проснулся я оттого, что вся комната была в дыму. Глаза покраснели. От запаха горелого пластика першило в горле. Из динамика загоревшегося телевизора Фрэнк Синатра[31 - Фрэнк Синатра (1915–1998) – американский певец и продюсер.] пел песню «My Way». Но тут экран потух, и из задней крышки телевизора полыхнул огонь. Я протер глаза и попытался осмыслить ситуацию. Спросонья я стал звонить портье. – Привет. У меня горит телевизор. – Очень весело. И повесил трубку. Я перезвонил, и портье огрызнулся: «Чертовы дети, вы прекратите или…» – Моя гребаная комната в огне! – орал я. Раздался стук в дверь. В номер ворвался портье с огнетушителем в руках и залил телевизор пеной. Он ругался на чем свет стоит, как будто я был виноват, что эта чертова штуковина загорелась. В коридор выбежали постояльцы, которые пытались понять, что стряслось. Я безумно устал. Мне очень хотелось пить, в глазах двоилось. Вся эта бессмыслица напоминала ночной кошмар после колес. Или это случается со всяким, кто хочет сбежать из Толидо? Я переселился в другую комнату и проспал как убитый до полудня. Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. В комнате были поклеены пожелтевшие от сигаретного дыма виниловые обои, нависал акустический натяжной потолок в странных разноцветных разводах – я не хочу думать, что это за разводы и откуда они взялись. Затхлый воздух отдавал нищетой. А потом все снова на меня навалилось. – Боже мой! – простонал я, схватившись за голову. – Какого черта я делаю? Чем я думал? Это безумие! Никто не сказал мне, что все образуется. Что все будет хорошо. Был только я и больше никого. Что мне делать? Заказав самый большой стакан кофе в «Макдональдсе», я вернулся обратно на дорогу. На запад. Чем дальше я отъезжал от родного города, тем больше мои мысли об отце и мое прошлое тянули меня назад. Но я не останавливался. И тут случилось кое-что забавное. Я мчался по автостраде в потоке других машин и ощутил легкое покалывание в желудке. Мое возбуждение постепенно перевешивало страх. Азарт становился сильнее ностальгии. Во время этой поездки я даже не прислушивался к музыке. Убаюкивающее мерцание разделительных полос и чувство одиночества, которое я никогда не испытывал до сих пор, вызывали сонное оцепенение. Я всегда искал новые способы бегства от реальности – алкоголь, наркотики, скандалы, девочки, – так я пытался избавиться от чувства одиночества и отчужденности. Но, направляясь на запад, находясь наедине с самим собой, я вдруг понял, что чувствую себя вполне удовлетворительно. В итоге я понял, какого демона изгнал из себя, покончив с никчемным и жалким прозябанием в Толидо. Слушая свою музыку – B ig Audio Dynamite[32 - Big Audio Dynamite (с 1984 г.) – британская пост-панк группа, основана Миком Джонсом.], Killing Joke[33 - Killing Joke (с 1978 г.) – британская рок-группа, основатели Джереми Коулман и Пол Фергюсон.], Jane's Addiction[34 - Jane's Addiction (с 1985 г.) – американская группа альтернативного рока, основатель Перри Фаррелл.], The Pixies[35 - The Pixies (с 1984 г.) – американская альтернативная рок-группа, основана Чарльзом Томпсоном и Джо Сантьяго.] и так далее, я снова и снова ставил песню «Rush» группы Big Audio Dynamite. Я не могу продолжать, поэтому я сдаюсь, Нужно прямо сейчас убраться отсюда. Я опустил стекла и сделал погромче. Стоял октябрь. От пейзажей за окном захватывало дух. Когда я останавливался, чтобы перекусить или заправить машину, никто не бросал на меня косых взглядов, никто не шептал за спиной про «плохого парня». Попутчикам передавался мой энтузиазм, моя страсть и целеустремленность. Мне улыбались. У меня была цель, и люди тянулись ко мне. Когда мне хотелось немного развеять тоску, я ставил «The Last Night On the Maudlin Street» группы The Smiths: …когда мы гуляли последнюю ночь, На Модлин-стрит, я сказал: «Прощай, дом, навеки!» Я не знал ни минуты счастья У нас на районе. Я подпевал и плакал, но это были уже не те слезы, которые стояли в моих глазах, когда отец пожелал мне удачи и пошел своей дорогой. Это были слезы радости. Слезы избавления. Груз одинокой, депрессивной и убогой жизни, которую я влачил двадцать один год, свалился с моих плеч. Но я перехитрил самого себя. Не спорю, я оставил позади Толидо и людей, которые причиняли мне боль, но я так и не избавился от своего прошлого. И за эту безумную авантюру чуть не поплатился своей жизнью. Глава третья Было уже далеко за полночь, когда я въехал на последний стокилометровый отрезок пути, отделявший меня от Лос-Анджелеса. Я не помню, какой это был холм, гора, перевал (думаю, это было где-то возле Помоны), но я никогда не забуду того чувства, с каким я пересек горы и начал спускаться вниз к океану. Иногда Вселенная и Бог играют роль диджеев в нашей жизни. Этот момент был именно из таких. Заиграла «Mountain Song» группы Jane's Addiction. Я врубил динамики на полную мощность и глазел на эти бескрайние огни, десятки миллионов мерцающих огоньков. Я не мог в это поверить; ведь я и не подозревал, что город так огромен. Я перематывал пленку назад, слушал песню опять и опять, подпевал во все горло. Стекла в машине были опущены. Я курил. По всему телу бегали мурашки. А мое лицо расплывалось в широченной улыбке. Я приехал, сукины дети. Я здесь! Я приехал… Первую ночь я спал в машине, где-то возле университета Южной Калифорнии. На следующий день я позвонил моему другу Кенни, студенту художественного института, у которого гостил четыре года назад. Он вроде согласился меня принять. «Разумеется, можешь располагаться у меня», – сказал он, но его голос звучал как-то странно. Когда я приехал к нему, он показался мне каким-то нервным и дерганым. Так продолжалось два дня. Потом я не вытерпел и спросил: «Эй, парень, что не так? Ты вроде говорил, что я могу приехать в любое время, но у меня такое впечатление, что ты мне не рад». Он замялся: «Приезжает Аманда». Аманда была одной из моих бывших подружек. – Какого черта? Зачем ты сказал ей, что я здесь? – Нет, – сказал Кенни, – она приезжает ко мне. Не к тебе. Упс. Приехала Аманда, и вся эта и без того дерьмовая жизнь сделалась совсем странной. Они с Кенни на весь день запирались, а я лежал, смотрел в потолок и размышлял: «Не совершил ли я большую ошибку, уехав из Толидо?» Дин, сосед Кенни, сочувствовал мне. – Чувак, собирайся и переезжай ко мне в мастерскую. – Ты серьезно? – Конечно. Собирай вещи. И моя жизнь на Западном побережье началась с этого маленького акта человеческой доброты. * * * За первые полтора года у нас в Калифорнии были: демонстрации в Лос-Анджелесе, один из самых тяжелых лесных пожаров в истории Малибу, когда выгорели почти семь тысяч гектаров леса, сильное землетрясение, которое разрушило целые участки дорог, изменило течение Эль-Ниньо и привело к оползням и наводнениям. В Огайо было невыносимо скучно, но зато безопасно: зимняя метель и невесть откуда налетевший смерч – это худшее, что нам там угрожало. В мою голову порой закрадывалась непрошеная мысль: «Неужели моя поездка в Калифорнию – идиотская и бессмысленная затея?» Я снял комнату в каньоне Санта-Моника за пятьсот долларов в месяц и устроился менеджером ресторана, что на пересечении Монтаны и Пятнадцатой улицы. Так что деньги у меня были. Моя комната находилась в разваливающемся старинном особняке, который стоял на берегу и выходил на Энтрада Драйв. Он принадлежал поместью, которое Уильям Рэндольф Херст[36 - Уильям Рэндольф Херст (1863–1951) – американский газетный издатель и медиамагнат.] выстроил для своей любовницы Мэрион Дэвис[37 - Мэрион Дэвис (1897–1961) – американская комедийная актриса немого кино.]. Сегодня этот дом – историческая достопримечательность, но в начале девяностых годов это была настоящая клоака, а моя комната представляла собой грязную помойку. Но только оттуда открывался панорамный вид на океан, и я очень гордился, что живу в этой самой комнате. Остальные жильцы были персонажами эксцентричными. Они определили для меня Калифорнию: высоченная блондинка ростом метр восемьдесят, которая училась в Калифорнийском университете, профессиональная волейболистка, нищий сценарист и подающий надежды продюсер. Через два квартала был пляж. Наконец-то я смог зарыться ногами в песок и полюбоваться на океан. Может быть, после всего пережитого моя жизнь налаживается? Иногда у меня случались периоды трезвости, но я регулярно присоединялся к жильцам, чтобы пропустить несколько стаканчиков и покурить травы. В итоге я постоянно злоупотреблял (отвратительное зрелище, признаюсь). Меня рвало, я терял сознание или – и то и другое. Через несколько месяцев после переезда я позвонил моей бывшей подружке Клаудии. Она была студенткой университета в Мичигане. Я сказал ей, что я скучаю, что люблю ее и прошу навестить. Потом из университета ее исключили, она переехала в Калифорнию и стала жить вместе со мной. Это был настоящий ужас. Мы постоянно дрались. Еще до ее приезда я предчувствовал, что все так и получится, но мой страх перед одиночеством заглушал голос разума. Меня уволили из ресторана. Все-таки мой отец научил меня кое-чему хорошему – колоссальной трудовой дисциплине и внимательности. И я рассказал хозяину, что его персонал пьет очень дорогое вино, а официанты обкрадывают посетителей – иногда даже на сто долларов. Я был абсолютно уверен, что он разозлится и разгонит воришек, а он разозлился и уволил меня. Наивный провинциал, я упустил из виду, что все сотрудники, в том числе сам хозяин, торгуют из-под полы кокаином и плевать хотели на дорогое вино. Поэтому-то и счета были завышены на сто долларов. Мы с Клаудией решили сменить обстановку. Волейболистка переезжала в Малибу и искала людей, с которыми будет снимать жилье, – и мы поселились с ней в одной квартире. Оставалось только понять, как платить за аренду. Подозреваю, что к этому времени я стал плохим работником. Не потому что я был ленивым или нечестным – ничего подобного. Но когда я видел, что со мной обращаются несправедливо или делают глупости, я не мог держать язык за зубами. Поэтому я всегда конфликтовал с коллегами и управляющими. И тогда я решил работать на себя. Я всегда гордился тем, что на моей машине нет ни единого пятнышка. Я хорошо о ней заботился. Даже когда моя личная жизнь лежала в руинах, моя машина была безупречна. Я знал все обо всех моющих средствах, разбирался в марках шин, умел ухаживать за кузовом и салоном. Словом, моя машина выглядела так, как будто только что сошла с конвейера. По дорогам Малибу бегали «Порше», «Феррари» и «Ламборджини», и я знал, что если человек захочет заработать – он сможет это сделать. Я напечатал листовки и принялся ходить от двери к двери, предлагая услуги мойщика автомобилей. Обратная связь была мизерной, – жителям Малибу не нравилось, когда я стучался к ним в двери и предлагал помыть их машины. Время от времени мне попадались замечательные или просто одинокие люди, которые соглашались на мое предложение. Иногда они даже приглашали меня позавтракать. Но моих заработков не хватало даже на оплату счетов. Это было форменное разорение, – я был уверен, что и от листовок, которые я клал под «дворники» машин потенциальных клиентов, тоже не будет никакого толку. Однажды я катил вниз по бульвару Санта-Моника и увидел вывеску «Порше». «Почему бы не напиться из ручья?» – подумалось мне. Я зашел внутрь и начал заговаривать работникам зубы, – стал им рассказывать, как был владельцем «Автоняни» – лучшей мойки в Лос-Анджелесе и, возможно, на всем Западном побережье. В общем, я предложил им свои услуги. Меня познакомили с Лоди. Лоди был администратором по сервису. Тут я снова принялся за свою хвастливую болтовню, но он меня перебил. «У вас есть помещение?» – спросил Лоди. Какого черта? На мне была моя лучшая одежда – шорты хаки, рубашка с воротничком, мокасины – и этот чувак думает, что я – бомж? – Конечно, у меня есть помещение. – Где? Я дал ему адрес моей квартиры. Он нахмурился. – Странно. Никогда не слышал о нем. Я смутился. Он едет смотреть мою квартиру? Вспоминая этот случай, я понимаю, что ему просто хотелось узнать, есть ли у меня гараж – помещение, где машины будут под замком, в безопасности, а я чуть не запорол всю затею, уверяя его, что такой гараж у меня есть. Лоди швырнул мне связку ключей и ткнул пальцем в новенький «Порше Каррера». – Заберешь его на ночь, а завтра пригонишь обратно. Я был в шоке. Я помчался домой и взял Клаудию, чтобы она приехала обратно на моей машине, пока я поеду на «Порше». Затем я надраил эту машинку до блеска. Она была чище, чем в шоу-румах. На следующий день я пригнал машину Лоди. Он даже не взглянул на нее. – Сколько? – спросил он. Я знал, что полагается завышать цену, так как ее всегда можно сбить. – Тридцать девять долларов девяносто пять центов, – сказал я. Он расхохотался. – Почему не просишь сотку? – Что же, от сотки не откажусь. Я был близок к обмороку. Он выписал мне чек и кинул другую связку ключей. Через короткое время я зарабатывал 125, 150 и даже 225 долларов за одну машину. Затем Лоди порекомендовал меня автосервису BMW. Тогда я был им не нужен, но через несколько месяцев они позвонили. – Вы еще моете машины? У нас есть клиент в Бель-Эйр, им там нужны мойщики. Можете подъехать и помочь? – Разумеется, – сказал я. – Это моя работа. Мне дали адрес, и я поехал на зеленые холмы Бель-Эйр, где растут огромные величественные деревья и за гигантскими живыми изгородями прячутся величественные особняки. Ландшафт потряс мое воображение. Люди, обитающие там, не были богатыми. Они были состоятельными. Подъездные дороги вели к массивным воротам под камерами наблюдения. Я разыскал нужный дом. Мне открыл молодой парень Тим. Меня шокировало, что весь персонал состоял из молодых гомосексуалистов, но мне была нужна работа, и поэтому я не обратил на это особого внимания. Я отполировал голубую BMW 325i, а когда закончил, Тим предложил выслать чек по почте. – По почте? Нет, я сделал свою работу. Вы должны выписать чек. Тим немного замялся, но чек был выписан, и я быстро удалился, пока не сказал лишнего. Через пять дней Тим позвонил снова. – Ларри хочет отполировать машину. – Но я полировал ее на днях, – возразил я. – Ну, он хочет еще разок. Вы не могли бы подъехать? – Слушай, парень… Машину надо полировать три раза в год, ну, может быть, четыре. Но если он хочет еще разок, воля ваша. Выезжаю. И я снова отполировал эту машину. Я недоумевал, потому что на ней не было ни пылинки, не то что грязи. Когда я закончил, Тим спросил: «Мы вышлем чек по почте? Пожалуйста. Так проще для бухгалтера». Я был очень смущен. Почему они не могут просто выписать этот проклятый чек? Он продолжил: «Было бы здорово, если бы вы приезжали каждую неделю и полировали все машины». Каждую неделю? Я был уверен, что они все под наркотой, но мне не хотелось упускать такую возможность. И кто я был такой, чтобы судить? «Ладно, высылайте чек по почте. Буду на следующей неделе». Когда прислали первый чек от бухгалтерской фирмы в Беверли-Хиллз, там стояла фамилия, похожая на еврейскую. Но ни один из этих парней даже отдаленно не был похож на еврея. Эти сумасшедшие гомики помешались на полировке машин? Но чек обналичили. Остальное меня не интересовало. Через несколько недель Тим спросил: не полирую ли я мотоциклы? Похоже, эти ребята просто спятили. Один из мотоциклов назывался «Багровая страсть», и, судя по его внешнему виду, на нем никто еще не ездил. Тим открыл гараж, и я принялся за работу. Потом пришел один человек из персонала. Он отличался от всех остальных. Было понятно, что он – не гомосексуал. Его волосы были растрепаны, изо рта торчала сигарета, он был одет в белую футболку с желтыми пятнами под мышками. Он смотрел, как я полирую, задал несколько вопросов, подошел к холодильнику и открыл его. – Эй, парень, – сказал я. – Что ты делаешь? Он пристально поглядел на меня. – Мне нужна кока-кола. – Нет, нет, извини. – Как это? – спросил он. – Видишь ли, – сказал я. – Я здесь работаю. Это моя территория. И я отвечаю за нее. Мне жаль, но ты не можешь взять кока-колу. Скоро у меня будет обед, и я могу захватить тебе из магазина. Он захлопнул холодильник и посмотрел на меня еще более внимательно. У меня возникло ощущение, что он хочет подраться или что-то в этом духе. Я разозлился, потому что увидел, что он все-таки взял кока-колу. В обеденный перерыв я захватил бутылку в магазине и аккуратно восполнил недостачу. Тим позвонил поздно вечером. – Ларри хочет нанять тебя на полный рабочий день. – Кто такой Ларри? – спросил я. – Парень, который присылает чеки? – Нет, – снисходительно возразил Тим. – Для этого у нас есть бухгалтер. А это Ларри, он здесь живет и хочет, чтобы ты работал у него. – Нет. Мне жаль, но у меня свой бизнес. – Хорошо, а ты не можешь побыть у нас некоторое время? Наш дворецкий вернулся обратно в Шри-Ланку, и нам срочно нужен человек на его место. – Тим, я очень занят. – Мы будем платить тебе восемьсот долларов в неделю. Я что-то пробормотал и положил трубку. В 1993 году восемьсот долларов в неделю были для меня целым состоянием. В итоге я согласился. Я полировал машины и делал все, что потребуется для этого Ларри, кто бы он там ни был. Через две недели после начала работы я шел через двор, и вдруг распахнулась калитка. Обычно она была заперта. Вдруг оттуда выскочила белая собачонка и побежала ко мне. Я наклонился ее погладить и, когда поднял голову вверх, увидел, что передо мной стоит Элизабет Тейлор[38 - Элизабет Тейлор (1932–2011) – американская актриса, трижды лауреат премии «Оскар».]. – Привет, – сказала она. Я лишился дара речи. Она была умопомрачительно красива и элегантна. И выглядела как произведение искусства. Я пропищал: «Привет». Она знала, какой эффект произвела. Элизабет усмехнулась, подозвала собачку и пошла к дому. Я побежал обратно и разыскал Тима. – Это дом Элизабет Тейлор?! – Говори потише, – усмехнулся он. – Да, это ее дом. – Почему ты не сказал раньше? Он наморщил лоб. – Мы думали, тебе известно. Ты не знаешь, кто такой Ларри? Ларри Фортенски?[39 - Ларри Фортенски (1952–2016) – водитель грузовиков и восьмой муж Элизабет Тейлор.] – Я из Огайо! Я не обязан знать всех! Меня ждали большие перемены. * * * Я продолжал работать на Элизабет Тейлор, и вскоре поползли слухи, что я очень хорошо слежу за ее машинами и домом. Вскоре под моим началом был самолетный ангар машин Слэша из Guns N'Roses[40 - Guns N'Roses (с 1985 г.) – американская рок-группа из Лос-Анджелеса. В нынешнем составе вокалист Эксл Роуз, соло-гитарист Слэш, клавишники Диззи Рид и Мелисса Риз, гитарист Ричард Фортус и барабанщик Франк Феррер.]. Потом я стал полировать машины Эксла Роуза в его гараже в Малибу. В 1993 году они были одной из самых крутых музыкальных групп в мире. Эксл был рок-звездой, он всегда держал дистанцию и вел себя очень высокомерно, – но я его не виню. Как я уже сказал, он был вокалистом в одной из самых крутых групп в мире, а я просто полировал его машины. Но Слэш был другим. Я не мог отделаться от мысли, что он меня с кем-то путает, потому что он всегда относился ко мне как к желанному гостю. Он радовался моему появлению, приглашал меня в дом, предлагал поесть и выпить. И еще у него были змеи – причем не пять, и не десять, – я думаю, что их было штук сто. Я не преувеличиваю. Настоящий серпентарий и предмет его гордости. Однажды он показался мне очень взволнованным: «Заходи, покажу тебе кое-что!» Слэш велел мне сесть. Потом прошел через комнату, открыл дверь и впустил внутрь большую кошку. Нет, это была не какая-то там «кошка» или «домашняя кошка», а «большая дикая кошка», «кошка джунглей». Зуб даю, что это был кугуар, и он шел прямо на меня. Он приготовился, прыгнул, сшиб меня двумя лапами, прижал к земле и принялся вылизывать мое лицо. Но тут подскочил Слэш и отогнал от меня эту кошку. – Мне не больно, друг, – сказал я. – Нет, нет, у него такой язык… – возразил он. – Если он будет и дальше вылизывать тебе лоб, то просто сдерет кожу с черепа. Ему выдрали зубы и когти, но язык у него – будь здоров. Он просто слижет тебе лицо за двадцать секунд. Потом меня познакомили с Джеффом Бриджесом[41 - Джефф Бриджес (р. 1949) – американский киноактер.]. Он жил на холме возле моего первого дома в каньоне Санта-Моника и обращался ко мне со всякими пустяковыми просьбами, например просил постричь лужайку или заменить лампочку. Он был одним из самых прекрасных, самых удивительных людей, которых я только знал. Джефф всегда хорошо относился ко мне. Он был очень добрым человеком, всегда выходил во двор и разговаривал со мной, пока я работал. Он никогда не забывал предложить мне пива, иногда мы купались в бассейне или плавали в океане. Словом, это особенный, необыкновенный, добрый и настоящий человек. Мне очень не хватало Джеффа, когда он переехал жить в Санта-Барбару. К этому времени мои отношения с Клаудией окончательно испортились. Она поехала навестить родителей в Огайо, а перед тем как вернуться обратно, позвонила и сказала, что ее родители очень недовольны тем, что она сожительствует со мной вне законного брака. Я сказал ей, что хоть не признаю брак как таковой, но считаю, что ей лучше все-таки жить со мной, тем более что к этому времени мы уже обручились. Однако родители поставили ей условие: если она переедет к ним, они не только оплатят обучение, но покроют все ее счета и долг. Она всерьез раздумывала над их предложением. Я разъярился. – Иди к черту! Мы собирались пожениться! И бросил трубку. На следующей неделе кто-то из ее родственников в Огайо нажаловался на меня. Думаю, что это была ее младшая сестричка. Когда я жил в Огайо, меня все боялись, и Клаудии никто бы и слова не сказал, но теперь, после того как я уехал, ей могли сообщить, что, встречаясь с ней, я параллельно переспал с половиной девчонок в городе. Я уверен, что доброхоты просветили ее насчет моих амурных похождений. Она вернулась в Калифорнию, не предупредив меня, – просто приехала в квартиру. Едва возникнув на пороге, Клаудиа схватила пылесос и метнула его в меня через всю комнату. Пылесос угодил мне в голову. Затем она прыгнула на меня и прижала к полу. Начала лягаться. И даже плюнула мне в лицо. Стоит ли говорить, что между нами все было кончено? * * * Так текла моя жизнь в «теневом секторе» экономики. Я работал на музыкантов и кинозвезд. Возможно, я должен был предвидеть такое развитие событий. Моими работодателями были состоятельные люди в Бель-Эйр, Беверли-Хиллз и Малибу. Стоит ли удивляться, когда однажды меня попросили подогнать наркоты. Это был только вопрос времени. Я не буду называть имени этого клиента, – здесь только я «ложусь на рельсы». Наверное, я был похож на парня, который может достать дурь. Этим людям было достаточно щелкнуть пальцами, чтобы получить желаемое. Итак, меня попросили, и я не отказал. Мой друг свел меня с барыгами из округа Гумбольдта и округа Марин, я начал к ним ездить и забирать марихуану. Я покупал пятьсот граммов за четыре тысячи долларов, раскладывал их по тридцатиграммовым пакетикам и продавал один пакетик за шестьсот долларов. Это было куда легче, чем мыть машины, и к тому же увлекательнее. Я быстро разочаровался в честной работе и понял, какие выгоды мне сулит наркобизнес. Разве можно было сравнивать открывающиеся перспективы с торговлей мексиканским гашишем в Толидо? Товар был первый сорт. Отличная дурь. Но я не смог скупить всю партию. А когда я вернулся обратно в Малибу, она уже ушла. Но я все равно сумел заработать кучу денег за короткое время. Чувак! Видели бы меня мои друзья! И тут у меня созрела идея. В Огайо невозможно было достать хорошую травку. Я скупил у своих барыг все что мог, положил в грузовик и поехал обратно в Огайо, надеясь озолотиться. Со мной отправился мой друг из Толидо, Брайан. Он учился в Калифорнии на юридическом факультете, и нам казалось, что это очень забавно – студент-юрист приторговывает марихуаной. Я провел тридцать один час за рулем, подкрепляясь лишь кофе и диетической колой. Потом меня сморил сон, и я поменялся с Брайаном местами. – Держись правой полосы, следи, чтобы стрелка показывала не больше шестидесяти. Не разгоняйся, усек? – Усек, – кивнул Брайан. – Брайан, я ведь не просто так. Не разгоняйся больше шестидесяти! – Не буду, не буду, – поспешил он успокоить меня, – но здесь скоростной лимит – шестьдесят пять. – Брайан, не умничай. Не разгоняйся больше шестидесяти. – Ладно, ладно, – кивнул он. Я устроился на заднем сиденье, закрыл глаза и провалился в сон. Не прошло и десяти минут, как Брайан выругался: – Вот дерьмо! Я даже глаза не стал открывать. Не было необходимости. Я уже понял, что произошло. «Дерьмо, а дальше что?» – спросил я саркастически. – Наверное, нас оштрафуют, – ответил Брайан. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/halil-rafati/ya-zabyl-umeret/?lfrom=196351992) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Сноски 1 Дэвид Берковиц (р. 1953) – американский маньяк. Шесть убийств. 2 Кеннет Бьянки (р. 1951) и Анджело Буоно (1934–2002) – американские маньяки. Двенадцать убийств. 3 Джим Джонс (1931–1978) – лидер секты «Храм Народов» в Гайане, которая совершила массовое самоубийство в 1978 г. 4 Дексамфетамин (декседрин) – психостимулятор. 5 Джонни Карсон (1925–2005) – американский телеведущий и журналист. 6 Дэвид Леттерман (р. 1947) – американский комик и телеведущий. 7 Джон Макинрой (р. 1959) – американский теннисист, бывшая первая ракетка мира. 8 Эдди Мерфи (р. 1961) – американский комедийный актер и кинорежиссер. 9 «Девушка из долины» – американская комедия 1983 г. 10 «Беспечные времена в “Риджмонт-Хай“» – американская молодежная комедия 1982 г. 11 Майкл Джексон (1958–2009) – культовый американский певец. 12 «L.L. Bean» – американская компания, которая шьет одежду для активного отдыха. – Прим. перев. 13 Эдди Хаскелл – герой американского сериала «Предоставьте это Биверу» 1957–1963 гг. 14 Journey (c 1973 г.) – джаз-рок группа, основатели Нил Шон и Росс Вэлори. 15 REO Speedwagon (с 1967 г.) – хард-рок группа, основатели Нил Даути и Алан Грацер. 16 Foreigner (с 1976 г.) – хард-н-хеви и софт-металл. Основатели Мик Джонс и Иэн Макдональд. 17 Иэн Кертис (1956–1980), британский музыкант, автор песен группы Joy Division. 18 The Cure (с 1976 г.) – британская рок-группа, основатели Саймон Гэллап и Роберт Смит. 19 Sisters of Mercy (с 1977 г.) – британская панк-группа, основатель Эндрю Элдрич. 20 The Smiths (c 1982 г.) – британская рок-группа, основатели Стивен Моррисси и Джон Маер. 21 Front 242 (c 1981 г.) – бельгийская электронная музыка, основатели Даниэль Брессанутти и Дирк Берген. 22 The Cult (c 1981 г.) – британская рок-группа, основатели Иан Эстберн и Билли Даффи. 23 Communards (c 1985 г.) – британская группа синти-поп, солист Джимми Сомервилль. 24 Echo & Bunnymen (с 1978 г.) – британская пост-панк группа Иэна Маккаллоха. 25 Depeche Mode (с 1980 г.) – британская электроник-рок-группа, основатели Винс Кларк и Эндрю Флетчер. 26 New Order (с 1980 г.) – британская электроник-рок-группа, основана Бернардом Самнером, Питером Хуком и Стивеном Моррисом после распада Joy Division. 27 Public Image Limited (c 1978 г.) – британская рок-группа, основана Джоном Лайдоном после распада Sex Pistols. 28 Sugar Cubes (с 1986 г.) – исландская группа, где была участницей певица Бьорк. 29 Вэл Килмер (р. 1959) – американский актер, исполнитель роли Джима Моррисона в фильме «The Doors». 30 Берт Рейнольдс (р. 1936) – американский актер, дебютировал в фильме «Ангельский ребенок». 31 Фрэнк Синатра (1915–1998) – американский певец и продюсер. 32 Big Audio Dynamite (с 1984 г.) – британская пост-панк группа, основана Миком Джонсом. 33 Killing Joke (с 1978 г.) – британская рок-группа, основатели Джереми Коулман и Пол Фергюсон. 34 Jane's Addiction (с 1985 г.) – американская группа альтернативного рока, основатель Перри Фаррелл. 35 The Pixies (с 1984 г.) – американская альтернативная рок-группа, основана Чарльзом Томпсоном и Джо Сантьяго. 36 Уильям Рэндольф Херст (1863–1951) – американский газетный издатель и медиамагнат. 37 Мэрион Дэвис (1897–1961) – американская комедийная актриса немого кино. 38 Элизабет Тейлор (1932–2011) – американская актриса, трижды лауреат премии «Оскар». 39 Ларри Фортенски (1952–2016) – водитель грузовиков и восьмой муж Элизабет Тейлор. 40 Guns N'Roses (с 1985 г.) – американская рок-группа из Лос-Анджелеса. В нынешнем составе вокалист Эксл Роуз, соло-гитарист Слэш, клавишники Диззи Рид и Мелисса Риз, гитарист Ричард Фортус и барабанщик Франк Феррер. 41 Джефф Бриджес (р. 1949) – американский киноактер.