Наказание в награду Элизабет Джордж MisteriumИнспектор Томас Линли и сержант Барбара Хейверс #20 Трудно сопротивляться дару рассказчицы Джордж, однажды попавшись к ней на крючок. USA Today Элизабет Джордж – подлинный мастер детектива. Как и хорошее вино, ее прозу нужно смаковать маленькими глоточками… Sunday Express Джордж создает причудливую мозаику, которая никогда не бывает скучной. Guardian Автор великолепно пишет – и по-настоящему умеет выстроить сцену и создать персонажи, о которых вы хотите знать как можно больше. Sun Джордж жмет на все наши кнопки, а мы глотаем ее книги одну за другой. Daily Telegraph Блестящая писательница, Джордж выстраивает потрясающие сюжеты, а эмоциональный уровень ее повествования выше, чем у кого-либо другого. The Times Элизабет Джордж – выдающийся мастер детективного романа. Многие критики наделяют ее статусом «великая». Творчество Элизабет завоевало признание читателей во всем мире, в том числе и в России. Ее книги издаются миллионными тиражами, становятся основой для телефильмов, получают престижные литературные премии. Неписаный закон жизни гласит: держись подальше от начальства. Но что делать, когда начальство само обращает на тебя пристальное внимание? Да еще и с самыми неприятными намерениями… Помощник комиссара лондонской полиции давно хотел избавиться от неудобной и непредсказуемой Барбары Хейверс. А заодно – и от ее командира, инспектора Томаса Линли. Поэтому он поручил им расследование крайне щекотливого дела о самоубийстве. Дело попало на контроль к влиятельному члену Парламента, и малейшая ошибка, малейший просчет следователей грозит им крупными неприятностями. Над головами Линли и Хейверс сгустились черные тучи… Элизабет Джордж Наказание в награду Elizabeth George Punishment She Deserves © Петухов А. С., перевод на русский язык, 2018 © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018 * * * Тому, Ире и Фрэнку с благодарностью и любовью. Так или иначе, но мне повезло. Где смысл мучения в тисках Минувшего и грядущего? Ведь разум, тщащийся постичь, Что будет завтра, Покой не обретет.     Руми[1 - Мавлана Джалал ад-Дин Мухаммад Руми – выдающийся персидский поэт-суфий XIII в.] Настоящее важнее будущего. А что нового можно ожидать от прошлого?     Рабия из Басры[2 - Рабия аль-Алавия аль-Басри – поэтесса, философ, писательница VIII в.; видная представительница басрийской школы аскетов.] Часть первая Декабрь, 15-е Бейкер-клоуз Ладлоу, Шропшир[3 - Ладлоу – город в Шропшире, недалеко от границы Англии и Уэльса; с 1489 по 1689 г. являлся неофициальной столицей Уэльса.] Снег в Ладлоу пошел к вечеру, когда большинство жителей заканчивали мыть посуду после обеда и готовились усесться перед телевизором. По правде говоря, в городе после наступления сумерек было не так уж много развлечений – или ты включаешь один из телевизионных каналов, или отправляешься в паб. Но так как Ладлоу за долгие годы превратился в город, населенный в основном пенсионерами, которых интересовали покой и возможность пораньше улечься в постель среди средневековых зданий и мощенных булыжником переулков, в нем мало кто жаловался на недостаток увеселений. Как и многие другие жители города, Газ Раддок тоже заканчивал с мытьем посуды, когда впервые заметил снег. Он стоял перед раковиной, окно за которой смотрело прямо в темноту. И видел он в нем в основном свое собственное отражение и отражение старика, который орудовал чайным полотенцем рядом с ним. Но вот свет в узком садике на заднем дворе осветил падающие снежные хлопья. И через несколько минут то, что сначала казалось легким снежком, превратилось в настоящую снежную завесу, которая колебалась на свежем ветру и в какой-то момент стала похожа на кружевную оконную штору. – А он ведь мне совсем не нравится, доложу я вам. Хотя и пользы от него немало. Газ взглянул на своего помощника по уборке. Он не думал, что старик говорит о снеге, – и понял, что прав, когда заметил, что Роберт Симмонс смотрит не на снег за окном, а на ершик для мытья посуды, которым Газ мыл тарелку. – Сплошная антисанитария, – продолжил Симмонс. – Говоришь, говоришь тебе об этом, а ты все не хочешь его сменить. Газ улыбнулся, но не старому Робу – он всегда думал о своем компаньоне именно как о «старом Робе», как будто где-то в доме был еще и «молодой Роб», – а своему собственному отражению в окне. И обменялся с Газом в окне понимающим взглядом. Роб жаловался на ершик каждый вечер, и каждый вечер Газ объяснял ему, что использовать ершик гораздо гигиеничнее, чем наполнять раковину мыльной водой и полоскать в ней стекло, фаянс, столовые приборы, горшки и сковородки, притворяясь, что вода чудесным образом очищается всякий раз, когда в нее погружают новый предмет сервировки. – Лучше этого только посудомоечная машина, – говорил в таких случаях Газ, не прекращая орудовать ершиком. – Стоит вам сказать только слово, Роб, и я ее вам достану. Легче легкого. Я даже сам установлю ее. – Ха, – отвечал обычно Роб. – Без этой штуки я дожил до восьмидесяти шести и пока не собираюсь сдаваться, так что, думаю, в могилу сойду без нее. Все эти новомодные штучки – ха! – Не забывайте, что у вас есть микроволновка, – напоминал ему Газ. – Это совсем другое дело, – раздавался резкий ответ. А если Газ спрашивал, почему наличие микроволновки чем-то отличается от обладания посудомоечной машиной, то ответ всегда был один и тот же: «Потому»; при этом Роб пожимал плечами и фыркал. На чем дискуссия заканчивалась. Газу было все равно. Поваром он был никудышным, так что посуды для мытья обычно было совсем мало. Вот и сегодня на обед у них был печеный картофель в мундире с чили кон карне[4 - Блюдо мексиканской и техасской кухонь. Название взято из испанского языка и означает буквально «чили с мясом».] быстрого приготовления и салат со сладкой кукурузой. Основное блюдо было разогрето в микроволновке, при этом даже консервный нож не понадобился – на банке имелось специальное кольцо. Так что вымыть надо было всего две тарелки, деревянную ложку, столовые приборы и две кружки, из которых они пили чай. Со всем этим Газ мог справиться и сам, но старый Роб любил ему помогать. Старик знал, что его единственная дочь, Эбигейл, звонит Газу раз в неделю, дабы получить отчет о том, как поживает ее папочка. Так что Симмонс хотел, чтобы Газ сообщал ей: он находится в такой же отличной форме, как и в тот день, когда Газ переехал к нему жить. Но даже если б звонки Эбигейл не были непременной частью их совместной жизни, Газ подозревал, что старый Роб все равно настаивал бы на том, что он должен помочь. С самого начала это было тем непременным условием, на котором он согласился допустить постороннего в свой дом. После смерти жены Роб в течение шести лет жил один, пока его дочь не решила, что он стал все забывать. Ему необходимо было два раза в день принимать лекарство; кроме того, существовала опасность, что он может неожиданно упасть, а рядом никого не окажется. Эбигейл объявила, что ей нужен кто-то, кто будет ухаживать за папочкой, и когда Роб оказался перед выбором – или разделить свой дом с одним из тщательно подобранных незнакомцев, или переехать из Ладлоу к Эбигейл, ее четырем детям и мужу, которого он невзлюбил с того самого первого раза, когда тот показался на пороге дома, чтобы пригласить его единственную дочь в клуб в Шрусбери, он ухватился за идею компаньона, как за спасательный жилет. Газ Раддок – при рождении ему дали имя Гэри – оказался этим самым компаньоном. У него была еще одна работа в качестве полицейского общественной поддержки[5 - Или ПОП – вспомогательный персонал, выполняющий ограниченные полицейские функции.] в Ладлоу, но этим он занимался в основном в течение дня, а так как при обходе своего участка пользовался велосипедом, на манер бобби[6 - Так в Англии называют патрульных полицейских.] из 20-х годов, то легко мог в случае нужды навещать старого Роба и днем. Для Газа возможность такого совмещения была просто идеальной – муниципальная зарплата была нищенской, а совместное проживание с Робом в качестве его компаньона давало ему не только крышу над головой, но и небольшой доход. Когда Газ уже протирал сушилку, а Роб раскладывал полотенце на вешалке над плитой, где оно должно было высохнуть, зазвонил мобильный Газа. Тот посмотрел на экран, чтобы выяснить, кто звонит, но, заметив взгляд, который Роб бросил на него, решил проигнорировать звонок. Они жили вместе достаточно долго, так что Симмонс знал, что должно последовать за звонком. Вечерний звонок обычно означал нарушение всех их планов. – Сейчас уже начнутся «Танцы со звездами», – напомнил Роб, называя свою любимую телепередачу. – А по Скай[7 - Один из каналов британского телевидения.] будет фильм с Клинтом Иствудом. Тот, с чокнутой женщиной. – А разве они не все чокнутые? – Газ решил не брать телефон, а подождать сообщения. Сейчас главным для него было усадить Роба перед телевизором с пультом управления в руках. – Ну, не так, как эта, – ответил старик. – Это про ту девицу, которая хочет, чтобы для нее по радио передали песню. Да ты знаешь этот фильм. А потом она решает, что Клинт Иствуд ей подходит – то ли у них что-то уже было или что-то в этом роде, я уже не помню, но только мужчины становятся дураками, когда дело доходит до женщин, как думаешь? – и она проникает к нему в дом и режет в клочья его одежду. – «Сыграй мне перед смертью»[8 - Фильм 1971 г., режиссерский дебют Клинта Иствуда.], – подсказал Газ. – Так ты его помнишь? – Еще бы. После этого фильма я вообще не могу смотреть на женщин. Старый Роб рассмеялся, но его смех быстро перешел в кашель, который не понравился Газу. Симмонс курил до семидесяти четырех лет, пока ему не сделали коронарное шунтирование четырех сосудов, после чего он наконец решил отказаться от зелья. Но это не значило, что после шестидесяти лет курения у него не могли развиться рак или эмфизема. – С вами всё в порядке, Роб? – уточнил у него Газ. – Естественно. А почему нет? – Старый Роб одарил его сердитым взглядом. – Это я так просто, – ответил Газ. – Давайте-ка я усажу вас перед телевизором. Может быть, сначала зайдете в туалет? – Ты это о чем? Я и сам знаю, когда мне надо по-маленькому, парень. – А я и не говорю, что не знаете. – И когда мне понадобится, чтобы кто-то расстегнул мои… – Я все понял, – с этими словами Газ прошел за пожилым джентльменом в гостиную, располагавшуюся в передней части дома. Ему не очень понравилось то, как Роб клонился набок при ходьбе, и то, как он оперся рукой о стену для поддержки. Ему обязательно надо ходить с палкой, но этот старик был невозможным упрямцем. И если палка ему не нравилась, то любое упоминание о ней заставляло его кричать не своим голосом. Добравшись до гостиной, старый Роб опустился в кресло. Газ зажег электрический камин, задернул оконные шторы и, разыскав телевизионный пульт, включил канал, по которому должны были идти «Танцы со звездами». Пять минут до начала – достаточно времени, чтобы приготовить «Олватин»[9 - Питательный шоколадно-молочный напиток, приготовляемый из одноименного порошка.]. Ночная кружка Роба стояла на своем месте на буфете – она была украшена переводной картинкой с изображением его внуков, собравшихся вокруг Санта-Клауса. От постоянного мытья краски выцвели, а на завитке из плюща и остролиста, служившем ручкой, виднелись сколы. Однако старый Роб и слышать не хотел о том, чтобы пить свой «Олватин» из какой-либо другой кружки. Он всегда много жаловался на своих внуков, но Газ очень скоро понял, что старик их просто обожает. Держа в руках кружку с «Олватином», Раддок вернулся в гостиную. И вновь зазвонил его мобильный. Он опять не ответил, занявшись устройством Роба перед телевизором. «Танцы со звездами» только начались, а самые первые кадры были самыми интересными. Роб обожал разглядывать и женщин – участниц конкурса, и профессиональных танцовщиц, которые должны были научить тех танцевать ча-ча-ча, фокстрот, венский вальс и все, что угодно. Старый Роб наслаждался видом их костюмов, потому что они были скроены так, чтобы продемонстрировать бо?льшую часть ложбинки между грудей. Удовольствие, которое старик получал от вида их подрагивающих бюстов, говорило о том, что доживший до восьмидесяти шести лет и «пока не собирающийся сдаваться» Роберт Симмонс был все еще жив. – Ты только взгляни на это, парень, – вздохнул старый Роб, отдав салют кружкой с «Олватином» телевизионному экрану. – Ты когда-нибудь видел такие буфера? Будь я лет на десять моложе, я бы показал этим дамочкам, что с ними надо делать, уж будь уверен. Газ непроизвольно закашлялся – там, откуда он был родом, женщинами восхищались, возносили их на пьедестал и все такое. Конечно, они были сексуальными. Но их сексуальность являлась Божьим даром, который Всевышний дал им не для того, чтобы они демонстрировали свои «буфера» всем мужчинам, особенно с экранов телевизоров. Но изменить старого Роба, похотливого самца, было невозможно, так что «Танцы со звездами» венчали его неделю. Из-за спинки дивана Газ достал одеяло, которым укутал напоминающие прутья ноги Роба. Затем проверил программу передач, дабы убедиться, что «Сыграй мне перед смертью» будут показывать позже, после чего оставил своего компаньона, пофыркивающего от удовольствия от пустого диалога между ведущим программы и судьями. Усевшись на стул на кухне, он взял со стола оставленный на нем мобильный. Звонок насторожил его. В Вестмерсийском колледже только что закончился осенний семестр. Экзамены завершились, и студенты готовились к празднованию Рождества, так что все они наверняка планировали сегодняшним вечером принять участие в шумных вечеринках и попойках. Раддок нажал на номер звонившего. Кло ответила мгновенно. – У нас здесь идет снег, Газ. А у вас? Газ знал, что ее мало интересовал отчет о погоде, но это был способ начать разговор. А еще он знал, что разговор закончится просьбой, которую – и Кло об этом догадывалась – произносить не стоило. Он же не собирался облегчать ей жизнь. – Здесь тоже, – ответил Газ. – Дороги наверняка превратятся в кашу, можно не сомневаться, но это заставит людей сидеть дома. – Сегодня конец семестра, Газ. Детей не удержать. Их не волнуют ни снег, ни дождь, ни слякоть, когда дело идет об окончании семестра. – Но они же не разносят почту, – заметил Газ. – Прости? – Снег, слякоть, дождь… Почтальон?[10 - Газ намекает на то, что почта Ее Величества доставляет письма при любой погоде.] – Поверь мне, они вполне могли бы быть почтальонами. Погода их не остановит. Он ждал, что последует дальше. Кло понадобилась всего одна секунда. – Ты не присмотришь за ним, Газ? Это можно сделать во время очередного обхода. Ты же в любом случае пойдешь на обход, правда? И, судя по погоде, ты будешь не единственный ПОП, которого сегодня попросят выйти на улицы, чтобы присмотреть за молодежью в пабах. Как раз в этом Газ сомневался. Вестмерсийский был единственным колледжем во всем Шропшире, поэтому было маловероятно, что ПОПы в других населенных пунктах выйдут сегодня в снег безо всякой на то причины. Но спорить Газ не стал. Он любил Кло. И ее семью. И хотя Раддок знал, что она играет на этих его чувствах, он мог легко выполнить ее просьбу. – Но Треву все это не понравится, – все-таки заметил Газ. – Думаю, что ты это знаешь. – Трев ничего об этом не узнает, потому что ты ничего ему не скажешь. А я-то точно буду молчать как рыба. – Но ведь ты же понимаешь: если речь идет о доносах и кляузах, то это точно не про меня. Пока Кло обдумывала то, что он сказал, в трубке стояла тишина. Газ мог мысленно представить ее себе. Если по какой-то причине она все еще на работе, то сейчас сидит за столом, таким же ухоженным и аккуратным, как и она сама. Если же Кло дома, то наверняка в спальне, одетая в нечто, что, по ее мнению, подходит замужней женщине и что она надела ради своего мужа. Она несколько раз говорила ему шутя, что Трев любит ее белой, нежной и пушистой, – все эти характеристики подходили ей как нельзя лучше. – Как я уже сказала – конец семестра, на улицах становится скользко, молодежь начинает прикладываться к постэкзаменационной бутылочке, – сказала Кло. – Никому и в голову не придет интересоваться, что ты делаешь, бродя по окрестностям, – ясно, что следишь за безопасностью всех, включая и Финнегана. В этом была своя логика. А кроме того, обход окрестностей имеет ряд положительных моментов, помимо возможности подышать свежим воздухом. – Ладно. Сделаю. Но в этом будет смысл, только если я выйду позже. Прямо сейчас ничего еще не началось. – Понятно, – согласилась Кло. – Спасибо, Газ. Ты ведь сообщишь мне о том, что с ним происходит? – Ну конечно, – пообещал Раддок. Сент-Джулианз-Уэлл Ладлоу, Шропшир Мисса Ломакс рассматривала одежду, которую ее подруга Дена – известная среди друзей как Динь – выложила на кровати. Три юбки, один кашемировый пуловер, две шелковые блузки, один топ, украшенный серебряными блестками, напоминающими сосульки. Все это Динь достала из своего рюкзака, приговаривая: – Черная – самая лучшая, Мисса. Лучше всего тянется. Это было самым важным. Одежда принадлежала Динь, а у них с Миссой была разная комплекция. Динь была изящной и фигуристой, с телом взрослой женщины, хотя и не очень высокой, а тело Миссы напоминало грушу и мгновенно раздавалось в бедрах, если Мисса переставала следить за весом, и она была на добрых шесть дюймов[11 - Мера длины, равная приблизительно 2,5 см.] выше подруги. Но своей одежды, которую можно было бы надеть для вечернего выхода, она с собой в Ладлоу не привезла. Поступив в колледж, Мисса даже не думала о возможных вечерних развлечениях, потому что в Ладлоу она приехала не на вечеринку, а изучать биологию, химию, математику и французский перед поступлением в университет. – Все это будет слишком коротко для меня, Динь, – сказала Мисса, указывая на юбки, лежащие на кровати. – Короткое сейчас в моде, и кому какое до этого дело? – Я не смогу ехать на велосипеде. – Это все, что сказала Мисса, которой как раз было до этого дело. – В такую погоду никто не ездит на велосипеде. Эти слова произнесла Рабия Ломакс, как раз вошедшая в комнату Миссы в фиолетовом тренировочном костюме, мешком висевшем на ее гибкой фигуре, и с ногами, на которых не было ничего, кроме лака для ногтей. В соответствии с сезоном ногти были окрашены в зеленый и красный цвета, а на ногти больших пальцев был нанесен дополнительный золотой растительный орнамент. – Вы поедете на такси, – продолжила она. – Я заплачу за дорогу в оба конца. – Но Динь приехала сюда на велосипеде, Ба, – заметила Мисса. – Она не сможет… – Необдуманно смелый поступок, Дена Дональдсон, – заявила бабушка Миссы. – Ты можешь поехать на такси, а велосипед забрать в другой раз, правда? – Спасибо, миссис Ломакс, – поблагодарила Динь с облегчением. – Мы потом вернем деньги. – Не говори глупостей, – произнесла Рабия. – Достаточно будет того, что вы хорошо проведете время. – Забудь про учебу хотя бы на один вечер, – она повернулась к Миссе. – Жизнь – это не только учебники, к удовольствию родителей. – При этих словах Мисса бросила взгляд на бабушку, но промолчала. Рабия быстро продолжила: – Итак, что здесь у нас? Она подошла к кровати и, бросив на одежду один-единственный взгляд, сразу же выбрала черную юбку. Мисса заметила, что Динь расплылась от удовольствия. – Надевай вот это, – велела Рабия. – Посмотрим, как она на тебе сидит. Я одолжила бы тебе что-нибудь из своего, но сейчас мой гардероб состоит лишь из костюмов для танцев и для тренировок. Чего не скажешь об обуви. А тебе она понадобится. Женщина щелкнула пальцами и направилась в сторону спальни. Тем временем Мисса сняла кроссовки и джинсы, а Динь стала рыться в ящиках комода в поисках «хотя бы одной пары колготок, которые не выглядят как полученные в “Оксфаме”»[12 - Оксфордский комитет помощи голодающим – благотворительная организация, основанная в Британии в 1942 г.]. Мисса напялила на себя юбку Динь. Тот факт, что юбка тянулась, позволял носить ее, хотя она и врезалась в живот девушки, как повязка. – Фу-у-у, я не знаю, Динь, – произнесла Мисса. Динь отвернулась от ящиков, обнаружив наконец пару черных колготок. – Круто! – воскликнула она. – То, что надо! Парни просто одуреют, когда увидят тебя в этом. – Да я не очень хочу, чтобы они одуревали. – Нет, хочешь. Это не значит, что ты должна с ними что-то делать. Вот, возьми. У меня есть кое-что специально для тебя. – Она передала колготки и вернулась к своему рюкзаку, из которого извлекла кружевной бюстгальтер. – На меня он ни за что не налезет, – сказала Мисса. – Это не мой, – пояснила Динь. – Это мой досрочный подарок тебе на Рождество. Вот. Возьми. Он не кусается. Мисса никогда не носила ничего кружевного. Но было ясно, что никакого отказа подруга просто не примет. – Потрясающая вещь, – прокомментировала Рабия, увидев бюстгальтер в руках у Динь. – Откуда это? – Мой подарок Миссе, – объяснила ей Динь. – Пора бы ей уже вырасти из нижних рубашек. – Я не ношу нижних рубашек, – заметила Мисса. – Мне просто не нравится… Кружево кусается. – Небольшая плата за… – сказала Рабия. – Дена Дональдсон, это что, «пуш-ап»?[13 - Бюстгальтер с функцией поддержки груди.] Динь захихикала. Мисса почувствовала, что краснеет. Но она взяла бюстгальтер и, скромно повернувшись ко всем спиной, надела его. Взглянув в зеркало и увидев холмики своих грудей, покраснела еще больше. – Смотрите, смотрите, смотрите! – Динь схватила пуловер с блестками, который лучше всего демонстрировал эффект бюстгальтера с «пуш-ап», и Мисса покорно натянула его. – Кру-у-уть, – объявила девушка. – Ты сама посмотри! Миссис Ломакс! Потрясно! Это что, тоже Миссе? Мисса увидела, что подруга имеет в виду туфли. Взглянув на них, она задумалась, когда ее бабушка носила их в последний раз. Та Рабия, которую она знала, ходила обычно в кроссовках, когда не была босиком или не танцевала кадриль. Она отказалась от всего хоть чуточку модного, уйдя на пенсию из общеобразовательной школы. Но эти туфли казались гораздо старше любых из тех, которые относились к периоду преподавательской деятельности Рабии. Эти, должно быть, принадлежали к раннему периоду ее увлечения танцами. – Я не знаю, – протянула Мисса. – Глупости, – ответила Рабия. – Ты легко сможешь ходить в них. Надевай. Посмотрим, подходят ли они. Они подошли тютелька в тютельку. И Рабия заявила, что Мисса будет именно в них. – И не надо глупить. Ты же не собираешься ездить на велосипеде в такую погоду. Итак, Дена Дональдсон, я подозреваю, что в своем рюкзаке ты притащила и мейк-ап, так что займись украшением Миссы, пока я вызываю такси. – Брови выщипывать будем? – отозвалась Динь. – Нам необходимо полное обслуживание, – ответила Рабия. Куолити-сквер Ладлоу, Шропшир Как оказалось, пришло не такси, а скорее такси-малолитражка. Бабушка Миссы устроила целое шоу из переговоров об оплате в оба конца авансом – до центра и обратно, – так чтобы, как она объяснила, всем было понятно, чего ждать в этом смысле: ничего. – Надеюсь, вы это поняли, приятель, – со значением сказала она таксисту. Мужчина едва говорил по-английски, так что у Динь появились сомнения в том, что он сможет довезти их до Куолити-сквер, не говоря уже о Сент-Джулианз-Уэлл. Но тот кивнул Рабии и устроил показательное выступление, усаживая Динь и Миссу на заднем сиденье своего «Ауди». По мнению Динь, наличие «Ауди» должно было означать, что бизнес не так уж плох. Но, с другой стороны, то, как машину занесло на скользкой дороге при повороте за угол, говорило о том, что покрышки пора менять. Тем не менее она откинулась на сиденье, сжала руку Миссы и сказала: – Мы проведем этот вечер здорово до неприличия. Мы обе это заслужили. По правде говоря, заслужила это только Мисса, так как Динь никогда не упускала случая здорово провести время, едва появлялась такая возможность. С Миссой же все было по-другому. Давным-давно Динь завела привычку искать в Гугле информацию на любого человека, с которым планировала завести дружбу, а здесь, уже после трех совместных лекций по математике, она решила для себя, что привлекательная полукровка с идеальной кожей и очаровательной щербинкой между передними зубами заслуживает того, чтобы познакомиться с ней. Она набрала имя в Интернете, перешла по паре ссылок и выяснила, что Мисса Ломакс была одной из трех сестер, средняя из которых умерла десять месяцев назад. Еще она выяснила, откуда Мисса родом, – из Айронбриджа[14 - Деревня в Шропшире, получившая свое название из-за 30-метрового железного моста через реку Северн, построенного рядом с ней в 1779 г.]. Ее отец был фармацевтом, мать – врачом-педиатром, а бабушка Рабия, когда-то танцевавшая в ансамбле варьете, – учительницей на пенсии и победительницей Лондонского марафона в своей возрастной группе. Динь любила знать о людях все. И полагала, что все вокруг нее чувствуют то же самое. Так что для нее каждый раз было открытием то, что другие не шарят по Интернету в поисках информации на тех, кого рассматривают в качестве подруги или друга. А вот Динь такие «поиски» экономили массу времени. Всегда полезно знать, нет ли у кого-то тенденции к психопатии. Поездка от Сент-Джулианз-Уэлл до Куолити-сквер была не очень долгой, хотя снегопад и сделал ее дольше, чем обычно. Из-за погоды улицы оказались практически пусты – что было необычно для дня окончания семестра, – но Корв-стрит и Булл-ринг, тем не менее, были ярко освещены, а лампочки праздничной иллюминации обрамляли магазинные витрины и создавали праздничную атмосферу, в которой казалось, что вот сейчас на углу появятся рождественские певчие из романов Диккенса. Динь не ждала Рождества. Она вообще никогда не ждала праздников. Но была готова, в случае необходимости, надеть маску веселья, поэтому сейчас ее переполнял энтузиазм. – Красота вокруг просто офигительная. Как в сказке, правда? – сказала она. Мисса смотрела в окно, и на ее лице Динь могла увидеть сомнения, обуревавшие сейчас подругу: ее волновала не красота улиц, по которым они ехали, а сам факт участия в вечеринке, на которую их тащила Динь. – И ты думаешь, что кто-нибудь еще выберется сегодня из дома? – спросила она. – В конце семестра? Когда все экзамены позади? Да народу будет куча, особенно там, куда мы едем. Динь хорошо знала адрес лучшего места в городе, поскольку жила практически среди зданий, относящихся к Вестмерсийскому колледжу и проводила значительное количество вечеров, выпивая со своими друзьями в одном и том же пабе – «Харт и Хинд» на Куолити-сквер. Малолитражка подвезла их так близко к месту, как это только было возможно. Они находились в самой старой части Ладлоу и сейчас двигались мимо средневековых зданий по узкой улочке в сторону Касл-сквер, где развалины замка XII века смотрели на длинный отрезок земли, вымощенный булыжником и галькой. Здесь, в павильонах на открытом воздухе, вот уже сотни лет на ежедневных рынках продавалось все, что угодно, от пирогов со свининой до посуды. Здесь же сходились узкие улочки, застроенные покосившимися зданиями, в которых располагались магазины, гостиницы, кафе и рестораны. Проехав по Кинг-стрит, малолитражка подвезла их к единственному проходу на Куолити-сквер. Это был короткий и узкий переулок, по которому решались проехать, если хотели, лишь смелые водители. Но когда они выезжали на площадь, то другого выезда с нее не существовало, так что единственными, кто решался рискнуть и попасть на нее таким образом, были местные жители, жившие над магазинами, бутиками и галереями, обрамлявшими площадь с трех сторон. Четвертая сторона представляла собой мощенное булыжником пространство, ведущее к большой террасе, куда Динь собиралась отвести Миссу после того, как водитель вручил им номер своего мобильного, по которому они должны были позвонить, когда придет время забирать их. – Поторапливайся, детка, – сказала Динь, пока Мисса с благодарной улыбкой брала карточку с номером и засовывала ее в сумку. – Нас ждут великие дела. Они нырнули в проход и осторожно двинулись по булыжникам – ходить здесь в чем-то кроме обуви на плоской подошве значило вывихнуть себе лодыжку. За проходом находилась сама площадь; ее булыжники стали скользкими от снега, и по тротуарам было трудно передвигаться. Они протиснулись между двумя машинами местных жителей и прошли мимо галереи, перед которой стояла скульптура женщины, одетой в металлические кружева, укрытая, казалось, пальто из снега. Ветви вечнозеленых кустарников, окружавших ее, гнулись под белым гнетом. Как и предполагала Динь, они были не единственными, кто шел в этом направлении. Когда девушки оказались на пространстве, составляющем четвертую сторону площади, на террасе перед собой они увидели, несмотря на сильный снег, большую группу курильщиков, расставивших свою выпивку на подоконниках паба, в то время как другие сидели на одеялах за столами, которые располагались под наружными обогревателями, отгонявшими холод. Это, сообщила подруге Динь, и был постоялый двор XVI века «Харт и Хинд» – любимое место проведения пирушек студентов Вестмерсийского колледжа. Динь признавала, что в городе есть много пабов, но этот уже давно был выбран всеми студентами не только потому, что любой мог напиться здесь в стельку после окончания учебного дня, но и потому, что владелец закрывал глаза на переход денег из рук в руки в обмен на «запрещенные препараты, расширяющие сознание». – Динь, я не буду принимать наркотики, – заявила Мисса. – Ну конечно, нет, – согласилась Динь. – Только не теперь, когда ты еще даже не выпила. – И продолжила секретничать: – А еще здесь наверху есть комнаты. Как и в любой другой старой гостинице. Но он о них молчит. – Кто это он? – Джек. Владелец заведения. Их две – я имею в виду комнаты, – так что если есть деньги, то ими можно воспользоваться. – Но если он о них молчит… – Мисса нахмурилась. – Тогда для чего они? «Ради всего святого, ты и сама знаешь», – чуть не сказала Динь. Но все дело было в том, что Мисса ни за что не догадалась бы, если не сказать ей прямо в лоб. Динь давно поняла, что для подруги ее девственность – это настоящий свет в окошке. Как будто она была из другого века и хранила ее до того момента, когда появится принц с хрустальным башмачком в руках и в поисках девственницы, чтобы оказаться такой единственной в радиусе тысячи миль. Сама Динь лишилась невинности в возрасте тринадцати лет. Она сделала бы это и раньше, но никто не обращал на нее внимания, пока у нее не появилась приличная грудь. Когда это произошло, Динь почувствовала колоссальное облегчение: она наконец покончила с собственной дефлорацией и теперь у нее было на одну проблему меньше. Динь никак не могла понять, для чего Мисса хранит свою девственность. Ее воспоминания о Великом Событии начинались с того момента, когда она заявила пьяным, но испуганным голосом: – Ты что, хочешь засунуть эту штуку в меня? После чего ей пришлось поудобнее устроиться на деревянной скамье в самом конце церкви Святого Иакова, что недалеко от Мач-Уэнлока[15 - Небольшой городок в Шропшире, рядом с Железным мостом.]. Закончилось же все девятью толчками тазом со стороны ее партнера – на десятом он хрюкнул в знак того, что кончил. Когда они сквозь толпу приблизились к входной двери, та открылась. Их оглушила музыка. «Это “Би Джиз”, – подумала Динь. – О боже, так и до “Аббы” недалеко». Она схватила Миссу за руку и потащила ее туда, где коридор, декорированный старинными дубовыми панелями, был полон голых плеч, ног, платьев с блестками, звездами и снежинками, узких брюк, и дрожал от криков «раз-два, взяли!» молодежи, танцевавшей под звуки «Stayin’ Alive». Коридор заканчивался помещением бара. От музыки пол ходил ходуном. Это грохот должен был вызвать желание танцевать, что вело к жажде, которая, в свою очередь, приводила к покупке новых порций эля, сидра, пива, коктейлей и тому подобного. Динь пришлось применить силу, чтобы протиснуться сквозь толпы подростков, вращавших бедрами в такт музыке, писавших эсэмэски и делавших селфи, и добраться до еще одной толпы, оккупировавшей стойку бара, за которой бармен и его племянник изо всех сил старались всех обслужить. На ходу Динь слышала обрывки разговоров: – Он ни за что… – А вот и сделал. – …и он промазал в писсуар на целый километр. Ребята… – …после праздников, и я сообщу тебе… – …чертовом южном побережье Франции на Новый год, и только не спрашивай меня… – …думает, что если я с ним трахаюсь, то он может… В самом центре толпы Динь чуть не потеряла руку Миссы, но смогла удержать ее – и в этот момент увидела одного из двух своих соседей по квартире, сидевшего за столом под несколькими картинами, на которых был изображен Ладлоу в незапамятные времена. Это был Брюс Касл, с которым Динь часто спала. Друзья называли его Бруталом, прикалываясь над его небольшим ростом, и, насколько Динь могла судить, он пил сидр. Если два пустых пинтовых[16 - 1 пинта равна 0,57 л.] бокала что-то значили, то Динь догадывалась, чего он добивается, – хочет напиться до такой степени, чтобы было чем объяснить возможный хороший пинок от девчонки, к которой он попытается забраться под юбку. Как всегда, Брутал был безукоризненно одет. Когда Динь с Миссой уселись за стол, первое, что он сказал, было: – Очь круто, – по поводу обтягивающих одеяний Миссы. – Сядь рядышком, чтоб я мог прикоснуться к плоти. Динь уселась рядом с ним, заставив подругу опуститься на один из стульев. – Закрой свою грязную плевательницу, – сказала она. – Ты что, действительно думаешь, что женщинам нравится, когда с ними так разговаривают? Казалось, что Брутал совсем не смутился. – Не знаю, за чё у нее хвататься в первую очередь – за задницу или за сиськи, – продолжил он. И получил удар по руке, который пришелся точно в самое болезненное место. – Динь, кой черт тебя укусил?! – последовало вслед за этим. – Принеси нам выпить, – велела Динь. – Но я не… – начала было Мисса. – Я не про ту выпивку, которая в выпивке, – отмахнулась от нее подруга. – Просто сидр. Тебе понравится. – При этом она взглянула на Брутала. Тот заставил себя подняться и, пошатываясь, направился через толпу к бару. Динь хмуро смотрела ему вслед. Она не любила, когда он напивался. Слегка навеселе – прекрасно. Сильно навеселе – сойдет. Но когда он напивался, Брутал переставал быть Бруталом, поэтому девушка никак не могла понять, почему он каждый раз срубался в хлам в самом начале вечера, выпадая, таким образом, из всех намеченных планов. Динь заметила, как Мисса осматривает бар, впитывая все, что видит вокруг: толкающуюся, хохочущую толпу скудно одетых девушек и юношей, стоявших к первым как можно ближе и старавшихся их уболтать. Интересно, а ее подруга видит то, что происходит возле бара? – подумала Динь. Там бармен Джек Корхонен передавал ключ подростку, который одной рукой обнимал потрясную девчонку в вечернем платье без бретелек. Парень взял ключ и повернул девочку лицом к лестнице. Брутал вернулся. В руках у него было три бокала по пинте каждый. Когда он поставил один из них перед Миссой, Динь внимательно проследила за тем, как ее подруга сделала первый глоток. Она хотела посмотреть, заметит ли Мисса алкоголь в напитке. Та не заметила. Напиток был газированным и очень вкусным – отличный способ развеселиться как можно быстрее. Брутал подтащил свой стул ближе к Динь. – Ты сегодня пахнешь как богиня, – прошептал он ей на ушко. И засунул руку между бедер. А потом стал двигать ее повыше. Она схватила его за пальцы и резко вернула руку назад. – Черт! – воскликнул ухажер. – Да что с тобой сегодня такое?! Девушка не успела ответить, как к столу подошел их третий квартирант. – Да чтоб тебя, Брутал, – сказал он. – В следующий раз попробуй быть поромантичнее. – А я о чем? – откликнулся Брутал. – Хочу, чтобы меня кто-нибудь романтично трахнул. – С нетерпением жду, когда это произойдет, парень. – Финн Фриман взял стул за соседним столом, не обращая внимания на крик «здесь все занято!» от девчонки, которая там сидела. Плюхнувшись на стул, Финн схватил сидр Брутала и сделал громадный глоток. – Черт побери, – сказал он с кривой гримасой, – как можно пить это дерьмо? Динь заметила, что, услышав эти выражения, Мисса опустила глаза. Это была еще одна черта подруги, которую Динь находила очень милой. Она никогда не ругалась сама и даже не пыталась скрыть свое смущение, когда кто-то ругался в ее присутствии. Впрочем, Динь знала, что Финн не имел в виду ничего плохого. Он вообще был не так уж плох для парня, который выбрил половину черепа, чтобы сделать на ней татуировку. Выглядело это не очень привлекательно, но Динь считала, что каждый сходит с ума по-своему. – Кто хочет купить мне «Гиннесс»? – обратился Финн ко всем сидящим за столом. – Кто бы говорил о дерьме, – беззаботно заявила Динь. Однако Брутал откликнулся на призыв. Динь знала, что, если б он не сделал этого – и здесь было не важно, что Финн думает о сидре, – последний выпил бы пинту Брутала, а потом перешел бы к пинте Динь или Миссы. У него была проблема с выпивкой, но за последние несколько месяцев Динь выяснила, что она была далеко не единственная. Самой большой его проблемой была его мать. Он называл ее «корабль-разведчик на воздушной подушке» за ее пристрастие следить за его жизнью так, как будто она работала в Центре правительственной связи[17 - Спецслужба Великобритании, ответственная за ведение радиоэлектронной разведки. В последнее время появилась информация, что служба осуществляла наблюдение за всеми жителями Соединенного королевства.]. Именно из-за нее Финну пришло в голову отправиться в Испанию к бабке с дедом, вместо того чтобы провести рождественские каникулы с предками. Но проблема была в том, что у него не было денег, чтобы туда добраться, а когда он позвонил бабушке, чтобы обсудить с ней вопросы финансирования, то в конце концов ему пришлось общаться с дедом. Правда, Финн не предполагал, что дед, согласившись на его две просьбы – прислать приглашение в Испанию на Рождество и деньги, чтобы добраться туда, – позвонит матери Финна, дабы убедиться, что она не возражает, если внук проведет каникулы вдали от своих обожаемых родителей. Этим все и закончилось. Финну удалось лишь уговорить мать разрешить ему задержаться в Ладлоу на пару дней, сославшись на якобы необходимость поучаствовать в детской рождественской программе, которую организовывала местная церковь. Одному Богу известно, почему Ма Финна поверила в эту небылицу, но это произошло именно так. Так что в результате Финну достались только два дня свободы после экзаменов. И ему это не нравилось. – Ну и, – обратился он к Миссе, – каким образом Динь удалось вытащить тебя из дома? Насколько я видел, ты всегда была выше головы обложена книгами. – Она серьезная студентка, – сообщила ему Динь. – Не как ты, – среагировал Финн. – Вот тебя я за книгами не видел никогда. В этот момент Брутал вернулся с «Гиннесом» для Финна. – За тобой, – сказал он. – Сочтемся, – Финн отсалютовал всем своим бокалом. – За идиотские традиции, – сказал он и вылил четверть пинты себе в рот. – А теперь прошу внимания всех! Цель – напиться до полного бесчувствия. Динь не могла не улыбнуться. Финн ничего об этом не знал, но у нее цель была точно такая же. Куолити-сквер Ладлоу, Шропшир Все эти массовые попойки всегда сопровождались массой проблем. Девочек тошнило в канавах, подростки мочились там и тогда, когда им этого хотелось, мусор валялся по всем тротуарам, проезжую часть покрывали осколки бутылок, а имуществу наносился ущерб в виде вытоптанных садов и перевернутых мусорных баков. Визгливые споры, неожиданные драки, которые сопровождались выдранными волосами и подбитыми глазами, украденные сумочки, выхваченные смартфоны… Список проблем, сопровождавших эти попойки, можно было продолжать до бесконечности, хотя в больших городах, где в ночных клубах молодежь могла накачиваться спиртным до самого восхода солнца, было еще хуже. В Ладлоу же были только пабы, но Газ Раддок выяснил, что недостаток ночных клубов не играет никакой роли в тех случаях, когда речь идет о массовой попойке. Еще в самом начале своей карьеры в качестве ПОПа он понял, что в городах, основную часть населения которых составляют пенсионеры, хозяева пабов научились привлекать и обслуживать именно ту его часть, которая готова была регулярно гулять допоздна. До Касл-сквер Газ добрался как раз после полуночи. Он прошел по всем пабам на окраинах Ладлоу, решив, что если Финнеган Фриман решил напиться, то он не будет настолько глуп, чтобы делать это в пабе, ближайшем к Вестмерсийскому колледжу, в котором он учился. Однако, как выяснилось, Газ ошибался. Он припарковал свою «Панду» перед кофейней на Парк-лейн, которая, как и всегда, участвовала в конкурсе на лучшее украшение праздничной витрины. Во время Хэллоуина кофейня уже получила первую премию и сейчас, судя по всему, собиралась повторить свой успех, если только Санта-Клаус в половину роста взрослого человека и очередь из одинаковых детишек, ждущих возможности сесть ему на колени, что-то значили. За плечом у Санты стоял эльф с веселым лицом, державший в руках гору подарков. Газ распахнул дверь машины и выбрался наружу. Снег уже завалил все подоконники, а рыночную площадь покрыл девственной чистоты ковром. Огни, горевшие вдали, на стенах замка, превращали окрестности в картинку из какого-то громадного стеклянного шара[18 - Имеется в виду сувенир в виде шара с фигурками и падающим снегом внутри.]. Было очень красиво, и Газ с удовольствием насладился бы этой красотой, если б не собачий холод и желание как можно скорее найти Финнегана Фримана и покончить с этим. Он прошел через пассаж, который вел с рыночной площади на Куолити-сквер. Пройдя его, услышал шум. Музыка, громкие разговоры и смех перекатывались по всей площади, как будто паб находился внутри эхокамеры. Его совсем не удивили пятеро разгневанных по понятной причине местных жителей, собравшихся перед своими домами в парках, шапках, шарфах и теплых ботинках. Двое из них, как только он ступил в первое пятно света от уличного фонаря, подошли к нему и рассказали, что «уже давно пора, чтобы кто-то, черт побери, появился и сделал с этим хоть что-то». Никаких дальнейших разъяснений ему не понадобилось. Газ сказал, что берет ситуацию под свой контроль, и посоветовал всем разойтись по домам. Что же касается шума, то и в пабе, и на улице перед ним было множество пьяных, так что на то, чтобы разогнать их, потребуется какое-то время. Он завернул за угол. Направляясь к открытой террасе, наткнулся на пару десятков пьяных подростков, тусовавшихся под наружными обогревателями. Они глотали всевозможные напитки, подпирали стены пабы и целовались в тех местах, куда падали многочисленные тени. По мере приближения к входной двери едкий запах марихуаны становился все сильнее. Раддок свистнул в свой полицейский свисток, но его резкий звук полностью заглушили звуки «Ватерлоо»[19 - Одна из самых известных песен группы «Абба».], гремевшие из раскрытых дверей паба. Газ решил сначала разобраться с музыкой, поэтому зашел внутрь. Здесь, в коридоре, он увидел двух девушек, которые были настолько пьяны, что пятеро хорошо одетых молодых людей спорили друг с другом – употребляя выражения, которые Газ не решился бы повторить даже старому Робу, – что они успеют с ними сотворить, пока девчонки поймут, что с ними происходит. Лицо Газа напряглось. Он чертовски ненавидел подобные дела, так что протолкался в середину группы и помешал действиям ее участников. Один из парней развернулся в его сторону, готовый дать ему прикурить, но, увидев форму Газа, опустил кулак. – Вот и умница, – заметил Газ. – А теперь убирайся и прихвати с собой своих приятелей. Затем он крепко взял под руки обеих девиц и протолкался вместе с ними в помещение самого бара. Здесь Раддок, почувствовав запах рвоты где-то совсем рядом, усадил девиц за стол, от которого, по всей видимости, этот запах и исходил. Это должно было или протрезвить их, или вызвать рвоту у них самих. И то и другое Газа вполне устраивало. Владелец бара, Джек Корхонен, болтал с девчонкой возле стойки. На вид ей было где-то около пятнадцати. Он не видел Газа до тех пор, пока тот не положил руку девчонке на затылок и не рявкнул «малолетка!» прямо ей в лицо. – Мне уже восемнадцать, – вяло защищалась девчонка. – Тебе такие же восемнадцать, как мне – семьдесят два. Уматывай, пока я не отвез тебя домой. – Вы не можете… – Могу, неоднократно делал и сделаю еще раз. Ты можешь на цыпочках вернуться домой к мамочке с папочкой, и никто ничего не узнает, – или я буду колотить в их дверь, чтобы передать тебя с рук на руки. Тебе решать. Девчонка одарила его презрительным взглядом, но отошла. Раддок следил за ней взглядом, пока она не скрылась в коридоре, который должен был вывести ее на улицу. К его удовольствию, еще три девчонки – похожие на нее и по внешнему виду, и по возрасту – направились вслед за ней. Газ повернулся к Джеку, который поднял руки, как бы говоря: «Я здесь ни при чем». – Выключай. Пора закрываться! – прокричал он ему, стараясь перекрыть шум. – Но время еще не наступило, – запротестовал владелец. – Объявляй «последний заказ»[20 - Обращение к посетителям паба перед закрытием.], Джек. Кто в комнатах наверху? – О каких комнатах идет речь? – А ведь и правда, о каких комнатах речь… Скажи-ка вот этому, «как-его-там-зовут», – тут Газ кивнул на племянника Джека, – чтобы он стукнул им в дверь и сообщил, что веселье закончилось. Мне кажется, так будет лучше, чем если я лично прерву то, чем они там занимаются. Музыку сам выключишь или мне напрячься? Джек презрительно усмехнулся, но Газ знал, что это лишь рисовка. Бармен сделал так, как ему велели. Когда звуки «Аббы» прекратились, раздались крики протеста. Перекрывая их, Джек сообщил: – Последний заказ. Сожалею. И вновь раздались крики протеста. Газ не обратил на них внимания и двинулся между столами. Ему все еще надо было найти Финнегана Фримана. Он увидел его за дальним столом возле стены; в тот момент его голова лежала на сложенных на столе руках. Рядом с ним хорошо одетый юноша держал в вытянутой руке смартфон, а девочка-полукровка нагнулась к нему, и оба они смеялись над тем, что наблюдали на экране. Газ направился к этой группе, но, подойдя к ним, обо что-то споткнулся. Он опустил глаза, чтобы узнать, что лежит на полу, и увидел там еще одну девушку, которая спокойно спала у стены. Раддок узнал ее: «Дена Дональдсон, для друзей – Динь». По мнению Газа, у нее начинались серьезные проблемы с выпивкой. Он наклонился и, просунув руки ей под мышки, поднял на ноги. Когда Дена увидела, кто ее поднял, этого вполне хватило ей, чтобы протрезветь. – Все хорошо, все хорошо, я в порядке, – сказала она. – А не врешь? – уточнил Газ. – Со стороны кажется, что все не так уж хорошо. И мне кажется, что на этот раз я должен отвезти тебя к твоим мамочке и папочке, чтобы они полюбовались на… – Нет. – Лицо девочки застыло. – Нет? Так ты что, думаешь, что мамочка с папочкой… – Он мне никакой не папочка. – Слушай, детка, он может быть кем угодно, но его должно заинтересовать, как малышка Дена коротает свои вечера. Согласна? Или нет? А если нет… – Я не могу бросить Миссу. Я обещала ее Ба, что буду с ней. Да отпустите же вы, наконец, – тут Динь попыталась вырваться из его хватки. – Мисса, пойдем! – крикнула она. – Номер этого парня с такси у тебя? Мисса оторвала взгляд от экрана. Так же, как и парень. Они оба посмотрели на ПОПа. – Эй, – сказал парень, обращаясь к Газу, – отпустите ее. Она же ничего вам не сделала. Займитесь кем-нибудь… – Пошел на хрен, Газ, – это уже произнес Финнеган; он поднял голову и, естественно, через две секунды понял, что Раддок делает в пабе. – А ты, Финн, вставай, – сказал Газ юноше. – Я должен отвезти тебя домой и уложить в кровать. При этих словах Финнеган выпрямился. – Ни хрена подобного, – сказал он, привалившись спиной к стене. Остальные за столом, казалось, были сбиты с толку этим разговором, поскольку не в привычках Финна было рассказывать кому бы то ни было о том, что он не просто шапочно знаком с местным ПОПом. – Я сейчас говорю не о Вустере, – сказал Газ. – Имеется в виду твой дом здесь, где я уложу тебя в постель и сделаю для тебя все, что захочешь, но опять-таки – здесь. Горячий шоколад. Или «Бурнвиту»[21 - Напиток, состоящий из смеси солода и шоколада.]. Или «Олватин». Что захочешь. – Ты что, знаешь это дерьмо, Финн? Это произнес второй мальчишка, и Газ мгновенно вскипел. Он ненавидел юнцов, которые источали превосходство, и мгновенно повернулся к нему. – Брутал, – произнесла Динь тоном, по которому паренек должен был понять, что ему лучше заткнуться. Тот пожал плечами и продолжил смотреть в смартфоне то, что он смотрел до этого. Газ вырвал смартфон у него из рук и спрятал его в карман еще до того, как Брутал – что за имя для юнца, который по размерам выглядит скорее как полузащитник, чем как проп[22 - Полузащитник в регби – самый маленький и легкий игрок, основным достоинством которого является скорость. Проп – игрок первой линии, в задачу которого входит силовой прорыв обороны противника; самый мощный и сильный на поле.], – понял, куда он исчез. – Вы, ребята, сейчас отправитесь домой, как и все остальные в этом зале, – сказал Газ Бруталу и его компании. – Последний заказ, все слышали! – громко крикнул он. – И у вас есть пять минут, чтобы выпить то, что закажете! К его удовольствию, некоторые из юнцов уже уходили. С не меньшим удовольствием Газ заметил, что по лестнице, вслед за молодым барменом, спускаются четверо молодых людей. Они выглядели взъерошенными, и с ними не мешало бы поговорить, но Газу сейчас хватало и той четверки, которая сидела прямо перед ним. – Пора сделать выбор, детка, – сказал он Дене и развернулся к Финну: – Я отвезу тебя домой… А вы исчезните, прежде чем я придумаю, что с вами сотворить, – посоветовал он двум другим. – Отлично. Я выбрала, – сказала Дена. – Можете забрать нас всех. Если вы не знаете, то мы живем все вместе, – объявила она до того, как Газ успел сообщить им, что не работает водителем автобуса. – Я с удовольствием проедусь, и, думаю, остальные со мной согласятся. Как, ребята, поедем? – весело обратилась она к своим друзьям, беря в руки пальто и шаря руками по полу, пока не нашла там какую-то древнюю вечернюю сумочку. – А веселиться мы можем продолжить и дома; ведь именно это, по моему мнению, предлагает нам офицер. Не так ли, констебль? – обратилась она к Газу. В ее последнем вопросе Раддоку послышалась новая тональность. В нем звучал триумф по поводу того, что ей удалось его уесть. Ну что ж, он им еще покажет… Май, 4-е Сохо, Лондон Прежде всего речь шла о подходящей одежде, и здесь она решила быть как можно проще. У нее уже была масса маек с различными лозунгами – правда, не все их можно было носить в приличном обществе, – поэтому она купила лишь две пары черных легинсов. Черных потому, что черный цвет стройнит, а, видит бог, ей хотелось казаться стройнее, чем она была на самом деле. Затем, естественно, настала очередь обуви с таким колоссальным выбором, что она даже не представляла себе, что нечто подобное может существовать в Интернете или где-то еще. Конечно, речь шла о черном, и черной обуви было очень много, но вместе с ней существовала еще бежевая, розовая, красная, серебряная и белая. А можно купить и с блестками. Выбирать можно было по материалу подошвы – кожа, натуральный каучук, резина или синтетический материал неизвестного происхождения, но, вероятно, экологически чистый. Потом речь пошла о лентах или кружевных повязках для волос. Или простых заколках. И, наконец, сам материал для набоек. Пальцы, пальцы, каблук, пауза… Правда, она так и не смогла понять логику человека, который покупает обувь для чечетки без набоек. В конце концов для них она выбрала красный – это был ее фирменный цвет, когда дело касалось обуви, – и остановилась на простых заколках, так как не могла представить себе, как она заставит ленты и кружева продержаться на месте в течение всего необходимого времени: каждый урок длился девяносто минут. Соглашаясь на посещение уроков чечетки вместе с секретаршей своего отдела в полиции Метрополии[23 - Полиция Метрополии (Лондонская полиция, Мет) – основана в 1829 г. Отвечает за правопорядок на территории Большого Лондона, кроме района Сити. Кроме того, отвечает за организацию и координацию антитеррористической деятельности в Соединенном Королевстве, охрану королевской семьи и членов правительства.] Доротеей Гарриман, Барбара Хейверс даже не предполагала, что ей это может понравиться. Она согласилась на это предложение только потому, что устала слушать бесконечные рассказы о пользе чечетки в качестве физической нагрузки. И хотя Барбара в принципе отвергала любые физические нагрузки, кроме усилий по катанию тележки с продуктами в ближайшем супермаркете «Теско», ее ссылки на вечную занятость очень быстро иссякли. Но, по крайней мере, ей хотя бы удалось таким образом отвлечь внимание Доротеи от ее сердечных дел – или, если быть точнее, от их полного отсутствия. Для этого ей пришлось вызвать к жизни имя итальянского полицейского – Сальваторе Ло Бьянко, – с которым она познакомилась в прошлом году[24 - Подробнее об этом можно прочитать в романе Э. Джордж «Всего одно злое дело».]. Это подстегнуло интерес Доротеи, который возрос еще больше, когда Барбара сообщила ей, что инспектор Ло Бьянко вместе со своими двумя детьми собирается приехать в Лондон на Рождество. Увы и ах, этот визит не состоялся из-за неожиданной операции аппендэктомии, сделанной двенадцатилетнему Марко. Барбаре хватило ума не показать свое разочарование Доротее. Так что секретарша отдела пребывала в уверенности, что визит состоялся и взаимоприемлемое блаженство уже где-то совсем рядом, буквально за углом. А вот в том, что касалось чечетки, Доротея не была такой внушаемой. Таким образом, последние семь месяцев Барбара каждую неделю появлялась в танцевальной студии в Саутхолле, где они с Доротеей учили, что скаффл – это двойной удар, который заканчивается поднятой над полом ногой, слэп похож на флэп, но после него нога отрывается от пола, а макси форд – это последовательность четырех ударов, которую слабые духом или неуклюжие на ноги никогда не освоят. А еще это невозможно освоить тем, кто не тренируется самостоятельно после занятий. Сначала Барбара просто отказалась тренироваться самостоятельно. Будучи детективом-сержантом в Новом Скотланд-Ярде[25 - Штаб-квартира полицейского управления, расположена в Вестминстере.], она не обладала избытком свободного времени, во время которого могла тренироваться до бесконечности. И хотя ее инструктор был достаточно мудр и вводил своих чечеточников-неофитов в танец постепенно, постоянно подбадривая их, он был не очень удовлетворен успехами Барбары и после десятого урока открыто сказал ей об этом. – Над этим надо работать, – сказал инструктор Барбаре, когда она и Доротея укладывали в сумки свои туфли для чечетки, которые они – как священные реликвии – каждую неделю приносили в Саутхолл. – Если вы посмотрите на достижения других дам, у которых гораздо больше препятствий… Ну да. Конечно. Так точно и все такое. Барбара знала, что он говорит о группе молодых мусульманских женщин, ходивших в тот же класс, что и они с Доротеей. Эти женщины учились чечетке, будучи закутанными в свои целомудренные одеяния, и тот факт, что больше половины из них могли сделать каскад, в то время как Барбара была способна лишь на единичный слэп, объяснялся тем, что они следовали указаниям преподавателя – тренироваться, тренироваться и еще раз тренироваться. – Я займусь ею, – пообещала Доротея инструктору. Его звали Казатимир – «вы можете называть меня Каз», – и для человека, который недавно эмигрировал из Белоруссии, он говорил на удивительно хорошем английском с очень легким славянским акцентом. – Вам не стоит отказываться от нее, – сообщила ему Доротея. Барбара знала, что Каз неровно дышит к Доротее. Мужчины обычно поддавались ее очарованию. Поэтому, когда Доротея использовала его, умоляя о чем-то, Каз превращался в кусок мягкой замазки в ее наманикюренных ручках. И Барбара решила, что теперь она в полной безопасности. Теперь можно появляться, устраивать путаницу на танцполе, притворяться, что знает, что делает – для чего надо лишь издавать ногами соответствующие звуки, – и ей все простится. Но она не подумала о самой Доротее. Очень скоро та объявила ей, что они вместе займутся тренировками после занятий. «И никаких отговорок, детектив-сержант. Женщины становятся в очередь, чтобы попасть на занятия к Казу, так что если Барбара Хейверс в ближайшее время не научится сбивать ногами воображаемую сметану, она может считать себя уволенной». И только поклявшись жизнью своей матери, Барбара смогла убедить Доротею оставить ее в покое. Секретарша планировала проводить совместные тренировки на пожарной лестнице, недалеко от торговых аппаратов, где было достаточно места для всяких ча-ча-ча. Но Хейверс решила, что этого будет вполне достаточно для того, чтобы ее образ окончательно сформировался в головах ее сослуживцев. Она пообещала тренироваться каждый вечер – и выполняла свое обещание. По крайней мере, в течение месяца. За это время она достигла таких успехов, что Каз благосклонно кивнул ей, а Доротея одарила улыбкой. И все это время Барбара сохраняла свои танцы в секрете от людей, интересовавшихся ее личной жизнью. Без всяких усилий она похудела на целый стоун[26 - Стоун – традиционная британская единица массы, равная приблизительно 6,35 кг.]. Ее юбки уменьшились на размер, а концы завязок, которыми она прихватывала свои штаны, удлинялись с каждой неделей. Скоро ей придется сменить на меньший и размер штанов. «Может быть, я даже стану воплощением гибкой красавицы», – решила Барбара. Мир знает и более странные превращения. С другой стороны, потерянный стоун означал, что она теперь может есть карри[27 - Пряные, густые, жидкие блюда из тушеных овощей, бобовых и/или мяса. Распространены на юге Индии.] дважды в неделю. Кроме того, теперь ей были позволены целые горы наана[28 - Пшеничные лепешки, блюдо индийской национальной кухни.]. И не просто наана, а сочащегося чесночным маслом, наана с маслом и специями, наана с медом и миндалем и вообще с любыми приправами, которые только могут прийти в голову. Барбара уже стояла на пороге драматического набора веса, когда Каз заговорил о чечеточных импровизациях. Это произошло на седьмом месяце занятий, и она как раз думала о дхале[29 - Традиционный индийский пряный суп-пюре из разваренных бобов.] с кучей наана и тарелочке тальятелли[30 - Узкая итальянская паста.] с семгой – Барбара не имела ничего против смешивания этнических блюд во время обеда, – когда к ней обратилась Доротея: – Мы должны пойти, сержант Хейверс. Ты же свободна вечером в четверг, правда? Барбаре пришлось оторваться от своих сошедших с ума углеводов. В четверг вечером? Свободна? А разве можно сказать о любом ее вечере что-то другое? Она тупо кивнула. – Отлично! – воскликнула Доротея и тут же обратилась к Казу: – Можете на нас рассчитывать! В этот момент Барбаре надо было бы сообразить, что происходит что-то не то. Но узнала она, во что влипла, только после занятий, когда они шли в сторону метро. – Это будет так здорово! – восклицала Доротея. – И Каз тоже там будет. Он выступит с нами во время группового танца. Услышав слово «танец», Барбара поняла, что на следующий четверг, на вечер, ей надо будет срочно придумать какую-то подтачивающую здоровье болезнь, связанную с ногами. Ведь она только что подписалась на какой-то чечеточный балаган, в котором ей меньше всего в жизни хотелось участвовать… Поэтому Барбара серьезно подошла к набору отговорок, включавшему в себя плоскостопие и внезапно разыгравшийся бурсит[31 - Воспаление слизистых сумок, преимущественно в области суставов.]. Ответ Доротеи был просто прелестен: – Даже не пытайтесь, сержант Хейверс. Для того чтобы окончательно добить Барбару, она сказала, что та должна принести свои туфли для чечетки на работу, а если она этого не сделает, то, Доротея в этом уверена, детектив-сержант Уинстон Нката будет просто счастлив заехать за ними домой к Барбаре. Или это сможет сделать детектив-инспектор Линли. Он любит разъезжать на своей выпендрежной машине, правда? Так что поездка в Чолк-Фарм ему подойдет. – Хорошо, хорошо, – сдалась Барбара, – но если ты думаешь, что я буду танцевать, то ты глубоко ошибаешься. Вот так она оказалась в Сохо в четверг вечером. По улицам бродили толпы, и не только потому, что начался туристический сезон, но и потому, что стояла хорошая погода, а Сохо всегда привлекало всевозможных завсегдатаев ночных клубов, театралов, любителей вкусно поесть, танцоров и алкашей. Так что для того, чтобы добраться до Олд-Кэмптон-стрит, пришлось буквально пробивать себе дорогу. Здесь располагалось заведение, называвшееся «Клуб Эллы Ди». Дважды в месяц на последнем этаже этого ночного клуба происходили чечеточные импровизации. В которые, как быстро поняла Барбара, входили импровизация на свободную тему, групповой танец и сольная чечетка. Узнав, что включает в себя каждое из этих упражнений, сержант решила держаться от них подальше. Когда они пришли, импровизация на свободную тему была уже в самом разгаре. Четверть часа они провели перед входом в ожидании, когда появится Каз, обещавший познакомить их со всеми прелестями «Эллы Ди». После этого Доротея нетерпеливо заявила, что «у него был шанс», и направилась в клуб, где, у себя над головами, они услышали музыку, которую сопровождали звуки, напоминающие скачку табуна только что подкованных пони. Чем выше они поднимались, тем громче становился шум. На фоне звуков «Big Bad Voodoo Daddy»[32 - Современный американский свинг-бэнд, сформированный в 1989 г.] они услышали, как женщина кричит в микрофон: – Скаффл! Скаффл! А теперь флэп! Отлично. А теперь смотрите! Как выяснилось, Каз их вовсе не покинул. Это они поняли, войдя в большую комнату с возвышением в дальнем конце, вдоль стен которой были расставлены несколько десятков стульев. Толпа в комнате была гораздо меньше, чем рассчитывала Барбара. Так что сразу стало понятно, что затеряться в ней ей не удастся. Каз находился на возвышении, рядом с решительного вида женщиной, одетой по моде 50-х. Естественно, что на ней не было шпилек, – лишь блестящие туфли для чечетки, которыми она действовала с ошеломляющим эффектом. Она называла движения и проделывала их вместе с Казом. Три линии чечеточников, стоявших перед возвышением, пытались их повторить. – Ну не прелесть ли это! – воскликнула Доротея. По неизвестной причине для этого мероприятия она выбрала специальный костюм. И если до сих пор появлялась на занятиях в трико и колготах – при этом на трико были надеты брюки, снимаемые только когда она выходила на танцпол, – то сегодня Доротея решилась надеть нечто особенное. Костюм состоял из широкой и пышной юбки, блузки, завязанной узлом прямо под грудью, и кокетливой ленточки а-ля Бетти Буп[33 - Персонаж рисованных мультфильмов, созданный М. Флейшером.] на голове. Барбара решила, что это такая попытка слиться с толпой, и пожалела, что не додумалась до этого сама. Однако Каз сразу же узнал Доротею. Он заметил их секунд через тридцать, спрыгнул с возвышения и двинулся в их сторону, используя Цинциннати[34 - Один из каскадов в чечетке.]. Шестым чувством профессионального танцора Каз почувствовал, когда надо развернуться и остановиться перед ними. Еще два шага, и он сбил бы их с ног. – Что я вижу! – воскликнул Каз. Речь, естественно, шла о Доротее. Барбара не изменяла простоте – кроссовки, легинсы и майка с надписью: «Я не смеюсь над вами. Просто забыла принять лекарство». Доротея улыбнулась и сделала реверанс. – Вы просто великолепны! – сказала она, очевидно имея в виду его танец. – А это кто? – И указала на женщину. – А это, – гордо произнес Каз, – Кей Джи Фоулер, чечеточница номер один в Соединенном Королевстве. Кей Джи Фоулер продолжала называть движения. Когда музыка закончилась, началась следующая запись. Из динамиков раздались звуки «Johnny Got a Boom Boom»[35 - Песня Имельды Мэй, ирландской певицы и музыканта.]. – Надевайте туфли, дамы, – обратился к ним Каз. – Настало время дробить. Отбивая дробь, он вернулся на сцену, где Кей Джи Фоулер показывала каскад, попытка повторить который превратила чечеточников в подобие толпы в метро в час пик. Глаза Доротеи сияли. – Туфли, – велела она Барбаре. Отойдя к стене, они надели туфли для чечетки. Пока Барбара в отчаянии придумывала объяснение внезапно наступившему параличу, Доротея вытащила ее на танцпол. На сцене Кей Джи Фоулер показывала крэмп ролл[36 - Четыре удара (звука), происходящие от прикосновения к полу сначала подушечки одной ноги, затем подушечки другой; далее пятки одной ноги и затем пятки другой. Движение можно делать, вращаясь на месте, двигаясь в стороны, по кругу. Первый удар производится в направлении движения.], после чего Каз, по ее распоряжению, выполнил каскад движений, попытаться повторить которые мог только полный идиот. Однако некоторые, и среди них Доротея, попытались. Барбара отошла в сторону, чтобы понаблюдать. Надо было признать, что Доротея хороша. Она, по сути дела, уже была достойна соло. А так как ее главными конкурентами были Барбара и мусульманки, то ее соло было не за горами. Импровизация продолжалась уже минут двадцать, Барбара истекала потом и размышляла о том, как бы улизнуть так, чтобы Доротея ее не заметила, когда музыка вдруг прекратилась. За это она вознесла благодарность Господу. Кей Джи Фоулер сообщила, что время истекло. Вначале Барбара подумала, что это означает полную свободу. Но Кей Джи сообщила, что теперь их всех ожидает настоящий сюрприз. Создавалось впечатление, что в «Элле Ди» начиналась чечеточная лихорадка. Эта новость была встречена криками и аплодисментами, и на сцене, откуда ни возьмись, появился небольшой оркестр. Толпа мгновенно подхватила мелодию, которую он заиграл. Некоторые из танцоров были чертовски хороши, и Барбара аж на полсекунды задумалась о том, что ей стоит продолжить занятия чечеткой хотя бы для того, чтобы убедиться, что она может хоть на 10 процентов походить на них. Но это продолжалось всего полсекунды, а потом она почувствовала вибрацию в районе пояса. Туда Хейверс засунула свой мобильный телефон, поскольку, хотя она и согласилась на этот чечеточный фарс в четверг вечером, ее фамилия находилась в списке дежурных. А вибрация телефона могла значить только одно – ее вызывает работа. Она достала телефон и посмотрела на экран. Звонила старший детектив-суперинтендант Изабелла Ардери. Обычно она звонила Барбаре только в тех случаях, когда сержант во что-то влипала, поэтому, прежде чем ответить на звонок, Барбара спросила свою совесть. Оказалось, что та чиста. Хейверс понимала, что из-за шума в помещении ей надо куда-то выйти, так что она похлопала Доротею по плечу, показала ей мобильный и одними губами произнесла: «Ардери». – Только не это, – простонала Доротея, хотя прекрасно понимала, что с этим ничего не поделаешь. Барбара была обязана ответить. Но она не успела до того, как телефон переключился на голосовую почту. Хейверс плечом проложила себе путь из зала и направилась в дамскую комнату дальше по коридору. Зайдя в нее, прослушала сообщение. Оно было кратким. «Я сняла вас с дежурства. Немедленно перезвоните мне. И вообще, почему вы сразу не отвечаете, сержант?» Барбара перезвонила и, прежде чем Ардери смогла придумать, в чем обвинить ее за неотвеченный звонок, произнесла в трубку: – Прошу прощения, командир. Там, где я сейчас, сильный шум. Не смогла ответить достаточно быстро. В чем дело? – Вы направляетесь в Вестмерсийское управление полиции, – сообщила ей Ардери безо всякой преамбулы. – Я… Но что я такого сделала? Я же ничего не нарушала с… – Отставить паранойю[37 - Хроническая душевная болезнь, характеризующаяся тяжелыми бредовыми переживаниями.], – оборвала ее Ардери. – Я сказала, что вы направляетесь, а не ссылаетесь. Захватите утром сумку с вещами и приезжайте на работу пораньше. Вандсуорт, Лондон Изабелла Ардери быстро поняла, что расследование, которое ее попросили провести, не сулит ей ничего хорошего. Случаи расследования полицией действий полиции всегда очень щекотливы. А расследование одной полицейской структурой смерти подозреваемого, произошедшей в то время, когда тот был взят под арест другой полицейской структурой, – еще хуже. Но самым худшим в таком случае было вмешательство кого-то из правительства в сам ход дознания. А через несколько минут после того, как Изабелла появилась в офисе помощника комиссара сэра Дэвида Хильера, она поняла, что столкнулась и с первым, и со вторым, и с третьим. Сидя за своим секретарским столом, Джуди – без «т» на конце, пожалуйста – Макинтош слегка намекнула ей, что ее ждет, сказав Изабелле, что та может пройти прямо в кабинет и что сэр Дэвид ждет ее вместе с членом Парламента. – Я о таком никогда не слышала, – призналась Джуди, из чего Изабелла заключила, что член Парламента был захудалым заднескамеечником[38 - Рядовой депутат, не являющийся министром, членом теневого кабинета, парламентским партийным организатором или официальным представителем.]. – А как его зовут? – спросила Изабелла, прежде чем открыть дверь в кабинет. – Квентин Уокер, – ответила секретарша и добавила: – Ни малейшего представления, зачем он здесь, но разговаривают они уже шестьдесят пять минут. Оказалось, что, как член Парламента, Квентин Уокер представляет Бирмингем. Когда Изабелла открыла дверь, он и Хильер встали из-за небольшого столика для переговоров, на котором стоял кофейник с двумя уже использованными чашками. Третья ждала ее. После представлений Хильер жестом пригласил ее угощаться, что Изабелла и сделала. Помощник комиссара коротко рассказал ей, что двадцать пятого марта в участке, находящемся под юрисдикцией Вестмерсийского управления, умер человек. Как и следовало ожидать, случай был расследован Независимой комиссией по расследованию жалоб на полицию, и, хотя КРЖП признала, что все произошедшее было крайне предосудительно, расследователи не нашли причин направлять свой отчет в Королевскую службу уголовного преследования[39 - Или КСУП – система государственных органов исполнительной власти, осуществляющая уголовное преследование лиц, совершивших преступление, а также поддержание обвинения со стороны государства по серьезным уголовным делам в суде Короны.], так как обвинения в уголовном преступлении предъявлять было некому. Произошедшее квалифицировали как самоубийство чистой воды. Изабелла взглянула на Квентина Уокера. В его вмешательстве смысл был лишь в том случае, если смерть произошла в участке в Бирмингеме, в его избирательном округе. Но само место смерти – юрисдикция Вестмерсийского управления – говорило о том, что это не тот случай. – Кто жертва? – спросила суперинтендант. – Парень по имени Йен Дрюитт. – Где его задержали? – В Ладлоу. Любопытно. Ладлоу расположен очень далеко от Бирмингема. Изабелла еще раз посмотрела на Квентина Уокера. Его лицо ничего не выражало. Про себя Ардери отметила, что он был симпатичным мужчиной с копной ухоженных каштановых волос и руками, демонстрирующими то, что их хозяин никогда в жизни не занимался тяжелой физической работой. И еще у него была потрясающая кожа. «Интересно, – подумала Изабелла, – парикмахер что, ежедневно появляется у него в кабинете, чтобы побрить его и сделать массаж горячими полотенцами?» – Почему Дрюитта задержали? Это известно? – продолжила она. И опять ей ответил Хильер. – Растление малолетних, – сухо сказал он. – Ах вот как… – Изабелла поставила чашку на блюдце. – И что же конкретно произошло? – Она все еще хотела услышать Квентина Уокера. Не явился же он в Мет с визитом вежливости. Кроме того, парламентарий был моложе Хильера лет на десять, так что школьные связи тоже исключены. – Повесился в участке, ожидая, пока его перевезут из Ладлоу в ИВС[40 - Изолятор временного содержания.] в Шрусбери, – рассказал Хильер. – Его держали в участке в Ладлоу в ожидании прибытия патрульных. – Тут он пожал плечами, но в глазах у него было заметно сожаление. – Там вышел полный бардак. – А почему его вначале доставили в Ладлоу? Почему не сразу в Шрусбери? – Кому-то пришло в голову, что ситуация требует немедленных действий, а в Ладлоу есть полицейский участок… – И за ним что, никто не смотрел? – В этом участке нет сотрудников… Изабелла посмотрела сначала на Хильера, потом на Квентина Уокера, а потом опять на Хильера. Самоубийство в участке с неукомплектованным составом – это не бардак. Это трагедия, которая тянет на серьезное обвинение. И все-таки очень странно, почему Комиссия решила не направлять отчет в Королевскую службу. В этом было что-то не так, и суперинтендант подозревала, что ответ Хильера на ее следующий вопрос запутает все окончательно. – Кто произвел арест? – ПОП из Ладлоу. Он сделал ровно то, что ему велели, – арестовал парня, доставил его в участок в Ладлоу и стал ждать, когда прибудут патрульные из Шрусбери, чтобы забрать его. – Я понимаю, сэр, что мне не стоит говорить, что все это более чем странно. ПОП из Ладлоу проводит арест? Да у газет, должно быть, случился настоящий праздник после того, как этот парень… как его там… Дрюитт, так? – после того, как он себя убил. И почему, ради всего святого, КРЖП не передала дело КСУПу? – Я уже сказал, что они – я имею в виду КРЖП – провели расследование, но обвинение предъявлять просто некому. Это дисциплинарное нарушение, а не уголовное преступление. И тем не менее факты говорят сами за себя – Дрюитта арестовали и оставили в участке, в котором не было сотрудников, арест был совершен местным ПОПом, самоубийство наверняка подвергнется сомнению, как только всплывет вопрос о растлении малолетних… Вы понимаете всю глубину проблемы? Изабелла все понимала. Копы ненавидят педофилов. И это плохо билось с тем, что педофил умер в ИВС. Но поскольку дело не закончилось решением КРЖП о том, что криминал в данном случае отсутствует, это говорило о том, что тут было еще что-то. – Я не понимаю, почему вы здесь, мистер Уокер, – Изабелла повернулась к члену Парламента. – Вы в этом как-то замешаны? – Смерть кажется мне подозрительной, – Квентин Уокер вытащил из нагрудного кармана пиджака белоснежный платок и деликатно промокнул губы. – Однако она не показалась подозрительной КРЖП, коли они вынесли вердикт о самоубийстве, – заметила суперинтендант. – Все выглядит как халатность со стороны ПОПа. Что здесь подозрительного? Уокер рассказал, что Йен Дрюитт открыл клуб для мальчишек и девчонок на базе церковного прихода Святого Лаврентия в Ладлоу. Эта успешная организация вызывала восхищение многих. И никогда ни малейшего намека на скандал; ни один из детей, ходивших в клуб, никогда и ни в чем не обвинял Дрюитта. Поэтому все произошедшее вызвало некоторые вопросы в определенных кругах. И эти круги обратились к своему члену Парламента, чтобы получить на них ответы. – Но Ладлоу не относится к территории вашего избирательного округа, – заметила Изабелла. – А это заставляет предположить, что «определенные круги», как вы их называете, связаны напрямую или с вами, или с умершим. Это так? Уокер посмотрел на Хильера. Этот взгляд сказал Изабелле, что ее вопрос каким-то образом успокоил парламентария. Ее взбесила эта открытая демонстрация тех сомнений, которые имелись у Уокера в отношении ее. Какого черта женщины все еще считаются существами второго сорта в этом мире, даже здесь, в полиции? – Так существует ли эта личная заинтересованность, мистер Уокер? – Один из моих избирателей – Клайв Дрюитт, – ответил Уокер. – Вам знакомо это имя? Имя было смутно знакомо, но Изабелла не могла ничего вспомнить, поэтому покачала головой. – Пивоварня Дрюитта, – напомнил член Парламента. – Пивоварня и гастропаб[41 - Пивной паб, представляющий высококлассную еду.] в одном флаконе. Первое заведение он открыл в Бирмингеме. Теперь у него их восемь. «А это значит, что у него есть деньги, – подумала Изабелла. – Что, в свою очередь, значит, что член Парламента у него в руках». – Как он связан с умершим? – поинтересовалась суперинтендант. – Йен Дрюитт был его сыном. Естественно, Клайв не верит, что он был педофилом. И не верит, что он мог убить себя. «А какой родитель поверит, что его ребенок – преступник?» – пришло в голову Изабелле. Но тщательное расследование самоубийства в ИВС должно было доказать отцу, что, как это ни прискорбно звучит, Йен Дрюитт убил себя сам. И член Парламента должен был объяснить это Дрюитту-старшему. По мнению Изабеллы, причин для подключения Мет не было. – Я не совсем понимаю… – начала она, глядя на Хильера. – Нам пришлось сократить массу сотрудников, – прервал ее помощник комиссара. – Мистер Уокер просит нас сделать так, чтобы эти сокращения никак не повлияли на расследование данного самоубийства. Хильер сделал ударение на слове «сделать». Значит, ей придется выделить кого-то, кто сможет умаслить мистера Дрюитта так, чтобы тот не подавал в суд. Это Изабелле не понравилось, но она не стала спорить с помощником комиссара. – Я могу выделить Филипа Хейла, сэр. Он как раз закончил… – сказала Изабелла. – Я хотел бы, чтобы вы, Изабелла, занялись этим делом лично. Здесь необходима деликатность. Суперинтендант постаралась сохранить непроницаемое лицо. Это дело соответствовало максимум должности инспектора. Но даже если это и не так, меньше всего ей хочется ехать в Шропшир именно в этот момент. – Если мы говорим о деликатности, то, может быть, это дело больше подойдет детективу-инспектору Линли? – предложила она. – Может быть. Но я хочу, чтобы этим занялись лично вы. Кстати, совместно с детективом-сержантом Хейверс. Думаю, она окажется отличным вторым номером. Хейверс хорошо проявила себя в Дорсете[42 - Об этом рассказывается в романе Э. Джордж «Горькие плоды смерти».], так что, уверен, того же мы можем ждать от нее и в Шропшире. Изабелла сразу разгадала скрытый смысл его слов. И наконец-то поняла, что должна делать. – Ну конечно, сэр, – согласилась она. – О сержанте я не подумала. Полностью с вами согласна. – Я так и думал, – криво улыбнулся ей Хильер. – Буду с вами откровенен, мистер Уокер, – продолжил он, повернувшись к члену Парламента, – нам серьезно не хватает работников, и все это из-за решения, принятого правительством. Так что на это дело мы можем выделить лишь пять дней. После этого старший суперинтендант Ардери и сержант Хейверс должны будут вернуться в Лондон. Уокеру хватило ума не спорить. – Благодарю вас, комиссар, – сказал он. – Я все понял. Позвольте откровенность за откровенность. Я всегда был против сокращения полиции на национальном уровне. Так что я ваш единомышленник. А после того, как все это закончится, я стану вашим другом. Вскоре после этого он откланялся. Хильер заранее сделал Изабелле знак оставаться на месте. Когда дверь за членом Парламента закрылась, помощник комиссара вернулся в свое кресло и глубокомысленно оглядел Изабеллу. – Полагаю, – сказал он, – что это приключение в Шропшире поможет нам закрыть наш давний вопрос. – Именно так я и буду действовать, сэр, – ответила суперинтендант, хорошо понявшая план помощника комиссара. Вандсуорт, Лондон Позже, у себя дома, Изабелла занялась сборами для поездки в Западный Мидленд[43 - Территория Западного Мидленда, или Мидлендс, соответствует району, занимающему Среднеанглийскую низменность и являющемуся традиционным центром угледобычи (т. н. Черная страна) и индустрии. Центром области является городская агломерация Бирмингем – Вулверхэмптон – Ковентри, в которой проживает несколько миллионов человек.]. Однако прежде всего разыскала водку. Она уже выпила один мартини[44 - Популярный коктейль, состоящий из водки и вермута.], но сейчас сказала себе, что заслужила еще один, так как день был долгим и события развивались совершенно неожиданно. Собирая белье, брюки, свитера и пижамы для поездки в Мидлендс, Изабелла наслаждалась коктейлем. Она стала взбалтывать водку с мартини, вместо того чтобы смешивать ее со льдом, и коктейль получился достаточно крепким, чтобы изменить ее отношение к жизни. А нынче, благодаря ее дерьмовому бывшему и его «Необходимому Карьерному Шагу», ей было необходимо посмотреть на мир другими глазами. «Изабелла, ты, конечно, сможешь приехать в отпуск, – скажет он ей со своей вкрадчивой приторностью в голосе. – У нас будет достаточно большой дом, а если он тебе не подойдет, то поблизости, без сомнения, найдется достаточно подходящих гостиниц. А может быть, стоит подумать о пансионе? Это будет совсем неплохо, как ты думаешь? Да, и предвосхищая твой вопрос, – мальчики не смогут провести каникулы с тобой. Об этом и речи не идет». Но Изабелла не позволит своему бывшему насладиться тем, что расстроена. Если только она скажет: «Прошу тебя, Боб», беседа сразу же перейдет в сферу «Ты же знаешь, почему это важно». И начнется обсуждение их прошлой совместной жизни – еще один пустой разговор, который быстро перейдет в область взаимных упреков и обид. В этом нет никакого смысла. Изабелла допила мартини еще до того, как закончила укладываться. Заняться больше было решительно нечем, но она решила не усугублять. Будучи довольной своим уровнем трезвости, Ардери залпом допила коктейль и аккуратно уложила бутылку водки в чемодан. Последнее время она плохо спит, а на новой кровати будет спать еще хуже. Так что водка послужит ей снотворным. В этом нет ничего плохого. Закончив сборы и поставив чемодан возле двери, Изабелла наконец-то добралась до телефона. Она знала оба его номера наизусть и набрала один из них, домашний, а не мобильный. Если его нет дома, она оставит послание. Изабелла не хотела мешать ему, если он проводит вечер вне дома. Как обычно, Линли узнал ее голос. Казалось, он удивлен и, что было в его стиле, немного насторожен. – Командир, привет, – произнес он, и после этого сразу же: – Что-то случилось? – При этом голос у него звучал слишком легкомысленно. Изабелла приготовилась. Сейчас ей понадобятся четкая дикция и спокойная уверенность в голосе. – Все хорошо, Томми, – сказала она. – Я не помешала? – Это был мягкий вариант прямого вопроса «Дейдра с тобой?» или «Вы с ней занимаетесь тем, чем любовники часто занимаются после десяти часов вечера?». – Немного помешала, но это может подождать, – произнес Линли любезным тоном. – Чарли уговорил меня проверить с ним слова его роли. Я не говорил, что он получил вполне приличную роль в одной из пьес Мэмета?[45 - Дэвид Мэмет (р. 1947) – американский драматург, лауреат Пулитцеровской премии (1984). Один из самых востребованных авторов своего поколения.] Правда, не в Вест-Энде[46 - Вест-Энд – фешенебельный район Лондона, где расположены все ведущие театры.]. Пьесу ставят вообще не в Лондоне. Но так как это произойдет в одном из ближних графств[47 - Так в Англии называют шесть графств, граничащих с Лондоном.], мы можем считать, что это успех. На заднем фоне послышался голос. Изабелла узнала его – это говорил Чарли Дентон. Он уже давно поселился в городском доме Томаса Линли в Белгравии[48 - Белгравия – аристократический район Лондона.]. В обмен на крышу над головой и еду Дентон выступал в качестве слуги, дворецкого, повара, домоправителя и мальчика на побегушках. При этом всем было понятно, что ему нужно предоставлять время на прослушивания и на все остальное, связанное с театром. Пока Дентону доставались лишь крохотные роли то тут, то там. В основном, конечно, там. – Ты совершенно прав, – это Томас отвечал Чарли. – Главное, что это Мэмет. – Потом обратился к Изабелле: – А еще он ждет звонка из Би-би-си. – Да неужели? – Здесь, на Итон-террас, Чарли приобрел, я бы сказал, обширный опыт во всем, что касается костюмированных драм. И если ему повезет, то он получит роль «раздражительного» лакея в сериале, действие которого происходит в девяностые годы девятнадцатого века. Так что он просит всех держать за него пальцы. – Можешь сказать, что мои пальцы в его распоряжении. – Он будет в восторге. – У тебя есть минутка? – Ну конечно. Мы уже закончили. По крайней мере, я. А Чарли может продолжать хоть до рассвета. Что-то произошло? Изабелла быстро рассказала ему сокращенный вариант истории: самоубийство, Вестмерсийское управление, КРЖП, член Парламента и его богатый избиратель. В конце рассказа Линли задал вполне логичный вопрос: – Если КРЖП решило, что причин для открытия дела нет, – тогда что надеется обнаружить Уокер? – Это все делается для проформы. Попытка успокоить шторм, поливая волны маслом. А лить должна Мет. И все это ради члена Парламента, к которому позже обратятся за ответной услугой. – Это похоже на Хильера. – А то нет… – Когда мне отправляться? Я собирался съездить в Корнуолл, но легко могу отложить поездку. – Мне надо, чтобы ты отложил эту поездку, Томми, но не для поездки в Мидлендс. – Вот как. Тогда кто… – Хильер попросил, чтобы я занялась этим сама. Линли встретил эти слова молчанием. Он тоже понимал, насколько против правил было ей заниматься работой, которую в обычной ситуации мог бы сделать любой из ее сотрудников, значительно уступающих ей в звании. Кроме того, сразу же возникал далеко не праздный вопрос о том, кто займет ее место. И, отвечая на него, Изабелла сообщила: – Я оставляю тебя вместо себя. На Мидлендс не понадобится много времени, так что тебе не придется надолго откладывать Корнуолл. Кстати, я надеюсь, что там всё в порядке. Она говорила о его семье, живущей в Корнуолле, в том, что являлось неприлично большим поместьем, расположенным где-то недалеко от побережья, которое они все еще умудрялись содержать, не сдаваясь и не выбрасывая белый флаг, передав его Национальному фонду или Английскому наследию[49 - Имеются в виду организации, занимающиеся в Англии охраной памятников природы или культурного наследия.]. Линли успокоил ее. – Это скорее ежегодный рутинный визит, – сказал он. – Хотя и немного осложненный тем, что моя сестра и ее дочь-подросток продали имение в Йоркшире и теперь переехали жить вместе с моими матерью и братом. Но, как уже говорилось, я могу легко отложить его. – Это мне здорово поможет, Томми. Я же знаю, как ты занят… Они перешли к самой деликатной части беседы. Томас Линли мог быть кем угодно – образованным городским жителем, в жилах которого течет голубая кровь, или обладателем занафталиненного титула, годящегося только на то, чтобы легче было резервировать столики в шикарных ресторанах, – но дураком он не был никогда. Он понимает: что-то происходит, – и скоро вычислит, что именно. А так как она оставляла его вместо себя, то должна была сказать ему об этом сама. – Я беру с собой сержанта Хейверс, – продолжила Изабелла. – Завтра она явится на работу с упакованным рюкзаком, так что если ты приедешь после того, как мы с ней уедем, то не удивляйся и не пытайся ее искать. Эти слова тоже были встречены молчанием. Изабелла представила себе, как вращаются шестеренки в голове Линли. – Изабелла, а не лучше будет, если… – быстро произнес Томас. – Командир, – поправила она его. – Командир, – согласно повторил он. – Прошу прощения. Так вот, что касается Барбары… Не лучше ли взять с собой детектива-сержанта Нкату? Судя по тому, что там произошло, вам понадобится… как бы это сказать – более мягкий подход. Конечно, Нката был лучше. Уинстон был человеком, хорошо понимающим слово «приказ» и опытным детективом, который легко работал в паре с любым из сотрудников, находившихся в ее подчинении. Кандидатура сержанта Нкаты была лучше практически со всех точек зрения. Но он не вписывался в глобальную задачу, которую Линли скоро из нее вытянет. – Я хотела бы посмотреть Барбару в деле, – призналась Ардери. – После этого итальянского случая[50 - Подробнее об этом можно прочитать в романе «Всего одно злое дело».] у нее было несколько успешных расследований, и это – по крайней мере для меня – будет для нее последней проверкой. – Вы хотите сказать, что, если Барбара проведет это расследование без… – казалось, Линли пытается подобрать слово поточнее, – …без сучка без задоринки, то вы уничтожите бумаги о ее переводе? – И разрушу девичьи мечты о будущем в Бервике-на-Твиде? Я немедленно пропущу бумаги через шредер, – пообещала суперинтендант. Казалось, Томас был удовлетворен, но Изабелла знала, что он еще не окончательно освободился от своих подозрений относительно ее намерений касательно Барбары Хейверс. И первым делом после того, как они закончат разговор, Линли свяжется с сержантом и проведет с ней беседу, смысл которой, по его мнению, сможет дойти до этой невыносимой женщины. Она даже слышала, как он скажет этим своим итонским голосом с нормативным произношением[51 - Употребляется для описания произносительной нормы британского варианта английского языка, которой учат обычно в дорогих частных школах и университетах.]: «Барбара, этот шанс определит все ваше будущее. Могу ли я просить вас смотреть на это именно под таким углом зрения?» «Я все поняла, – ответит ему Хейверс. – Хоть чучелом, хоть тушкой, или как вам там будет угодно. Я даже не буду курить по дороге туда. Это ведь произведет впечатление, а?» «Произведет впечатление, – возразит Линли, – если вы будете предлагать идеи вместо возражений, будете одеваться так, чтобы в вас был виден профессионал, и во всех случаях будете следовать процедурам. Вам все ясно?» «Яснее некуда, – легкомысленно отмахнется Хейверс. – Верьте мне, инспектор. Я не облажаюсь». «Смотрите», – будет его последнее слово, и он повесит трубку, но сомнения его не покинут. Никто не знал Барбару Хейверс лучше, чем ее многолетний партнер. Портачить где только можно – фирменный знак сержанта. Изабелла была уверена, что дает Барбаре отличный шанс. Так что ей самой остается только отойти подальше от виселицы – и смотреть, кто первый провалится в опускной люк. Май, 5-е Хиндлип, Херефордшир Первое, на что обратила внимание Барбара Хейверс, когда их наконец пропустили на обширную территорию Вестмерсийского управления полиции, была его уединенность. Сначала им пришлось остановиться возле одиноко стоявшего здания проходной, для того чтобы предъявить офицеру за стойкой свои документы и объяснить, что их ожидает главный констебль[52 - Должность начальника полиции города (за исключением Лондона) или графства.], который должен был распорядиться об их незамедлительном пропуске на территорию. Оказалось, что это не так, из чего Барбара заключила, что шишки в Вестмерсийском управлении не собираются усыпать их путь лепестками роз. Получив разрешение следовать дальше, они забрались в машину и проехали через несколько ворот по маршруту, на котором им не встретилось ни одного здания. А вот камер наружного наблюдения – в избытке. Они были везде. Но записывали только вид на акры лужаек, через которые ни один террорист – не важно, местный или пришлый, – находящийся в здравом уме, не решился бы перебраться. Потому что на них не было ни единого дерева, за которым можно было бы спрятаться. И ни одного кустика. И даже ни одной овцы. Так что они не обнаружили ничегошеньки, пока не добрались до парковки. Административные подразделения располагались в большом помещичьем доме, который был богато увит виргинским плющом. Вид пути, ведущего к этому впечатляющему сооружению, смягчался наличием кустарника и нескольких аккуратных клумб, на которых уже начинали цвести розы. В дополнение к большому дому, здесь же находилось несколько специально построенных зданий, которые использовались для других целей – лай, раздававшийся вдали, говорил о том, что служебных собак тренировали здесь же. Когда они подошли ближе, Барбара увидела нечто, напоминающее муштру кадетов. Указатель в виде стрелки с надписью «Младшие кадеты» указывал на дорогу к зданию, чья архитектура говорила о том, что раньше в нем была часовня, которой пользовались жители большого дома. Из Лондона до места они добрались за четыре с половиной часа. Прямого пути не существовало. Приходилось выбирать между множеством шоссе и дорог первой категории, на которых – если повезет – можно было обнаружить движение в два ряда в каждую сторону, не заблокированное дорожными работами. К тому моменту, когда они добрались до Хиндлипа, в голове у Барбары была одна-единственная мысль: где бы покурить и съесть большой кусок пирога с мясом и почками? Потому что хотя Ардери и останавливалась для заправки, других остановок она не делала, если только желание сходить в туалет не становилось невыносимым. Но даже тогда все сводилось к «зашел, вышел, вперед». Барбара решила, что лучше будет не предлагать останавливаться на ленч. «Это шанс, который в другой раз может не представиться, – в частном порядке сказал ей перед отъездом инспектор Линли. – Я надеюсь, что вы максимально используете его». – Я планирую кланяться до бесконечности, – заверила его тогда Барбара. – Боюсь, что вернусь с шишками на лбу. – Этим не шутят, Барбара, – был его ответ. – В отличие от меня, суперинтендант с трудом переносит креативные инициативы. Вам придется играть по правилам. А если вы не сможете, то последствия будут очень серьезными. – Да, да, все правильно, – сказала она, теряя терпение. – Я не полная идиотка, сэр. Их диалог был прерван Доротеей Гарриман. Скорее всего, секретаршу уже поставили в известность или Линли, или Ардери, потому что, указав на небольшой чемоданчик на колесиках, она сказала: – Надеюсь, что вы захватили с собой туфли для чечетки, детектив-сержант. Вы знаете, как легко отстать от класса… И почему только ты не сказала мне, что происходит, вчера вечером? Я бы попросила Каза записать для тебя специальную музыку. Ведь в гостиничном номере всегда можно попрактиковаться, только теперь тебе придется делать это без музыки. Сколько уроков ты пропустишь? С творческим вечером, который ждет нас в июле… – Творческий вечер? – раздался вопрос Линли, который, по мнению Барбары, слишком заинтересовался этим разговором. Доротея объяснила ему, что: «танцевальный творческий вечер состоится 6 июля и начальный класс примет в нем участие». «Творческий вечер» заставил Линли приподнять аристократическую бровь. Барбара сразу же поняла, что их милую беседу с Доротеей пора заканчивать. – Да. Конечно. Обязательно. Может быть. Так вот, что касается Шропшира, сэр… – сказала она поспешно, в надежде, что это отвлечет всех от предыдущего разговора. Естественно, что этого не произошло. Доротея Гарриман была чемпионом Европы по продолжению однажды начатых разговоров. – Вы же помните, детектив-инспектор Линли, – сказала она тогда Томасу. – Я говорила, что мы с детективом-сержантом собираемся заняться чечеткой. – И что, вы ею занялись? И так продвинулись, что будете принимать участие в творческом вечере? Это потрясающе. Сержант, вы не перестаете меня удивлять, – сказал Линли Барбаре. – Какого числа в июле, чтобы я смог… – Ему можно не говорить, – Барбара бросила предупреждающий взгляд на Доротею. – Его никто не пригласит. И вообще никого из моих знакомых не пригласят, – добавила она со значением. – Так что не обижайтесь: если в Мидлендс все пройдет как надо, я сломаю ногу и не смогу выступать. – Тьфу на тебя, – заметила тогда Доротея. – Я лично приглашу вас, инспектор. Реакция Линли была спокойной: «Доротея, вы что, действительно только что сказали “тьфу”?» На что Барбара ответила: – Она не перестает удивлять вас, инспектор. И вот теперь не было ничего удивительного в том, что когда она и Изабелла Ардери вошли в большой дом и назвались у громадной стойки ресепшн, располагавшейся в ротонде, они выяснили, что им придется подождать. Главный констебль на совещании. И переговорит с ними, когда сможет. Хиндлип, Херефордшир Изабелла и не ожидала теплого приема со стороны Вестмерсийского управления полиции. Ее приезд был для них сигналом: мол, кто-то считает, что они отошли от существующей процедуры, – и этот «кто-то» недоволен. Обычно такое недовольство проявлялось в виде адвокатов, принимающих участие в том, что можно было бы назвать очень дорогостоящим разбирательством, или в виде бесконечных звонков из бульварных таблоидов и респектабельных изданий, у которых все еще имелись деньги на проведение «журналистских расследований», а их большинство людей – не говоря уже о большинстве организаций – старались избегать. Но ничего этого не происходило. Адвокатов не было видно, никаких судебных разбирательств не наблюдалось, а газеты, написавшие о смерти в полицейском участке и последовавшем за этим расследовании, давно переключились на что-то другое. Так что для того, чтобы началось новое расследование, потребовались некоторые аккуратные телодвижения со стороны члена Парламента… И Изабеллу совсем не удивило то, что ее и сержанта Хейверс заставили дожидаться добрых двадцать пять минут. По прошествии первых пяти Хейверс вежливо попросила разрешения выйти покурить. Изабелла лениво подумала, не стоит ли заставить ее сидеть на месте, чтобы она не забывала, где находится, но потом признала, что за все время их путешествия на север, во время которого она специально нигде не останавливалась, кроме заправок и туалетов, Хейверс была образцовым попутчиком. Сержант даже оделась более тщательно, хотя одному богу известно, где она нашла этот кошмарный кардиган – серый совершенно точно был не ее цвет, так же как и букле, которое украшало этот кардиган как россыпь оспенных пустул[53 - Первичная оспенная сыпь.]. Так что на просьбу разрешить одну сигарету Изабелла благосклонно кивнула. Она лишь велела сержанту не задерживаться, что та и выполнила. Наконец появилась женщина в форме офицера полиции, чтобы забрать их. Они поднялись по роскошной лестнице и прошли сквозь одни из громадных двойных дверей, расположенных по обеим сторонам лестничной площадки. За этими дверями оказалось то, что когда-то в большом доме использовалось в качестве гостиной. В просторной комнате с большими окнами сохранились впечатляющие гипсовые украшения потолка, а в центре медальона, украшенного изобилием гипсовых фруктов, висела подлинная люстра. Здесь же находился колоссальных размеров камин, полку над которым все еще поддерживали кариатиды. На полке стояли две свадебные фотографии и какая-то табличка. Услышав, что главный констебль «только на минуточку вышел из кабинета и незамедлительно вернется», Изабелла, сложив руки на груди, подавила сильное желание сказать что-то вроде: «Он же уже продемонстрировал нам свое отношение». Вместо этого она заставила себя посмотреть на комнату как на бывшую гостиную. Нынешняя мебель не позволяла представить себе те специально подобранные образцы, которые раньше были искусно расставлены по комнате для чаепития или ведения вежливой послеобеденной беседы. Очень много места занимал стол главного констебля, а на полке за ним виднелось множество непривлекательных тетрадей, скрепленных металлическими кольцами, с переплетами из пластика или материи. Их подпирали многочисленные папки в разных степенях растрепанности. На папках стояла коллекция покрытых пылью игрушек, сделанных из металла, и корзинка с тремя мячиками для крикета. У одной из стен комнаты, между окнами с тяжелыми шторами, стоял кофейный столик. Его окружали пять стульев, а графин с водой и пять стаканов позволяли предположить, что именно там произойдет их встреча с главным констеблем. Сержант Хейверс подошла к одному из окон. Без сомнения, она сейчас думает о том, как хорошо было бы оказаться на улице и выкурить сигарету. И она наверняка голодна. Сама Изабелла умирала от голода. Но с едой придется подождать. Внезапно двойные двери кабинета синхронно распахнулись – как будто за ними находились двое невидимых лакеев. В помещение вошел мужчина в форме, смутно напоминающий герцога Виндзорского через десять лет после его женитьбы на Уоллис[54 - Имеется в виду бывший король Великобритании Эдуард VIII, отрекшийся от престола в 1936 г. ради женитьбы на американке Уоллис Симпсон.]. Не поздоровавшись, он произнес: «Суперинтендант Ардери» – и взглянул на Хейверс так, что стало сразу же понятно, что представляться ему не требуется. Мужчина не назвал себя, но Изабелла не позволила себе разозлиться ни на это, ни на то, что он сделал ошибку в ее звании. В любом случае она уже знала, как его зовут: главный констебль Патрик Уайетт. А что касается звания, то она поправит его, когда представится случай. Он также не пригласил их сесть. Вместо этого сказал: «Ваше появление не доставило мне никакого удовольствия» – и замолчал, будто ожидал ответа Изабеллы. – Я тоже его не испытываю, – подыграла ему Ардери. – Так же, как и детектив-сержант Хейверс. Мы собираемся провести здесь как можно меньше времени, подготовить отчет для наших руководителей и уехать. По-видимому, эти слова заставили главного констебля немного оттаять. – Кофе? – предложил он, жестом приглашая к кофейному столику с пятью стульями. Изабелла отказалась и посмотрела на Хейверс, которая последовала ее примеру. Затем сказала, что воды пока будет достаточно, и поблагодарила хозяина. Она не стала ждать, пока главный констебль нальет им воду, и, усевшись за стол, поухаживала за всеми. Хейверс тоже села и сделала глоток воды. У нее было такое выражение лица, как будто она ожидала попробовать настойку болиголова, а теперь радуется тому, что не умрет от жажды. Наконец Уайетт присоединился к ним, и Изабелла стазу же перешла к делу. – Мы с сержантом Хейверс находимся в затруднительном положении, – начала она. – Наносить вред чьей бы то ни было репутации не входит в наши планы. – Рад это слышать. – Уайетт взял свой стакан, залпом осушил его и тут же наполнил стакан вновь. Изабелла заметила, что Хейверс облегченно выдохнула, когда увидела, что он не слетел с катушек после первого. – Сокращения приводят к серьезным проблемам повсюду, – сказала Ардери. – Я знаю, что и по вам они нанесли тяжелый удар… – «Удар» по нам состоит в том, что сейчас у нас всего восемнадцать сотен сотрудников, работающих в Херефордшире, Шропшире и Вустершире. У нас не осталось ни одного кадрового полицейского, который патрулировал бы свой участок регулярно, – целые города теперь охраняются волонтерами и группами бдительности[55 - Добровольная организация помощи полиции, аналогичная народным дружинам.]. В настоящий момент необходимо минимум двадцать минут для того, чтобы на месте преступления оказался один из наших офицеров. И это только в том случае, если бедняга вдруг окажется свободен и не будет занят расследованием другого преступления. – Это не сильно отличается от Лондона, – заметила Изабелла. Уайетт прочистил горло и взглянул на Хейверс так, как будто сержант была олицетворением того, до чего довели мир все эти сокращения. Та молча ответила на его взгляд. Барбара не выглядела испуганной. – Я хотел бы сразу поставить все точки над i, – сказал Уайетт. – В ночь происшествия «скорая» была направлена на место немедленно, после первого же звонка. Когда парамедики[56 - В англоговорящих странах специалист с медицинским образованием, работающий в службах медицинской помощи, аварийно-спасательных и военных подразделениях и обладающий навыками оказания экстренной медицинской помощи на госпитальном этапе.] поняли, что жертву уже не реанимировать, они сообщили об этом в колл-центр, и на место был направлен дежурный детектив-инспектор. Обращаю ваше внимание – не просто патрульный, даже если он был свободен, хотя это было и не так, и не просто дежурный инспектор. Начальник смены назначил туда детектива, и она направилась в Ладлоу незамедлительно. Начав расследование, в надлежащее время позвонила в КРЖП. – В надлежащее время? – В течение трех часов. После того, как она изучила место преступления, взяла показания у парамедиков и офицера, который присутствовал в участке, а также после прибытия патологоанатома. Все было сделано по правилам. – Благодарю за информацию, – сказала Изабелла. Вестмерсийское управление пошло на вполне понятное нарушение процедуры, умышленно ускорив ее. После получения сообщения от парамедиков они должны были бы направить туда патрульного офицера, после него – дежурного инспектора и только потом – детектива. Но смерть в изоляторе временного содержания требовала другого подхода, и дежурный в диспетчерской, принявший информацию с номера 999, мгновенно это понял. – А вы продолжали вести расследование параллельно с расследованием КРЖП? – поинтересовалась Ардери. – Расследование того, как такое вообще могло случиться? Конечно, – ответил Уайетт. – И оба расследования велись очень тщательно. Оба отчета были представлены семье жертвы, а отчет КРЖП открыт для общественности и прессы. Так что, честно говоря, я ума не приложу, почему в это дело решила вмешаться полиция Метрополии. – Мы здесь для того, чтобы успокоить одного члена Парламента. На него здорово давит отец погибшего. – Чертова политика… В этот момент зазвонил телефон на столе Уайетта. Тот встал и произнес в трубку только одно слово: «Говорите». – Немедленно пришлите ее сюда, – сказал он, выслушав звонившего. Он прошел к полкам, расположившимся за его столом-авианосцем, выбрал несколько папок и вернулся к своему месту, а папки положил на кофейный столик. Изабелла глянула на них, но не стала брать в руки. На их изучение еще будет масса времени. Сейчас для нее было важнее увидеть произошедшее глазами главного констебля. – Мы знаем, что смерть наступила в полицейском участке Ладлоу, – сказала она. – Еще мы знаем, что в ночь происшествия там не было сотрудников. А что там вообще за ситуация? – Нам пришлось закрыть участки во всех трех графствах, – объяснил Уайетт. С этими словами он указал на большую карту, висевшую в простенке между двумя окнами; она располагалась как раз над тем местом, где они сидели, и суперинтендант поняла, что это карта Херефордшира, Шропшира и Вустершира. – Что касается участка в Ладлоу, то в нем нет сотрудников, но его иногда используют. Офицеры заскакивают туда во время патрулирования, когда им нужен компьютер или ситуационная комната. – Там есть специальный изолятор? Главный констебль покачал головой. В здании не было места, где подозреваемый в преступлении мог бы содержаться под замком и охраной. Так же как не было комнат для допросов, хотя надо было признать, что иногда патрульные доставляли туда задержанных для беседы. – Нам говорили, что арест произвел не патрульный офицер, а ПОП. Патрик Уайетт подтвердил эту информацию. Человек, умерший в полицейском участке Ладлоу, был доставлен туда полицейским общественной поддержки. Его командир сообщил ему, что позже в участок приедут патрульные из Шрусбери, которым надо было прежде разобраться с цепью ограблений. Было ограблено восемь частных домов и пять торговых точек в двух городах, и патрульные из Шрусбери помогали тем нескольким детективам, которых смогли собрать для осмотра мест преступлений. Они считали, что в Ладлоу смогут появиться часа через четыре. – А почему такая спешка с арестом? Этого главный констебль не знал, так как приказ арестовать подозреваемого в педофилии поступил от непосредственного командира ПОПа, который отвечал за всех полицейских общественной поддержки в регионе. Все, что он мог рассказать, – это то, что был звонок и неизвестный обвинил Йена Дрюитта в растлении малолетних. Звонок был анонимным и совершен на номер 999, а не на 101[57 - Номера телефонов Службы спасения и полиции соответственно.]. Звонивший воспользовался переговорным устройством для экстренной связи в участке Ладлоу. – Переговорное устройство? – спросила Хейверс. Изабелла обратила внимание, что сержант вооружилась чистым на вид блокнотом и механическим карандашом. Уайетт пояснил, что во всех закрытых или пустующих участках имеются переговорные устройства, позволяющие гражданам связываться с диспетчерской, которая занимается несчастными случаями и серьезными правонарушениями. – Получается, что из-за этого анонимного звонка кто-то принимает поспешное решение, а кто-то бросается его исполнять? – уточнила Изабелла. – Мне кажется, что дело вполне могло ждать часы, а то и дни, до тех пор, пока не освободится патрульный офицер. С этим Уайетт не спорил. Он сказал, что подобное прискорбное происшествие было результатом стечения двух обстоятельств: степени занятости патрульных офицеров на грабежах и того, что информация касалась педофила, а к таким обвинениям полиция относится со всей серьезностью. В дверь кабинета постучали, и главный констебль подошел к ней, чтобы впустить женщину, одетую в стиле, напоминающем стиль Барбары Хейверс. – Детектив-инспектор Пажье, – представил ее Уайетт. Женщина выглядела измученной. Ее волосы были аккуратно подстрижены и красиво обрамляли лицо, доходя до линии челюсти, но под глазами набрякли уродливые мешки темного цвета. Губы обкусаны; казалось, что они болят. Руки красные, словно от тяжелой физической работы. Если б в руках у нее не было портфеля, Изабелла решила бы, что она пришла убираться в кабинете. – Можете звать меня Бернадетт, – предложила инспектор Пажье, пересекая комнату и протягивая руку сначала Изабелле, а потом Хейверс; затем заняла один из свободных стульев. Стакан воды Пажье налила себе, не дожидаясь приглашения. После этого она открыла портфель, вытащила оттуда пачку надписанных скоросшивателей и стала ждать, пока главный констебль займет свое место. – Прежде чем мы перейдем к делу, я хотела бы понять, что происходит, – сказала инспектор, сложив руки на скоросшивателях. – Ваша работа сомнению не подвергается, Бернадетт, – объяснил Уайетт. – Можно честно, сэр? Когда меня вызывают в офис для того, чтобы поговорить с офицерами из Мет, мне кажется, что это не так, – ответила Пажье. Таким образом, Изабелла поняла, что Пажье была именно тем детективом, который дежурил в ночь смерти Йена Дрюитта. И именно ее расследование, вместе с расследованием КРЖП, им с Хейверс предстояло оценить. Так же как и Уайетту, суперинтендант объяснила ей политическую подоплеку ситуации и закончила словами о том, что хочет вернуться в Лондон как можно скорее. Пажье выслушала ее, кивнула и положила свои скоросшиватели рядом с папками, которые достал Уайетт. После этого стала рассказывать. По ее словам, в участке Ладлоу, когда она добралась туда, находились парамедики, занимавшиеся Йеном Дрюиттом, и ПОП, который произвел арест, – некто Гэри Раддок. Тело двигали, и лигатуру успели снять с шеи. – Что это было? – уточнила Изабелла. Тут Пажье достала пачку фотографий, сделанных на месте происшествия. Среди них было фото длинного пояса из красного материала шириной дюйма четыре. Пажье пояснила, что это стола[58 - Элемент литургического облачения католического клирика, шелковая лента 5–10 см в ширину и около 2 м в длину с нашитыми на концах и в середине крестами.] и что она является частью одежды священника во время службы. – Умерший был священником? – поинтересовалась Изабелла. – Да. А вам разве не говорили? Ардери посмотрела на Хейверс, губы которой приняли форму буквы «О». Наверное, она, так же как и сама Изабелла, не может понять, почему эту деталь им не сообщили в Лондоне. – Понятно. Прошу вас, продолжайте, – сказала суперинтендант. Если верить словам произведшего арест ПОПа, Дрюитт только что закончил вечернюю службу, когда Раддок прибыл для того, чтобы отвезти его в участок. Он был в ризнице церкви Святого Лаврентия и как раз освобождался от своих одеяний. По-видимому, он положил столу в карман своей куртки. – А Раддок не мог ее прикарманить? – подала голос Хейверс. – Ну, когда он забирал диакона? Инспектор Пажье сказала, что сама размышляла над такой возможностью. Но, на ее взгляд, это было маловероятно. Кража столы подразумевала наличие какого-то плана, а ПОПа послали арестовать Дрюитта совершенно случайно. А кроме того, Раддок знал, как и все они, что смерть арестованного, находящегося в ИВС, вызовет не одно, а два расследования. Казалось, что Пажье сделала все, что должна была сделать. Она вызвала судебного патологоанатома, убрала парамедиков и Раддока с места происшествия, сняла показания с каждого из них отдельно, вызвала судмедэкспертов в качестве превентивной меры, и когда те прибыли, они сняли отпечатки пальцев, забрали одежду умершего и провели все необходимые следственные действия – на тот случай, если кто-то решит, что было совершено убийство, а не самоубийство. Сама Пажье не принимала такого решения. Она просто выполнила все, что от нее ожидали, принимая во внимание создавшиеся обстоятельства. Это отражено в материалах, которые она принесла с собой. В них же были все опросы, которые она провела, – начиная с оператора, принявшего панический звонок ПОПа, и кончая парамедиками, использовавшими дефибриллятор, чтобы завести сердце умершего. – А КРЖП? – уточнила Изабелла. Пажье подтвердила, что позвонила следователю из Комиссии по расследованию сразу после того, как судмедэксперт провел первичный осмотр тела. Представитель Комиссии появился на следующий день. Первой, кого он допросил, была Пажье, после чего следователь двинулся дальше. Изабелла поняла, что на этом информация инспектора заканчивается. Та положила фотографии в конверт и, выровняв его вместе с другими папками, взглянула на Уайетта, как бы спрашивая его, может ли она быть свободной, потому что она, как и все они, очень загружена работой. – Если у вас больше нет вопросов… – обратился главный констебль к Изабелле, и инспектор Пажье стала медленно подниматься с места. – Интересно, а проверял ли кто-нибудь, – сказала Ардери, – действительно ли этот ПОП – Раддок – был единственным человеком, кто мог арестовать Йена Дрюитта? – Этот ПОП всегда был хорошим сотрудником, – резко ответил Уайетт, – и он очень тяжело переживает случившееся. И не только потому, что кто-то умер во время его смены, но и потому, что он знает, как это отразится на его карьере. Ему приказали доставить мужчину в участок и ждать, пока патрульные не заберут его в Шрусбери. Что он и сделал. – А почему он сам не отвез его прямо в Шрусбери? – Это опять подала голос Хейверс, приготовила карандаш, чтобы записать ответ главного констебля. – Раддок выполнил то, что приказал ему его начальник, – еще раз пояснил Уайетт. – Это местный сержант, который отвечает за всех вестмерсийских ПОПов. Полагаю, что детектив-инспектор Пажье допросила и этого человека. – С этими словами он посмотрел на инспектора. – Проблема в том, – ответила та, – и это отражено в моем отчете, – что в то же самое время Раддоку пришлось разбираться с пьянками, которые шли тогда по всему городу. – Вы хотите сказать, что он покидал участок после того, как доставил туда Дрюитта? – Этот вопрос опять задала Хейверс. – Конечно, он никуда не уезжал, – заявил Уайетт. – Но тогда как же… В этот момент главный констебль встал и посмотрел на свои часы. – Мы уделили вам столько времени, сколько смогли, – сказал он. – Все, что вам понадобится, находится в папках, и я полагаю, что вы их прочитаете. Я прав? «Естественно», – подумала Изабелла. Но говорить ничего не стала – ведь Уайетт заранее знал ответ. Ладлоу, Шропшир Динь сделала как раз то, чего ни в коем случае не хотела делать, когда увидела Брутала с этой коровой Эллисон Франклин, остановившихся в своих каяках и целующихся взасос прямо напротив Хорсшу-Виэр. Она убежала. Хотя, в принципе, она вообще не должна была их увидеть. В другой ситуации она пошла бы прямо домой, который, надо признаться, находился рядом с рекой Тим, а не рядом с Хорсшу-Виэр. Но в Ладлоу она вернулась в плохом настроении, а увидев перед домом «Вольво», решила прогуляться. Всю вторую половину дня она провела рядом с Мач-Уэнлоком, наблюдая за тем, как ее матушка играет роль гида перед несколькими посетителями, согласившимися заплатить за экскурсию по дому-мавзолею Дональдсонов. Динь это просто ненавидела. И даже не из-за того, что посетители дышали на их фамильное серебро – никакого серебра не существовало в природе, – а из-за того, что ей приходилось мириться с желанием матери во что бы то ни стало угодить посетителям. Это желание проявлялось в различных бредовых историях, которые она сочиняла о том, что теперь называла комнатой короля Якова[59 - Имеется в виду Яков II Стюарт, последний британский король-католик, свергнутый в 1688 г. в результате «Славной революции».], спальней королевы Елизаветы и залом Круглоголовых[60 - Так во времена «Славной революции» называли протестантов.]. Динь скрежетала зубами, когда ее матушка в очередной раз начинала неестественным слащавым голосом: «И вот здесь, в одна тысяча шестьсот шестьдесят третьем году…», потому что именно так начинался рассказ о падении Кардью-Холла, и бог знает о чем еще… Динь старалась не слушать историю до конца. И в большинстве случаев ей это удавалось, так как ее работой было сидеть в прихожей, продавать билеты посетителям и получать деньги за приготовленные руками матери джемы и чатни[61 - Традиционные индийские соусы, оттеняющие вкус основных блюд.]. По крайней мере, последние были настоящими, хотя Динь и не исключала, что ее матушка в неурожайный год покупала обычный клубничный джем «Сейнсбери» в магазине, а потом выдавала его за домашний. То, что их дом называется Кардью-Холл, было единственной правдивой информацией во всей экскурсии. Это место всегда называлось Кардью-Холлом, хотя мать Динь ничегошеньки не знала о своих предках, которые могли бы в нем жить. Эту гору камней она получила в наследство от бездетного двоюродного дедушки и тогда же приняла идиотское решение не отдавать дом одному из дельцов, который хотел сделать из него гостиницу сети «Рилэ э Шато»[62 - Сеть бутик-отелей и гастроресторанов.]. И вот из-за всего этого, а еще из-за того, что семья отчаянно нуждалась в деньгах для того, чтобы отремонтировать трубы, заменить проводку, модернизировать кухню и избавиться от всего мусора, плесени и неисчислимых полчищ паразитов, Динь приходилось дважды в неделю появляться в доме во второй половине дня во время весеннего семестра и каждый день во время летних каникул, занимая свой пост возле входных дверей. И хотя она ненавидела каждое мгновение этой своей работы, такова была ее договоренность с матерью: Динь может наслаждаться свободой проживания на съемной квартире в Ладлоу до тех пор, пока будет сидеть в Кардью-Холле все дни, когда тот будет открыт. Но каждый раз это занятие выводило ее из себя. Вернувшись в Ладлоу, она мечтала о короткой передышке, но, когда добралась до дома в Тимсайде, поняла, что там ее получить будет трудно, если вообще возможно. Потому что она узнала «Вольво», припаркованное практически на тротуаре перед входом, и поняла, что мамаша Финнегана Фримана решила нанести визит сыночку. Зная, что ее визит закончится скандалом – потому что так заканчивались все ее визиты, – Динь решила поискать покоя возле реки. Она как раз знала одно местечко недалеко от Хорсшу-Виэр. Там она сможет полюбоваться на водную гладь с высокого парапета. Водоплавающие птицы уже успели вернуться после зимнего отсутствия, и, может быть, ей удастся увидеть утяток. Их вид всегда улучшал ей настроение. И вот теперь она любуется видом Брутала и Эллисон Франклин, присосавшихся друг к другу на реке Тим, а их байдарки в это время связаны бортами, чтобы облегчить им это слияние в экстазе. Вторая половина дня для Динь была очень тяжелой, и эта сцена оказалась той соломинкой, которая сломала спину верблюду. Она почувствовала, как что-то в ней треснуло. Ведь Брутал должен был быть единственным человеком в ее жизни, на которого она могла полностью положиться, после того как Мисса уехала из города. Но да, да, она была полной идиоткой, когда поверила в это после того, как он сказал ей в самом начале, что они будут «друзьями с привилегиями». Правда, когда Динь согласилась с этим, она предполагала, что он не будет искать «привилегий» на стороне, не говоря уже о том, чтобы искать их всего в двухстах ярдах от дома, в котором жил. В котором он жил с ней, с Динь. Девушка не отрываясь смотрела на них – на Брутала и противную Эллисон, – когда рядом завыла сирена автомобильной сигнализации. Из-за этого несколько диких уток закрякали и улетели. Брутал и Эллисон оторвались друг от друга, и, как назло, Брутал увидел Динь. Она развернулась, чтобы уйти, но тут услышала его веселый оклик: «Эй! Диньгстер! И как тебе это понравилось?» Динь вновь повернулась к нему и к Эллисон, у которой была такая самодовольная физиономия, что Динь захотелось броситься к реке, пройти по ней, как какому-нибудь мультяшному герою-переростку, и сорвать с нее эту маску. Но вместо этого она на восходящей ноте крикнула: «Ты…Ты!» – и это походило на визг кошки, которой прищемили дверью хвост. Крик был еще более унизителен, чем вид Брутала и Эллисон, поэтому Динь резко повернулась к ним спиной, сошла с тротуара и чуть было не попала под рейсовый автобус. Это добавило ей в кровь адреналина и заставило встряхнуться, так что до дома она смогла добраться, так и не став жертвой дорожного происшествия. Войдя в дом, Динь услышала грызню Финна и его матери. Она решила, что ситуация, должно быть, осложнилась, потому что раньше они грызлись по телефону, а не лично. Динь вообще видела миссис Фриман всего один раз, осенью, когда та вместе с отцом Финна привезла ему полки и комод для спальни. Тогда их визит был очень коротким. Финн не смог бы избавиться от них быстрее, даже если б дом горел с четырех сторон. И вот теперь, сидя в гостиной, мать Финна говорила: – Если я что-то и ненавижу на этом свете – а ты знаешь, что это не так, – то я ненавижу то, как этот человек запудрил тебе мозги. – Ничего подобного. Он хороший парень. И был моим другом. А ты просто ненавидишь моих друзей. И тебе лучше в этом признаться, Ма. В комнате повисла тишина. Динь слышала, как кто-то втянул в себя воздух, по-видимому пытаясь успокоиться. Она знала, что сейчас самое время заявить о себе, но не сделала этого. Вместо этого осталась стоять где стояла и продолжила слушать. По крайней мере, это немного отвлекло ее и от Брутала, и от Кардью-Холла. – Ты что, действительно думаешь… – произнесла наконец мать Финна. – Так ты пытаешься защищать Йена Дрюитта? Я не ошиблась? – добавила она после паузы. – И как это, интересно, я могу его защитить, когда он умер? – Так вот послушай меня, Финнеган. Мне сказали, что офицеры из Скотланд-Ярда начали новое расследование. И они вполне могут захотеть переговорить с тобой. – Это еще почему? – Потому что они проводят расследование расследования самоубийства Йена Дрюитта. – Йен ни за что не мог… – Хорошо. Как ты захочешь. Но расследование идет, и шансы, что они наткнутся на твое имя, есть. А если это произойдет и если ты будешь отрицать то, что на самом деле является правдой… – Никакой другой правды я не знаю, – прервал ее Финн, – кроме той, что Йен был моим другом, а своих друзей я знаю. И этого я отрицать не собираюсь. Ты что же, думаешь, я не знал бы, что он путается с маленькими детьми? Он был нормальным парнем, а нормальные парни никогда… – Ради бога! Ты полагаешь, что растлители малолетних крутятся вокруг детских садов, высунув свой член наружу? И если ты думаешь, что знаешь кого-то, это вовсе не значит, что ты знаешь о нем абсолютно все. Пообещай мне: ты будешь держаться подальше от всего, что может быть связано со смертью этого презренного человека. – Но ты же только что сама сказала, что люди из Скотланд-Ярда будут со мной говорить. Или мне что, уехать из города? – Я сказала, что они могут захотеть поговорить с тобой. И еще сказала, что если это произойдет, то ты должен говорить правду. – Что ж, я знаю парочку правдивых вещей, которые они будут просто счастливы услышать. – А это что должно означать? Финнеган, я хочу, чтобы ты понял – мое терпение на исходе, и очень скоро я могу положить конец этой студенческой вольнице, которой ты здесь наслаждаешься. Динь решила, что настал момент обозначить свое присутствие, поэтому она еще раз открыла и закрыла входную дверь – на этот раз с шумом, – а потом вернулась назад и оказалась прямо в дверях гостиной. Девушка заметила, что Финнеган, специально ссутулившись, сидит на диване – эта поза гарантированно должна была вывести из себя его мать. Со своей стороны, миссис Фриман практически нависала над ним. Она обернулась на произнесенное Динь: «О, здравствуйте», на которое Финн среагировал: «Только не входи, если не хочешь, чтобы она и с тобой разобралась». – Дена… – Выражение лица миссис Фриман сказало Динь о том, что ей нужно идти своей дорогой, вверх по ступенькам и куда подальше. Если б сегодняшнее настроение Динь уже не было испорчено сначала Кардью-Холлом, а потом Бруталом, она наверняка вошла бы в гостиную и уселась бы на одной из громадных подушек, наполненных полистиролом, – просто для того, чтобы позлить женщину. Но так как ее день и так уже был загублен по полной программе, ей хотелось остаться в одиночестве. Кроме того, ей надо было писать сочинение, так что она бесцельно махнула рукой Финну и пошла вверх по лестнице. «Давай вернемся к делу» – это были последние слова мамаши Финна, которые она услышала. – Ну конечно, давай вернемся к нему, – с сарказмом ответил Финн. Так как ее спальня находилась в задней части дома, больше Динь ничего не слышала. Она закрыла за собой дверь, чтобы быть уверенной, что ничто ей не помешает. В ее комнате стоял чайник, чтобы можно было выпить чая по утрам, и Динь включила его. Девушка как раз готовилась немного поработать – на столе перед ней рядом с учебником стояла чашка с чаем, – когда дверь в ее спальню открылась. Она резко обернулась и, увидев, что это Брутал, приготовилась накинуться на него. – Оставь меня, – сказала девушка. – У меня был жуткий день. – Что, не было посетителей? Ее возмутило то, что он заговорил о Кардью-Холле, когда прекрасно, черт возьми, знал, что собственными руками разрушил то, что могло бы быть приятным вечером, и все из-за этого своего кривляния на реке. – Я не об этом, Брюс, – сказала Динь. Он пропустил «Брюса» мимо ушей и, сказав: «Так, значит, посетителей было много?» – черт бы его побрал, – закрыл за собой дверь и щелкнул замком, будто на что-то надеялся. – Если тебя это так интересует, три немца и одна американская леди с блокнотом и магнитофоном. А теперь, если не возражаешь… – С этими словами Динь развернулась к столу. Брутал подошел к ней и стал массировать девушке шею и плечи. Он знал, что ей это нравится. Много раз Финн использовал это как прелюдию к сексу. Он что, действительно думает, что она ляжет с ним, когда и получаса не прошло с того момента, как она видела, что он засовывает свой язык в рот Эллисон по самые гланды? – Отвали, – Динь стряхнула его руки. – Оставь меня в покое, – добавила она, когда он продолжил массаж. Брутал опустил руки. Но не ушел. Вместо этого он сказал: – Так ты видела меня с Эллисон? Всё, от начала и до конца? – Что значит – от начала и до конца?! Ты что, пошел еще дальше, чем облизывание ее гланд? Что это было за «все»? Засунул пальцы ей промеж ног? Финн молчал. Динь пришлось повернуться на стуле и сесть лицом к нему. Его густые светлые волосы были взлохмачены – значит, Эллисон запускала в них свои пальчики, – а один из рукавов его футболки достаточно измят, так что Динь сразу же представила себе, как шаловливая ручонка Эллисон залезала в него, чтобы ощутить мускулы, которые она там искала. И ведь у Брутала они действительно были. Он занялся пауэрлифтингом в тот момент, когда понял, что выше пяти футов и четырех дюймов[63 - Около 164 см.] все равно уже не вырастет. – Ну, – сказала девушка, – я жду. – Я думал, что мы обо всем договорились. Это ни черта не значит. – Что именно ни черта не значит? Наши с тобой отношения? Твои отношения с Эллисон? Или твои отношения с другими бабами? – Никто из нас не уникален, Динь, ни ты, ни я. И я был откровенен с тобой с самого начала. Я сказал тебе, как вижу все это. И из чего сделано большинство парней. Ведь все они хранят верность только потому, что если не будут этого делать, то им вообще ничего не достанется. Так что ты должна чувствовать… – Не смей говорить мне, что я должна чувствовать! – …благодарность за то, что знаешь, на чем мы стоим. Я всегда был с тобой честен. – Ах вот как!.. Прости за мою неблагодарность. Наверное, я должна была бы поаплодировать твоей открытости. И поздравить тебя с тем чувством свободы, которое позволяет тебе залезать в трусы другой девицы прямо у меня на глазах, черт тебя побери совсем! – Динь ненавидела себя за то, что буквально провизжала последние слова. – Если ты думаешь, что мы с тобой не сможем жить так, как договаривались, то тебе надо было сказать об этом сразу. Но ты не сказала. А почему? Да потому, что думала, что то, что я сказал – то, как я себя описал, – тебя не коснется. – Но я никогда… – Тогда чего ты психуешь? Тебе всегда это нравилось. И ты не прогоняла меня даже тогда, когда уже знала, что я с… – Убирайся! – закричала Динь, отталкивая юношу. – Убирайся немедленно, потому что если ты этого не сделаешь, то я начну визжать. И тогда расскажу всем, что ты… Я расскажу… Клянусь… – С этими словами она запустила в него учебником. Брутал увернулся от него, но ее слова заставили его задержаться в комнате. – Расскажешь всем? – Неожиданно он заговорил абсолютно серьезным голосом. – Расскажешь всем что, Динь? – Что я проснулась, – ответила она. – Понятно? Я, твою мать, проснулась, а тебя рядом не было. Ладлоу, Шропшир Они нашли свою гостиницу в старой части города, прямо напротив достославных развалин замка Ладлоу. Она располагалась на высоком выступе прямо над рекой Тим, огибавшей замок с запада и юга, – мирным притоком, берега которого были сплошь покрыты ивами и буками. Вместе с рекой Корв, протекающей на севере, эта река составляла прекрасную естественную оборонительную преграду. По-видимому, Гриффит-Хилл успел прожить множество жизней с того момента, как служил домом для семейства Гриффитов, слуг многих поколений графов Марч[64 - Семья, владения которой располагались на границе между Англией и Уэльсом.]. В течение длительного периода в нем располагалась закрытая школа для мальчиков, во время войны – санаторий для раненых солдат. Потом в нем открыли городской музей, а уже после этого он превратился в то, чем был и сейчас: унылый отель, нуждающийся в серьезных финансовых вливаниях. Даже пионы и гортензии, которые росли вдоль стены, отделяющей парковку от широкой лужайки, не могли изменить ощущения, что здание знавало лучшие времена. Номер Изабеллы располагался на верхнем этаже, и до него надо было добираться по такому количеству лестниц и коридоров, что она решила: ей могут понадобиться хлебные крошки, чтобы утром найти путь на завтрак[65 - Намек на сказку «Мальчик-с-Пальчик» в которой главный герой рассыпает за собой хлебные крошки, чтобы обозначить дорогу домой.]. Но за эти неудобства она получила две просторные комнаты с ванной – правда, из одного окна были видны крыши соседних домов, из второго – угол стены замка, а третье, плотно закрытое тяжелыми занавесями, смотрело в стену дома напротив. Когда суперинтендант отдернула эти занавеси, чтобы впустить дневной свет, ее взгляд наткнулся на пожилого джентльмена, одетого в то, что больше всего напоминало ползунки для новорожденных. Верхние пуговицы одеяния были расстегнуты и обнажали впалую грудь с седыми волосами, которые их владелец задумчиво поглаживал. Увидев Изабеллу, он весело помахал ей. Она резко задернула шторы и мысленно поклялась больше ни за что их не открывать. Изабелла быстро распаковалась. Затем позвонила на ресепшн с просьбой принести ей лед и лимон, и, пока раскладывала свои туалетные принадлежности на белом столике на колесиках, сделанном из ивовых прутьев и служившем украшением ванной комнаты, ей доставили и то и другое. Обслуживанием в номерах занимался тот же человек, который зарегистрировал их по прибытии и отнес в номера их вещи, – юноша лет двадцати с накладными ресницами, черной тушью для глаз и отверстиями в мочках ушей такой величины, что в них мог пролезть мячик для гольфа. Ардери увидела, что он принес ей стакан, в котором находились два кубика льда, а на них вызывающе расположился единственный ломтик лимона. Изабелла всегда считала, что «заказать лед» значило получить ведерко со льдом, пусть маленькое, но ведерко. А «лимоном» в ее понимании были дольки лимона, разложенные на блюдце. Но оказалось, что это не так. Она решила не начинать жаловаться в самом начале своего пребывания в гостинице – ей пришло в голову, что несчастный юноша еще будет подавать им обед, а ей не хотелось, чтобы он плюнул в ее тарелку. Так что Изабелла поблагодарила его со всей возможной вежливостью. Потом подошла к прикроватной тумбочке, на которой стояли водка и тоник. Решив, что сейчас у нее единственная возможность спокойно выпить у себя в комнате, налила себе покрепче. Четверть стакана тоника, а все остальное – водка. Ардери сделала глубокий глоток. Этого она заслужила не один раз за сегодняшний день. Суперинтенданту было ясно, что Томас Линли сумел перекинуться с сержантом Хейверс парой слов перед их отъездом в Шропшир. Она была воплощением сотрудничества с самого начала и до самого конца, несмотря на все те проверки, которые Изабелла ей устроила. Во время их единственной остановки для заправки и еще одной для посещения туалета Барбара даже бровью не повела, когда Ардери сказала ей: «Купите себе хрустящий картофель или что-нибудь в этом роде. Больше останавливаться мы не будем». Вместо этого из туалета она вернулась с двумя целомудренными яблоками, одно из которых протянула Изабелле. Такой же Хейверс оставалась и во время их беседы с главным констеблем. Если ей не понравилось то, что Изабелла ее не представила – аристократически воспитанный инспектор Линли сделал бы это непременно, – она ничем этого не показала. Сержант что-то записывала, время от времени задавала вопросы и ждала дальнейших указаний. Хейверс также никак не прокомментировала свой номер в Гриффит-Холле, который – и Изабелла за этим специально проследила – подошел бы лишь новообращенной послушнице, заточенной в монастыре. Суперинтендант дала слабину в том, что касалось ванной комнаты – душ, раковина и умывальник, но ничего больше, вы меня поняли? – но кровать потребовала самую что ни на есть односпальную; если она будет похожа на раскладушку, то еще лучше. Изабелла уже давно выяснила, где живет Барбара Хейверс – в какой-то лачуге, которая раньше использовалась в качестве садового сарая, – поэтому если б сержант решилась пожаловаться, суперинтендант знала, что ей ответить. Но та не жаловалась. Спросила только, работает ли телик. По-видимому, она стала смотреть «Жители Ист-Энда»[66 - Мыльная опера, в которой показана повседневная жизнь жителей одного из округов Ист-Энда в Лондоне. Выходит с 1985 г. и по состоянию на начало 2018 г. насчитывает 5624 эпизода.] еще в утробе матери. – На телевизор вам не останется времени, – сообщила ей Изабелла, прежде чем отправиться в свой номер. Она передала сержанту все папки, которые они получили от детектива Пажье и главного констебля Вестмерсийского управления полиции. – Взгляните вот на это. Хейверс сморгнула. Но не сделала и намека на то, что если б они разделили папки между собой, это ускорило бы процесс. Перед обедом, как и было договорено, суперинтендант встретилась с Хейверс в баре. Кто-то – без сомнения, Линли – сказал сержанту, что перед обедом принято переодеваться, но она неправильно поняла саму идею переодевания и решила, что это значит просто сменить одежду. Так что сержант появилась в бежевых брюках, коричневых башмаках и голубой блузке, которая еще не стала, но была уже очень близка к тому, чтобы превратиться в лохмотья. Однако водка с тоником, выпитые Изабеллой, настроили ее на мирный лад. Она не стала комментировать костюм сержанта. Вместо этого уселась на кожаный диван и указала Хейверс место напротив себя. Было видно, что сержант сбита с толку. Потом она бросила взгляд в сторону ресторана. – Прошу прощения, что поднимаю этот вопрос… но… я хочу сказать, у нас не было ленча, – произнесла она извиняющимся тоном. Стало ясно, что Барбара никогда не бывала в гостинице, ни в хорошей, ни в плохой. Возможно, в пансионе или в комнатах при пабе, но настоящая гостиница, с баром и рестораном, и в дополнение с комнатой для завтраков… Исключено. Бедняга просто не знала, что ей делать. – С этого все начинается, сержант, – пояснила Изабелла. – Садитесь. Сейчас нам принесут меню. Я закажу выпить. Вы тоже можете заказать себе. Сейчас уже поздно, и мы не на службе. Хейверс заколебалась. Она захватила с собой несколько папок, которые сейчас, как щит, прижимала к груди. – Я уверена, что инспектор Линли не заставлял вас обедать только в… не знаю… в «Литтл чифс»?[67 - Популярная сеть придорожных ресторанов.] – сказала Изабелла. – Не думаю, что он их очень любит. Так что присаживайтесь. Сейчас к нам кто-нибудь подойдет. У сотрудников ресторана нюх на клиентов. Хейверс сдалась, но уселась на самый краешек дивана, продолжая прижимать папки к телу. Видимо, она предполагала, что обед будет рабочим, и сейчас у нее было такое выражение лица, как будто она ждала, что Ардери вот сейчас вскочит на ноги и скажет, что все это шутка. Как и предсказывала Изабелла, через несколько минут появился человек с меню в руках. Как она и ожидала, это был все тот же мистер «Ресницы и все такое». Она спросила, как его зовут. – Мир, – ответил он. – Прошу прощения? Вас зовут Мир? – Полностью – Миру Мир, – пояснил молодой человек. – Мама любила лозунги. – Да неужели? А у вас есть братья или сестры? – Конец Голоду, – ответил Мир. – После этого она уже не могла забеременеть. И по мне, так это лучше. Что будете пить? – спросил он, протягивая им меню. Изабелла уже созрела для того, чтобы пропустить по второй. – Водка-мартини, чистый, с оливкой. Смешать, но не взбалтывать, пожалуйста. Сержант, что вы будете пить? – Ардери заметила, что Хейверс изучает длинный список замысловатых коктейлей. Брови у нее были нахмурены, а губы двигались, пока она читала описания их ингредиентов. – Думаю, что присоединюсь к вам. Эту штуку с водкой, – заказала она беспечным тоном. – Вы в этом уверены? – Изабелла сомневалась, что Хейверс приходилось пробовать мартини раньше. – Так же как и в том, что солнце восходит на востоке. – Тогда два мартини, – заказала Изабелла. – Будет сделано, – подтвердил Миру Мир и отправился в бар смешивать напитки. «Интересно, – подумала суперинтендант, – а повар тоже он?» Пока никого другого в гостинице видно не было. – Хотелось бы знать, хранит ли он кости мамочки сложенными в подвале, – пробормотала Хейверс, оглядывая помещение бара. Кроме них, в нем никого не было. – Его мамочки? – Изабелла нахмурилась. – Ну вы сами знаете: бойся портрета с двигающимися зрачками и не принимай душ, если он за занавеской, а не за стеклянной перегородкой. Энтони Перкинс? Джанет Ли? Мотель Бейтса? – Когда Изабелла никак не отреагировала на сказанное, Хейверс продолжила: – Боже, командир, вы что, никогда не видели «Психо»?[68 - Культовый триллер режиссера и продюсера Альфреда Хичкока (1960), ставший каноническим.] Она сделала несколько движений, напоминающих удары ножом, и сопроводила их звуками «ой, ой, ой». – И кровь вытекает через сливное отверстие в ванне. – Видимо, я его пропустила. – Пропустили? – Казалось, что Хейверс потрясена. Глядя на выражение ее лица, Изабелла решила, что сержант сейчас спросит ее, не была ли она в коме последние несколько десятков лет. – Именно, сержант Хейверс, пропустила. А что, это обязательно к просмотру для любого, кто едет в отпуск и хочет попасть в гостиницу? – Нет, но… Некоторые вещи обязательны для каждого культурного человека. Или нет? – Спорить не буду, но мне кажется, что насильственная смерть, причиненная через занавеску в душевой, к ним не относится. Миру Мир принес им плошку с орешками и еще одну, с нарезанным сыром. Хейверс долго разглядывала их, но тронуть не решилась. Изабелла взяла нарезанный соломкой кусочек сыра и подвинула плошку к сержанту. Та взяла одну полоску и зажала ее между пальцами как сигару, словно ждала разрешения впиться в нее зубами. Когда суперинтендант откусила кусок, Барбара последовала ее примеру. Ее действующая на нервы точность в повторении движений Изабеллы заставила старшего суперинтенданта задуматься, не практикуется ли сержант в искусстве отзеркаливания[69 - В психологии так называется процесс возвращения клиенту аспектов его собственного невербального поведения; это способ имитирования высококонтекстуальных реплик, которые дает клиент, без проникновения в их значение.] в свое свободное время. – Ну, и что вам удалось выяснить? – поинтересовалась Ардери, кивнув на пачку папок. Хейверс начала с анонимного звонка, поступившего в колл-центр службы 999. Говорил мужчина, который не назвал своего имени и звонок которого, как и все остальные звонки, был записан. В файлах КРЖП есть расшифровка разговора, которая привлекла внимание Барбары. После обвинения Йена Дрюитта в развращении малолетних голос добавил: «Я ненавижу лицемерие. Этот ублюдок пользует детей, и мальчиков, и девочек. И занимается этим многие годы. Но никто не хочет этого видеть. Прямо как у проклятых католиков». – Прежде всего, командир, меня заинтересовало, почему к этому звонку отнеслись так серьезно, – сказала Хейверс. – Если подумать, то это все равно как анонимное письмо. Кто-то решает досадить этому парню Дрюитту, звонит в «три девятки» и жалуется на него. Он не предъявляет никаких доказательств, но полицейские бросаются и производят арест. – Педофилия – это то, на что полиция реагирует практически мгновенно, сержант, – заметила Изабелла и не стала распространяться дальше, потому что Хейверс должна была сама все знать. Этот звонок ничем не отличался от анонимного звонка в полицию с сообщением о том, что соседа звонившего видели прячущим труп под патио. Система начинала действовать мгновенно. – Это я понимаю. Но вот последний кусок… Насчет католической церкви. Изабелла выбрала еще одну сырную соломинку, но не донесла ее до рта. – Насчет католической церкви? – Развращение несовершеннолетних и католическая церковь. Это вам ни о чем не говорит? – А должно? То есть, помимо того факта, что стало публично известно, что католические священники трахали детей, а их руководство знало об этом и не принимало никаких мер. – Вот именно, командир. А этот парень, Йен Дрюитт… Оказывается, что он диакон, еще не рукоположенный в священники. Значит, здесь, в Ладлоу, у него есть какой-то руководитель. Руководитель, который всю дорогу знал о том, что он делает, но не сделал ничего, чтобы остановить его. – Вы хотите сказать, что именно в этом причина анонимного звонка? В том, что англиканская церковь ведет себя в точности как католическая? Но если это и так, то о чем это говорит нам? – О том, что англиканский диакон был доставлен в участок Ладлоу и при этом его не проинформировали, в чем была причина ареста. Потому что, если верить отчету КРЖП, ПОП, арестовавший парня, ничего ему не объяснил, так как сам ничего не знал. Ему велели только взять его. И после этого парень сразу вешается? В этом нет никакого смысла. – Смысл появится только в том случае, если этот Йен Дрюитт, будучи диаконом церкви, смог прочитать на ее стене свой приговор[70 - По библейскому рассказу, во время пиршества царя вавилонского Валтасара и поругания его над священными сосудами, принесенными из Иерусалимского храма, появилась кисть человеческой руки, начертавшая перстом на стене слова «мене, текел, фарес», в которых заключался приговор царю.] в тот момент, когда этот ПОП приехал, чтобы арестовать его… Кстати, как там его звали? Хейверс порылась в своих бумагах. В этот момент к ним подошел Миру Мир с их мартини. – Гэри Раддок, – сказала сержант. – И я хочу сказать… – Спасибо, Мир… Кстати, я ведь могу называть вас Мир? – со значением произнесла Изабелла. Она не хотела, чтобы кто-нибудь слышал, о чем они говорят с Хейверс, не говоря уже о «мастере на все руки» в этой гостинице. – Как вам будет угодно, – ответил Миру Мир, расставляя напитки. Барбара поспешно закрыла папку, взяла свой мартини и, прежде чем Изабелла успела сказать, что этим напитком надо наслаждаться, сделала большой глоток, будто это была минеральная вода. К счастью, ее макушка не вспыхнула ярким пламенем, хотя слово «крепко» сжатыми губами она произнесла с трудом. К этому времени Мир успел превратиться в официанта. Он достал блокнот и карандаш и спросил, что они выбрали. Изабелла остановилась на супе и баранине средней прожарки, а Хейверс, которая в меню даже не заглянула и которая его, возможно, вообще не заметила, пробормотала «водочным» голосом, что съест то же самое, хотя выражение ее лица говорило о том, что она и не предполагала, что баранину можно прожаривать как-то иначе, чем до состояния хрустящей корочки. Когда молодой человек отошел – вполне возможно, для того, чтобы лично приготовить заказ, – Изабелла заметила, что то, что Йен Дрюитт был англиканским диаконом, объясняет две вещи в произошедшем. Первая – это почему звонок на номер 999 был анонимным: «Большинство отцов не хотело бы, чтобы их детей допрашивали в полиции по поводу растления. И еще меньше им захочется этого, если растлитель – диакон, потому что при таком раскладе все может свестись к слову ребенка против слова священника». И вторая – это почему диакона забрали после анонимного звонка, не откладывая дело в долгий ящик: «Член Парламента, который был у Хильера – Квентин Уокер, – сказал мне, что у Дрюитта в городе был детский клуб. В этом случае он пользовался таким доверием, что его надо было остановить немедленно, если он пользовал кого-то из ребят в этом клубе». Правда, все это Хейверс не очень убедило. Подумав, она сказала: – Но, командир, всегда есть и такой вариант: кто-то хотел, чтобы Дрюитта укатали за то, чего он не делал. Ладлоу, Шропшир Было уже половина двенадцатого ночи, но Барбара знала, что ей необходимо выбраться из гостиницы на свежий воздух. А еще она знала, что все испортила. За мартини на аперитив последовали две бутылки красного вина за обедом. Чашка кофе – черного, крепкого и без сахара – ее не отрезвила. Если Ардери организовала эту пьянку, чтобы посмотреть на то, что будет делать Барбара, когда ей предложат спиртное, то сержант этот тест провалила. Что же касается старшего суперинтенданта, то по ней совсем не было видно, что она хоть чуточку пьяна. Вместо кофе Изабелла выпила пару бокалов портвейна. Ее способность пить поражала. Заметить, что спиртное произвело на нее какое-то действие, можно было один-единственный раз, когда во время обеда она ответила на телефонный звонок. Ардери взглянула на экран и сказала Барбаре: «Я должна ответить», после чего встала, чтобы выйти из помещения, направилась к выходу и по пути слегка отклонилась от курса. Но даже это можно было объяснить складкой на ковре. Барбара услышала, как она сказала в трубку: «Я же наняла вас для того, чтобы вы решили вопрос, не так ли?», прежде чем удалилась на безопасное расстояние. Вернулась Ардери с каменным лицом, но о чем бы ей ни сообщили по телефону, она забыла про это сразу же после окончания разговора. Казалось, что она – эксперт по компартментализации[71 - Или раздельное мышление – механизм психологической защиты, проявляющийся в том, что противоречия между какими-то мыслями, идеями, отношениями или формами поведения упорно не осознаются.]. После обеда, когда они взбирались по лестнице, Изабелла наметила планы на следующий день, который должен был начаться в половине восьмого утра за завтраком. Эти планы включали беседу с ПОПом, отвечавшим за доставку Йена Дрюитта в полицейский участок Ладлоу. Они также собирались нанести визит отцу умершего и переговорить с викарием церкви Святого Лаврентия, в которой, судя по их документам, Йен Дрюитт служил диаконом. – Спокойной вам ночи, сержант, – закончила Ардери, добавив: – Надеюсь, вы хорошо выспитесь. Вернувшись на нетвердых ногах в номер, Барбара поняла, насколько мизерны ее шансы вообще уснуть. Прежде всего, комната чертовски сильно вращалась вокруг нее, и у сержанта появились сомнения в том, что она сможет дойти по ковру до постели. Кроме этого, кровать была такой узкой и выглядела такой неудобной, что даже если б она смогла на нее рухнуть, то, скорее всего, ощущала бы себя ночью как преступник на тюремной койке. Барбара родилась далеко не вчера, так что она понимала, чего ждет Ардери от этой поездки в Херефордшир и в Шропшир. Как только старший суперинтендант объявила, что они не будут останавливаться на ленч, сержант догадалась, что Ардери использует эту экскурсию для того, чтобы не только довести ее, Барбару, до самого предела, но и заставить перешагнуть через него. Изабелла невзлюбила ее с момента ее прихода в Скотланд-Ярд, но хотя это недовольство постоянно копилось, Барбаре удавалось избегать глобальных нарушений до тех пор, пока она не махнула в Италию вопреки прямому приказу Ардери[72 - Подробнее см. роман «Всего одно злое дело».]. Предоставление информации репортеру самого грязного таблоида в стране тоже сыграло свою роль, а то, что она делала это не единожды, решило ее судьбу. Так что здесь, в Ладлоу, Барбара отлично видела весь расклад. Инспектор Линли мог рассматривать это как шанс на искупление грехов, но сержант знала, чем это было в реальности: планом окончательно утопить ее и обеспечить ее перевод в Бервик-на-Твиде. Ее номер в гостинице был частью этого плана. Барбаре не надо было подниматься в апартаменты Ардери, чтобы убедиться, насколько они отличаются от этой комнатушки, в которой, во времена процветания Гриффит-Холла, наверняка проживали посудомойка, прачка и молочница, если тогда здесь были коровы. Но Изабелла Ардери не дождется жалоб со стороны детектива-сержанта Хейверс. Так что если ей придется для удобства уснуть на полу, она это сделает. Но вот выпивка испортила все впечатление от дня, которое Барбара изо всех сил старалась сохранить незапятнанным. Она напилась в зюзю, и это не предвещало завтра ничего хорошего. Ей необходимо протрезветь. И покурить. В гостинице курить было запрещено («Разве такое теперь не повсеместно?» – спросила она себя с горечью), поэтому сержант решила прогуляться на свежем ночном воздухе и убить сразу двух зайцев. Плеснув на лицо холодной воды в ванной комнате размером с церковную исповедальню, она схватила свою сумку, убедилась, что сигареты у нее с собой, и нетвердыми шагами спустилась к ресепшн. Там никого не было, но на стойке лежала аккуратно сложенная стопка туристических карт, открыток с видами замка и с десяток брошюр, посвященных различным праздникам в Шропшире. Взяв одну из карт, Барбара развернула ее. Перед глазами у нее все плыло, но она смогла рассмотреть, что карта в основном была занята рекламой различных магазинов, кафе, ресторанов и галерей. И посреди всего этого значился малопригодный к употреблению план средневековой части в центре города. Наличие замка упрощало Хейверс задачу ориентации на местности – она находилась от него через улицу, – и, несмотря на то что голова у нее кружилась, Барбара смогла наметить маршрут, который должен был провести ее по узким улочкам и неизбежно завершиться у полицейского участка, откуда она смогла бы добраться обратно в гостиницу. С планом города в одной руке и с сигаретами в другой Хейверс вышла на улицу – и поняла, что, пока они с Ардери обедали, прошел дождь. Прохладный воздух обещал быстрое протрезвление. В нем ощущался резкий сладковатый запах дровяного дыма от огня, горевшего неподалеку, – совершенно не характерный для Лондона, в котором жечь дрова было запрещено. Люди нарушали это правило и все равно жгли их, но это случалось редко, так что аромат горящих дров в Ладлоу словно перенес ее в прошлое. То же самое происходило и со зданиями. Гриффит-Холл стоял в ряду жилых домов, история которых насчитывала столетия. Табличка на одном из них говорила о том, что эти средневековые постройки были превращены в дома эпохи Регентства[73 - Наименование периода в истории Англии с 1811 по 1820 г. Эпохе Регентства присущ особенный стиль в искусстве, что также выделяет ее в отдельный период. В искусстве он совпадает с царившими на континенте стилями ампир и рококо, но обладает английскими особенностями.] путем перестройки их фасадов, в то время как на углу, там, где переулок выходил на Касл-сквер, стояло кафе в стиле XX века бок о бок с наполовину деревянной городской усадьбой в стиле Тюдоров[74 - Стиль поздней английской готики, эпохи правления английской королевской династии Тюдоров в 1485–1604 гг.]. Барбара ощущала себя путешественником по времени, затерявшимся в нескольких временных эпохах, хотя звуки музыки и веселые разговоры неподалеку возвращали ее в настоящее. Она признала беспорядочную беседу выпивших людей, чья пагубная привычка к курению не позволяла им наслаждаться одновременно и выпивкой, и сигаретами в помещении паба, которого пока не было видно. Сержант предположила, что выпивохи и курильщики окажутся, скорее всего, студентами, так как прямо через улицу она видела закрытую коваными воротами арку, разделявшую два здания и ведшую, как было написано на ней блестящими буквами, к Вестмерсийскому колледжу. Меньше всего Барбаре сейчас хотелось оказаться в пабе. Поэтому она закурила свою первую сигарету и продолжила путь. Голова у нее была тупая. Обычно пинта пива в неделю была ее максимумом, так что она проклинала себя за то, что приняла за обязанность соглашаться на каждое новое предложение выпить. А как она заглотила этот мартини… «Где же кончается готовность к совместным действиям и начинается настоящая бесхребетность?» – спрашивала себя Барбара. На Хай-стрит он наткнулась только на одного прохожего – мужчина тащил под мышкой спальный мешок, а в руке у него был пакет. Кроме этого, у мужчины был рюкзак, и его сопровождала немецкая овчарка. Казалось, что он готовится нырнуть в подъезд впечатляющего каменного здания, которое на карте Барбары было обозначено как «Баттеркросс». Он шел по противоположному от сержанта тротуару, поэтому она плохо рассмотрела его, но про себя отметила, что в Ладлоу люди спят на улице. Это показалось ей необычным. Никакого транспорта на улицах не было видно. Казалось, что ночная жизнь в Ладлоу ограничивается несколькими пабами, а рестораны предназначены для тех, кто рано ест и предпочитает ложиться в постель вскоре после этого. Двигаясь по выбранному маршруту, Барбара в конце концов оказалась в торговом пассаже, в котором закрытый в это время суток средневековый блошиный рынок предлагал на выбор абсолютно не нужные ей товары. Пассаж был плохо освещен, и она быстро прошла сквозь него, чтобы оказаться на дуге, отмеченной на ее карте как место встречи Верхней Гэлдфорд-стрит и Нижней Гэлдфорд-стрит. Здесь все выглядело совсем по-другому. Барбара заметила, что, пройдя через блошиный рынок, она оставила средневековую часть города у себя за спиной. Дорога стала шире и теперь позиционировалась как путь, проходящий мимо старой части города. Вдоль нее стояли ряды домов, покрытых унылой серой штукатуркой или отделанных кирпичом. К каждому из них вела одна ступенька, служившая крыльцом. Ветер здесь был резким и стал еще резче, когда Хейверс дошла до места своего назначения. Городской полицейский участок располагался на углу Нижней Гэлдфорд-стрит и Таунсенд-клоуз, недалеко от Випинг-Кросс-лейн, которая, если верить карте, выходила на реку Тим. Барбаре показалось, что ветер несет холод именно с реки. Ее удивили размеры участка. Двухэтажное здание, отделанное красным кирпичом, было гораздо больше, чем она могла себе предположить. На юго-западном углу здания горел обычный знак с написанным традиционным бело-голубым цветом словом «полиция». Широкие каменные ступени вели к впечатляющего вида дубовым дверям с нависавшей над ними панелью, которая была скорее украшением, чем настоящей защитой от дождя. Хейверс поднялась по ступенькам. Сержант была уже достаточно трезвой для того, чтобы заметить, что на здании, несмотря на его заброшенность, висела камера наружного наблюдения, смотревшая на ступени, по которым она только что поднялась, на тротуар и на какую-то часть проезжей части. Кроме того, с левой стороны от двери висела телефонная трубка, надпись над которой сообщала, что «снявший трубку соединится с оперативным коммуникационным центром и ему придется сообщить месторасположение участка, от которого он звонит, свое имя, контактный телефон и адрес». Объявление заканчивалось словами: «Любые сообщения в рамках Акта 2003[75 - Акт парламента Великобритании, принятый в 2003 г.; документ регламентирует половые преступления в юрисдикции английского права с 1 мая 2004 года.] о половых преступлениях должны делаться в одном из следующих участков…» Барбара прочитала список и поняла, что ни один из них не располагается в Ладлоу. Это заставило ее задуматься. Обвинения, предъявляемые Йену Дрюитту, подпадали под действие Акта. «Интересно, знал ли об этом человек, который позвонил в коммуникационный центр?» – подумала она. И опять же сержант не могла понять, почему центр вообще среагировал на анонимный звонок, принимая во внимание то, что базовые требования, касающиеся имени, контактного телефона и адреса не были выполнены. И кроме того, если предыдущее расследование определило местонахождение трубки, то логично было бы предположить, что на записи с камеры наружного наблюдения должен был быть человек, который ею пользовался. Это легко проверить, синхронизировав запись разговора и запись с камеры. Но и все это, вместе взятое, не могло объяснить, почему звонивший воспользовался трубкой возле участка, когда он легко мог прибегнуть для этого в любой телефонной будке в городе. Барбара отошла от дверей, спустилась по ступенькам и внимательно осмотрела здание. Несколько окон на втором этаже были распахнуты, что подтверждало информацию главного констебля Уайетта о том, что патрульные офицеры, на территории которых находился Ладлоу, все еще использовали участок, когда бывали недалеко от него. Сейчас здание стояло темным, за исключением света на первом этаже, который освещал то, что раньше служило приемной. Позади здания располагалась парковка, предназначенная для служебного транспорта. На ней Барбара увидела полицейскую машину, припаркованную в густой тени, подальше от здания; она стояла на углу, носом в сторону парковки, как будто была готова тронуться по первому требованию. Сержант уже хотела было развернуться и продолжить свой путь, когда заметила, что в машине кто-то есть. Она обратила внимание на движение на месте водителя – с того места, где она стояла, это выглядело как попытка мужчины откинуть подальше свое кресло. Принимая во внимание время, место и общую ситуацию с полицейским патрулированием в Шропшире, Хейверс решила, что перед ней один из патрульных, в район патрулирования которого входит Ладлоу. Он решил прикорнуть, пока его коллега, без сомнения, продолжает патрулирование в каких-то других городках. Когда время отдыха закончится, он разбудит спящего по радио. Они поменяются местами, кто-то получит свою дозу сна, после чего патрулирование возобновится. Это было неслыханно – помимо того, что это было совершенно непрофессионально. Но Барбара решила, что чем больше будут сокращать местных стражей порядка, тем меньше копов будет волноваться о том, как выполнить свою работу на должном уровне. Куолити-сквер Ладлоу, Шропшир – Племянник, говоришь? – спросила Фрэнси Адамиччи у Челси Ллойд. При этом она сделала один из своих фирменных жестов с волосами – небрежно откинула их с правого плеча, позволив всей копне волос сексуально прикрыть левую сторону ее лица. – Неужели племянник? Он кажется молокососом. – То есть это значит, что тебе нравится второй, так я поняла? – Челси неуклюже указала бокалом с пивом, который держала в руке, на Джека Корхонена. Это была ее четвертая пинта, но кто станет считать? Джек ждал, когда осядет пена на пинте «Гиннеса», чтобы подать ее мужику, которому, казалось, было лет сто восемьдесят. – Я слыхала, что он женат, Фрэн. – А я слыхала, что это не имеет никакого значения. Динь слушала эту обычную беседу Фрэнси-Челси, которую вели две ее подруги. Не важно, с чего начиналось их общение, но если они выпивали, то оно рано или поздно заканчивалось обсуждением того, кому какой мужик из находящихся поблизости нравится. В настоящее время их было трое: старый джентльмен, радостно сжимающий свое пиво, владелец «Харт и Хинд» среднего возраста и его племянник, где-то лет двадцати, имени которого Динь не помнила. В пабе были еще посетители, но выбирать было практически не из кого. Так что, по мнению Динь, Джек Корхонен привлек внимание Фрэнси по умолчанию. Она вышла с подругами, потому что не могла находиться в Тимсайде. Финн вернулся после обеда со своей мамашей в таком состоянии, что ей захотелось оказаться от него подальше. А Брутал… Она решила полностью согласиться с его пониманием дружбы и именно поэтому присоединилась к Фрэнси и Челси. – Да ладно тебе! Ты же никогда!.. – это произнесла Челси, которая говорила, прикрываясь одной рукой, как перевозбудившийся подросток. – Конечно… – сказала Фрэнси. – Боже, Чел, какой смысл увлекаться кем-то, если не готова сделать главный шаг? – Но он же… Боже, Фрэнси, я не знаю… Ему ведь… лет сорок! – Мы просто трахнулись, – равнодушно произнесла Фрэнси. – Я же не собираюсь за него замуж. – А что, если его жена… – Каждый из них живет своей жизнью, – эти слова Фрэнси произнесла пренебрежительным тоном, что свидетельствовало о том, что проблема жены ее волновала. – Они на пару владеют этим пабом, живут в одном доме, но спят в разных спальнях. Она сама по себе, он сам по себе. – А ты откуда знаешь? – Он сам мне сказал. Большие голубые глаза Челси стали еще больше, если такое было вообще возможно. – Ты чё, больная или как? Женатые мужики всегда так говорят, когда им невтерпеж! – Взгляд ее стал проницательным, пока она обдумывала то, что рассказала им Фрэнси. – Я тебе не верю. И где же произошло это божественное соитие с Джеком Корхоненом? – Слушай, не будь дурой. Там же, где все трахаются в этом месте. Каждый знает, что наверху есть комнаты. Вот Динь знает, правда, Динь? – Фрэнси повернулась к подруге. Динь не стала отвечать, поскольку живое доказательство этих слов как раз спускалось по ступенькам, приняв вид девушки с горящими глазами и в трико и ее компаньона, в руке которого позванивал ключ с брелоком размером с хорошую подкову. Он передал его племяннику Корхонена вместе с тем, что было похоже на две двадцатифунтовые бумажки. Племянник кивнул, осклабился и положил деньги не в кассу, а в то, что напоминало ящик для хранения угля в миниатюре, стоявший рядом с кассой. Через несколько минут ключ уже забрала следующая пара и стала взбираться по ступенькам. – О мой бог! – вырвалось у Челси. – Они что, даже простыней не меняют? – Когда мы там были, они были достаточно чистыми, – пояснила Фрэнси. – Достаточно чистые – значит грязные. Ты могла там что-нибудь подцепить! – Когда Фрэнси пожала плечами – она была девушкой, которую не сильно беспокоили всякие болезни, – Челси покачала головой. – Я тебе не верю. То есть что тебе понадобилось от старика, Фрэн? – Я уже сказала, я им увлеклась. И все еще увлечена, если по правде. Да и повеселиться хотелось. Это был только секс, Чел. Если б мне не надо было зубрить к завтрашнему экзамену, я и сегодня с ним пошла бы. Сказав это, она допила свое пиво. Всегда готовая поддержать ее, Челси сделала то же самое, пока Фрэнси выясняла, идет ли Динь с ними. Но та еще не была готова уйти и сказала, что останется и встретится с ними завтра утром. Договорившись, девушки отправились по своим делам, оставив Динь возле барной стойки, где она заказала еще пинту у племянника, все еще не понимая, почему Фрэнси Адамиччи – которая, это надо было признать, могла поиметь любого, стоило ей только мигнуть, – позволила Джеку Корхонену трахнуть ее. «Хотя, – решила Динь, – выглядит он неплохо». Несмотря на то что в его волосы уже успела прокрасться седина, они были густыми и приятно вились. Борода тоже успела поседеть, но была аккуратно подстрижена и шла ему. Джек носил модные окуляры, делавшие его похожим на эльфа. Вместо пояса он носил подтяжки. Обычно они были украшены каким-нибудь праздничным узором или политическим лозунгом, но Динь думала – когда она вообще думала о Джеке Корхонене, а это случалось нечасто, – что подтяжки превращают мужика в древнюю мумию. Слишком древнюю, чтобы с ней трахаться. Если, конечно, он не какой-то волшебник в постели. Динь раздумывала о Джеке, и эти мысли неизбежно привели ее к мыслям о Брутале. А он как в постели, волшебник или нет? Конечно, нет. Ни один парень в восемнадцать лет не может им быть, даже такой, как Брутал, который занимался сексом с такой страстью, будто женщины должны были вот-вот исчезнуть с лица земли. Но Джек Корхонен… Мужчина, который за несколько десятилетий мог набраться опыта… Фрэнси могла или услышать о его познаниях в сексе, или решила выяснить все сама. Иначе она обратила бы внимание на племянника… да как же его зовут, черт побери? Динь так никого об этом и не спросила, даже когда Челси сказала, что мальчик ей понравился. «Все упирается в доказательства, – подумала Динь. – И если Фрэнси Адамиччи запала на Джека Корхонена, то это достаточно веская причина их получить». Она увидела, что мужчина посматривает в ее сторону. Естественно, ведь она была не только клиентом, но и единственной женщиной, одиноко сидящей за стойкой. Динь наклонила голову и встретилась с ним взглядом. Затем подняла пинту к губам и отпила глоток. А потом поставила бокал на стойку и провела языком по губам, как будто слизывала несуществующую пену. Племянник вышел из-за стойки и подошел к столикам, за которыми уже не было студентов, отправившихся, как и Фрэнси, зубрить к экзаменам, писать работы или готовиться к ранним лекциям и семинарам, – и стал собирать пустые стаканы и протирать влажные круги на столешницах. Занявшись этим, он не заметил, как по лестнице спустилась еще одна пара. Их обслужил Джек Корхонен. Он взял ключ и деньги, убрал деньги в угольный ящик, и пара исчезла в ночи. Отойдя от ящика, хозяин заведения стал собирать со стойки стаканы, оставшиеся после Фрэнси и Челси. – Подруги вас покинули, да? – обратился он к Динь, но она, хотя для нее это была возможность начать разговор о Фрэнси и Челси, произнесла: – А я не знала, что вы еще и с комнатами управляетесь. – С какими комнатами? – спросил мужчина, опуская бокалы в моющуюся жидкость под стойкой. – Сами знаете. – Все дело в том, что не знаю. О каких комнатах идет речь? – Да ладно, Джек, – Динь сама удивилась, когда назвала его по имени, понимая, что это можно рассматривать как сигнал, и в то же время не будучи уверенной, что хочет подать какой-то сигнал. – Тот парень только что вернул ключ. Вместе с деньгами. – Какой парень? – переспросил Корхонен. – Какой ключ? У тебя что, галлюцинации? Или фантазируешь? А потом он бросил на нее то, что Динь могла назвать настоящим ВЗГЛЯДОМ. Он сопровождался легким движением губ, едва заметным дрожанием ноздрей, после чего его глаза опустились на уровень ее груди, а потом перешли на лицо. Динь поняла, в чем он хотел убедиться. Она наклонилась над стойкой, чтобы дать ему возможность рассмотреть ложбинку между грудей, после чего провела указательным пальцем по краю пинты. – Ты меня разыгрываешь, правда? – произнесла Динь. – Фрэнси говорила мне, что ты сам пользуешься этими комнатами. – Неужели? – Корхонен протирал посуду. Племянник принес к бару еще один пластиковый контейнер со стаканами. – А твоя Фрэнси – озорница… Она ведь должна была сохранить это в тайне. – Могу поспорить, что у тебя множество маленьких секретов… – Динь еще раз провела пальцем по краю пинты, а потом поднесла палец к губам и всосала его в рот. – Девочка, тебе надо быть поосторожнее. Парни могут неправильно это понять. – А почему ты думаешь, что мне не могла прийти в голову неправильная мысль? – спросила его Динь. На какое-то время мужчина замолчал. – Если тебе в голову приходят такие мысли, то я без проблем могу тебе помочь. – Ему понадобилось всего три секунды, чтобы достать ключ, которым пользовалась пара, последней побывавшая в одной из двух комнат наверху. – Или ты меня просто дразнишь? – уточнил он. – По тебе видно, что ты любишь подразнить… А как дойдет до дела, могу поспорить, что ты слиняешь. – Я никогда никого не дразню, – ответила Динь. – Ты сказала, не я, – заметил бармен и отошел, чтобы взять контейнер со стаканами. В этот момент к ним присоединился его племянник. Он посмотрел на ключ, потом на Динь, а потом на своего дядю. Ключ остался лежать там, куда его положил Джек. Динь сделала пару глотка пива. Почувствовав приятное возбуждение, подумала: «Да кому какое дело. Все так делают». В ее конкретном случае такое заявление было необходимо. Она ведь думала, что между ней и Бруталом что-то было. Она думала, когда он сказал ей, что они будут «друзьями с привилегиями», ей будет легко поменять эти отношения на что-то большее. Но сейчас Динь понимала, что этого уже не произойдет. Поэтому она взяла ключ. На брелоке было написано, что он от комнаты № 2. Теперь все, что надо, – это подняться наверх и найти дверь. Динь заметила, что Джек Корхонен тайком наблюдает за ней – на его лице были написаны сомнения: дразнит она его или это так же реально, как и с Фрэнси Адамиччи? Захватив с собой пиво, Динь направилась к лестнице. Обернувшись, посмотрела на Джека. Она заранее знала, как он поступит. Две лампы на потолке коридора на втором этаже тускло освещали путь к дверям двух комнат паба. Между ними была открытая дверь, за которой находилось то, что можно было принять за общую ванную для тех, кто планировал остановиться на ночь. Динь решила, что такое случается нечасто, потому что владельцу бара было гораздо выгоднее сдавать комнаты по часам тем, кому не терпелось трахнуться. За дверью, на которой была написана цифра 1, она услышала стоны и хрипы, сопровождавшиеся ритмичным звоном пружин матраса. Проходя мимо, услышала девичий голос: «Ну же, бог мой!», после чего крики девушки превратились в короткие удовлетворенные повизгивания. Динь прошла мимо, на ходу прикладываясь к пиву и твердо намереваясь допить его. Наконец-то она чувствовала себя совершенно свободной. Девушка остановилась возле туалета. Что-то подсказало ей, что туда стоит зайти. В туалете хрипы в комнате № 1 слышались яснее. «Интересно, сколько времени понадобится ему, чтобы кончить, и в какой момент усталость может привести его к нежелательному результату?» – подумала Динь. Что касается девушки, то для нее встреча, кажется, закончилась полным успехом. Она уже не визжала и хранила молчание, пока ее партнер продолжал свои труды. «Спускать или нет?» – спросила себя Динь. И решила не спускать. Она не хотела ставить пару за стенкой в неудобное положение. Хотя, вероятно, тех, кто снимает комнаты для свиданий в пабе, трудно чем-нибудь смутить. А еще Динь не хотелось мешать партнеру в том, что показалось ей затянувшимися усилиями. Поэтому Динь на цыпочках как можно тише прошла в комнату № 2. В нос ей сразу же ударил запах – он набросился на нее, как хозяйка, жаждущая поприветствовать своего гостя. Это была смесь из запахов немытых женских тел, из вони мужских тел, хозяева которых не знали, что такое дезодорант, из аромата нестираных простыней и сильного запаха освежителя воздуха, который не мог скрыть все эти запахи. В комнате, по-видимому, никогда не открывали окно. Динь попыталась это сделать, но быстро поняла, что закрыто оно намертво, а стекло было таким грязным, что девушка с трудом определила: оно выходит на мощенную булыжником Чёрч-стрит, фонари на которой освещали вход в две галереи и магазин сыров. Динь отвернулась от окна и осмотрела комнату. Свет она не включила, но в полутьме рассмотрела, что количество мебели сокращено до минимума – в комнате были только комод, кресло с продавленным сиденьем, большая двуспальная кровать и прикроватная тумбочка с лампой. Над кроватью висела какая-то картинка, но в темноте невозможно было понять, что на ней изображено. Однако по тому, как ровно она висела, Динь решила, что картина прибита гвоздями. Больше никаких украшений в комнате не имелось, а матрас на кровати был ничем не покрыт, потому что кто-то решил избавиться от вонючих простыней, которые теперь, скомканные, валялись в углу. На комоде стояла большая корзина с ароматической смесью из сухих лепестков, сильно пахнувшая пылью. Рядом с ней стоял контейнер с освежителем воздуха, на который Динь нажала и держала так до тех пор, пока тот не закончился. После этого она допила свое пиво, села в кресло и стала ждать. Он пришел быстрее, чем она рассчитывала. С того момента, как Динь поднялась по лестнице, не прошло и десяти минут. Вошел он без стука. Закашлявшись от запаха, произнес: – Боже! Ты что, любительница лаванды? Обсуждать комнату Джек не стал. Просто закрыл дверь и, как и Динь, предпочел не зажигать свет. Вместо этого спустил с плеч подтяжки, вытащил рубашку из брюк и подошел к девушке. – Так, значит, ты не дразнишься? – поинтересовался он. – И ты хочешь, чтобы я в это поверил? – Хочешь верь, хочешь не верь, но ведь, насколько я помню, это не ты затащил меня сюда? – Ты та еще штучка, – Корхонен кашлянул. – Студентка или как? – А сам как думаешь? – Ничего не думаю, кроме того, что не хотел бы угодить за решетку за связь с пятнадцатилетней. Сколько тебе лет? – Восемнадцать. А тебе? – А ты мне нравишься, – заметил мужчина. – Меня это мало интересует. – Я так и думал. Но хватит слов. Иди сюда. Корхонен поднял Динь на ноги и стал целовать ее, не дав ей приготовиться. Без сомнения, он знал, как это делать. Целовался он так, что Динь захотелось, чтобы это продолжалось вечность. Не прекращая поцелуев, Корхонен взял ее руки в свои и сунул их себе под рубашку, а потом положил свои руки ей на бедра и прижал их ближе к себе. Его руки стали двигаться вверх, пока не добрались до бюстгальтера, который он расстегнул и стал сжимать ее соски почти до боли, но отпустил их за мгновение до того, как Динь вскрикнула, как будто знал – и он действительно знал, – и ее тело окунулось в блаженство, и он направлял это блаженство туда, куда хотел… Наконец Джек отпустил ее и кивнул, как будто Динь подтвердила что-то, что его очень интересовало. Потом подошел к кровати и там снял рубашку через голову – такое Динь видела только по телевизору, когда у мужчин из-за спешки не было времени расстегивать пуговицы. Он бросил ее на кровать, сбросил обувь и спустил брюки – Динь увидела, что под ними ничего нет. Девушка знала, что должна что-то делать – или помогать ему раздеться, или раздеваться сама. Но она замерла при виде его мускулистой спины, его ягодиц, складки на которых говорили о том, что они тоже состоят из одних мускулов, при виде его ног и рук, а когда он повернулся к ней… Тогда она увидела шерсть на его груди, в которой темные волосы смешались с седыми и которая практически исчезала на поясе, чтобы потом пышным цветом появиться ниже и превратиться в мягкое гнездо для его возбужденного члена. Шерсть доходила ему почти до горла, как раз до того места, где была веревка, или это был галстук, или пояс халата… – Тебе нравится? Большинству девчонок – да. …и теперь она не знала, что делать и что все это значит, и поэтому не произнесла ни слова, поскольку что можно было сказать о веревке… галстуке… поясе от халата… – Эй, ты чего ждешь? Давай, детка, оголяйся. Я не собираюсь стоять здесь целую вечность. Он сжал пальцы на пенисе, чтобы взбодрить его, поскольку Динь не делала того, что должна была делать, а именно – раздеваться, чтобы потом подойти к нему и сесть на него верхом, и начать тереться о него, двигаясь вверх-вниз, чтобы он почувствовал ее возбуждение от его вида и прикосновений, но она этого не делала и не хотела делать в такой обстановке. Динь бросилась к двери, но ей пришлось пробежать мимо него, а Джек схватил ее и произнес: – Эй! Ты чего? Не то, чего тебе хотелось? Ни розовых лепестков, ни звуков музыки, ни идиота, который целует тебя в шею, или куда там еще, вместо всего этого? Он схватил ее за промежность и притянул поближе. – Поверь, детка, тебе понравится, если я буду с тобой груб. Иначе почему они всегда возвращаются, эти твои подружки, эти студенточки? С этими словами Джек повернул ее к кровати. Его руки пролезли под пояс ее колготок. Динь закричала. – Какого… Да ты что делаешь?.. Заткни свой паршивый… О боже! – Корхонен убрал руки. Динь добралась до двери, думая, что он все еще может схватить ее, но Джек этого не сделал, потому что не был насильником. Он был простым мужиком, который имел женщин как хотел и когда хотел, и если это будет не она – а это было именно так, – то он не собирался ее принуждать. Через мгновение Динь уже была внизу лестницы. А еще через несколько секунд она, спотыкаясь, пробежала по полу старого паба и выскочила на улицу. Май, 6-е Ладлоу, Шропшир Утром Барбара позвонила инспектору Линли. Несмотря на свою прогулку накануне вечером, она испытывала такое сильное похмелье, будто была все еще пьяна. Сержант почти не спала. И не только потому, что комната раскачивалась как паром, идущий во Францию в плохую погоду, но и потому, что, вернувшись с прогулки, она вытащила Миру Мира из «черт знает где он там прятался» и попросила приготовить ей целый кофейник кофе. Ее комната была слишком мала, чтобы в ней можно было работать, поэтому сержант устроилась в холле для проживающих, где выпила свой первый – и пусть он будет последний – мартини накануне вечером. И вот, поглощая черный кофе, она просмотрела в поисках информации все папки, которые им дали, а также сделала заметки о своей прогулке. Сержант дождалась, когда наступило четверть седьмого, прежде чем набрала номер Линли из своей комнаты. Она решила начать с замка, что показалось ей таким же хорошим началом, как и любое другое. Время было раннее, но Линли всегда рано вставал. Однако мобильный Линли взяла женщина. – Привет, Барбара, – сказала она. – У нас сейчас ответственный момент. Боюсь, что не смогу передать ему трубку. Таким образом Барбара поняла, что не ошиблась номером и что сейчас говорит с Дейдрой Трейхир, которую работа в Лондонском зоопарке заставляла вставать так же рано, как и инспектора. Сержант пыталась найти нужные слова. Она знала, что у Томаса отношения с ветеринаром Лондонского зоопарка, занимавшейся крупными животными, но он всегда очень мало говорил о том, что касалось его отношений с женщинами после ужасной смерти его жены, и никогда прямо не сообщал Хейверс, что некоторые ночи проводит с Дейдрой. – Не уверена, что хочу знать, что там у вас за ответственный момент, – произнесла она наконец. – Вы можете попросить его позвонить мне, когда он кончится? – Еще не успев закончить фразы, Барбара поняла, что она получилась довольно двусмысленной и что ей надо было бы придумать что-то другое. – Он готовит яичницу-болтунью, – рассмеялась Дейдра. – Я совершенна потрясена его методом. Никогда не видела, чтобы яйца взбалтывали таким образом. – Хочу предупредить вас, – заметила Барбара, – что на вашем месте не стала бы их есть. Насколько я знаю, он даже тост не в состоянии поджарить самостоятельно. – Очень хорошо, что сказали. Тогда ваш звонок – отличный повод. Я передам ему трубку, а сама закончу с яичницей. – Барбара, – раздался через мгновение голос Линли в трубке. – Что-то случилось? – Я выдержала все испытания вплоть до самого обеда, – ответила сержант, – и можете мне поверить, сэр, что она с самого начала расставляла их, как силки на птицу. – Рассказывайте, – предложил Линли. И сержант рассказала ему все, от А до Я: начиная с поездки в Ладлоу с одной остановкой на заправку и одной на туалет и кончая совместным распитием спиртного и обедом. Она не щадила себя. Ей необходимо было, чтобы инспектор объяснил ей, что делать дальше, так как через тридцать минут она встречалась со старшим суперинтендантом. Внутренний голос подсказывал Барбаре, что если она покается в своих грехах перед Линли, то это поможет ей избежать ошибок в дальнейшем. – Мартини и вино? – спросил Линли после окончания ее исповеди. – Для вас, Барбара, это чересчур. Как же вы не подумали… – Вот так. Не подумала, и всё. Она сказала, что мы можем выпить, поскольку не на дежурстве, а здесь стоял этот парень – его зовут Миру Мир, можете себе представить? – и мы могли заказать… все что угодно. Там было это меню с названиями коктейлей – что, черт подери, может означать «Закат в Нью-Мексико», по-вашему? – и мне пришло в голову… Я не знаю, что мне пришло в голову, поэтому я сказала, что присоединюсь к ней. Водка с чем-то в бокале, напоминающем по размеру пасхальную шляпку моей матушки. А потом вино. Правда, затем я выпила кофе, но урон уже был нанесен, и она видела, что я напилась. То есть я хочу сказать, что этого невозможно было не заметить. Просто повезло, что меня не вывернуло на лестнице. А по ней не было видно ни малейших… Я хочу сказать, что она лишь слегка споткнулась, когда выходила из комнаты, чтобы ответить на телефонный звонок, но не более того. У нее даже язык не заплетался. – Я бы на вашем месте не волновался, – сказал инспектор после минутного размышления. – Но мне надо извиниться? Надо сказать ей, что обычно я выпиваю одну порцию эля или пива, и то за неделю? – А вот этого делать не стоит, – быстро ответил Линли. – Кроме всех этих проверок – а вы, Барбара, должны быть к ним готовы, – как она себя ведет? – Как всегда. Королева пчел, легенда, богиня и все такое. Вот только, как я сказала, вечером ей кто-то звонил. Она ответила на звонок, но все, что мне удалось услышать, это то, что она наняла кого-то, чтобы он решил какой-то вопрос, и этот звонок ее совсем не обрадовал. На какое-то время инспектор замолчал. «Интересно, – подумала Барбара, – он что, решает, делиться со мной информацией или нет?» Ей бы очень хотелось, чтобы он поделился. Может быть, это поможет ей с Ардери. Но ей не хотелось бы ставить его перед таким выбором. Прежде всего, он был джентльменом. И если Ардери доверила ему секрет, то он не выдаст его ни ради любви, ни за деньги, ни из-за своей преданности Барбаре Хейверс. – Если вы думаете, что вчерашняя выпивка была проверкой… – сказал Линли. – Если? – переспросила она. – …тогда будьте осторожнее. Совсем не обязательно соглашаться на все предложения. Можно просто вежливо отказаться. Как вы чувствуете себя сегодня утром? – Это невозможно описать словами. – Вот как… Тогда сделайте все возможное, чтобы не показать ей, как вам плохо, и, думаю, все будет в порядке. – Мне просто… – Барбара поняла, как отчаянно ей хочется назвать истинную причину своего звонка: ей хотелось, чтобы он оказался в Ладлоу или в качестве второго номера с Изабеллой Ардери, или в качестве ее – Барбары – командира. Правда, она очень быстро поняла, что ее устроил бы только второй вариант, поэтому не стала заканчивать свою мысль. – Вам просто… – подсказал ей инспектор. – Мне просто хочется надеяться, что я смогу проглотить завтрак. – Понятно. Что ж, со всеми с нами такое случалось хотя бы раз в жизни, сержант. Крепитесь. С этими словами он разъединился. Барбара не ощутила себя лучше, чем это было до звонка. И помощи ждать неоткуда – надо идти на завтрак. Когда она подошла, старший суперинтендант как раз заканчивала говорить по мобильному. Миру Мир приближался к столу с перколятором[76 - Вид кофеварки, в которой горячая вода многократно, по замкнутому циклу, проходит через отделение с молотым кофе.] в руках. Ардери попросила его разлить кофе и добавила, бросив быстрый взгляд на Барбару: – Полагаю, нам понадобится еще. Эта фраза требовала, чтобы сержант что-то сказала, поэтому она решила произнести добродушное: «С сегодняшнего дня только вода из-под крана. Хотя, может быть, я решусь добавить в нее кубик льда и ломтик лимона». Губы Ардери раздвинулись в улыбке, такой слабой, что она скорее походила на тик. – Я слышала, что два кубика тоже можно. Берите кофе. – Она протянула руку за чашкой черного кофе. Пальцы у нее дрожали. – Вчера я прогулялась по улицам, – рассказала Барбара. – Просто восхитительно, – сказала Ардери, добавив про себя: «Принимая во внимание то состояние, в котором ты находилась». – И как вам понравился мирный Ладлоу? – В нем не хватает освещения. В нескольких переулках так и хотелось кого-нибудь ограбить. Но я добралась до полицейского участка, который, собственно, и хотела увидеть. – И?.. Миру Мир появился со вторым перколятором и блокнотом. Ардери – что удивляло – заказала себе традиционный английский завтрак[77 - Состоит из жареных сосисок, двух полосок жареного жирного бекона, яичницы-глазуньи, свежих или консервированных помидоров, жареных шампиньонов, фасоли в томатном соусе и поджаренных тостов, намазанных толстым слоем сливочного масла.]. Барбара остановилась на овсяной каше, полагая, что ей удастся пропихнуть ее в себя. Миру Мир взглянул на нее так, как будто ожидал от нее большего. Ведь невозможно нормально функционировать в течение дня, плотно не подкрепившись с самого утра. – И, наверное, всё, – сказала Барбара, не став объяснять, что обычно по утрам она завтракает одним или двумя сладкими пирожками и чашкой чая. Когда юноша отправился готовить заказ, Хейверс рассказала Ардери о том, что обнаружила в пустом полицейском участке. Она упомянула о камерах наружного наблюдения, расположении телефонной трубки, инструкции, в которой было написано, что надо делать в случае, если звонящий хочет сообщить о преступлении на сексуальной почве, о распахнутых окнах участка, которые указывали на то, что участком изредка пользовались, о чем им говорил главный констебль, и, наконец, о «Панде» на парковке и отдыхающем в ней полицейском. – И вот что я подумала, – сказала сержант, – об этом парне в машине: я решила, что это один из патрульных, который дремлет, пока остальные нарезают круги по району. У него на это уходит час, может быть, два, а потом они меняются местами, и опять наступает время дремы, но теперь уже для другого патрульного. – А как это связано с тем, чем мы занимаемся? – спросила Ардери поверх своей чашки; это была уже ее вторая за утро. – Может быть, в ту ночь, когда умер Йен Дрюитт, наступила очередь ПОПа – этого Гэри Раддока – поспать? Может быть, он сидел в этой припаркованной машине… – Но зачем ему это надо? Ведь в здании не было никого, кроме него и Йена Дрюитта, так? – …или он дремал в одном из пустых кабинетов в участке. Хочу сказать, что эти пересыпы не дают мне покоя. Кажется просто невероятным, что этот Дрюитт мог покончить с собой, когда рядом с ним находился полностью работоспособный ПОП. В ту ночь что-то пошло не так. И, возможно, этим чем-то был именно уснувший ПОП? – Это, без сомнения, могло сыграть свою роль… – Ардери кивнула. – Ну хорошо, поговорите утром с этим ПОПом. Посмотрите, что нового можно от него узнать помимо того, что нам уже известно. Сравните то, что услышите, с тем, что он говорил детективу Пажье и КРЖП. Он уже наверняка знает о том, что мы здесь, так что не стоит надеяться, что вы застанете его врасплох. И попросите его показать вам, где именно произошло самоубийство. – Хорошо. Сделаю. И еще я подумала, что нам… – Слушаю вас. – В голосе Ардери слышался интерес, но глаза она прищурила в своей обычной манере. – ПОП, – Барбара быстро изменила направление беседы. – Обязательно. Будет сделано. – Отлично. – На губах суперинтенданта опять появился этот тик вместо улыбки. – А я успела связаться с Клайвом Дрюиттом. Одна из его пивоварен расположена в Киддерминстере. Я встречусь с ним там и попытаюсь направить его мысли в сторону от судебного разбирательства. Очевидно, он хочет подробно рассказать мне, почему мальчик – так он называет сына – никогда не повесился бы, потому что это «преступление перед Господом», как он выражается. Мне кажется, нам придется разбираться во всем этом. Ладлоу, Шропшир Позвонив полицейскому общественной поддержки Гэри Раддоку, чтобы назначить встречу, Барбара выяснила, что ее время будет зависеть от кого-то по имени «старый Роб», оказавшегося пожилым пенсионером, в доме которого жил Раддок. Утром старому Робу необходимо было побывать у врача, а так как причина визита заключалась в мочевом пузыре старика, его простате и участившихся случаях недержания, то отложить этот визит было невозможно. Но Раддок может встретиться с детективом-сержантом Хейверс после визита к доктору. Где-то в половине двенадцатого? По телефону он показался Барбаре приятным парнем. Она даже почувствовала к нему симпатию – у нее тоже была пожилая мать (правда, она уже давно не жила с ней под одной крышей). А то, что Гэри Раддок ухаживал за старым Робом, было его обязанностью как компаньона, проживающего с последним под одной крышей, так что Хейверс согласилась с его предложением. Таким образом оказалось, что ей нечем заняться. Барбара уже собралась было связаться с Ардери и узнать, каковы будут указания, пока сама суперинтендант гладит по шерстке отца Йена Дрюитта, – но отказалась от этого плана как от безынициативного. Такого поведения Линли не одобрил бы. У нее достаточно времени, чтобы прогуляться до церкви Святого Лаврентия – если только удастся найти ее в лабиринте средневековых улочек Ладлоу. Рядом с церковью должен быть дом викария. Беседа с викарием о его диаконе в плане того, что он о нем знал и когда он узнал об этом, показалась Барбаре хорошей альтернативой сидению в гостинице в ожидании, когда освободится Гэри Раддок. Выйдя на улицу, Хейверс заметила, что хорошее утро незаметно превратилось в отличный день. Через дорогу от гостиницы лужайки, окружавшие замок, сверкали от капель дождя, прошедшего ночью, а на клумбах стрелы синих цветов смешивались с веселыми белыми и желтыми соцветиями. План города, которым запаслась Барбара, указывал на то, что если она пересечет Касл-сквер по диагонали, то окажется где-то в первом приближении к церкви Святого Лаврентия, скрытой среди средневековых построек, что выросли вокруг нее за все прошедшие столетия. На самой площади сейчас было много торговцев, готовившихся к открытию базара под открытым небом, на котором должны были торговать продуктами, в основном относившихся к категории жареных и запеченных, если судить по ароматам, витавшим над площадью. У северного конца площади Барбара обнаружила Черч-стрит, одну из двух невероятно узких улочек, шедших на восток, вдоль которых находилось множество крохотных магазинчиков, где можно было купить все, что угодно, начиная от сыра и кончая шахматами. Церковь пряталась как раз за этой территорией, и ее западный фасад выходил на удивительно добротные здания бывших богаделен, стоявшие полукругом. В здание вели два входа – южный и восточный, при этом южный выглядел главным. Так как в церкви обязательно должен кто-то быть, а это, в свою очередь, давало возможность узнать о местонахождении дома викария, Барбара решила осмотреться. Церковь выглядела совершенно ошеломительно, и не только из-за своего места расположения – она скрывалась за зданиями и был виден лишь ее шпиль, – но и из-за ее размеров. Она была просто громадной, что говорило о прошлом богатстве города, которое в былые годы зиждилось на торговле шерстью. Построена церковь была из песчаника красноватого оттенка, с ярко выраженными контрфорсами, вертикальными стрельчатыми окнами и шпилями, венчавшими каждый из четырех углов башни. С северной стороны здания, в тени древних тисов, скрывался небольшой двор, а над ним, в лазурном небе, кружились шумные галки. Церковь оказалась открытой. Барбара нырнула внутрь и оказалась не в полной тишине, как ожидала, а скорее в положении подслушивающей спор между двумя женщинами – одна из которых была постарше, другая помоложе, – которые никак не могли решить, сколько цветочных венков «совершенно необходимо, Ванесса», для того чтобы украсить место к предстоящей свадебной церемонии. – Но ведь мы же не нищие, мам, – раздраженно повторяла Ванесса. – И я не собираюсь ею становиться, – отвечала мать. – У тебя две сестры, и им тоже захочется венчаться. Они медленно прошли к алтарю, где сверкало цветным стеклом стрельчатое окно, каким-то образом избежавшее глаз Томаса Кромвеля[78 - Автор намекает на то, что во время «Славной революции» пуритане под предводительством Кромвеля уничтожали все изображения в католических церквах.]. Сержант не стала их беспокоить, потому что увидела мужчину, направлявшегося в сторону часовни, также украшенной громадным стрельчатым окном с цветной мозаикой, под которым находился небольшой алтарь. На мужчине была одежда, говорившая о его принадлежности к служителям церкви, так что Барбара решила поговорить с ним. Она порылась в сумке в поисках своего удостоверения и со словами «прошу прощения» подошла к нему. Мужчина резко обернулся. На вид ближе к семидесяти; впечатляющая копна волос, убранных со лба и прилипших к черепу. Морщин на лице не наблюдалось, брови были широкими и тяжелыми, а уши – непропорционально маленькими. Ни слова не сказав, он склонил голову набок, и Барбара заметила взгляд, который мужчина бросил в ту сторону, откуда доносились голоса Ванессы и ее матери. «Возможно, испугался, что я попрошу его вмешаться в этот цветочный спор», – предположила Барбара. Она представилась, объяснила причину своего появления и, подробно рассказав обо всем произошедшем, попросила о возможности обменяться с ним парой слов о Йене Дрюитте, если только он был викарием. И он действительно им оказался. Звали его Кристофер Спенсер, и он был рад ей помочь. Казалось, что еще больше его радует возможность выйти из церкви, где спор о цветах становился все более жарким. Ванесса вела себя как девочка, которая знает, что стоит ей закричать, и она получит все, что хочет. – Мой дом находится совсем рядом, – пояснил отец Спенсер, – прямо через двор. Вы не будете возражать против беседы в доме, а не здесь? – Ему, мол, надо выполнить список дел, который оставила жена, а эта встреча с «дамами», как он назвал женщин, кивая в сторону матери и дочери, сбила его с толку. Барбара ответила, что ничего не имеет против. В доме сержанту предложили кофе, от которого она отказалась. От чая она отказалась тоже. Тогда Спенсер спросил ее, не будет ли она против побеседовать, пока он будит чистить птичью клетку. Дескать, он будет ей чрезвычайно признателен, поскольку чистка клетки входит в список дел на день – его жена, благослови ее Господь, страшно боится птиц. Барбара ответила, что у нее с этим нет никаких проблем, до тех пор пока ей самой не придется принять в этом участие. Викария удивила сама мысль о том, что он может выдвинуть такое условие для их беседы. – Боже, конечно, нет! Прошу вас, ступайте за мной, – произнес он. Через кухню Спенсер провел Хейверс в помещение, которое в старом доме служило, по-видимому, кладовой. Там на мраморной полке стояла очень большая птичья клетка с двумя разноцветными волнистыми попугайчиками. На приближающегося викария они смотрели с интересом. – Мы не всегда держим их здесь, – пояснил тот Барбаре. – Здесь для них слишком мало радости. Обычно клетка находится у окна гостиной, за исключением тех дней, когда ее чистят. – Поняла, – ответила Барбара. – Их зовут Фердинанд и Миранда, – продолжил викарий, – как в той грубой сказке[79 - Викарий имеет в виду имена главных героев пьесы Уильяма Шекспира «Буря».]. – Ах вот как. – Сержант не была уверена, как реагировать на это. При этом ей пришло в голову, что Линли клюнул бы на это, как муха на патоку. – К нам они попали уже с этими именами, – рассказывал викарий. – Если хотите знать мое мнение, то это не самый лучший вариант, хотя это и не Ромео и Джульетта. Должен признаться, что я так и не знаю, кто из них кто. Я никогда не видел, чтобы они занимались чем-то, что позволило бы отличить их друг от друга. Правда, они на эти имена и не откликаются. Хотите стул? Я могу принести с кухни. Или табурет? Может быть, вы предпочитаете табурет? Барбара сказала, что она вполне может разговаривать стоя, поскольку так она лучше увидит процесс чистки клетки – на тот случай, если у нее когда-нибудь появится собственная птичка, что само по себе было маловероятно. После этого викарий приступил к работе, начав с того, что открыл клетку, просунул в нее руку и позволил птахам усесться на нее. Когда он вытащил их, они с удовольствием уселись на самый верх клетки. Потом одна из них спросила: «Кофе готов?», а вторая уточнила: «С молоком и сахаром?». Викарий объяснил, что это единственные фразы, которые знают птицы, и никто их им специально не учил. Они просто подхватили слова, как это обычно бывает. Как будто поняв, о чем идет речь, птахи издали громкий крик и взлетели в воздух. Барбаре пришлось пригнуться, когда они метнулись ей прямо в лицо, а потом скрылись у нее за спиной на кухне. – Не обращайте на них внимания, – небрежно сказал Спенсер, вытаскивая поддон клетки. Барбара увидела, что тот покрыт внушительным слоем птичьего помета. – Они вернутся, когда проголодаются. – С этими словами мужчина свернул лист газеты, покрывавший поддон. Выбросив его, он взял свежую газету из аккуратной стопки, которая лежала в корзине, стоявшей на полу. – Чем я могу вам помочь? – спросил он. – Что бы вы хотели узнать о Йене? – Все, что вы готовы рассказать, – ответила Барбара. Казалось, что Спенсер размышляет над тем, что хочет рассказать, пока складывал газету так, чтобы она поместилась в поддон. Затем он вынул из клетки все жердочки и начал говорить. Барбара узнала, что Дрюитт получил церковное образование уже после того, как окончил университет вторым номером на своем потоке по специальности «социология». Только после окончания университета молодой человек принял решение в пользу церкви как наилучшего места для применения своих знаний. Но хотя и прошел все курсы, необходимые для рукоположения, своей финальной цели он так и не добился. По словам викария, Дрюитт, к сожалению, так и не смог сдать необходимый экзамен, который позволил бы ему получить свой приход. – Несколько раз пытался, – рассказывал Спенсер, с сожалением качая головой. – Бедняга. Нервы… Так и не смог – и решил остановиться на диаконстве. И, кстати, стал прекрасным диаконом. Замолчав, Спенсер достал пластиковый тазик из угла комнаты. Кроме этого, он взял проволочную щетку и приступил к первой из деревянных жердочек, помет с которой счистил на чистый газетный лист. Барбара про себя отметила, что с кишечником у птичек все было в порядке… если только у птиц вообще есть кишечник. Она ничего не знала об анатомии пернатых, кроме того, что у них есть крылья и клюв. – Для нас то, что он так и не получил сан священника, оказалось истинным даром Божиим. С самого начала Дрюитт служил в Ладлоу. Конечно… – Тут Спенсер заколебался, держа жердочку в одной руке, а щетку в другой. На кухне одна из птиц опять заговорила о кофе; вторая ей не ответила. – Если говорить честно, то, на мой взгляд, он немного перегибал палку со всей этой религией. – Что вы хотите этим сказать? Спенсер продолжил чистку жердочек. Делал он это со страстью, откладывая каждую в сторону, когда чистка завершалась. – Он жил в соответствии с десятью заповедями, – пояснил Спенсер. – Думаю, правильно будет сказать, что он хотел всю свою работу выполнять на «отлично», но иногда взваливал на себя слишком много. Много лет назад Дрюитт организовал лагерь для детей; он разносил еду старикам и тяжелобольным; он был добровольным психологом для жертв преступлений – в этом ему, на мой взгляд, помогала его степень в социологии. Он переводил книги на алфавит для слепых, иногда помогал в начальных школах и следил за дорожками общего пользования. А еще он принял активное участие в организации движения «Божественный патруль»[80 - Движение, в котором христиане, которых волнует жизнь их района/города, после 10-дневного обучения по вечерам патрулируют улицы неблагополучных районов, пытаясь помешать распространению алкоголя, наркотиков и уличной преступности.], которое для нас очень важно из-за алкоголизма, стремительно распространяющегося среди молодежи. – А как он набирал детей в свой клуб? – задала вопрос сержант, после того как викарий закончил внушительный список деяний Йена Дрюитта на пользу общества. – Боже! Казалось, что Спенсера вопрос застал врасплох и теперь он не может понять, почему у него нет на него ответа. Викарий вновь пошарил в корзине и достал оттуда бутылку со спреем, который стал щедро наносить на проволочные спицы, из которых была сделана клетка. – Вы знаете, сержант, клуб существует в городе так давно, что я не уверен, что смогу ответить на ваш вопрос. Полагаю, что клуб был организован по требованию городского совета и школ. Так что дети, скорее всего, поступали и оттуда, и оттуда. Но, как уже сказал, я в этом не уверен. Могу только сказать, что, как и всегда в подобных случаях, клуб начинался постепенно, как место, где дети могли проводить время после школы. Со временем количество посетителей в нем значительно выросло. Достаточно сказать, что каждый год Йен брал какого-нибудь студента из колледжа в качестве помощника. – Студенты из колледжа. – Барбара подчеркнула эти слова в своем блокноте. – А вы можете назвать имена? – К сожалению, нет. – Викарий протер спицы тряпкой. – Но я могу сказать, что Йен всегда все записывал, так что где-то этот список должен быть. Полагаю, что-то вы найдете среди его вещей. – Мой командир поехала на встречу с его отцом; может быть, у него есть какие-то бумаги… А здесь ничего не осталось? Если да, то я хотела бы на них посмотреть. На лице у Спенсера появилось удивление. Он отложил тряпку в сторону. – Но он же здесь не жил, сержант. Я предлагал ему… Мы с женой обитаем в этом доме только вдвоем, и у нас есть масса свободных спален. Но он предпочел уединенность собственного жилья. Хотите, чтобы я нашел вам его адрес? Не дожидаясь ответа, викарий оставил Барбару в одиночестве. Сержант чувствовала покалывание в кончиках пальцев от той информации, которую ей только что сообщили. Для чего Дрюитту нужна была собственная квартира, если, проживая в доме викария, он находился бы совсем рядом с церковью, а викарий брал бы с него минимальную ренту, если б вообще брал?.. Здесь можно задуматься не только о любви к затворничеству, но и о любви к тайне. Или о ее необходимости… Спенсер вернулся с конвертом, на котором написал домашний адрес Дрюитта. Барбара прочитала написанное – оно ни о чем ей не сказало, поскольку она не знала города, но сам факт наличия такого адреса заставил ее задать следующий – и, на ее взгляд, вполне резонный – вопрос. – Полагаю, викарий, вы знаете, за что арестовали мистера Дрюитта? Спенсер кивнул, и лицо у него стало какого-то неестественного цвета. Казалось, что викарий хочет спрятать свое смущение, поскольку он опять покинул Хейверс для того, чтобы принести большую коробку птичьего корма. – Я не верю, что он был педофилом, сержант, – сказал Спенсер. – Он – часть этого прихода уже в течение пятнадцати лет, и за все это время никто даже шепотом не говорил о каких-либо непристойностях. Барбара ничего не сказала. Этому она давно научилась у инспектора Линли: иногда лучше промолчать, чем задавать вопросы. Она смотрела, как викарий прикрепил кормушку к клетке и вышел из комнаты за водой. С улицы раздался очень громкий звук работающего мотора. «Кто-то, – подумала сержант, – подстригает лужайку в церковном дворе». Викарий вернулся с водой. – Конечно, – сказал он, прикрепляя контейнер с водой к клетке, – кто мог предположить, что педофилия настолько распространена в римско-католической церкви? Да и в нашей англиканской, как это сейчас выясняется. А она существовала многие поколения, покрываемая епископами и архиепископами… позорная и непростительная. – Он поднял глаза; на его лице было написано беспокойство о том, что и он не всегда оказывался там, где его больше всего ждали. – Должен вас заверить… – сказал Спенсер и слегка качнул головой, как будто пытался отогнать не мысль, а только ощущение. – В чем? – уточнила Хейверс. – Что, если б я знал об этом, если б мне кто-нибудь хоть намекнул об этом, если б у меня появились хоть малейшие подозрения относительно Йена, – я немедленно предпринял бы какие-то шаги. Барбара кивнула, но в одном она была уверена: последнее заявление Кристоферу Спенсеру было очень легко сделать после того, как все произошло. Бьюдли, Вустершир Изабелла припарковалась на противоположной стороне улицы от пивоварни Дрюитта, которая оказалась расположенной не в самом Киддерминстере, как ей сказали, а скорее на Киддерминстерском шоссе, к западу от небольшого городка Бьюдли. Найти ее было просто – заведение находилось на расстоянии нескольких шагов от реки Северн и рядом с железной дорогой Северн-Вэлли. Пивоварня была хорошо видна и с реки, и с полотна дороги. Она находилась в большом историческом и живописном здании речного склада и являлась идеальным местом для людей, которые хотели сделать остановку на своем пути между Ладлоу и Бирмингемом или населенными пунктами, расположенными еще дальше. Изабелла задержалась на мгновение, прежде чем войти в здание, где ей была назначена встреча. Она приехала раньше, чем предполагала, а кофе, выпитый ею по дороге, заставил суперинтенданта почувствовать жажду. Не захватив с собой бутылки воды – «глупая ошибка, которая больше не повторится», заверила она себя, – Ардери стала рыться в сумке и наконец вытащила крохотную бутылочку, какие раздают в самолетах. Обычно Изабелла употребляла один и тот же сорт водки, но когда покупала запас мини-бутылок для этой поездки в Шропшир, приобрела несколько разных вариантов в дополнение к большой бутылке своего обычного сорта, стоявшей сейчас в ее номере. Судя по этикетке, водка, которую она держала сейчас в руках, была из Украины. Алкоголя в ней было не больше чем на два глотка, но Изабелла решила, что этого будет достаточно, чтобы излечить ее от сиюминутной жажды. За завтраком ей позвонил ее адвокат из Лондона – Изабелла сразу поняла, что это один из тех звонков, во время которых он упорно старался «заставить эту женщину понять резоны». Это было понятно по голосу Шерлока – нет, его родители определенно были ненормальными – Уэйнрайта, не говоря уже о том умиротворяющем тоне, которым он разговаривал с ней в последнее время. Адвокат заявил, что пытается избавить ее от дорогостоящей судебной тяжбы, которую она обязательно проиграет, но суперинтендант начала подозревать, что в действительности его больше беспокоит его профессиональный послужной список. Ведь и она в самом начале выбрала его именно из-за этого послужного списка. А теперь, после каждой их беседы, ее уверенность в том, что Уэйнрайт брался только за стопроцентно выигрышные дела, становилась все сильнее. – Не могли бы мы еще раз вернуться к условиям вашего развода? – предложил адвокат. – Вы должны понять, что все сложности, с которыми мы сейчас сталкиваемся, это результат прежде всего вашего согласия на условия опекунства, против которых вы в тот момент не возражали. Поскольку Роберт Ардери является опекуном ваших детей, а вы почему-то не захотели оспаривать это во время первичных разбирательств, когда дети были еще в юном возрасте и довод о том, что им необходима «мамочка», мог… Изабелла заскрипела зубами, услышав этот термин, но мудро промолчала. – …а сейчас что-то изменить, когда мальчики подросли, уже невероятно сложно. Его сторона заявит, что все это время у них была «мамочка» в лице жены Роберта Сандры и все сложилось как нельзя лучше. Вы навещаете… – Под надзором, – заметила Изабелла. – Под их постоянным надзором. Если пользоваться вашей терминологией, то «за все это время» я лишь один раз осталась с мальчиками наедине, и это случилось, когда Бобу и Сандре надо было присутствовать на каком-то обеде в Лондоне. Поэтому они привезли мальчиков ко мне, а сами устроили себе романтическую ночь в гостинице. Всего одна ночь, начавшаяся в пять часов вечера и закончившаяся в десять часов утра следующего дня. Позвольте мне задать вам вопрос, мистер Уэйнрайт, как бы вы чувствовали себя на моем месте? – Так же, как и вы: разочарованным и жаждущим изменить ту ситуацию, которая сложилась на настоящий момент. – Эта «ситуация», как вы ее называете, включает в себя Новую Зеландию. – Изабелла услышала, что в ее голосе появились ледяные нотки. – Окленд. Новая Зеландия. Переезд. Расставание с Англией. – Я все понимаю. Но у нас есть юридический документ, в котором ничего не говорится о месте проживания детей. Я не могу понять, почему ваш адвокат во время бракоразводного процесса не посоветовал вам отказаться от некоторых пунктов этого соглашения, особенно тех, что касались страны проживания мальчиков. «Потому, что мне пришлось согласиться на условия Боба, – подумала Изабелла, но ничего не сказала. – Потому, что, если б я этого не сделала, он выложил бы информацию о моей жизни моим же руководителям. А если б это произошло, я была бы уничтожена, и он знал об этом. Потому что я пью. Но я не алкоголик. Бобу это, черт возьми, прекрасно известно, но он был готов использовать любые аргументы, лишь бы мальчики остались с ним и с чертовой Сандрой, которая появилась – вы только подумайте – уже через четыре месяца после развода». – В то время я не поняла, что там было написано, – пояснила суперинтендант, что являлось, естественно, ложью. Она просто не предвидела, что Боб может получить предложение, которое позволит ему оседлать волну успеха. И несмотря на то что его волна оказалась в Окленде, она не могла винить его за то, что он на нее запрыгнул. У них обоих были профессиональные амбиции. Но проблема заключалась не в этом. Проблемой была сама Новая Зеландия и то, как часто Изабелла реально сможет прилетать туда, чтобы навестить детей. – Я не знаю, что может произойти, если мы будем настаивать на разбирательстве, – произнес Уэйнрайт. – Я хочу остановить его, – ответила суперинтендант. – Я хочу видеть своих детей. И мне все равно, сколько это будет стоить. Я найду деньги, чтобы расплатиться с вами. В этот момент она увидела Барбару Хейверс – зеленую с похмелья, но живую, – которая направлялась в ее сторону, и закончила разговор. Руки суперинтенданта тряслись от ярости и от многочисленных водок, вина и портвейна – она поняла, что ей надо было опохмелиться, прежде чем встречаться с сержантом, но с этим уже ничего нельзя было поделать. Она устроила шоу и заставила себя проглотить бо?льшую часть английского завтрака, а когда они с Хейверс расстались, налила себе на дюйм припасенной водки, прежде чем покинуть гостиницу с запасом бутылочек в сумке. И вот сейчас Ардери бросила пустую бутылочку в перчаточный ящик. Четыре мятных таблетки решили проблему с ее дыханием, и она, поправив помаду, перешла через улицу, предварительно внимательно посмотрев по сторонам на предмет проезжающего транспорта. Пивоварня была еще закрыта, но последняя модель «Мерседеса», стоявшая перед зданием, говорила о том, что Клайв Дрюитт должен быть где-то внутри. Казалось, что он следил за ней – Изабелла надеялась, что он не видел, как она пьет водку, и взгляд, брошенный на машину, стоявшую через дорогу, подтвердил ее надежды, – потому что или он сам, или кто-то, кого она приняла за мистера Дрюитта, сразу же открыл перед ней полупрозрачную матовую входную дверь. На ней буквами, совпадающими по стилю с буквами на неоновом рекламном объявлении, была написана фамилия Дрюитт. Сама же реклама приглашала посетителей в пивоварню Дрюитта, где их ждали отличные закуски, еда и сидр. – Старший детектив-суперинтендант? – Мужчина говорил настороженным голосом, как будто старался не судить о ней по первому впечатлению, до того как поймет ее намерения и выслушает ее мысли по поводу смерти его сына. – Клайв Дрюитт, – представился он, когда Изабелла утвердительно кивнула. – Благодарю вас за приезд. – Не стоит благодарностей. Благодарю, что вы согласились встретиться со мной здесь, а не в Бирмингеме. – У меня были здесь дела, – пояснил мужчина. – Прошу вас, входите. Здесь мы с вами практически одни. Работники на кухне подойдут к половине одиннадцатого. Он закрыл и запер за ней дверь и пригласил Изабеллу пройти вслед за ним по восстановленному, но искусно состаренному древнему полу. От старости он был темным, как и остальной интерьер старого склада, в котором находилась длинная и сучковатая стойка бара и столы со стульями различных стилей и эпох. По контрасту со всем этим за прозрачными стеклами позади барной стойки находились сверкающие резервуары из нержавеющей стали. От них шли трубы и трубки к насосам, а запахи хмеля, дрожжей и поджаренного зерна служили отличной рекламой приготовляемого продукта. Дрюитт провел ее к одному из столов, длинному, в стиле монастырской трапезной. Вместо стульев он был окружен лавками, а на столешнице стояли ряды картонных коробок, некоторые из которых были открыты, а некоторые – запечатаны. – Мой мальчик не мог убить себя, – сказал мужчина. Как будто это было подтверждением его слов, он достал из одной из коробок семейную фотографию в рамке и протянул ее Изабелле. На ней было изображено, как поняла суперинтендант, все семейство Дрюиттов: мама, папа, взрослые дети, их мужья и жены, множество внуков и идеально ухоженный спрингер-спаниель. Все они были артистично расставлены профессиональным фотографом, который мудро посоветовал всем им одеться одинаково. Они выбрали голубые джинсы и белые рубашки, хотя двое мужчин и одна из женщин – надо признаться – выглядели бы лучше, если б выбрали что-то, в достаточной степени скрывающее то, что лишь с натяжкой можно было назвать мускулами и изгибами тела. Ардери легко смогла определить Йена Дрюитта. Он стоял в середине группы взрослых детей, и он был единственным из всех, кто не стал надевать джинсы и рубашку. Вместо этого на нем была одежда священнослужителя. Изабелла решила, что фото было сделано в день его ординации, или как там еще называется официальное рукоположение в чин диакона. Это было первое фото Йена Дрюитта, которое увидела суперинтендант, если не считать фотографий мертвого тела из файлов детектива Пажье. Как и все его братья и сестры, отец, мать и несколько внуков, Йен был рыжеволосым. Кроме того, он носил очки и был пухлым, с сутулыми плечами, говорившими о желании или спрятать свой рос, или, что было более вероятно, сделаться незаметнее. Потому что эти три отличительные черты – очки, рыжие волосы и лишний вес – всегда вызывали повышенное внимание хулиганов. «Интересно, – подумала Изабелла, – сильно ли он страдал в детстве от более агрессивных сверстников?» А еще ей было интересно, как это могло на него повлиять. – Он никогда не причинил бы себе зла. – Клайв Дрюитт как будто прочитал ее мысли. Изабелла взглянула на него. Было видно, что сделала с ним смерть сына. Он сильно похудел, и от этого все его лицо собралось в складки и покрылось морщинами. На фото он выглядел стройным, а сейчас у него был истощенный вид. Выдавшиеся скулы были обтянуты кожей, глаза ввалились, а руки стали костлявыми. Волосы потускнели; их рыжий цвет постепенно превращался в цвет соломы. В Шропшир Изабелла приехала не для того, чтобы выяснять что-то об умершем человеке, но говорить об этом его отцу она не стала. Суперинтендант находилась здесь для того, чтобы оценить, как проводились два расследования, а это в большей степени касалось оценки работы полиции, чем выяснения того, как жизнь Йена Дрюитта могла привести к его самоубийству. И если она правильно сделает свою работу, исключив возможность каких-либо нарушений, то результаты ее расследования совпадут с результатами двух предыдущих. И тем не менее ей надо было вести себя со всей осторожностью, так как отсутствие расследования со стороны КСУП могло насторожить мистера Дрюитта. – Я встречалась в Лондоне с членом Парламента, представляющим ваш округ, – сказала Ардери, – с мистером Уокером, в присутствии помощника комиссара полиции Метрополии. Мистер Уокер выразил нам свою – и вашу, мистер Дрюитт, – озабоченность. Я с этим полностью согласна. – В этом была некая ложь, но она хотела убедить отца, что его тревога воспринимается серьезно. – Мы с моим сержантом изучим прошлые расследования, которые завершились вердиктом коронера[81 - Чиновник, в чьи обязанности входит расследование всех случаев внезапной смерти.] о самоубийстве. Дрюитт не был дураком. Он быстро сообразил, что ее присутствие не значит возобновления расследования. – У Йена не было на то причин, – сказал он. – Вы можете спросить любого, и он вам это подтвердит. – Мужчина подошел к одной из запечатанных коробок, открыл, покопался в ее содержимом – Изабелла увидела, что это была в основном одежда, – и, не найдя того, что искал, открыл следующую. На этот раз он нашел искомое под стопкой шерстяных свитеров – и протянул суперинтенданту деревянную дощечку с просьбой «посмотреть на это». Ардери увидела, что доска сделана из древесины красивого вишневого цвета, а на ней укреплена бронзовая табличка с надписью, гласившей: Человек года города Ладлоу, а под ними имя Йен Дрюитт и дата, относящаяся к началу марта. Над надписью был изображен замок Ладлоу с развевающимся над центральной башней флагом. Изабелла подумала, что награда сделана со вкусом. Она не походила на одну из тех второсортных поделок, которые власти города часто вручают как символ своей благодарности. – Они наградили его вот этим, – сказал Дрюитт. – Мэр и муниципальный совет. Церемония проходила в зале заседаний совета: речи, фуршет, музыканты из колледжа… Говорю же вам, у него не имелось никаких причин убивать себя. У него были друзья и люди, которые любили его. У него было все, о чем он мог мечтать. «И в дополнение ко всему этому, – подумала Изабелла, – обвинение в педофилии». Однако вслух она этого не произнесла. Суперинтендант знала, что эта табличка ничего не значит с точки зрения глобальной картины произошедшего, и хотя она была очень мила, это был всего лишь жест. Кроме того, в случае с Йеном Дрюиттом эта табличка, и церемония, и это выступление оркестра и все остальное могли послужить толчком для кого-то уже достаточно разозленного, кто анонимно запустил механизм в действие. – Наш Йен? – продолжал между тем Клайв Дрюитт. – Да у него не было ни одного депрессивного дня в жизни. Он никогда не грустил и не хотел большего, чем у него уже было. Вы что, считаете, что это портрет самоубийцы? Услышав это, Изабелла засомневалась, что Дрюитт слышал что-нибудь об обвинении в педофилии. Но он должен был. Такое не могло пройти мимо него. Хотя он и не хочет думать об этом. Ни один отец не захочет услышать подобное о своем сыне. – А вот это, – сказал отец. – Вы только взгляните. – Из той же самой коробки он достал сложенную газету. Изабелла заметила, что это было местное издание «Эхо Ладлоу». На первой странице размещался отчет о церемонии, во время которой Йену Дрюитту был присвоен титул «Человек года». Там же рассказывалось о том, чем он занимается в Ладлоу, и перечислялись его достижения – прошлые, настоящие и те, что ждали его в будущем. Они выглядели действительно впечатляющими. Но ни одно из них не доказывало, что он не мог быть самоубийцей. А если он им не был, то его кто-то должен был убить, или же он умер случайно. Первое было невероятно, принимая во внимание место, где он умер, а второе было невозможно по той же причине. – Мистер Дрюитт, – сказала суперинтендант, – уверяю вас, что и я, и моя коллега, мы обе, внимательно исследуем все, что касается произошедшего в ту ночь в полицейском участке. Мы изучим все написанные отчеты и проверим все процедуры, которым следовали занимавшиеся этим делом полицейские и КРЖП. И если в том, что попало в отчеты, есть какие-то ошибки, то мы обязательно обнаружим их. Дрюитт повернулся к ней лицом, и Изабелла увидела: он пытается понять, что именно она имеет в виду. Прошло несколько мгновений; за это время Ардери успела заметить, что они были не одни, как она думала вначале. За стеклом молодая женщина в комбинезоне делала что-то возле резервуаров, занося пометки на планшет, который был у нее в руках. – Значит, расследование не возобновляется, так? – проницательно заключил Дрюитт. – Вы приехали для того, чтобы аккуратно все здесь зачистить… Так вот, послушайте меня, старший детектив-суперинтендант Как-Вас-Там-Зовут. Со мной этот номер не пройдет. Я хочу, чтобы расследование возобновилось, и именно это обещал мне Уокер после своей встречи в Мет. – Но ведь это только начало. – Изабелла постаралась говорить рассудительным голосом. – После того как я и моя коллега закончим свое расследование по поводу действий полиции здесь, в Ладлоу, мы подготовим отчет для нашего руководства. На основании этого отчета будут выработаны рекомендации. У самих нас нет права давать рекомендации, это делается нашими начальниками. – Ложь на грани, хотя и достаточно похожая на правду. Конечно, они могут вести расследование сколь угодно долго, внимательнейшим образом опрашивая всех, кого уже опросили. Но насколько Изабелла могла судить в данный конкретный момент, это будет бесполезным расходованием их времени и ресурсов полиции Метрополии. – Я хочу, чтобы вы поговорили со всеми – действительно со всеми, – кто знал моего мальчика, – сказал Дрюитт. – А особенно хочу, чтобы вы с пристрастием побеседовали с тем полицейским – как его там зовут, – который оставил Йена в одиночестве на бог знает какое время и по бог знает какой причине. И если этого не произойдет, вам придется иметь дело с моими адвокатами. Со всеми сразу. «Это не совсем то, что планировалось», – подумала Изабелла. Если ему не понравится то, как они будут работать, то он, без сомнения, опять позвонит своему члену Парламента. Ей необходимо нейтрализовать его, пока этого не произошло. Хильеру не понравится, если на него выйдут или этот член Парламента, или адвокаты Дрюитта. Это также не понравится ни главному констеблю Уайетту, ни кому-либо еще. Суперинтендант провела рукой по недавно открытой коробке. – Все понятно, мистер Дрюитт. Вы позволите мне забрать это с собой? – Эти вещи, принадлежавшие Йену? А зачем они вам? Наверное, хотите забросить их куда подальше, а? – Совсем нет! Среди вещей вашего сына может находиться что-то, что даст нам зацепку. – И вы мне их вернете? – Ну конечно. И я напишу вам расписку. – Я не очень-то доверяю вам и вам подобным, особенно когда вы говорите, что Йен покончил с собой. Люди, посвятившие себя Богу, не кончают жизнь самоубийством. А Йен посвятил свою жизнь именно Богу. Ладлоу, Шропшир Днем здание участка, построенное в форме латинской буквы L, не сильно отличалось от того, что Барбара видела ночью, хотя сейчас свет в нем не горел, все окна были закрыты, а на парковке не стояло «Панды». На ней не было вообще никакого транспорта, и сержант поняла, что полицейский общественной поддержки еще не подъехал. Это давало ей шанс осмотреть здание при дневном освещении, чем она и занялась. Здание стояло на вершине склона, лужайка которого обрамлялась зарослями вечнозеленого кустарника. Хейверс поняла, что, скрываясь за этими кустами, человек может подойти к участку незамеченным. Она так и сделала, для того чтобы оказаться на парковке позади участка. Здесь увидела камеру наружного наблюдения, которая была закреплена над дверью, ведущей с парковки в заднюю часть здания. Она и еще одна камера на фронтоне здания – вот и все, что обеспечивало визуальную безопасность участка. Вернувшись к фасаду здания, сержант внимательно изучила фронтальную камеру, которую успела заметить ночью. Оказалось, что та направлена на улицу и захватывает по крайней мере какую-то ее часть, помимо бетонных ступеней, поднимавшихся от проезжей части, и самой проезжей части. Барбару заинтересовал угол обзора камеры. Могла ли она, в дополнение к съемкам тех, кто входил и выходил из здания, снимать также саму входную дверь и трубку, расположенную рядом с ней? Зафиксирована ли камера намертво или ее можно двигать? Барбара размышляла над этими вопросами, когда мимо проехала патрульная машина. Дойдя до парковки, сержант увидела молодого человека, который вылезал из нее. – Сержант Хейверс? – крикнул он. – Простите, что заставил ждать. Старик Роб не торопился, устраиваясь дома, когда я его привез. – Эти слова доказывали, что перед ней тот самый полицейский общественной поддержки. Барбара заметила, что Гэри Раддок был крупным парнем. В нем было больше шести футов роста[82 - Около 180 см.], и хотя его фигура выглядела округлой, это говорило скорее о его мускулатуре, чем о жире. Темные волосы коротко подстрижены, но не в стиле футбольного хулигана; лицо круглое. Он выглядел до скрипа вымытым и был идеально выбрит. – Гэри Раддок, – ПОП пожал ей руку твердой рукой. – Вообще-то все зовут меня Газ. Долго ждете? – Барбара, – представилась Хейверс в ответ. – Несколько минут. Роб – ваш дедушка? – Скорее мой арендодатель. Он не захотел жить в доме для престарелых, для этого он слишком вздорный. Но и с дочерью жить не хочет. Твердое НЕТ. Так что я – это компромисс. Я ухаживаю за ним по утрам и вечерам, а днем, пока я на работе, за ним приглядывает сосед. Давайте пройдем внутрь. – Эта штука движется? – спросила Барбара. Газ оторвался от двери, которую открывал ключом, и проследил за направлением ее взгляда. – Камера? – уточнил он. – Не имею ни малейшего представления. Даже не знаю, работает ли она сейчас, после того как участок закрыли. Можем попробовать подвигать ее позже. Где-то внутри должна быть швабра… Газ провел Барбару внутрь. – Кофе? Вода? Чай? Она фильтрованная. Я имею в виду воду. В холодильнике кувшин с фильтром. Барбара сказала, что вода вполне подойдет, а Гэри решил выпить кофе. Он провел ее в комнату, которая служила столовой в то время, когда участок полностью функционировал. Теперь это был склад, в одном из углов которого стояла гора коробок, промаркированных различными датами, а также коробки с бумагой и картриджами для копира. – Какой стыд, – произнесла сержант. Раддок оглянулся на нее через плечо и понял, куда она смотрит. – Сокращения были действительно серьезными, – сказал он. – Одна из причин, почему я не смог стать кадровым полицейским. А теперь… конечно… после всего, что произошло, мне вообще повезло, что меня не уволили. Хотя думаю, что кадры для меня были исключены с самого начала – я не большой спец в чтении. – В чтении? – Барбара не была уверена, что понимает, о чем это он. Раддок продолжил приготовление кофе, достав из буфета пачку «Нескафе» и электрический чайник вместе с большой кружкой, посвященной юбилею Общества защиты домашних животных от жестокого обращения. – Я путаю слова и буквы, – объяснил Газ. – Сначала я думал, что это результат того, как меня учили. А потом сбежал в Белфаст и попробовал ходить в специальный класс, но ничего не изменилось. Он открыл кран и вымыл стакан. Передав его Барбаре, помог ей налить фильтрованной воды. – А что значит «сбежал»? – поинтересовалась Хейверс. – А, простите, – мужчина наполнил чайник и включил его. – До пятнадцати лет я жил в секте. В Донегале. – Ничего себе… – Это точно. Они уделяли много внимания расширению рядов и размножению, но мало думали об образовании. Какое-то время я думал, что смогу догнать своих сверстников в школе, если убегу, но, как я уже сказал, ничего не получилось. Что-то не так с тем, как я вижу слова. Да и с правописанием у меня проблемы. Так что ПОП – это мой потолок, поскольку нам приходится заполнять не так много форм, как кадровым полицейским. Но, я думаю, вы все это знаете. Барбара подождала, пока он приготовит себе кофе, после того как чайник закипел. Раддок кивнул на длинный стол, стоявший возле окна, к которому были прислонены два пластиковых стула. Они уселись, и когда ПОП обхватил руками свою юбилейную кружку, сержант заметила татуировку на его левой кисти. Она была очень темной и жирной – заглавные буквы составляли слово «КЭТ»[83 - Игра слов. Слово переводится как «кошка», и в то же время это сокращенное имя от Кэтрин.]. – Вы любитель животных? – поинтересовалась Хейверс, кивая на татуировку. – Кэт – это имя моей матушки, – рассмеялся Раддок. – У всех детей были такие. Чтобы знать, кто их матери. – У всех вас были татуировки? – не поверила Барбара, а когда Газ утвердительно кивнул, заметила: – Это немного странно. Обычно стараются определить отцовство. – Такое было бы невозможно без теста ДНК. Это все то же желание распространять семена. Как я сказал, секта была тронута на росте своих рядов и размножении, но ее мало интересовало, как это размножение происходило. То есть кто, с кем и когда… – Но вы же знали свою мать, правильно? – Только благодаря этим татуировкам. После того как нас отрывали от груди, мы больше не жили с матерями. Нас помещали в подобие яслей, и после этого наши матери больше нас не видели, потому что… ну из-за этой рождаемости, которая была как бы их работой. Так что татуировка не позволяла парню осеменить свою мать или сестру, когда он становился достаточно взрослым для секса. Барбаре понадобилось какое-то время, прежде чем она смогла произнести: – Простите, но мне это кажется… как бы сказать… немного слишком. – И даже не немного, – согласился Газ, не обидевшись. – Так что вы можете понять, почему я решил убежать, как только смог. А убежав, уже больше не возвращаться. – Он сделал глоток кофе. Этот ПОП не был хлюпиком. «Линли, – подумала Барбара, – его одобрил бы». Там, где вырос инспектор, дети впитывали науку не быть хлюпиками с молоком матери или черпали ее из серебряных сосудов при крещении. – Каким образом в это дело вмешалась Мет? – спросил ПОП, поставив кружку на стол. – А вам разве не сказали? – Я разговаривал только с представителями КРЖП и с детективом, которая первой прибыла на место, – ответил Раддок. – И больше ни с кем. – Дело вызвало интерес в палате представителей[84 - Нижняя палата английского парламента.]. Мне жаль, но нам придется начать все с самого начала. – Сержант достала свой блокнот и механический карандаш. Она заметила, как Раддок тяжело вздохнул. – Еще раз, мне жаль… – Такое впечатление, что этому не будет конца, – пояснил Газ. – Я знаю, что это ваша работа, но… С работы Барбара и начала. Первый вопрос: почему его не уволили после того, как подозреваемый в тяжком преступлении убил себя, находясь в участке Ладлоу в ожидании перевозки в Шрусбери? – Это все Вестмерсийское управление, – откровенно признался мужчина. – Командир сказал мне, что кто-то сильно поборолся, чтобы меня оставили, – кто-то в больших чинах. Барбара сделала пометку в блокноте. Ей показалось странным, что кто-то из старших офицеров избрал такую точку зрения, принимая во внимание переполох, вызванный самоубийством Йена Дрюитта. Лучше было бы отправить раздражающего общественность полицейского куда-нибудь подальше, а еще лучше вообще выгнать. – А не знаете, почему? – спросила она. – Боролся за то, чтобы меня оставили? – уточнил Газ и, когда она кивнула, продолжил: – Некоторые из них вели курсы, когда я был в Хиндлипе, и там я кое с кем познакомился. Просто для общения, если вы меня понимаете. Я тогда подумал, что это будет неплохо, если в будущем меня будут рассматривать как что-то большее, чем простой ПОП. – Раддок пожал плечами, но у него был слегка смущенный вид. – Это было… думаю, что вы назовете это «политикой». – Умно, – заметила Хейверс. Может, у Раддока и были проблемы с буквами, но с головой у него явно всё в порядке. – Значит, курсы по подготовке были там? В самом управлении? – Ну да. Так что офицерам не составляло особого труда время от времени читать тот или иной курс. – Он сделал еще один глоток и провел пальцем по надписи на кружке. – Хотите правду? Я думал, что меня сразу же вышвырнут. И очень благодарен, что они этого не сделали. Барбара промолчала, подумав, что на курсах подготовки он вполне овладел искусством вести себя как хитрое политическое животное. – Я был полным идиотом, – продолжил Раддок. – Когда я приехал за ним, он снимал свою одежду после службы. Я подождал, пока он все закончит, но не следил за каждым его шагом. Зачем? Просто парень, который снимает свою форму. Когда он был готов, то снял свою куртку с крючка на двери, и мы уехали. – А он не спрашивал, на предмет чего его хотят допросить? – Постоянно. Но я понятия не имел. Я знал только то, что должен был сделать, однако мне и в голову не пришло спрашивать сержанта, почему я должен это сделать. А потом, где-то через час после того, как я привез его сюда, начались эти пьянки по городу, и мне надо было с ними разбираться. – И вы оставили участок? – Нет. Ни за что, – ответил ПОП. – Этого я не мог сделать именно потому, что здесь присутствовал мистер Дрюитт. Но мне надо было обзвонить все пабы. Боже, как же мне хочется, чтобы они прекратили обслуживать подвыпившую молодежь… Но все упирается в деньги, так что они продолжают это делать. «Значит, он думал о другом», – подумала Барбара. До сих пор его рассказ ничем не отличался от того, что она прочитала во время своих ночных бдений. На нее произвел впечатление тот факт, что Раддок не пытался оправдать себя. – Покажите мне, где это произошло, – попросила сержант. Он, скорее всего, знал, что до этого дойдет, поскольку без колебаний встал, оставив кофе на столе. – Сюда, пожалуйста. Они углубились в здание. На стенах, покрашенных в стандартный желтый цвет – Барбару всегда интересовало, существует ли какой-то неписаный закон, согласно которому все стены в государственных учреждениях должны быть выкрашены в эту неприятную смесь горчичного и зеленоватого цветов, – все еще висели доски для объявлений; на них оставались постеры и какие-то бумаги, углы которых уже начали загибаться вверх. В нескольких кабинетах наличие компьютеров доказывало, что здание все еще используется патрульными офицерами, когда те находятся поблизости. Все это объяснило Хейверс, почему офицер, решивший вздремнуть во время дежурства, делает это на парковке, а не в самом помещении участка. – Сколько офицеров используют это место? – поинтересовалась она. Раддок в этот момент открывал дверь. На ней висела пустая рамка для имени хозяина, какие обычно висят на дверях кабинетов, занимаемых в участке большими шишками. – Помимо патрульных, прикрепленных к данной территории? – Полицейский задумался, словно пытаясь представить себе, кому еще могло понадобиться это здание для исполнения своих обязанностей. – Наверное, детективы, когда им надо подключиться к системе. Члены групп по расследованию тяжких преступлений – по той же причине. Младшие офицеры. Патрульные в данном районе, но это я уже говорил. И я – как человек, прикрепленный к Ладлоу. Сержант вошла вслед за ним в комнату, в которой Йен Дрюитт убил себя. Из отчетов и детектива Пажье, и КРЖП следовало, что сделал он это с помощью дверной ручки на шкафу для верхней одежды и столы, но в отчете детектива имелась деталь, которую Барбара выделила для себя и решила сейчас выяснить. Ей она показалась серьезным нарушением. Обычно когда подозреваемого подвергают аресту или доставляют в участок против его воли, то используют наручники. Они были использованы и в этом случае, и – как и было отмечено в отчете о вскрытии тела – речь шла о пластиковых наручниках, которые были затянуты на кистях подозреваемого; это привело к появлению повреждений на руках Дрюитта. Что говорило или о том, что пластиковые наручники с самого начала были затянуты слишком сильно, или о том, что он пытался от них освободиться. «Или и то и другое, – предположила Барбара, – потому что он захотел бы освободиться от них, если б они были затянуты слишком сильно». – Детектив Пажье указала в своем отчете, что вы сняли пластиковые наручники с Дрюитта, поскольку он жаловался на то, что его руки немеют. Он что, пытался освободиться от наручников? Пытался снять их с себя? И почему пластиковые, а не стандартные? – Потому что это все, что у меня было, – ответил Раддок. – И они не были затянуты слишком сильно. Я вообще никогда их не затягиваю. Достаточно просто надеть их. – Но вы все-таки сняли их? – Он все время нудил по этому поводу. – Раддок почесал лоб. – Жаловался, что они делают ему больно и что он не чувствует пальцев. И был очень настойчив. Шумел все громче и громче. Так что я вернулся в комнату и снял их. – А почему вы были не с ним? – Потому что никто не говорил мне, что я не должен отходить от него. Как уже сказал, я вообще не знал, почему он должен быть в участке. Мне приказали лишь взять этого парня и держать в участке до тех пор, пока патрульные не заберут его в Шрусбери. Сейчас я молю Бога, чтобы мне тогда сообщили причину его задержания, но тогда я знал лишь, что его хотят допросить. Точка. И когда я так говорю, это не оправдание. Я именно тот, кто виноват во всем этом бардаке. – И чем же вы занимались? Пока он был один? Данная информация была отражена в отчете инспектора Пажье, но Барбара хотела услышать это от самого ПОПа. – Я уже говорил: мне позвонили по поводу этой ситуации в центре города, где молодежь затеяла пьянку. Отсюда я ничего не мог с этим поделать, кроме как позвонить в паб, о котором шла речь – он называется «Харт и Хинд», – и запретить им обслуживать молодняк. А потом я позвонил в остальные пабы, чтобы юнцов, если они в них переберут, тоже не обслуживали. – И где вы находились в это время? – В одном из соседних кабинетов. И случилось все именно в это время. Я не выходил из здания. Я никогда этого не сделал бы. Просто меня не было в одной комнате с ним. Но если б хоть кто-нибудь сказал мне, что у него есть подобная склонность, то я ни за что бы не оставил его одного. Однако никто не сказал. Поэтому я и решил, что не будет ничего страшного в том, что я обзвоню пабы. То, что он оставил Дрюитта в одиночестве, было феноменальным проколом. Но это был не единственный прокол. Арестованные убивали себя и раньше. Известно, что для этого они использовали собственные путы, чтобы задушить себя, бились головой о стену в надежде заработать смертельную гематому, резали себе вены о крохотные металлические выступы, которые полицейские не заметили на днищах стульчаков или раковин. Там, где есть желание, обычно находится и способ – например, один из задержанных использовал собственные носки в качестве гарроты. Невозможно было предусмотреть все, что могло бы быть использовано для нанесения вреда самому себе. Полицейские старались изо всех сил, но время от времени арестованные умудрялись их перехитрить. Внимание Барбары обратило на себя то, насколько здорово подходило помещение для совершения убийства. Дрюитта мог убить Раддок или любой патрульный офицер, которого ПОП мог сейчас прикрывать. Ведь речь шла о педофилии. Так что Дрюитт должен был вызывать обычное отвращение. Единственным слабым местом в этой цепочке рассуждений было утверждение Гэри Раддока, что он не знал, почему ему приказали взять Дрюитта, – он знал только, что диакона хотят допросить. Если только ему все-таки не сказали об этом, а теперь он лгал. – Я видела расшифровку звонка, приведшего к аресту Дрюитта, – заметила сержант. – Правда? – Звонивший еще сказал, что не может перенести лицемерия. Мой командир считает, что речь идет о педофилии и о том, что Дрюитт был священником. А вы как думаете? Раддок задумался. Барбара кивком показала, что они могут уйти из комнаты. Сержант не нашла ни малейших улик, которые могли бы пролить хоть какой-то свет на случившуюся здесь смерть. Обычный кабинет, не новый, со следами того, что кто-то из него выехал: грязные полосы на окнах, потертости на линолеуме, гвозди в стенах, на которых когда-то висели сертификаты, клубки пыли по углам. Выйдя в коридор, Раддок сказал: – Все, что приходит мне в голову, так это награда, которую он получил. Даже старый Роб прочитал о ней в газете, так что звонивший мог тоже увидеть эту газету, что могло вызвать у него ярость. – О какой награде речь? – В ее папках о наградах ничего такого не говорилось. – «Человек года города Ладлоу». Роб всегда читает местные газеты и любит обсудить их за обедом. Там была статья. – О Дрюитте как о человеке года? А когда это было? Раддок задумался. – Не уверен… Месяца четыре или пять назад? Он что-то получил от муниципального совета. В газете была фотография мэра с ним, с Дрюиттом. Смотрите… Человек года и педофил? Это вполне можно назвать лицемерием, правда? «Вполне», – подумала Барбара. Но вот главный вопрос: достаточно ли этого было для того, чтобы Дрюитт убил себя, когда пошли слухи о расследовании его деятельности? И еще: могло ли присуждение звания «Человек года» заставить кого-то убить его еще до того, как расследование началось? Ладлоу, Шропшир – Так что он показался мне нормальным парнем, – закончила сержант Хейверс свой отчет Изабелле. – И невероятно благодарным за то, что с него не сняли форму. Он знает, что виноват, оставив Дрюитта в одиночестве, но утверждает, что не имел ни малейшего представления о том, почему ему велели доставить его в участок. – Он рассказал что-то, чего не было в отчетах Пажье и КРЖП? – Он не рассказывал им о своем детстве, так что это новая информация, но не знаю, насколько это важно. Они стояли рядом с «Карлтон Армс», на дальнем конце Ладфорд-бридж. Это была привлекательная гостиница, расположенная через реку от Ладлоу и находившаяся на границе древнего поселения, давшего имя мосту. Здание стояло в тени густых буков, на ветвях которых громко шумели птицы – в те моменты, когда не летали в небе; Изабелла назначила здесь встречу после того, как Хейверс позвонила ей на мобильный и сообщила, что закончила опрос полицейского общественной поддержки Раддока. Она описала его как «немножко тормоз. Похоже на то. Но это, наверное, связано с его проблемами с чтением и правописанием». – А почему, ради всего святого, он все еще работает? У нас есть на этот счет какие-то соображения? – Он говорит, ему рассказали, что к этому приложил руку кто-то из Управления. Этот человек вел курс в учебке, когда там учился Раддок. – Он должен был быть особо выдающимся студентом, – заметила Изабелла. – Что не очень вяжется с его проблемами в чтении и правописании. – Он говорит, что лип к офицерам. Думал, что это может помочь ему в продвижении по службе. – Ладно, хватит об этом, – распорядилась Ардери. Хейверс согласно кивнула. Она затягивалась сигаретой, пытаясь ухватить свою порцию никотина до того, как суперинтендант даст ей новое задание. Но в настоящий момент Изабелла не собиралась ничего ей поручать. Сейчас ей просто хотелось войти в «Карлтон Армс», сесть за столик с видом на реку и как-то успокоить натянутые нервы. Однако время для выпивки было совсем не подходящим по любым стандартам, за исключением ее собственных, поэтому она произнесла: – Папаша нашего самоубийцы требует еще одного полного расследования с музыкой, танцами и так далее. Сержант выдохнула дым и бросила бычок в реку. После того как тот упал в воду, Изабелла кинула на нее острый взгляд. «Какого черта?» – было написано у нее в глазах. – Прошу прощения, не подумала, – извинилась Хейверс. – Будем надеяться, что его не съест лебедь. – Конечно. Больше это не повторится. И что вы ему сказали? – Мистеру Дрюитту? Я привезла от него девять коробок с вещами Йена и сказала ему, что мы тщательно изучим их содержимое. Просеем вещественные доказательства. Поищем улики. Погадаем на кофейной гуще. Почитаем по внутренностям жертвенных быков. И бог знает что еще. Самое главное, чтобы Дрюитт держался подальше от телефона, поскольку он заверил меня, что его следующим шагом будет звонок адвокатам. Во множественном числе. Нам надо его опередить. – Так что теперь? Коробки? – Боже, конечно, нет. Что у вас еще? – Наверное, викарий. Изабелла еще раз взглянула на нее. Затем повернулась спиной к «Карлтон Армс», поскольку наличие гостиницы было для нее искушением, с которым трудно было бороться. – И что с этим викарием? – спросила она, а когда увидела, что Хейверс жмется, нетерпеливо поторопила ее: – Ну, давайте же, сержант. Барбара сказала, что пока у нее было время до встречи с Гэри Раддоком, она решила поговорить с викарием церкви Святого Лаврентия. И надеется, что «не сделала ошибки, командир». – Я вас умоляю, сержант, – ответила Изабелла. – Такая встреча была запланирована. Так что при чем здесь ошибка? Рассказывайте. И Хейверс рассказала. Во время беседы она делала записи, так же как и во время встречи с Раддоком, и сейчас сержант, открыв блокнот на нужном месте, пересказала Изабелле весь список дел, из-за которых Йена Дрюитта могли выбрать Человеком года. Этот список не сильно отличался от того, который Клайв Дрюитт показал Ардери в газете. Диакон совал свой нос во все социальные проекты в городе. Закончила сержант рассказом об основанном Дрюиттом детском клубе, сказав при этом, что «с клубом ему помогал какой-то студент; думаю, нам надо с ним поговорить». – Зачем? – Просто если разговоры о педофилии Дрюитта – правда, то нам надо… – Сержант, мы здесь не для того, чтобы проверять, правда или нет вся эта история с педофилией. Нам не это приказывали. И я полагаю, что вам это известно. А если нет, то повторю еще раз: мы здесь для того, чтобы убедиться, что и детектив Пажье, и КРЖП действовали согласно процедуре. Мы должны перепроверить их отчеты и убедиться, что они не упустили ничего касающегося самоубийства. И если нам действительно надо с кем-то поговорить, то это патологоанатом. На это Хейверс ничего не ответила. Хотя Изабелла видела, что что-то ее гложет. – Обнаружили ли вы что-нибудь, что пропустили Пажье или КРЖП? – потребовала суперинтендант. – Если да, то я хочу об этом знать. – Кажется, нет, – ответила Хейверс, – но… – И никаких «но». Или нашли, или не нашли, сержант. – Но если викарий и отец этого парня оба говорят… – То, что они говорят, не имеет никакого отношения к тому, что произошло в действительности. Когда кто-то убивает себя без очевидной причины, лежащей прямо на поверхности, люди предпочитают думать, что это не самоубийство. Это свойство человеческой натуры. Передозировка лекарств? Случайность? Выстрел? Убийство? Самосожжение? И то и другое? – Но нельзя случайно убить себя в полицейском участке, командир, – запротестовала Хейверс. – А значит, это… – Самоубийство. Вы хоть представляете себе, насколько сложно сымитировать смерть через повешение? А в нашем случае, если верить вашему рассказу, самоубийца повесился на дверной ручке. Кроме того, в нашу задачу не входит выяснение, были ли у мертвеца причины для того, чтобы убить себя. Он вполне может оказаться новой Ребеккой де Винтер[85 - Одна из героинь романа Дафны дю Морье, якобы совершившая самоубийство из-за того, что у нее обнаружили смертельное заболевание.], которой только что поставили диагноз «рак». – Но… – Хейверс колебалась. – Ну что еще? – Дело в том, что ее ведь убили, командир. – Кого? – Ребекку де Винтер. Ее убил Макс, помните? А раковый диагноз помог ему соскочить с крюка. Понимаете, она реально хотела, чтобы он ее убил, поскольку знала, что умрет. А если он ее убьет и его поймают, то его жизнь будет разрушена, чего ей хотелось больше всего на свете[86 - Барбара кратко пересказывает Изабелле основные моменты романа Дафны дю Морье «Ребекка».]. – Ради бога, – сказала Изабелла, – мы живем не в мелодраме сороковых годов, сержант. – Так точно. Конечно. Но вот еще что: Дрюитт не жил в доме викария и его жены, хотя у них достаточно места. Викарий сказал, что диакон предпочел свою собственную квартиру. И еще он сказал, что речь шла об уединенности. Так вот, я не могу понять, зачем Дрюитту нужна была эта уединенность. Поскольку если кто-то знал, что ему нужна уединенность, то этот человек… – Достаточно, – суперинтендант подняла вверх руки. – Мы побеседуем с патологоанатомом. Вижу, что только это сможет убедить вас в правильности выводов двух расследований. Лонг-Минд, Шропшир Вместо того чтобы встретиться с ними в больнице, где проходило вскрытие Йена Дрюитта, доктор Нэнси Сканнелл сказала, что она может приехать в местечко под названием Лонг-Минд в Шропшире, где, как оказалось, доктор входила в консорциум пилотов, купивших на паях планер. В Лонг-Минд находился клуб планеристов Западного Мидленда, и именно там доктор Сканнелл была обязана помочь члену этого консорциума встать в тот день на крыло. Для того чтобы добраться до Лонг-Минд, надо было проехать несколько миль на север от Ладлоу. Это была территория вересковых пустошей, покрывавших вершины холмов, до которых можно было добраться по дорогам и тропам, становившимся все круче и у?же, пока они не сужались до такой степени, что по ним с трудом могла проехать одна машина. Здесь на дорогу из вечнозеленых кустарников выходили фазаны, а вдоль дорог лежали овцы, как будто асфальт на них принадлежал только им. Тот факт, что автомобили здесь были редкими гостями, подтверждался тем, что целый выводок диких уток, вместе с утятами, скатился со склона прямо под колеса машины суперинтенданта, словно то ли не заметил ее, то ли был слишком уверен в своей безопасности. Ардери выругалась и ударила по тормозам. Барбара почувствовала облегчение, когда увидела, что выводок остался невредимым. Суперинтендант находилась на пределе. Хейверс заметила это во время разговора на Ладфорд-бридж, а теперь убедилась в этом, наблюдая за тем, как Ардери ведет машину. Она даже хотела предложить суперинтенданту занять ее место, когда они добрались до потрепанного дорожного знака возле практически необитаемого селения под названием Плоуден. Знак указывал путь до клуба планеристов Западного Мидленда, и перед сержантом открылась дорога, больше похожая на проселочную, которая взбиралась вверх по склону под пугающим углом. Хейверс бросила взгляд на Ардери. Суперинтендант сжимала руль побелевшими пальцами. Они повернули и оказались у поселения, гордо именующего себя Астертон, которое было больше похоже на ферму, чем на поселок. Здесь еще один указатель требовал, чтобы они протиснулись мимо телефонной будки и двинулись дальше вверх по еще более сложной дороге. И вот наконец полицейские добрались до места, смутно напоминавшего клуб планеристов. По крайней мере, именно об этом сообщал большой плакат, утыканный фотографиями улыбающихся пилотов и пассажиров планеров, изо всех сил старавшихся выглядеть спокойными, паря на безмоторных машинах в голубом небе. До самого клуба можно было добраться, проехав через незакрывающиеся ворота; на них висела табличка «Держать все время закрытыми». За воротами, на площадке в несколько десятков акров, располагалась свалка металлических бараков времен войны. На территории не росло ничего, кроме сочной травы, на которой паслось несколько упитанных овец. Кроме бараков, здесь были различные строения из разных материалов; перед ними в линию стояли планеры, ждавшие своих хозяев. Несколько летательных аппаратов сгружали с трейлеров на низких колесах, на которых они были закреплены. За планерами виднелась автостоянка, а за машинами располагалось более официальное по виду здание, в котором можно было разглядеть помещение самого клуба, состоящее из приемной, офисов, комнат для заседаний и кафетерия. Именно в кафетерии они и должны были встретиться с доктором Сканнелл. Полицейские сильно опоздали. Неправильный поворот заставил их проехать несколько миль в сторону от маршрута и привел к одному из многочисленных поселений, разбросанных по территории Шропшира. Так что, когда они нашли доктора Сканнелл, та была не в лучшем расположении духа. Барбара решила, что патологоанатом и Изабелла стоят друг друга. – У меня есть десять минут, – сообщила им доктор Сканнелл. Когда они вошли в кафетерий, она встала со своего места за длинным столом. Женщина была небрежно одета в синие джинсы и фланелевую рубашку; из-под бейсболки во все стороны торчала масса черных с проседью волос. – Мне необходимо быть на взлетной полосе, – продолжила она. – Очень жаль, но изменить этого я не могу. В комнате ели еще какие-то пилоты. Большая их группа сидела возле окна, или скорее стеклянной стены, выходившей на раскинувшуюся за ней сельскую местность, и громко обсуждала «хрень, которую первый нес во время утреннего брифинга». По-видимому, доктор Сканнелл хотела поговорить с полицейскими в тишине, поскольку сразу же повела их в другую комнату. Эта походила, судя по картам и белой доске, на комнату для брифингов. Но Сканнелл не стала останавливаться, а вместо этого дошла до комнаты, оказавшейся баром, в котором в это время не было ни одной живой души. Барбара тревожно посмотрела на Ардери. Суперинтендант смотрела прямо перед собой, на стол, расположенный в самом углу помещения. Как будто прочитав ее мысли, Сканнелл подошла именно к нему. Затем взглянула на часы – по мнению Барбары, они выглядели очень официально, со множеством стрелок и циферблатов, с которых доктор могла считать массу информации, – и сказала: – Осталось девять минут. Что вы хотите знать? У Барбары был с собой отчет Сканнелл. Ардери взяла его у нее из рук, подтолкнула в сторону патологоанатома и произнесла: – У моего сержанта есть некоторые сомнения по поводу вашего заключения об этом самоубийстве. – Да неужели? – Сканнелл равнодушно взглянула на Барбару и сняла кепку. Волосы зашевелились, как стайка щенков, которых выпустили из закута. – Все это из-за дверной ручки, – пояснила Барбара. Свирепое выражение на лице женщины заставляло ее вести себя более осторожно, чем она предполагала изначально. – А еще этот парень не относился к категории самоубийц – по крайней мере, судя по тому, что мне удалось о нем разузнать. – Забудьте об этом. – Из нагрудного кармана патологоанатом выудила пару очков-половинок и водрузила их на нос. – Никаких категорий не существует. Есть только самоубийство, смерть от несчастного случая или убийство. В нашем случае это было самоубийство. Она раскрыла папку и достала ее содержимое, состоявшее из фотографий, расшифровки того, что она наговорила на диктофон во время осмотра тела при вскрытии, отчета, приготовленного после вскрытия, и дополнительной информации по токсикологии. Патологоанатом отобрала отчет и фотографии, которые подвинула ближе к Барбаре. Так как времени у них совсем не было, говорила она быстро, не теряя его на вопросы, все ли им понятно из сказанного. Начала она с закупорки сосудов. Это, вместе с асфиксией, стало причиной смерти. Причиной закупорки сосудов было использование в качестве лигатуры предмета церковного одеяния, столы, походившей на довольно узкий шарф. Стола была шире тех лигатур, которыми обычно пользуются самоубийцы, и мягче их, поэтому она не смогла сильно перетянуть шею. Сержант понимает, что это означает? Ответа Барбары никто не ждал. Это означает, что вместо мозговой анемии, вызванной давлением на артерии, перед ними был случай пережима яремной вены, вызванный внешним давлением на нее. Это привело к нарушению мозгового кровоснабжения – «проще говоря, нарушению потока крови, циркулирующего в черепной коробке», – которое привело к повышению давления в голове. Смерть должна была наступить через три-пять минут, поскольку для того, чтобы перекрыть яремную вену, достаточно давления всего в два килограмма. Рассказывая, патологоанатом демонстрировала соответствующие фотографии, не забывая поглядывать на свои часы. На теле, если сержант соблаговолит взглянуть на фото, сделанные на месте самоубийства, тоже есть его признаки. Обратите внимание на искаженное лицо. На то, насколько выкатились глаза. На небольшие кровоизлияния – их называют петехии[87 - Небольшие округлые плоские точечные темно-красные пятнышки, обусловленные кровоизлияниями в коже или в слизистой оболочке.], – заметные на внутренней стороне губ. Но самое главное, надо посмотреть на повреждения на шее. – Все это я вижу, – сказала Барбара. – Вот только… как можно использовать дверную ручку для того, чтобы повеситься? – Главное, чтобы было желание, – ответила доктор Сканнелл. – Человек наклоняется вперед и позволяет весу своего тела завершить начатое. Он быстро теряет сознание. Это вызывает закупорку сосудов, о которой я уже говорила, ведущую к нарушению мозгового кровообращения. Иногда это бывают просто несчастные случаи – аутоэротизм[88 - Половое извращение.] хороший пример, – но убить человека таким способом… По лигатуре все будет мгновенно понятно. Все это связано с шеей и с теми следами, которые лигатура на ней оставила. Следы должны соответствовать целому ряду параметров – весу подвешенного тела и степени его провисания, была ли лигатура обмотана вокруг шеи один раз или два, тип использованного узла, времени, в течение которого тело свисало с ручки, одиночный или двойной след оставила лигатура и оставила ли она его вообще… – Ничто не указывало на то, что происшествие было не самоубийством, а чем-то еще, – завершила свой монолог Сканнелл. – Даже его кисти? – А что с его кистями? – Патологоанатом посмотрела на фото и сравнила их со своими заметками. – Вы имеете в виду повреждения? Они соответствуют тому, о чем сообщил офицер, осуществивший арест. Наручники, сделанные из пластика, были слишком сильно затянуты, о чем жертва сообщила офицеру. Он был, конечно, идиотом, когда снял их… – А если он их не снимал? – прервала ее Барбара. – Тогда он вполне мог инсценировать самоубийство, правда? А может быть, кто-то еще пришел в участок, пришил этого Дрюитта, потом ПОП нашел тело, запаниковал и попытался превратить все в самоубийство. Могло такое произойти? По выражению лица доктора Сканнелл можно было понять, что такие мысли тоже приходили ей в голову на месте происшествия. – Да, что-то подобное могло произойти, – сказала она. Барбара со значением посмотрела на Ардери, но патологоанатом продолжила: – А еще на землю мог спуститься архангел Гавриил и провернуть подобное дельце, но я в этом сомневаюсь. А теперь, – патологоанатом встала, – меня ждут на взлетном поле. Вы когда-нибудь видели, как запускают планер с помощью лебедки? Нет? Тогда пойдемте со мной. На это стоит посмотреть. Барбару совсем не интересовало, как запускают планеры, но это давало ей возможность провести еще несколько минут с доктором Сканнелл, и она не хотела их упустить. Поэтому, прежде чем суперинтендант успела отказаться, Хейверс вскочила на ноги, всем своим видом показывая, что просто без ума от лебедок. Она облегченно вздохнула, когда Ардери осталась сидеть в баре. На улице ветер значительно усилился по сравнению с тем временем, когда они приехали. Резкий аромат костра, горевшего в кемпинге по другую сторону от здания клуба, смешивался с другими запахами: каких-то химикатов, бензина и – несильно – навоза. Нэнси Сканнелл двигалась в сторону отдаленной пустоши, и Барбаре пришлось напрячься, чтобы не отстать. Наискосок от здания, из которого они вышли, сержант заметила мужчину на тракторе, ехавшего по тому, что оказалось взлетной полосой клуба. Это делалось для того, чтобы согнать с нее пасущихся овец, что, в свою очередь, значило: планер, стоявший в конце полосы, должен был взлететь как можно скорее, пока овцы разбежались, иначе через какое-то время они снова оказались бы на линии огня. Две четырехколесные конструкции стояли по обоим концам взлетной дорожки, на расстоянии около мили друг от друга. В каждой из них сидел механик, а передняя часть заканчивалась катушкой невероятных размеров. Между ними был протянут толстый металлический канат, от которого перпендикулярно отходил еще один канат, к которому должны были прикрепить планер. Казалось, что доктор Сканнелл была не расположена к дальнейшей беседе, но Барбара решила не обращать на это внимания, потому что ей необходимо было выяснить еще кое-что. – А как насчет удушения? – произнесла она, задыхаясь. – А при чем здесь удушение? – спросила патологоанатом, пытаясь убрать непокорные волосы под бейсболку. При этом она помахала пилоту, который стоял у открытого кокпита планера и рассматривал облака вдалеке, словно они должны были о чем-то ему рассказать. – Иду! – крикнула Сканнелл. – Эй! Я иду! Пилот обернулся. Это была еще одна женщина. «Интересно, – подумала Барбара, – неужели весь консорциум, купивший планерный клуб, состоит из женщин?» – Почему его нельзя было удавить? – поинтересовалась сержант. – Просто удушить этой штукой из его одежды, которую он носил, а потом привязать его к дверной ручке и инсценировать самоубийство? – Потому что повреждения на шее будут другими, – Сканнелл даже не пыталась скрыть своего раздражения. В принципе, Барбара не могла ругать ее за это. Ведь они ставили под сомнение ее компетентность. – В каком смысле? – задала сержант свой следующий вопрос. – Повернитесь, – патологоанатом вытащила из кармана платок. – Это еще зачем? – Поворачивайтесь. Вы задали мне вопрос, и я на него отвечу. Когда Барбара послушно повернулась, патологоанатом накинула платок, который превратила в очень короткую лигатуру, ей на шею и немного затянула. – Если я придушу вас, сержант, – пояснила она, – то след от лигатуры на вашей шее будет прямым. После этого я, конечно, могу вас повесить, но основной прямой след на шее будет виден каждому. А если вы повеситесь сами, то след будет под углом, вот так. – Она показала как. – Вот и весь сказ. А теперь прошу извинить меня. Сказав это, Сканнелл отошла, на ходу засовывая платок в карман. Барбара смотрела, как та подошла к пилоту планера. Они занялись, как показалось сержанту, осмотром аппарата, и через какое-то время к ним присоединился мужчина, который пришел от лебедки, чтобы проверить крылья и что-то там еще. Когда он закончил, планер прицепили к перпендикулярному канату, который отходил от другого каната, соединявшего две лебедки. Мужчина вернулся на свое место, и пока доктор Сканнелл удерживала крыло планера параллельно земле, пилот забралась в кокпит и закрыла колпак. Все остальное заняло не больше минуты: доктор Сканнелл показала большой палец мужчине за лебедкой. Мужчина мигнул фарами тому, кто находился на противоположном конце взлетной дорожки. Механизм заработал, стальной канат стал наматываться на дальнюю лебедку, планер сдвинулся с места и ярдов через пятьдесят оказался в воздухе. Он поднялся метров на восемьсот и сбросил канат, соединявший его с канатом между лебедками. После этого началось парение в воздухе. «Абсолютно чертовски невероятно, – подумала Барбара, наблюдая за планером. – Какому идиоту может понравиться такое?» Лонг-Минд, Шропшир Оставшись в баре в одиночестве, Изабелла дала себе слово не пить. И все-таки перед ней в полутьме комнаты поблескивали бутылки, стоявшие на двух полках и своим видом намекающие на то, что ей понадобится всего пара минут для того, чтобы нырнуть за похожую на магазинный прилавок стойку из формайки[89 - Разновидность огнеупорного пластика, широко используемого для облицовки кухонной мебели.] и чисто из любопытства посмотреть на различные типы и сорта напитков, которые выбирают себе пилоты планеров, после того как заканчивают свои дневные полеты. Наверное, они следят друг за другом, чтобы никто из них не пил перед этими самыми полетами. Изабелла старалась убедить себя в том, что к бару, который обслуживал членов клуба, у нее чисто академический интерес: выбираются ли напитки по цене или по качеству, а что насчет качества и количества, а водка ароматизированная или нет, а джины хорошо настояны, а вон там действительно стоит «Макаллан»[90 - Шотландский бренд виски региона Хайленд. Является ярким представителем элитного односолодового виски, выдержанного в хересных бочках.] и какой он выдержки? Простой интерес, обыкновенное любопытство, мимолетное желание ощутить аромат из раскрытой бутылки и позволить ему совершить то, для чего аромат и существует, – вызвать воспоминания, должные вытеснить из сознания сиюминутные мысли. Правда, то, что сейчас занимало ее сознание – и она об этом знала, – ничем не отличалось от того, что занимало его тогда: «Всего одну, только одну, и никто не узнает, а близнецы, слава богу, улеглись поспать днем, и как же тяжело просыпался один утром, и как второй отказывался угомониться и все выражал свой протест, пока…» Ардери встала, схватила свою сумочку и вышла из бара. Пройдя через комнату для совещаний, она оказалась в кафетерии, где раньше у панорамного окна сидела шумная группа пилотов. Их осталось только двое, и они серьезно обсуждали что-то, что было для них очень важно, если судить по их приглушенным голосам. На нее они не обратили никакого внимания, и это было только к лучшему, имея в виду то, как были натянуты ее нервы. В какой-то момент Изабелла попыталась отвлечься от своих мыслей, глядя на окраинные земли Уэльса[91 - Территория, находящаяся на границе Англии и Уэльса.], которые, и она это хорошо понимала, показались бы любому другому потрясающими, поскольку панорама простиралась на многие мили вокруг. Вдали она увидела кучевые облака, под которыми летал планер, а потом появился еще один. «Там действительно так тихо или в ушах свистит ветер?» Изабелла чувствовала, как ее ногти впиваются в ладони. «Интересно, – подумала она, – в какой момент моих размышлений я так крепко сжала пальцы, что теперь, если опустить глаза, на каждой руке будет видно по четыре глубоких серповидных следа, но я не хочу сейчас опускать глаза, потому что так я узнаю многое о себе самой, а сейчас мне необходимо и я очень хочу выбраться из этого места как можно скорее, потому что я знаю, на каком я пределе, и что бездна уже прямо передо мной, и что мне не составит труда сделать этот последний шаг, потому что падение будет похоже на парение этих планеров вдали, нет?..» – Командир? Изабелла резко отвернулась от окна и увидела перед собой Барбару Хейверс. Она не знала, как долго сержант находится в кафетерии. «Она не выглядит слишком озабоченной», – подумала про себя суперинтендант. Хейверс просто сообщила ей, что вернулась оттуда, куда она ходила с патологоанатомом. – Вы увидели то, что хотели увидеть? – спросила Ардери. – Услышали то, что хотели услышать? Хейверс кивнула, хотя то, как она сказала «более-менее», звучало не очень обнадеживающе. – Тогда поехали, – предложила Изабелла и повела сержанта за собой по пути, который проходил мимо туалетов. Зайти туда перед долгой поездкой было вполне логично, так что Изабелла сказала Барбаре, что встретит ее возле машины, жестом большого пальца показав, что ей необходимо зайти по нужде. Как она и предполагала, сержант сказала, что она пока выкурит сигарету, если командир не возражает, и командир совсем не возражала. Крохотной бутылочки было мало, но это хоть что-то, и суперинтендант поспешно опорожнила ее, едва успев закрыть за собой дверь. После этого она засунула пустую емкость поглубже в сумку и осмотрела себя в зеркале. Поправила губную помаду, а потом нанесла ею две точки на скулы и растерла их по коже. Покончив с этим, засунула в рот мятную таблетку, вышла из здания и присоединилась к Хейверс, которая, как всегда, судорожно глотала дым с никотином, рассматривая аэродром и некрасиво покусывая нижнюю губу. В ней было что-то, объясняемое несколькими причинами. А можно вовсе не обращать на нее внимания, что Изабелла и намеревалась сделать. Но коп в ее душе требовал хотя бы минимальной осведомленности, и поэтому она все-таки решила поговорить. – Что-то гнетет вас, сержант, – заметила Ардери. Хейверс оторвалась от изучения взлетного поля. – Да нет, по-моему, всё в елочку, – сказала она с полуулыбкой, пожав плечами. Затем бросила бычок на хорошо утрамбованную землю и убедилась, что он действительно погас. – Я уже готова, – добавила она и кивнула. – Хотите, я поведу, командир? А то вы все время меня возите и… – Нет, – ответила Ардери резче, чем хотела бы, поскольку что-то не понравилось ей в этом предложении. Но услышав себя со стороны, она решила улыбнуться, надеясь, что улыбка покажется Барбаре настоящей. – Обещаю больше не ставить жизнь диких уток под угрозу. Поехали. Пока они ехали до Ладлоу, Хейверс практически с головой зарылась в папки, которые захватила с собой. Она тщательно сравнивала информацию из них со своими заметками. Ее погруженность в это занятие показалась Изабелле наигранной. Так же, как и ее пристальному изучению взлетного поля, этому могло быть несколько объяснений, так что через четверть часа тишины, которая – по крайней мере, по мнению Изабеллы – становилась все более и более напряженной, суперинтендант обратилась к сержанту. – И все-таки вы сомневаетесь, – сказала она. – Что же вы хотите оспорить, сержант? Хейверс посмотрела на суперинтенданта выпученными, как у рака, глазами, но быстро пришла в себя. – Просто… – сказала она, – вы не заметили, как все отлично складывается, командир? В Шрусбери происходит серия ограблений, а ПОПу из Ладлоу приказывают арестовать диакона. А потом в городе начинаются массовые пьянки, и ему необходимо с ними разобраться, так что диакон остается один в полицейском участке. Грабежи, арест, пьянки и самоубийство. И все это за одну ночь? Изабелла следила за дорогой. Прямо на середине ее расположились две овцы. Суперинтендант нажала на сигнал. Они совершенно равнодушно посмотрели в ее сторону. – Да чтоб вас всех, – сказала Ардери. Она открыла свою дверь, высунулась из машины и крикнула: – А ну-ка, убирайтесь! В сторону! Убирайтесь! Овцы не спеша поднялись на ноги. Изабелла с шумом закрыла дверь и повернулась к Хейверс: – Вы что, хотите сказать, что все это было срежиссировано? Все эти грабежи, арест, пьянки, с которыми надо было разбираться… Вы представляете себе, что это должен быть за заговор? – Представляю. Но все эти совпадения… И при этом мне говорят, что причин передавать дело в КСУП не было. А если не было… То есть вам не кажется… На этот раз ее неуверенность выводила из себя. – Да выскажитесь же вы, наконец, Барбара, – велела Изабелла. – Просто… Существует разница между массовым заговором и серьезной операцией прикрытия. И поиски одного иногда не позволяют увидеть другое. Они добрались до телефонной будки, откуда поворот налево должен был вывести их к подножию холма и на дорогу в Ладлоу. Изабелла нажала на тормоз сильнее, чем намеревалась. – Вы что хотите этим сказать? – спросила она, не пытаясь скрыть раздражение. – Да ничего, собственно. Но если мы хотим все внимательно изучить… – Я уже говорила: мы здесь не для того, чтобы начинать расследование убийства. Мы здесь для того, чтобы проверить правильность двух расследований самоубийства. И мы не можем продолжать эти споры, поскольку это может увести нас далеко в сторону, а это неприемлемо, ведь Хильер не дал нам на это времени. – Поняла, – сказала Хейверс. – Вы уже об этом говорили. Но коль скоро у нас выдалось немного свободного времени – я имею в виду сейчас, – то у меня с собой адрес диакона. Просто потому, что мне его дал викарий. Вам не кажется странным, что Дрюитт отказался жить с викарием и его женой? – Нет, не кажется. И вы уже говорили об этом. Позвольте мне спросить вас: а вы захотели бы жить с викарием и его женой? – Я? Конечно, нет. Но если б я была диаконом в церкви и мне нужна была комната, а они бы мне ее предложили, а церковь была бы всего в двадцати ярдах… Почему бы не согласиться? Помимо всего прочего, это сэкономило бы мне кучу денег. Но он с ними жить не захотел. И на это должна быть причина. А в этих двух расследованиях, командир? Ни в одном из них нет ни слова о том, где жил этот парень. Изабелла вздохнула. «Эта Хейверс может достать кого угодно». – Ладно, – сказала она сержанту. – Я вижу, к чему это все идет. Вы считаете, что мы должны поехать по этому адресу и обыскать недвижимость на предмет… Чего? Скелета в подвале? Черепа в барбекюшнице? Не напрягайтесь. Можно не отвечать. Просто дайте мне этот чертов адрес. Бурвэй, Шропшир Йен Дрюитт жил в пригороде Ладлоу, в небольшом районе, состоявшем всего лишь из двух тупиков и одного переулка. Дома были сдвоенными, и у каждого сбоку имелся гараж. Возле дома, в котором жил Дрюитт, стоял желтый фургон с открытой боковой панелью. На панели был искусно изображен целый набор изысканных цветочных горшков и кашпо, в которых росли целые клумбы цветов и прочей зелени. Здесь же была надпись «Беванс Бьютиз» с телефонным номером, интернет-сайтом и электронным почтовым адресом. Женщина в камуфляжном рабочем комбинезоне и футболке с короткими рукавами грузила невероятные количества мешков с почвой для горшков в кузов. На шее у нее был повязан платок, а на голове сидела шляпа с такими полями, что их хватило бы на то, чтобы укрыть от солнца не только хозяйку, но и несколько прохожих. – Это точно тот адрес? – спросила Изабелла у Хейверс, еще раз проверившей свои записи. Когда она утвердительно кивнула, им все стало понятно: Йен Дрюитт жил не один. А потом женщина повернулась от фургона, и суперинтендант увидела, что она приблизительно одного возраста с Дрюиттом. Почему-то это ее удивило. По нынешним стандартам, когда людей в возрасте шестидесяти пяти лет называют людьми среднего возраста, как будто они собираются дожить до ста тридцати, эта женщина в свои сорок была просто юной девушкой на выданье. На ней красовались ленноновские[92 - Имеются в виду небольшие очки круглой формы, моду на которые ввел Джон Леннон.] очки от солнца, которые она поправила на переносице, – и прекратила работу, увидев, что к ней подходят Изабелла и сержант Хейверс. Ардери заметила, что женщина уже успела наполнить фургон различными вариантами керамических горшков и множеством сортов летних растений. Изабелла представила себя и Хейверс. И та и другая показали женщине свои полицейские знаки. Естественно, что вмешательство Нового Скотланд-Ярда в ее жизнь сильно удивило женщину. Но она дружелюбным тоном представилась как Флора Беванс и добавила: – Я знаю, это звучит забавно. Флора. Как будто мои родители знали заранее… Изабелла объяснила ей, что адрес Йена Дрюитта дал им викарий церкви Святого Лаврентия, и они быстро выяснили, что Дрюитт снимал у нее комнату. Оказалось, что Флора пела в хоре церкви Святого Лаврентия, а одна из его старших участниц – «вы же знаете, как женщины любят заниматься сватовством?» – выяснила, что, хотя Дрюитт и живет у викария и его жены, ему не нравится то, что он мешает им своей музыкой, и диакон ищет другую квартиру. – У меня была свободная комната, а лишние деньги еще никому не мешали, – честно призналась женщина. – Я решила, что если его музыка будет слишком громкой для меня, то я просто отключу слуховой аппарат. Так что я сказала ему об этом, он посмотрел комнату, и дело было сделано. И между нами ничего не было, – добавила она со значением. – Вы думаете о химии и всем таком прочем? Обошлись без нее. Но он был милым парнем. А ванную комнату содержал как картинку для рекламного проспекта, а это, если хотите знать мое мнение, – настоящее испытание для любого мужчины. Она только одна – я имею в виду ванную. Мы делили ее, как и кухню, и у нас с самого начала все было прекрасно, если не считать того, что никто не научил его не хлопать дверью, когда поздно возвращаешься домой. – Поздно возвращаешься? – переспросила Изабелла практически одновременно с сержантом Хейверс. – Этот человек был членом всех общественных организаций, которые только существуют в городе. Ему не хватало двадцати четырех часов в сутки, – ответила Флора Беванс. – Нам говорили, что он был за это награжден, – заметила Хейверс. – Точно. И он очень гордился этой наградой. Я показала бы вам эту табличку, если б не отдала ее его семье, которая забрала все вещи после его смерти. Несчастный парень… Женщина сняла платок с шеи и промокнула им лицо, хотя день был не таким уж жарким и она совершенно не вспотела. – В таких случаях чувствуешь и свою вину, – продолжила Флора. – Самоубийство. Я этого никак не ожидала. Он был человеком Бога, а Божьи люди должны обладать… как это сказать?.. духовными ресурсами, как мне кажется. Это был шок. В ту ночь, насколько я помню, он не вернулся домой, но мне и в голову не пришло, что его забрали в тюрьму. А потом уже пошли слухи о том, почему его туда забрали, и это было совершенно ужасно. И не только для меня, которая, оказывается, жила с педофилом под одной крышей. Я говорю и о его семье. «Смятение» – недостаточно сильное слово, чтобы описать их, когда они приехали за его вещами. И такое состояние никого не удивило. Даже в самые лучшие времена никто не хочет узнавать какие-то гадости о членах своей семьи. Но узнать, что член семьи – священник, не забывайте это – путался с детьми… Это бьет просто наотмашь. – А вы сами в это верите? – спросила Хейверс. – А что я о нем знала? – ответила Флора. – Если подумать о нынешних женах, которые не знают, что их мужья – это новые Питеры Сатклиффы[93 - Имеется в виду британский маньяк-убийца, на счету которого четырнадцать доказанных жертв.], которые ездят по улицам с окровавленными молотками в багажниках машин, или что там у него было, то что может домовладелица знать о своем жильце? Ведь в доме он ничего такого не делал, упаси бог! Но должна вам сказать, что если Йен делал то, в чем его обвиняют, я не могу себе представить, откуда он брал на это время. Вы только подумайте… – Женщина сдвинула брови. – Мы вас слушаем, – сказала суперинтендант. – У меня все еще есть его еженедельник. Я о нем совсем забыла. Мне, наверное, надо было его кому-то отдать – у этого человека на каждый час была назначена новая встреча, – но мне это до сегодняшнего дня не приходило в голову. Наверное, он вам нужен, да? Или мне, может быть, надо послать его отцу Йена? Йен держал еженедельник на кухне, и когда я собирала его вещи, то совсем забыла о нем – он лежал под телефоном. Еженедельник мог пролить свет на то, чего Изабелле совсем не хотелось знать. Хейверс среагировала еще до того, как суперинтендант смогла открыть рот, и, конечно, эта невозможная женщина сказала, что «дневник – это то, что надо, и спасибо вам большое». – Тогда пошли, – пригласила их Флора Беванс, направляясь к входной двери. Войдя, они оказались в небольшой квадратной прихожей; ее стены были украшены фотографиями, на которых, как решила суперинтендант, изображены образцы композиций в горшках хозяйки. И если судить по этим фото, женщина была настоящей мастерицей. В голове Изабеллы горшок с цветами всегда ассоциировался с плющом и надеждой, что тот не засохнет, если она на несколько недель позабудет о нем. Флора провела их в красиво украшенную и идеально чистую кухню, достала из ящика еженедельник и протянула его полицейским. Он был достаточно обычен: дни недели, время дня и духоподъемная надпись вверху каждой страницы. Хейверс стала листать его. С того места, где она стояла, Изабелла увидела, что все страницы испещрены записями о встречах, как им и сказала Флора. Пока сержант изучала их, Ардери обратила внимание на сильный шум, идущий с заднего двора. Это был шум играющих детей, который ни с чем невозможно спутать: крики, удары, смех и, время от времени, голос взрослого, который хочет привлечь чье-то внимание. – За садом на заднем дворе расположена школа, – пояснила хозяйка. – Три раза в день здесь царит небольшой хаос, но по уик-эндам и в праздники тут истинный рай. Самое спокойное место в городе, доложу я вам. Мне кажется, что Йен тоже так думал. – Но шум не слышен в передних комнатах, – подала голос Хейверс, поднимая голову от еженедельника. – М-м-м… нет. Вы правы, – согласилась Флора. – Моя спальня выходит на улицу, и я этот шум не слышу. А вот комната Йена выходила на задний двор, и весь этот шум доставался ему, если он оказывался дома, когда дети выходили во двор. – А мы можем взглянуть? – спросила Хейверс, добавив: – Вы не возражаете, командир? Изабелла кивнула. Флора провела их к лестнице и сказала, что они сами могут посмотреть – хотя много там не увидишь, – а она, если они не возражают, вернется к работе. Когда будут уходить, двери можно не запирать – она их никогда не запирает, потому что у нее абсолютно нечего воровать. Войдя в комнату умершего мужчины, полицейские обнаружили две вещи: первая – шум со школьного двора мог причинять серьезные неудобства, если человек хотел отдохнуть в тиши в течение дня, и вторая – из окна спальни открывался отличный вид на двор, где на площадке играли в лучах весеннего солнца около сотни мальчиков и девочек. По виду, дети учились в третьем классе и, как и большинство детей этого возраста, легко поднимали невероятный шум, прыгая через скакалку, увертываясь от мячей, бросая биток при игре в классики и занимаясь тем, что издали казалось довольно жесткой игрой в регби, а при ближайшем рассмотрении оказалось попытками группы мальчиков раздавить ногами наполненный гелием воздушный шар. За всем этим наблюдала сердитого вида женщина со скрещенными на груди руками и полицейским свистком на шее. – Интересно, может быть, именно из-за этого он выбрал данную комнату, – пробормотала Хейверс, присоединившись к Изабелле возле окна, и продолжила: – Отличный вид, особенно если хочешь помечтать о том, что ты сможешь сделать с каждым из них, если только удастся перелезть через забор незамеченным… Суперинтендант заметила, что дети на школьном дворе были приблизительно возраста ее близнецов. И играли они так же упорно и с такой же страстью. С самого начала Изабелла знала, что рождение близнецов будет для такой матери, как она, колоссальным вызовом. Но ни разу ей не пришла в голову мысль избавиться от них. Правда, фраза «что ты с ними делаешь, когда ты в таком состоянии» не смогла остановить ее. И это ее самый большой грех. Хотя, и Бог тому свидетель, есть и другие. – …ловить кайф, просто стоя здесь, как мне кажется, – задумчиво говорила Хейверс. – Вот об этом стоит поразмышлять. И никто ни о чем не догадался бы… – Что? – встряхнулась Изабелла. – Ну, вы сами знаете, командир. Точить шишку. – Простите? – Я хочу сказать… как это… ну, любить в кулачок… – Хейверс окончательно запуталась. – А-а-а, мастурбировать, глядя на детей? – поняла наконец Ардери. – Ну да. Для него это могло оказаться отличным местом. И никто ни о чем не догадался бы, правда? Флора возится со своими горшками и кашпо, а он один в комнате, слышит крики детей, и вот вам пожалуйста – занимается рукоблудием… – Сержант Хейверс, а с инспектором Линли вы говорите таким же сочным языком? – Прошу прощения, – извинилась Хейверс, скорчив гримасу. – Просто, – продолжила суперинтендант, – я не могу представить себе, чтобы инспектор Линли пользовался таким языком, общаясь с вами. – Абсолютно правильно, мэм. Никогда. Серебряная ложка во рту и все такое. Он скорее откусил бы себе язык. Да и в голову ему такое никогда не пришло бы. Я имею в виду сочный язык. Это шло бы вразрез с его воспитанием, если вы понимаете, о чем я. То есть всем известно, что он рожден джентльменом… понимаете… и что он может знать о… кажется, это называется «изнанкой жизни»… ну, в общем, ясно. – Я вас поняла. Изабелла знала Линли достаточно хорошо. Какое-то время они были любовниками, и, несмотря на то что для всех он был примером джентльменской сдержанности, в его воспитании были некоторые аспекты, которые, если быть достаточно настойчивым, характеризовали его не с лучшей стороны. А так как Изабелла бывала с Томасом достаточно настойчива, то иногда слышала от него такое, чего Барбара Хейверс, как полагала суперинтендант, не сможет услышать за всю жизнь, хотя то, что говорил Линли лично ей, совсем не походило на комментарии сержанта. – Соглашусь, – сказала она, отворачиваясь от окна. – С тем, что Йен Дрюитт, возможно, подглядывал за детьми. И теперь мы с вами обе знаем, что от человечества можно ожидать чего угодно. В комнате не было ничего, кроме мебели: кровать, комод, узкий стол с одним центральным ящиком и стул. Ящики, так же как и ящик стола, были пусты. Стены тоже были чистыми. Небольшая дырка в изголовье кровати намекала на то, что когда-то на этом месте что-то висело, а принимая во внимание монашескую обстановку в комнате, Изабелла предположила, что это могло быть распятие. По мнению суперинтенданта, делать здесь было больше нечего. Еженедельник подтверждал то, что о Йене Дрюитте говорил уже не один человек, – он был закоренелым волонтером. «И это скорее утомительно, чем подозрительно», – подумала Ардери. Так что здесь, в Шропшире, они свою задачу выполнили. Но сержант Хейверс, естественно, видела все по-другому. – Думаю, что нам придется просмотреть все то барахло, которое вам дал его отец, – сказала она, когда они спускались по лестнице. – Вдруг там окажется какая-то связь с тем, что он записал в еженедельнике, а? Особенно если мы найдем там какие-то файлы или что-то в этом роде. Я хочу сказать, что это необходимо с точки зрения логики. Чтобы быть уверенными, что мы ничего не пропустили. Думаю, что именно этого ждет от нас папаша. А вы? – добавила она, словно испугавшись, что Изабелла начнет протестовать. «Нет, – подумала Изабелла, – я так не думаю». Правда, в том, что сказала Хейверс по поводу Клайва Дрюитта, есть рациональное зерно. А теперь появился еще этот проклятый еженедельник… – И каким образом, по вашему мнению, надо проводить сопоставление, сержант? – вздохнула суперинтендант. – Вы о коробках его отца? Вдруг мы найдем там что-то, что другие просмотрели? – Не услышав реакции Изабеллы, сержант продолжила: – Я могу сама их все просмотреть. Если у вас есть другие дела. У Изабеллы было только одно дело, и называлось оно «водка-тоник», причем тоника должно быть как можно меньше. Но она не могла приказать Хейверс заняться барахлом Йена Дрюитта, а сама отойти в сторону. Поэтому Ардери согласилась, что содержимое коробок необходимо просмотреть, и кроме того, теперь, когда у них появился этот несчастный еженедельник, надо будет заняться и им, поскольку он представляет собой предмет, связанный с умершим, который пропустили во время предыдущих расследований. – Тогда давайте этим и займемся, – сказала она. – Мы можем поработать в гостинице, а Мир, надеюсь, сможет приготовить для нас сандвичи. Приступая к изучению вещей Дрюитта, детективы заранее полагали, что большинство из них будут совершенно бесполезны. Они притащили коробки с вещами в гостиницу, поставили их на пол в холле для проживающих и начали распаковывать их, в то время как Миру Мир с виимым удовольствием обеспечил их малосъедобными сандвичами с ветчиной и яйцами. Изабелла заказала себе водку с тоником, о которой давно мечтала, и предложила Хейверс тоже заказать что-нибудь. Однако сержант, по-видимому, выбрала воздержание, заказав себе только воду с газом и ничего больше. Но при этом с удовольствием угостилась, помимо своего сандвича, пакетом жареной картошки. К своим поискам они подошли очень серьезно. Суперинтендант начала с коробки, в которой лежали проигрыватель дисков и довольно эклектичная коллекция записей, начиная от классики и заканчивая американским кантри. Здесь же находился айпод с колонкой; ее диакон тоже мог использовать для извлечения звуков. Рядом с ней Хейверс распаковывала коробку, хранящую, по-видимому, гражданскую одежду Дрюитта. Таковой, как и у любого другого человека, посвятившего свою жизнь Богу, у него было немного – вся приглушенных тонов, ничем не выделяющаяся, но на удивление очень аккуратно сложенная. Среди одежды лежало простое деревянное распятие без фигуры Христа, которое туда, скорее всего, положили для большей сохранности. На нем была небольшая пластинка с надписью: «Йену от мамы с папой. С любовью» и датой. Скорее всего, это была дата его рукоположения в чин диакона. На самом дне коробки находился файл с длинным списком мужских и женских имен с указанием адресов и телефонов. Скорее всего, это был список членов детского клуба, а в скобках рядом с именами были указаны данные родителей. Под файлом оказались сложенная газета и пачка открыток, похожих на рекламные открытки музыкальной группы, называвшейся «Хэнгдог Хилбиллиз». На каждой из них была новая фотография группы, новая дата и адрес нового зала. Оказалось, что Йен Дрюитт был членом этой группы и на открытках был изображен играющим на корыте. Остальные члены играли на банджо, старой стиральной доске, ложках и гитаре[94 - Речь, по-видимому, идет о так называемом «шумовом оркестре», популярном в США. Их участники играют практически на всем, что попадается под руку.]. И костюмы у них были соответствующие названию группы[95 - Английское слово Хилбиллиз (Hillbillies) может быть переведено как «бедняки-деревенщина».], поскольку все они были одеты в ветхие одежды. В следующей коробке, которую открыла Изабелла, как раз лежали сценические костюмы Дрюитта, начиная с вылинявших защитных комбинезонов и кончая детскими нагрудниками, грубыми башмаками, изношенными футболками, рубашками, протертыми до основы, и различными шляпами. Найденная газета была еще одной копией «Эха Ладлоу» с рассказом о присвоении Йену Дрюитту титула «Человек года». Хейверс прочитала статью очень внимательно, чего не сделала суперинтендант, и вслух повторила список достижений диакона: член группы по охране кошек от стерилизации, лидер детского клуба Ладлоу, член добровольного общества помощи жертвам насилия, организатор и создатель Божьего патруля в городе, руководитель хора прихода церкви Святого Лаврентия. Кроме всего этого, Дрюитт также посещал обездвиженных больных, стариков и реабилитационные клиники. – Черт побери, – произнесла Хейверс, – когда же этот парень выполнял свои обязанности диакона? Изабелла знала о том, что входит в обязанности диакона, ничуть не больше Хейверс, поэтому предположила: – Может быть, все это и есть его обязанности? – Похоже на то… – В голосе сержанта слышались сомнения. Суперинтендант посмотрела на нее. Барбара щурилась от любопытства, но, как только почувствовала, что на нее смотрят, постаралась придать своему лицу равнодушное выражение. По мнению Изабеллы, это не только раздражало, но и было контрпродуктивно. – Отставить, сержант, – сказала она и сразу же поняла, что это прозвучало так, будто мать разговаривает со своей дочерью-подростком, посмевшей высказать свое мнение. – Что именно? – уточнила Хейверс. – Если вам в голову приходят какие-то мысли, то я предпочитаю о них знать. – Прошу прощения, командир, я… – И прекратите эти ваши постоянные извинения! – Простите… – Барбара зажала рот рукой. – Давайте все-таки придем к какому-то общему знаменателю. – Суперинтендант раздраженно посмотрела на сержанта. – Мы здесь для того, чтобы во всем разобраться. И чем скорее мы это сделаем, тем скорее вернемся в Лондон. Так что вы хотели сказать? – То, что это все выглядит как-то неестественно. – Хейверс показала на статью, включавшую в себя также интервью с несколькими людьми, которым Дрюитт так или иначе помог своей деятельностью, и с теми, кто работал с диаконом плечом к плечу в разных ипостасях. Как и следовало ожидать, все они с восторгом говорили о том благотворном влиянии, которое он оказывает на молодежь в городе, о его благородстве духа, о его душевной теплоте и доброте. – Как будто он, знаете… «слишком сильно протестует». – Что, черт возьми, вы имеете в виду? – Прос… ой! Это из Шекспира. «Эта женщина слишком сильно протестует»[96 - Фраза, которую Гертруда, мать Гамлета, произносит в третьем акте, второй сцене пьесы. В настоящее время используется иносказательно, в тех случаях, когда о человеке хотят сказать, что он пытается скрыть правду.] и все такое. Изабелла села на пятки возле той коробки, которую разбирала стоя на коленях, и подозрительно осмотрела Хейверс. – Почему мне все время кажется, что вы научились у детектива-инспектора Линли всяким восхитительным вещам? И часто вы используете в ваших совместных расследованиях цитаты из Шекспира? – Просто он старается развить во мне вкус к лучшим образцам поэзии, командир… – Сержант закашлялась. – Думаю, что скоро мы перейдем к Диккенсу. Но только после того, как закончим с Шекспиром. У него он, кстати, выбирает кровь. Я хочу сказать, пьесы, в которых кого-то убивают. Но пока я освоила только «Гамлета». Путаюсь, когда дело доходит до «Макбета»[97 - «Макбет» считается одной из самых кровавых пьес Шекспира.]. Какое-то время Изабелла молча смотрела на нее. Что-то в глазах Хейверс говорило о том… – Вы сейчас шутите, правильно? – спросила суперинтендант. – Ну-у-у… да. Наверное. Совсем чуть-чуть. – Почему я поняла это только тогда, когда вы заговорили о трудностях с «Макбетом»? И почему мне кажется, что вы даже во сне можете его цитировать? – Это неправда, – поспешно возразила ей сержант. – То есть только до той сцены с окровавленным кинжалом. Ну, может быть, еще сцену сна и проклятого места, но не больше. – Понятно… – Изабелла решила вернуться к тому, с чего они начали. – Так что про эту женщину? – Мне просто кажется, что все это волонтерство, – тут Барбара указала на статью, – имеет под собой какую-то подоплеку. И что она касается как раз проблемы восприятия человека. Этот звонок на «три девятки». То место, в котором речь идет о лицемерии. Весь этот публичный шум о том, что Дрюитт… Не знаю, как поточнее выразиться. – Безупречно хорош? И в равной степени восхитителен? – Как будто он старается обязательно сделать все то, что Господь велит делать добрым христианам. Словно перед ним список, в котором он ставит галочки напротив выполненных добрых дел. Если хотите знать мое мнение, это уже через край. Создается впечатление, что он хочет что-то скрыть. Поэтому, возможно, кто-то, прочитав эту статью, подумал: «Подожди-ка, приятель, меня этим не купишь». И сделал этот телефонный звонок, потому что не может видеть, как такой монстр получает все эти славословия, когда единственное, чего он достоин, это… – Арест, – закончила за нее Изабелла. – После которого начнутся пересуды и он перестанет быть Человеком года. – Согласна, – Изабелла кивнула. – Но мы не можем сбрасывать со счетов то, что звонок не имел никакого отношения к лицемерию, а целью его была месть. – А разве педофилия и месть никак не связаны? «Ты сотворил это с моим ребенком», или, еще лучше, «ты сотворил это со мной, когда мне было десять лет, приятель, и теперь я съем тебя за обедом». Что-нибудь в этом роде. – Я вас понимаю. И, наверное, соглашусь с вами, сержант. Титул «Человек года», статья в газете и телефонный звонок… Они вполне могут быть тесно связаны, не так ли? Было видно, что Хейверс с удовольствием выслушала это, но последнее, чего хотела суперинтендант, – так это получить сержанта со своими собственными суждениями. – Полагаю, что вы согласитесь, что месть необязательно должна привести к смерти, – заметила Ардери. – Разрушить репутацию может быть вполне достаточно, а достигается это самим фактом ареста, расследованием и судом на глазах у всей общественности, результат которого уже не так важен. – Я вас понимаю, – согласилась Хейверс, и по ней было видно, что она ничуть не сконфужена. – Но у нас есть еще вот это. – Барбара подняла ежедневник, который им передала Флора Беванс. – Колонка А, – с этими словами она помахала ежедневником в воздухе, – хочет, чтобы ее сопоставили с колонкой Б. – И показала пальцем на газетную статью. – Что вы хотите этим сказать? – Этим я хочу сказать, что в ежедневнике может быть нечто, что никем не принималось во внимание – просто потому, что об этом никто не знал. И если мы хотим, чтобы мистер Дрюитт держался подальше от своих адвокатов, нам придется проверить, так ли это. Ладлоу, Шропшир Барбара Хейверс рассталась с Ардери с ощущением, что она все-таки выиграла этот раунд. Между их совместными поисками среди вещей Дрюитта и последующей встречей на аперитив в холле перед обедом у нее было время пролистать ежедневник диакона. И в нем она действительно обнаружила нечто, что заслуживало пристального внимания. Но, спустившись в холл гостиницы, сержант увидела, что в Гриффит-Холл в тот день заселились новые постояльцы. И то, что они сейчас поглощали шампанское в баре, не позволило ей серьезно поговорить со старшим суперинтендантом ни во время предобеденных поклевок и аперитива – водка-мартини для командира и полпинты эля для Барбары, которую она планировала растянуть на весь обед, – ни во время обеда. Хотя за все это время мобильный Ардери звонил три раза, она лишь смотрела на экран, чтобы определить, кто звонит – дважды с выражением омерзения на лице, – и позволяла ему переключаться на голосовую почту. Когда они после обеда пили в холле кофе, телефон зазвонил в четвертый раз. Суперинтендант ответила на звонок, сообщив Барбаре, что это Хильер, и вышла из помещения. «Чур меня», – подумала Хейверс. Если речь шла о том, что они делали в Шропшире, то помощник комиссара, оставаясь верным себе, наверняка хотел, чтобы они облизали здесь всех местных и свалили восвояси. Сержант захватила с собой одну из папок с отчетом КРЖП. Пока Ардери отвечала на звонок, Хейверс открыла ее и нашла то место, которое касалось основного, по ее мнению, вопроса в расследовании самоубийства Йена Дрюитта: что ПОП Гэри Раддок делал в то время, когда диакон вешался, и что он сделал, когда нашел неподвижное тело Дрюитта повисшим на дверной ручке. Показания Раддока о том, что произошло той ночью, были подтверждены многими людьми: владельцем «Харт и Хинд» на Куолити-сквер, согласившимся, что в тот вечер в клубе действительно началась пьянка; владельцами других пабов в городе, подтвердившими, что Раддок звонил им и просил не обслуживать подвыпившую молодежь, говоря о том, что не сможет помочь в случае каких-то проблем; командиром Раддока – сержантом из команды полицейских общественной поддержки, – подтвердившим историю об ограблениях, из-за которой Раддоку пришлось арестовывать Дрюитта. Парамедики, прибывшие после истеричного звонка Раддока на номер 999, рассказали, что в тот момент, когда они появились в участке, тело Дрюитта лежало навзничь на полу – лигатура была снята с шеи, – а Раддок делал ему искусственное дыхание с криками: «Ну же! Давай! Чтоб тебя!», как будто мертвый мог его услышать. То, что человек был мертв, парамедики поняли сразу же, хотя и попытались его реанимировать. Но в результате все их усилия оказались тщетными, и ответственность за смерть Дрюитта полностью легла на плечи ПОПа. Смерть не случилась бы, если б Дрюитта доставили в Шрусбери, где дежурный сержант в изоляторе временного содержания, действуя в соответствии с процедурой, отобрал бы у него все вещи, которыми он мог причинить себе вред, вызвал бы пару свидетелей, которые подтвердили бы, что содержание задержанного в камере соответствует стандартам, и пригласил бы дежурного адвоката, на тот случай, если у Дрюитта не было своего. Но ничего этого не произошло, и именно поэтому у нее – Барбары Хейверс из полиции Метрополии – сейчас чесалось в одном месте. Поэтому, когда Ардери вернулась в бар после своего телефонного разговора и заказала у Миру Мира большой бокал портвейна, Барбара, извинившись, сказала, что хочет уйти пораньше – «для того, чтобы глубже погрузиться в еженедельник Дрюитта». Она с облегчением услышала, что суперинтенданту больше от нее ничего не надо. Поднявшись наверх, сержант бросила стопку папок на свою монашескую кровать – и сразу же забыла о ежедневнике. Ей надо было обратиться на ресепшн со странной просьбой. После некоторого замешательства Барбаре сообщили, что да, швабра может быть оставлена возле выхода из гостиницы. Это возможно сделать минут через тридцать, так как постояльцам гостиницы все еще разносят послеобеденные напитки, но если миссис Хейверс согласна подождать… Миссис Хейверс была согласна. Положив трубку, она использовала время ожидания на то, чтобы еще раз проверить по карте свой путь. Ей надо было выбраться из гостиницы незаметно для старшего суперинтенданта. Хотя она полагала, что ее действия абсолютно логичны, Барбара не хотела, чтобы Ардери о них знала. Она не хотела, чтобы суперинтендант интерпретировала любой из ее поступков как попытку детектива-сержанта Барбары Хейверс вести свое собственное расследование, что не раз случалось в прошлом. Для того чтобы все прошло чисто, Барбара спустилась вниз и подошла к входной двери только с пачкой «Плейерс»[98 - Популярная марка английских сигарет «Джон Плейерс Спешл».], ключом от комнаты и коробкой спичек – еще один постоялец заведения, в котором курение запрещено, выходит на улицу, чтобы глотнуть табачного дыма. Если б она взяла с собой сумку, то суперинтендант, увидев ее, могла бы что-то заподозрить. А наличие швабры было бы для Барбары началом конца. Ей повезло, и к выходу она добралась незамеченной. Вокруг никого не было, а швабра стояла там, где было обещано, прислоненная к стене за вешалкой. Схватив ее, Барбара через мгновение растворилась в темноте. Положив швабру на плечо, она направилась в сторону Касл-сквер. Погода стояла приятная, поэтому, несмотря на то что было уже поздно, Хейверс оказалась на улице не в полном одиночестве. Мимо прошли несколько болтающих студентов с учебниками в руках и рюкзаками – по-видимому, возвращались домой после лекций. Несколько человек прогуливались по дороге, ведущей к стенам замка. Перед Залом собраний Ладлоу на Милл-стрит остановился автобус; пенсионерам помогали взобраться по его ступенькам после просмотра какого-то представления. Как и раньше, на улицах не было практически никакого транспорта, за исключением такси, стоявшего в самом конце Черч-стрит. После разговора с Гэри Раддоком Барбара совсем забыла о его предложении повернуть камеры наружного наблюдения с помощью швабры. Теперь таковая была у нее в руках, и сержант была твердо намерена проверить обе камеры: ту, что висела на фасаде здания участка и смотрела на ступени, ведущие от проезжей части, и ту, что была направлена на парковку на заднем дворе. Добравшись до участка, Хейверс провела быструю рекогносцировку. Как и раньше, когда она посещала участок в темноте, где-то внутри горел свет. Как и раньше, на парковке стояла «Панда». Правда, на этот раз никто в ней не дремал. Сержант подошла поближе, чтобы убедиться в этом, и подергала двери машины, оказавшиеся запертыми. А так как Барбара уже была на заднем дворе, она использовала швабру, чтобы проверить камеру, укрепленную над задней дверью. Камера была зафиксирована и не могла двигаться. Поэтому, решила сержант, у нее должен быть широкоугольный объектив, чтобы захватить и две ступени, ведущие к двери, и парковку. «Теперь к фасаду», – подумала Барбара. Туда она пробиралась вдоль здания, скрываясь за вечнозеленым кустарником, как кошка-воровка. В этот момент по улице проехала патрульная машина, которая повернула за угол и пересекла парковку. Она скрылась из поля зрения сержанта. Через несколько мгновений двигатель заглушили. Барбара осторожно вернулась назад и, выглянув из-за угла здания, увидела, что машина задом припаркована на стоянке в самой густой тени, которую отбрасывало дерево, росшее на соседнем участке. Она продолжила наблюдение. Прошла минута. Никто не вылез из машины. Ничего не происходило. Сержант уже собиралась вернуться к фасаду здания, как вдруг пассажирская дверь распахнулась, на мгновение осветив сидевших внутри машины. За рулем был полицейский общественной поддержки Гэри Раддок. Пассажиркой оказалась молодая женщина, лет двадцати с небольшим, со светлыми волосами и не очень высокая. Она стала вылезать из машины, и Барбара ясно услышала ее слова: «…в общем-то, не сильно волнует». Ответ Гэри Раддока разобрать было нельзя. Однако, услышав его, женщина заколебалась, и пока это продолжалось, ПОП вылез из машины и через крышу воззрился на нее. Какое-то время они играли в гляделки, при этом Раддок выглядел довольно спокойным, а она выглядела так, как выглядела, – со своего места Барбара не могла рассмотреть ее лица. Прошло секунд пятнадцать, и женщина вернулась в машину. Раддок последовал за ней. А после этого – ничего. То есть абсолютно ничего. Или что-то безусловно очень интересное, чего Барбара не могла рассмотреть. Но у нее было достаточно воображения и способность рассуждать логически. По ее логике выходило, что один плюс один плюс два получается четыре, при этом первой единицей была машина, второй – темнота, а двойкой – Раддок и его компаньонка. Это равнялось четырем, что, в свою очередь, равнялось или серьезной беседе в темноте о состоянии экономики страны, или противоправному деянию, которое требовало глубокой темноты, или мудреному действу, которое иногда случается, когда в одной точке сходятся машина, темнота, мужчина и женщина. И именно этим, как поняла Барбара, Гэри Раддок мог заниматься тогда, когда диакон в участке сводил свои счеты с жизнью. А если это так, то он точно не хочет, чтобы об этом знали. По его собственному рассказу, он жил с каким-то стариком. А молодая женщина могла жить или с соседями, или с родителями. А если предположить, что им с Раддоком не терпелось поскорее задействовать «глубиномер» – а не просто вести серьезные беседы при ясной луне, – им была необходима уединенность. Здание полицейского участка для этого подошло бы идеально, даже несмотря на отсутствие в нем удобной мебели, но в нем диакон дожидался переезда в Шрусбери, а это портило всю малину. Значит, оставалось сделать это в машине – ведь это происходило в ней с самого дня изобретения автомобиля. Крайняя нужда – крайние меры, а этот шаг выглядел не таким уж и крайним. Надо было просто забраться на заднее сиденье, избавиться от части одежды, постонать, попыхтеть и подвигать бедрами минут пять, или еще того меньше, и подвиг совершен. Три минуты на разогрев, две минуты на посткоитальные обнимашки, быстрая поездка, чтобы вернуть птичку в клетку, – и всё. Раддок возвращается, обнаруживает, что произошло, пока они с подругой веселились на парковке, понимает, что диакон не жилец, поспешно обзванивает пабы, чтобы оправдать свое отсутствие, звонит по номеру 999 и устраивает шоу человека, отчаянно пытающегося оживить самоубийцу, – хотя, судя по общему бардаку, который он устроил, шоу могло и не понадобиться, – и все это время он осознает, что его карьере конец, если кто-то узнает, какую хрень он сотворил из простого ареста. Все это вполне могло произойти. Алиби Раддока строилось на подтверждении хозяевами баров того факта, что он звонил им с просьбой закрывать лавочку; правда, ни один из них не смог бы назвать точное время этих звонков. Так что если то, о чем они рассказывали следователям, находилось во временном промежутке, установленном патологоанатомом как время смерти, то к нему претензий быть не могло. Надо было просто сохранить в секрете то, что он в это время черт знает чем занимался на парковке. Барбара растворилась в тени здания. Ей было интересно, сколько еще времени ей придется прятаться. Совсем не хотелось сидеть, согнувшись, за вечнозеленым кустарником продолжительное время, но это было неизбежно, поскольку ей также не хотелось возиться с камерой на фасаде здания в тот момент, когда Раддок и его пассажирка проедут мимо по пути домой. Прошло около четверти часа, прежде чем двигатель вновь завелся. Сержант оставалась в положении кошки-воровки до тех пор, пока машина не проехала по улице у нее за спиной. После этого она перешла к фасаду здания, где пересекла луч датчика движения, когда подходила к двери и камере наружного наблюдения. Стоя под камерой, Хейверс осторожно дотронулась до нее шваброй. Оказалось достаточно небольшого давления, и камера изменила положение. Теперь, вместо того чтобы показывать ступеньки, идущие от проезжей части, она была направлена на переднюю дверь и интерком слева от нее. Барбара была полностью удовлетворена. Все это значило, что любой, кто хотел бы нанести анонимный визит в участок, мог это сделать, следуя ее путем: подойти со стороны парковки и проскользнуть вдоль стены, прячась за разросшимися кустами. И если ему удастся проскользнуть незамеченным для камеры, направленной на входную дверь, то потом не составит труда незаметно повернуть ее так, что она будет смотреть на ступеньки. А сделав это, можно было позвонить по телефону, не боясь быть сфотографированным. «Конечно, – подумала Барбара, – возникает вопрос, почему звонивший не вернул потом камеру в первоначальное положение, но здесь есть несколько возможностей. Могли неожиданно появиться ПОП или патрульные офицеры, и звонившему пришлось сделать ноги. Возможно, что положение камеры было изменено за несколько дней до звонка и никто этого не заметил, а звонивший планировал вернуть ее назад через несколько дней после звонка, но забыл об этом в суматохе, последовавшей за смертью Дрюитта. А может быть, камера вообще никогда не смотрела на входную дверь, а была нацелена именно на ступени и часть улицы». Объяснений было много, и сержант знала, что точный ответ можно будет получить, только просмотрев записи с камеры за значительный период времени. Ей надо еще раз порыться в отчетах, чтобы выяснить, упоминается ли в них положение камеры. Если нет – а в этом она была почти уверена, – то придется уговорить старшего суперинтенданта просмотреть записи не только самого анонимного звонка, но и до него, и после. И это был совершенно необходимый шаг. Май, 7-е Ладлоу, Шропшир Изабелла видела, как Барбара Хейверс выходила из гостиницы накануне вечером. Она увидела ее от входа в холл, где сама суперинтендант только что закончила свой второй портвейн, и сильно нахмурилась, потому что понимала, что могло означать исчезновение Хейверс со шваброй на плече. Несмотря на позднее время, сержант собиралась заняться собственным расследованием. Когда дверь за ней закрылась, раздался звонок мобильного Изабеллы. Имя звонившего заставило ее сделать то, что она сделала. Шерлок Уэйнрайт, без сомнения, жаждет наставить ее на путь истинный в том, что касается ее бывшего мужа. Она не хотела говорить с адвокатом, поэтому позволила телефону переключиться на голосовую почту, а сама последовала за сержантом. Впервые выйдя на улицу в ночное время, Изабелла ощутила аромат города: нежный запах цветов, растущих на подоконниках, перебивавшийся резким запахом марихуаны, идущим из открытого окна у нее над головой, откуда доносились рэп и громкий разговор двух мужчин… Впереди Хейверс повернула на Касл-сквер. Когда Изабелла дошла до угла, сержант уже двигалась по тротуару на южной стороне площади. Магазины уже давно закрылись на ночь, но уличные фонари освещали их витрины, заставленные книгами и туристическими товарами. Витрина одного из благотворительных магазинов[99 - В Великобритании такие магазины отдают свою выручку на благотворительные цели.] полнилась одеждой. Было достаточно поздно, так что на улице находилось мало прохожих, хотя разговоры и смех, доносившиеся откуда-то в конце площади, говорили о том, что любители вечерних развлечений все еще обходят свои любимые точки. Но Хейверс шла не в ту сторону. Вместо этого она прошла с площади на Кинг-стрит и дальше, на Булл-ринг, и, перейдя через него, скрылась в плохо освещенном пешеходном переходе. Здесь Изабелла решила, что, может быть, Хейверс вышла на прогулку, а швабру захватила с собой на всякий случай, для защиты. Она уже решила было возвращаться в гостиницу, но тут увидела, что переход выходит на более оживленную улицу, а когда она поняла это, мимо нее проехала патрульная машина, которую осветил уличный фонарь. «Значит, участок должен быть где-то недалеко», – решила суперинтендант. И Хейверс, скорее всего, направлялась именно туда. А это значило, что сержант действительно решила проявить инициативу. Правда, Изабелла не давала Барбаре никаких распоряжений насчет того, как та должна провести вечер. Если она направляется к участку со шваброй на плече, то, значит, хочет проверить камеры наружного наблюдения. И хотя то, что подобная деятельность может задержать их в Ладлоу, очевидным было и то, что они не смогли обнаружить ничего, что поставило бы под сомнение версию о самоубийстве Йена Дрюитта. Изабелла решила, что камеры наружного наблюдения лишь подтвердят это. Поэтому она шла за Хейверс, пока не убедилась, что та действительно направляется к полицейскому участку. После этого суперинтендант вернулась в гостиницу. И вот теперь, на следующее утро после этого, Изабелла готовилась прослушать голосовое сообщение Шерлока Уэйнрайта, проигнорированное ею вечером. Подготовка состояла из трех колпачков водки, которые она тщательно отмерила в стакан для полоскания зубов. Больше ей не требовалось. Это была ее моральная поддержка. Сообщение Уэйнрайта оказалось обычной просьбой перезвонить ему, поскольку, как он полагает, у него есть очень хорошие новости для нее: Роберт Ардери предложил компромисс, и Уэйнрайт уверен, что он очень понравится Изабелле. Позвонив, она немедленно поинтересовалась, что это за компромисс. – Слава богу, что вы перезвонили, – ответил Уэйнрайт. – Позвольте зачитать вам. Я получил это от адвоката вашего мужа вчера ве… – Бывшего мужа. – Да, конечно. Прошу прощения. Я получил это от адвоката вашего бывшего мужа вчера вечером и сразу же позвонил вам. – Боюсь, что я рано легла спать. – Без проблем. Мне не назвали даты, когда я должен дать ответ. Вы готовы? – Да, – ответила Изабелла. Но ее интересовали лишь факты, а не документ, полный юридической белиберды. Тогда адвокат решил пересказать все своими словами. Роберт Ардери, рассказал он, сделал благородное предложение, которое позволяет Изабелле проводить время с мальчиками наедине всякий раз, когда она будет приезжать в Окленд. Он позволит близнецам проводить с ней уик-энды в любом доме, коттедже или квартире, которые она может снять, или в ее гостинице. Таким образом, объявил Уэйнрайт, Ардери значительно расширяет свои возможности в Новой Зеландии. Бывший муж даже готов позволить ей увозить мальчиков из Окленда на три дня для отдыха в различных туристических местах по ее выбору. Естественно, что такие путешествия будут возможны только в те дни, когда у мальчиков будут каникулы. Место отдыха должно будет получить одобрение ее бывшего мужа, но их в Новой Зеландии сотни, так что проблем здесь не будет. Роберт настаивает лишь на том, чтобы Рождество дети проводили дома, однако если Изабелла захочет приехать в Новую Зеландию именно в это время, то ее с удовольствием пригласят на семейный ленч. – Насколько я могу судить, мальчики в восторге от такой перспективы, – закончил Уэйнрайт. – Я тут посмотрел на места отдыха в Новой Зеландии – полуостров Коромандел находится рядом с Оклендом, и Бэй-оф-Айлендс тоже… – Нет, – ответила Изабелла. В трубке повисла тишина. Ардери услышала, как в соседнем номере вдруг на полную мощность включился телевизор с программой «Скай ньюс». А потом звук поспешно приглушили. – Но вы же понимаете, – сказал наконец Уэйнрайт, – что, предлагая подобный компромисс, мистер Ардери оказывается в очень выгодном свете. Суд оценит это именно так. – Не сомневаюсь, – ответила Изабелла. – Особенно те люди, которые никогда с ним не встречались. Но так как я встречалась с ним неоднократно, то мой ответ остается неизменным – НЕТ. – Прошу вас, Изабелла, подумайте. Если с вашими посещениями мальчиков в Новой Зеландии все будет в порядке, то у нас появится возможность пересмотреть соглашение года через два-три. Изабелла сжала челюсти, чтобы не сказать то, что просилось наружу. Через два-три года? – На этом наша беседа заканчивается, мистер Уэйнрайт, – сказала она, помолчав и призвав на помощь все оставшееся у нее терпение. – Полагаю, что вы будете придерживаться намеченного плана. Прервав его на словах «но его адвокат…», она завершила разговор. Во всей этой истории Изабелла желала только одного – чтобы ее сыновья жили в одной с ней стране. И если для этого ей понадобится протащить своего бывшего через каждый из судов, существующих в Англии, она это сделает. А если Шерлок Уэйнрайт не в состоянии понять, насколько она тверда в своем решении, то тогда он очень скоро получит пинка под зад. В ярости Ардери набрала номер Боба. Ответила его благоверная. Изабелла не стала тратить времени на представления. Сандра и так догадается, кто может звонить в этот ранний час. – Дай мне Джеймса или Лоуренса, – потребовала она. – Изабелла, – откликнулась Сандра. – Как мило, что вы позвонили… Боюсь, что мальчики уже в школе. – Не смей мне лгать. Сейчас семь часов утра! Немедленно передай им трубку, или, богом клянусь, я… – А зачем мне вам лгать? – Сандра была само здравомыслие. – У вас есть все права, чтобы говорить с ними. И я об этом хорошо знаю. А вот вы, кстати, знаете, как эта юридическая драма сказывается на мальчиках? – «Юридическая драма», как ты ее называешь, существует лишь потому, что вы с Бобом поставили себе целью разлучить меня с ними. – Конечно. Не сомневаюсь, что вы видите это именно так. Ведь главное – это вы сама… – Ах ты, чертова… – Вот в этом все и дело, Изабелла. – Теперь это был голос Боба. Корова передала ему трубку после своей фразы, которая вызвала у Изабеллы ярость, чтобы продемонстрировать ее мужу. – Именно в этом, – продолжил он. – Это именно то, от чего я хочу избавить мальчиков. – И поэтому решил, что лучше всего для них будет, если их отлучат от матери практически на всю жизнь, а? И где они смогут с ней встречаться? В оклендском отеле? Ведь именно такой компромисс ты мне предложил. – Тебе надо быть благоразумнее, – сказал он своим самым елейным голосом. – Если ты думаешь, что я позволю им летать на встречи с тобой в Англию, то это исключено. – Я сейчас думаю о судебном запрете, который не позволит тебе увезти их куда бы то ни было. – Это совершенно невозможно. Уверен, что твой адвокат объяснил тебе это. Так что мы можем или продолжить наполнять денежные мешки судебной системы, или ты наконец сможешь реально взглянуть на вещи. Решать тебе. – Я их мать. Я их родила. Я воспитывала их, до тех пор пока… – Давай не будем называть то, что ты делала с Джеймсом и Лоуренсом, воспитанием, – резко оборвал ее Роберт. – Если ты хоть на мгновение прекратишь психовать из-за того, что все получается не по-твоему, ты поймешь: то, что я предлагаю сейчас, это гораздо больше того, что ты имела в прошлом. От тебя требуется лишь купить билет в Окленд, что ты можешь делать так часто, как захочешь, и найти безопасное место, где они смогут проводить с тобой уик-энды, пока ты в Новой Зеландии. Я даже иду на то, что готов позволить тебе забирать их на каникулы. И согласись, это вполне логично. Кроме этого, мы с Сандрой готовы предоставить тебе возможность провести с ними половину их летних каникул – опять же здесь, в Окленде, – хотя, естественно, Рождество исключается. Но если в это время ты окажешься в Окленде, то мы с удовольствием устроим для тебя ленч, а если захочешь забрать близнецов на их день рождения или на Пасху, не будет никаких проблем. Нам просто надо будет определить заранее, как долго будет продолжаться каждый твой визит, но и это не такая уж большая проблема, какой ты хочешь все представить. – А ты – воплощенный голос разума, правда? – В голосе Изабеллы звучала горечь. – Я хочу сделать так, чтобы всем было хорошо. – Почему ты меня так ненавидишь? Бывший муж замолчал на какое-то время. – Я тебе не ненавижу, – сказал он уже другим тоном. – Ты просто так думаешь. Но твои мыслительные способности нарушены многолетним алкоголизмом… Изабелла, ты хочешь, чтобы я вспомнил, сколько раз просил тебя обратиться за помощью? Ардери почувствовала, что ее губы онемели. Она с трудом смогла произнести только: – Я имею право на общение со своими детьми. Они имеют право на общение с матерью. Между матерью и детьми существует связь, которую невозможно разорвать. – У них есть мать. Не хочу причинять тебе боль, Изабелла, но… – Да неужели? А как еще ты это назовешь? – …ты знаешь правду. Сандра стала для них матерью, когда им еще не было и двух лет. У вас общая кровь, но не более того. Ты сама сделала этот выбор: провались все, кроме кровных уз. Если сейчас тебе так больно, то все, что я могу сказать, надо было лучше думать, когда мы разводились. Хотя не мне винить тебя за то, что ты так не сделала. – Мерзавец… – Ей было так трудно говорить, что приходилось с силой выдавливать из себя слова. – Ты никогда не прекратишь меня наказывать, правда? – Это мамочка? Мамочка?! Изабелла услышала эти слова на заднем фоне. – Она солгала мне! Дай мне с ними поговорить! – крикнула она. – Ты сейчас не в том состоянии, чтобы общаться с кем-либо из них. Когда придешь в себя, можешь перезвонить. И если они будут дома, то я позволю тебе поговорить с обоими. А теперь я разъединяюсь, Изабелла. Нам пора в школу. И Ардери осталась с мобильным, истекающим черным безмолвием, в руках. Нервы требовали, чтобы она хоть что-то сделала. Разум тоже требовал действий. Сердце выпрыгивало из груди, а ладони болели до такой степени, что хотелось содрать с рук всю кожу и оставить только кости. Суперинтендант взяла бутылку водки. Она заметила, как сильно трясутся ее руки. Ее ярость требовала немедленного выхода. А еще она понимала, что, хотя круг ее возможных действий в данный момент ограничен, глоток спиртного поможет убрать дрожь в руках и жгучую боль в ладонях. Но Изабелла вернула бутылку на тумбочку. Глядя на нее, она перебирала поводы и вероятные результаты: желание, необходимость, жажда, нехватка, безопасность, ступор, спокойствие, забвение. Она содрогалась от желания. Мечтала о дозе, как о любовнике, поцелуй которого сможет спасти ее от самой себя. После двух телефонных разговоров, которые она только что выдержала, Изабелла не только заслужила выпивку, но та была ей просто необходима. На этот раз она не стала отмеривать колпачки, а глотнула прямо из бутылки. Ладлоу, Шропшир По пути на завтрак Изабелла столкнулась с Миру Миром. Суперинтендант уже собиралась заказать ему очень большой кофейник с черным кофе и всего один тост, когда из холла, где она, по-видимому, сидела в засаде, появилась Барбара Хейверс. На лице у нее было выражение, без которого Изабелла вполне могла бы обойтись. Было ясно, что сержант рвется в бой. – Есть минутка, командир? – спросила она и, не дожидаясь ответа, направилась к выходу из гостиницы, бросив через плечо взгляд на суперинтенданта, судя по которому можно было заключить, что ей есть что рассказать. Изабелле ничего не оставалось делать, как выйти вслед за ней. На улице Барбара повела ее в сторону проезжей части. На другой стороне улицы одинокий садовник подстригал лужайку, граничившую с замком. Делал он это косилкой с двигателем внутреннего сгорания, звук которого напоминал звук взлетающего самолета. Изабелла жаждала выпить свой кофе. Суперинтендант заметила, что Хейверс прижимает к груди папки с материалами КРЖП и детектива Пажье. Заговорила сержант тоном, в котором звучало неуместное возбуждение, начав с сообщения, что она должна представить отчет, доказывающий, по ее мнению, что в Ладлоу осталось еще много чего, чем им стоит заняться. – Да неужели? – спросила Ардери неопределенным голосом. Она надеялась, что рассказ Хейверс не займет много времени. По-видимому, это был именно тот случай, когда ситуацию лучше всего можно было охарактеризовать словами: «Не дождетесь». Поскольку начала Барбара с того, что, по ее мнению, было «критическими точками, представлявшими наибольший интерес», которые она обнаружила ночью. Она объявила о том, что лишь одна камера наружного наблюдения на полицейском участке может двигаться, в то время как вторая закреплена намертво. Прочитав еще раз отчет КРЖП, Хейверс выяснила, что комиссия зафиксировала это в документе. Помимо этого, комиссия зафиксировала то, что неподвижная камера, которая располагается на задней части здания полицейского участка, не работает. Но, надо полагать, важнейшим ее открытием было то, что когда сержант направлялась к фасаду здания, чтобы проверить установленную там камеру, на парковке позади здания припарковался полицейский общественной поддержи Гэри Раддок. – И почему же это так важно? – поинтересовалась Изабелла. Реактивный двигатель разрывал ей мозг. Кофе был просто необходим. А важным это, скорее всего, было из-за того, что сержант увидела на парковке: ПОП и молодая женщина вылезли из машины, поиграли в гляделки, а потом уселись обратно в машину; ее, кстати сказать, Раддок припарковал в самом темном месте парковки. – Насколько я знаю, – добавила сержант, – есть только одна причина, по которой мужчина с пассией может припарковаться в самом темном месте и не вылезать из машины, командир. – Но они же из нее вылезли. – На десять секунд. А потом сели опять и больше не выходили. Если хотите услышать мое мнение, то именно этим занимался Гэри Раддок после того, как доставил Йена Дрюитта в участок. Небольшое «аля, улю» в машине с любимой девушкой. Но это не было зафиксировано, потому что камера не работает. – Вы что, действительно хотите сказать, что Раддок доставил Дрюитта в участок, оставил его там, съездил за своей пассией, которую тоже привез в участок, поимел с ней какие-то отношения в патрульной машине, отвез ее бог знает куда, а потом вернулся в участок? Как человек может быть настолько идиотом? Сержант только этого и ждала. – Нет, не совсем, – ответила она. – Не думаю, что все было именно так. – И с некоторой рисовкой вытащила из одной из папок детальный план города. Жестом пригласив Изабеллу следовать за ней, она прошла к стенке, отделявшей гостиничную парковку от сада гостиницы, и, передав суперинтенданту папки, развернула карту. – Посмотрите вот сюда, командир. Это прозвучало скорее как никому не нужный приказ, поскольку что еще она могла ждать от Изабеллы? Сержант указала на какую-то точку и сказала, что здесь находится полицейский участок, что вряд ли можно было принять за поразительную новость. – А теперь посмотрите сюда, – продолжила Хейверс. – Вот путь, по которому любой может добраться от реки до полицейского участка, командир. Он более или менее прямой. Она показала суперинтенданту изогнутую главную улицу под названием Випинг-Кросс-лейн, которая проходила на севере от Тимсайда до Нижней Гэлдфорд-стрит, где прямо на углу с Таунсенд-клоуз располагался полицейский участок. Хейверс отметила, что если на этом пути есть установленные камеры наружного наблюдения, то… – Это уже черт знает что, сержант, – остановила ее Ардери. А когда Хейверс решительно посмотрела ей в глаза, продолжила: – У меня такое ощущение, что сейчас вы порекомендуете заняться поисками этих камер. И если они вообще существуют, то вы предложите просмотреть все записи с них в интересующую нас ночь, если таковые еще сохранились по прошествии нескольких месяцев. Зачем это нужно? – Затем, что молодая женщина могла… – Сержант, даже если на записи появится какая-то молодая женщина в районе Випинг-Кросс-лейн, то лишь с большой натяжкой можно будет предположить, что она идет от реки на встречу с Раддоком. Уверена, что вы, так же как и я, понимаете, что это ничего не доказывает. – Но есть еще кое-что, командир… Сержант забрала у Ардери папки и сунула ей в руки план города. Из одной из папок она достала документ, который они нашли среди барахла Дрюитта, – это был список имен, адресов и телефонных номеров всех, кто имел какое-либо отношение к основанному Йеном Дрюиттом детскому клубу. Один из адресов находился в Тимсайде и принадлежал Финнегану Фриману. – Понимаете, – сказала сержант, – сама идея о том, что некая жаждущая женщина могла прийти откуда-то на встречу с Раддоком, заставила меня попытаться представить себе, каким путем она могла идти. Тот факт, что один из ее возможных путей проходил через Тимсайд, заставил меня посмотреть на список детей, потому что в названии было что-то знакомое. Я имею в виду Тимсайд. И в списке нашлись имя и адрес. – То есть мы вновь вернулись к педофилии, – Изабелла позволила себе тоном продемонстрировать, как это все ее достало. – Значит, эта наша жертва, родители которой украдкой подкрались от реки… – Нет, это не жертва. – Хейверс еще раз извлекла список и показала, что имя Финнегана Фримана было единственным, после которого не стояло скобок с именем его родителей. – Когда я говорила с преподобным Спенсером – помните? – он сказал, что с клубом Дрюитту всегда помогал кто-то из старших. Думаю, что это он, Финнеган Фриман, потому что в списке нет данных о его родителях. Если это так и принимая во внимание то, что КРЖП просмотрела только запись, касающуюся момента смерти Йена Дрюитта… – А что еще они должны были смотреть, если он умудрился умереть в участке? – поинтересовалась Изабелла. Она держала в руке карту и заметила, как та дрожит. Суперинтендант быстро опустила руку вниз. – Они не просмотрели записи той ночи, когда был сделан анонимный звонок, – пояснила Хейверс. – А если мы изучим их, помня о нем, то, как мне кажется, сможем вычислить того, кто хотел, чтобы Дрюитта арестовали и допросили. Это понятно, да? Ардери почти царственным жестом показала Хейверс, что та может продолжать, – это было движение руки, которое сержант поняла так, как и должна была понять, поэтому она жизнерадостно продолжила: – Что, если звонивший хотел, чтобы Дрюитта арестовали и доставили в участок, дабы убить его там? Что, если этот человек проделал некоторую работу и выяснил, что иногда по вечерам Раддок освобождается от ухода за пожилым джентльменом, с которым он живет, и… – Какой пожилой джентльмен?! Вы к чему клоните, черт побери? – Речь не о пожилом джентльмене. Это просто мужик, за которым Раддок ухаживает в обмен на комнату, еду и немного денег. Так вот, что если кто-то знал, что когда у него бывает свободное время – а я полагаю, что это случалось регулярно, – то он везет свою пассию на парковку для «шпили-вили»? И что, если кто-то знал и нашу даму, эту любительницу почпокаться? И что, если они с ней разработали план, по которому им надо было дождаться ареста Дрюитта, – что должно было последовать за анонимным звонком, который этот кто-то уже сделал, – а когда это произойдет, обольстительница выманит Раддока из участка и некто получит время прикончить Дрюитта? Этот план показался Изабелле настолько замысловатым, что она долго не могла оторвать от Хейверс глаз. – Сержант, – произнесла наконец Ардери и сделала несколько вдохов-выдохов перед тем, как продолжить. – Мы можем «чтоеслить» здесь до конца недели, но никак не до конца года. – Так точно. Знаю. Все понимаю. Но дело в том, что КРЖП не смотрела на дело под этим углом, поскольку не знала о том, чем занимаются Раддок и его подружка на парковке. – Потому что, – сказала суперинтендант, стараясь собрать последние остатки спокойствия, которого у нее уже почти не осталось, – КРЖП должна была расследовать здесь самоубийство в полицейском участке – и не нашла ничего, еще раз подчеркиваю, абсолютно ничего, что указывало бы на то, что произошло убийство. И это о чем-то должно вам говорить – так почему вы не слушаете? Хейверс молчала, хотя ее правая щека двигалась таким образом, что можно было предположить, что она покусывает ее изнутри. Такое поведение было достойно уважения в человеке, который никогда прежде не считал, что самообладание – неотъемлемая часть его работы. Сержант посмотрела в сторону гостиницы, словно подтверждение ее идеям должно было прийти оттуда – может быть, от Миру Мира, – потом перевела взгляд на замок, где, слава богу, косилка прекратила свою работу, но садовник, к несчастью, доливал в нее бензин, чтобы начать вновь. – Со всем моим уважением и все такое, командир, – осторожно начала сержант. – Иногда, когда не получается найти хоть что-либо в качестве доказательства, то это происходит от того, что это «что-либо» или пропустили, или используют нечто, чтобы спрятать то, чего нет. – Если вы хотите что-то сказать, говорите прямо… – Как я уже говорила, записи камеры наружного наблюдения в ночь звонка никогда не отсматривались. И никто не беседовал с этим парнишкой Финнеганом, который, оказывается, живет неподалеку. Я не хочу сказать, что то или другое может иметь какое-то значение и что это недоработка комиссии. Но разве мы здесь не за этим… более или менее? «Боже, – подумала Изабелла. – Так мы никогда не выберемся из Ладлоу. Это будет тянуться вечность, а мне надо возвращаться в Лондон, чтобы дать бой Бобу и Сандре». Но Ардери понимала, что эта сводящая ее с ума сержант права. Возможно, она манипулирует фактами, как китайский акробат своими конечностями, но правда она и есть правда. Никто не разговаривал с этим Финнеганом Фриманом, и никто не смотрел пленку, записанную в ночь анонимного звонка. В этой связи суперинтендант не имела права забывать о Клайве Дрюитте и о его угрозах привлечь всю команду своих адвокатов. И он, и они сейчас где-то ждут этого заключения, которое должны сделать полицейские из Лондона. И для того, чтобы избежать судебного разбирательства и не привлечь нездорового внимания публики к действиям полиции, ей придется убедиться в том, что каждая паутина в каждом углу была обнаружена, рассмотрена и отложена в сторону. А с самого начала самая густая паутина окутывала момент объявления Дрюитта педофилом. Делать было нечего. Приходилось соглашаться. Им надо будет отсмотреть пленку, сделанную в ночь звонка. И придется переговорить с Финнеганом Фриманом. Но это было еще не самое худшее. Потому что Хейверс как раз извлекла на свет божий то, чего Изабелла сначала не заметила, – еженедельник Дрюитта. – А еще у нас есть вот это, – весело объявила она. Сент-Джулианз-Уэлл Ладлоу, Шропшир Когда раздался телефонный звонок, Рабия Ломакс только вышла из душа. Решив дождаться автоответчика, она завернулась в полотенце, бывшее именно таким, какие ей нравились больше всего, – большим, мягким, теплым после сушилки и белоснежным, как душа младенца. Рабия как раз погрузилась в блаженное наслаждение махровым ворсом, когда услышала бесплотный женский голос: «…из полиции Метрополии», который заставил ее по-новому посмотреть на решение не отвечать на звонок. Она прошла в спальню, где находился ближайший аппарат, и произнесла в трубку: «Неужели из полиции Метрополии?» Рабия решила, что ее пытается разыграть одна из ее коллег по утренним пробежкам. Ведь только сегодня она пускала слюни по поводу этого восхитительно милого темнокожего актера, имени которого никак не могла запомнить. Сейчас он играл в какой-то полной сурового реализма полицейской драме, а звонит ей, должно быть, кто-то из ее коллег, решивших подставить ее после утреннего разговора. Поэтому она ответила: «А вы что, работаете вместе с этим темнокожим парнем со странным именем? Можете прислать его ко мне, потому что я стала жертвой насилия и мне необходимо, чтобы он меня успокоил?» – Простите? – переспросил голос. – С вами говорит старший детектив-суперинтендант Изабелла Ардери из полиции Метрополии. А с кем говорю я? Рабия задумалась. Голос звучал вполне официально. – Мы хотели бы поговорить с вами, если ваша фамилия Ломакс, – продолжила женщина. Что ж, она понимает, когда пора завязывать с шутками, поэтому Рабия сказала: – А в чем дело? – Полагаю, что ваша фамилия Ломакс? – Ну конечно. А ваша?.. Женщина повторила: – Ардери. Старший детектив-суперинтендант Ардери из полиции Метрополии. Если миссис Рабия будет дома, то полиция прибудет к ней незамедлительно. Минут через десять. Ей удобно? Сложно назвать любой звонок из полиции «удобным», но выбора у Рабии не было, поэтому она сказала, что лучше подъехать через полчаса, потому что она только что вернулась с пробежки и ей надо принять душ. А еще ей надо будет одеться и всякое такое, так что через полчаса – нет, лучше через час – будет в самый раз. Офицер из Мет сказала: «Отлично» – и отключилась, как только записала адрес. Естественно, Рабии не надо было так много времени, поскольку она уже успела принять душ, а на косметику тратит не больше двух минут, ну и еще тридцать секунд на то, чтобы причесать волосы, да и то большая часть этих секунд уйдет на поиски расчески. Но ей нужно было время, чтобы позвонить адвокату. Она видела достаточно полицейских сериалов, чтобы понимать: только придурок может говорить с копами без всякого юридического совета. Рабия открыла свою личную телефонную книжку и набрала номер Ахиллеса Конга. Много лет назад она выбрала его для написания завещания во многом именно из-за этого имени. Ну как можно не поддаться желанию встретиться с человеком с таким интересным имечком? После слов: «Ко мне едет полиция» – ее немедленно с ним соединили. – Рабия, – раздался в трубке обнадеживающий тенор Ахиллеса, – как хорошо, что вы позвонили мне в этой сложной ситуации. Рад, что мудрость пребывает с вами в том, что касается беседы с полицией и присутствием на ней адвоката. – Он всегда говорил на смеси языков джентльмена из XVIII века, последователя Конфуция и гадалки. – Я буду у вас, как только смогу. А пока, если они приедут раньше меня, ни в коем случае не говорите с ними. – Мне оставить их на пороге или пригласить в дом? – Лучше на пороге, но учтивость требует пригласить их внутрь. «Последователь Конфуция», – подумала женщина. – Они могут войти, – продолжил адвокат, – если вы твердо заявите им, что не будете разговаривать с ними до моего приезда. – А это не будет выглядеть подозрительно? – Конечно. Но вы разве прячете что-то от полиции? – Помимо тела под верандой? – М-м-м… да. Итак, если они приедут с лопатами – не впускайте их в дом. Он нравился Рабии еще и потому, что всегда был готов поддержать хорошую шутку. Адвокат сказал, что скоро будет, и Рабия отправилась в ванную вытираться. Она причесала волосы, энергично втерла в лицо мазь от солнца, что делала всегда, подмазала щеки румянами и стала искать, что надеть. Обычно она ходила в тренировочных костюмах, если только не хотела приодеться, а перед приездом полиции у нее такого желания не возникало. Поэтому Рабия выбрала тренировочный костюм желто-зеленого цвета и протянула руку за сандалиями. Она как раз надевала их, когда заметила, что лак на пальцах ног кое-где сошел. Пробормотав «черт», женщина бросилась за жидкостью для снятия лака. Она просто ненавидит облупившийся лак. Ей срочно необходимо сделать педикюр, поэтому она позвонила своей девочке в Крейвен-армс и договорилась о встрече. Бекки считала, что женщины не должны красить ногти на ногах до июля – она хотела, чтобы ногти дышали с ноября по июль, хотя Рабия не считала, что ногтям на пальцах ног вообще надо дышать, – но времени спорить с ней не было, поэтому Рабия соврала и сказала, что ей нужен маникюр. А о ногтях на ногах они успеют поспорить, когда она явится на процедуру. Рабия энергично стирала остатки лака, когда раздался звонок в дверь. Он успел прозвонить еще два раза, прежде чем она добралась до входа. Не могла же она открыть полиции с лаком для ногтей на ногах, снятым только наполовину! Когда же наконец Рабия распахнула входную дверь, то увидела высокую блондинку, подносившую руку к звонку, а рядом с ней – ее напарницу, ростом не более пяти футов трех дюймов[100 - Около 160 см.], да и то с кепкой. «Они могут быть кем угодно, – подумала Рабия, – ведь на них нет формы. Но полицейские детективы в телевизоре тоже никогда не носят форму – правда? – так что глупо ждать, что эти двое будут в форме». – Миссис Ломакс? – произнесла высокая. – Я старший детектив-суперинтендант Изабелла Ардери. – С этими словами она протянула Рабии свое удостоверение и кивнула на свою спутницу, сказав, что это Барбара Хейверс. Звание Рабия пропустила мимо ушей, поскольку была занята изучением удостоверения Ардери и пыталась понять для себя, почему та на фото выглядит на десять лет старше, чем в жизни. Женщина вернула удостоверение Ардери и задумалась, как она могла прийти к такому совершенно шовинистическому выводу. Да, ей позвонила женщина, но Рабия решила, что это звонит младший офицер, помощница офицера-мужчины, – и это несмотря на то, что дома у нее лежали на дисках все сезоны «Главного подозреваемого»[101 - Британский телевизионный сериал, главным действующим лицом в котором является женщина-детектив Джейн Теннисон в исполнении Хелен Миррен.]. – Спасибо, что согласились с нами встретиться, – сказала Ардери и стала ждать очевидного, а именно – приглашения войти в дом. У Рабии сразу же появилось желание оставить обеих детективов на пороге до прибытия Ахиллеса, но шесть десятилетий жизни в социуме сделали свое дело и заставили ее распахнуть дверь и позволить им войти. Она провела их в гостиную, где сообщила, что сейчас должен подъехать ее адвокат. Обе женщины крайне удивились. – Это все телик, – объяснила им хозяйка. – Не могу понять, почему они не требуют звонка адвокату, когда к ним приходит полиция. – Так быстрее, если они этого не делают, – ответила та женщина, что была пониже, Хейверс. – Это как? – поинтересовалась Рабия против своей воли. – Действие развивается без задержек. Без адвоката можно быстрее получить признание, или ключ к разгадке, или что там еще… – А у вас есть для нас ключ к разгадке? – спросила Ардери приятным голосом. – Нет, поскольку я не знаю, для чего вы здесь. Я собираюсь на кухню. Кто что хочет? Кофе, чай, минеральная вода, сок? Сок грейпфрутовый. Я фанатка грейпфрутов в любом виде, хотя сейчас выпью кофе. Сегодня я не завтракала. Без завтрака я могу прожить, а вот без кофе – нет. – Кофе – это слишком долго, – заметила суперинтендант. – Я остановлюсь на минеральной воде. Вторая женщина согласилась, что минералка – это то, что нужно. Рабия как раз расставляла напитки на подносе, когда в дверь позвонили еще раз. Она открыла ее, чтобы впустить Ахиллеса Конга. Адвокат поздоровался с ней в своей обычной официальной манере – наклонив в полупоклоне верхнюю часть тела и в то же время протянув руку для пожатия. При этом левую руку он прижал к правой стороне груди, как будто за ночь его сердце переместилось слева направо. – Рабия, – произнес он. – Если б только все были столь же мудры, как и вы… Хозяйка показала ему, где он найдет полицейских, и поинтересовалась, будет ли он кофе. Адвокат ответил, что «кофе – это великолепно. Черный, с одним кусочком сахара». Рабия вернулась на кухню, а Конг присоединился к женщинам из полиции. Она слышала, как он представился им. Та, что была старше по званию, Ардери, со своей стороны представила себя и свою напарницу. Теперь Рабия услышала, что вторая женщина была детективом-сержантом. Когда хозяйка вернулась в гостиную с подносом, она увидела, что все продолжают стоять, ожидая ее появления. Ахиллес смотрел в сад на заднем дворе, женщина по имени Хейверс рассматривала альбом с фотографиями варьете, а Ардери изучала фото, которое она выбрала из тех, что стояли на каминной полке. Со своего места Рабия не могла рассмотреть, что это была за фотография, но вот что она заметила и отметила про себя – так это то, что старший суперинтендант показала фото второй полицейской, та посмотрела на него, потом на старшего суперинтенданта, а затем поставила его назад на каминную полку. Теперь Рабия поняла, что это фото «Volare, Cantare»[102 - Летать, петь (итал.).], того консорциума пилотов, частью которого она являлась; люди на фотографии стояли, улыбаясь, перед купленным в складчину планером. Увидев заинтересованность детективов, хозяйка сразу же озадачилась, не является ли этот планер чьей-то похищенной собственностью. Когда все получили свой кофе или минеральную воду, Ахиллес предложил присутствующим присесть. – Как я понимаю, – обратился он к полицейским, – вы хотите поговорить с моей доверительницей. – При этом провел рукой по своей идеально уложенной прическе, как будто в этом была какая-то необходимость. – Мы сильно удивлены, что она посчитала, что ей необходим адвокат, – заметила Ардери. – Это было сделано по моему совету, который я даю всем своим клиентам, которые звонят мне и сообщают о том, что ожидают визита из полиции. Но из этого вы не должны делать вывод о том, что она в чем-то виновата. – Мы его и не делаем, – ответила Ардери. – Мне просто показалось странным, что, еще не зная о причине нашего визита, она сразу позвонила адвокату. Ахиллес задвигал руками и раскрыл их так, что этот жест можно было воспринять как приглашение. – Что мы можем для вас сделать? – произнес он. – Ваш клиент – единственная в телефонном справочнике под фамилией Ломакс. Она записана там как Р. Ломакс. – «Р» как в Рабии, правильно, – согласился Ахиллес. – В любом справочнике женщинам предпочтительнее использовать только инициалы. Так же как на счетах. Это вопрос безопасности. Продолжайте, суперинтендант, прошу вас. Рабия заметила, что вторая женщина – Хейверс – достала из своей сумки блокнот и механический карандаш. Ей стало интересно, для чего надо записывать слова Ахиллеса Конга или ее собственные, но спрашивать об этом она не стала. Если надо будет о чем-то спросить, ее адвокат сделает это за нее. – Вы знакомы с Йеном Дрюиттом? – задала ей вопрос Ардери. Рабия посмотрела на Ахиллеса, который склонил голову. – Это тот парень, который умер в полицейском участке несколько месяцев назад, – ответила она. – Вы это помните, правильно? – вопрос задала Хейверс, оторвавшись от своего блокнота. – Об этом писали в газетах и показывали в новостях по телевизору, – ответила Рабия. – Но вы были с ним знакомы? – повторила вопрос Ардери. – Я не религиозна. – Значит, вы знаете, что он был священником? Рабия хотела было ответить, но Ахиллес коснулся ее руки. – Тот факт, что он был священником, освещался в газетах, суперинтендант, – сказал он. – И в региональных новостях об этом тоже упоминалось. Я знаю, что он был священником, хотя также не религиозен и не принадлежу ни к одной из конфессий. Все это стало достоянием общественности после смерти данного человека. – Конечно. – Казалось, что эти откровения не произвели на Ардери никакого впечатления. – Но вот что не стало достоянием общественности, так это его ежедневник. А в нем встречается имя Ломакс. Сержант? – В период с двадцать восьмого января по пятнадцатое марта – в общей сложности семь раз, – сообщила Хейверс, сверившись со своими записями. Ответила Рабия не сразу, пытаясь оценить все последствия своего ответа. А потом приняла решение. – Мы встречались с ним по семейным делам. Я никогда не думала о нем как о священнике, потому что встречалась с ним не как со священником. – А могу я спросить вас, зачем вы с ним встречались? – продолжила Ардери. – Если вы объясните, почему это для вас важно, – вежливо произнес Ахиллес. – Мы с сержантом проводим здесь оценку двух расследований, касающихся смерти мистера Дрюитта. Это понравилось Рабии еще меньше, чем тот факт, что полиция видела ее фамилию, которая семь раз упоминалась в ежедневнике умершего. – Если начистоту, – сказала она, – два моих взрослых сына употребляют наркотики. Один из них в ремиссии, второй – нет. Тому, кто сейчас в ремиссии, было действительно очень плохо. Его средняя дочь умерла восемнадцать месяцев назад после продолжительной болезни. Сын никак не мог с этим справиться, так что я хотела – мне это было необходимо – с кем-то поговорить об этом. И мне порекомендовали мистера Дрюитта. – А кто порекомендовал? – поинтересовалась старший суперинтендант. Рабия замолчала. С ней сейчас происходило именно то, что происходит со всяким, кто соглашается поговорить с полицией и говорит больше, чем просто «да» или «нет». Надо отвечать как можно проще. На улице неожиданно мявкнул кот – это был призыв к битве. Еще один кот ответил. За этим последовал – к счастью, короткий – визг обоих животных, начавших драку. Рабия состроила гримасу. «Интересно, – подумала она, – будут ли они возражать, если я выйду и разгоню этих кошаков?» Но никто из сидящих в комнате, казалось, не заметил шума. – Миссис Ломакс? – поторопила ее суперинтендант. – Я пытаюсь вспомнить… Кажется, кто-то из танцоров в моей группе. Или один из тех, с кем я вместе тренируюсь. – Тренируетесь? – Да, я занимаюсь бегом. – А почему вы не можете вспомнить? – Почему вы не помните? Эти фразы они, то есть детективы, произнесли в унисон. – Память моего клиента, – встрял Ахиллес, – имеет мало значения, и, уж конечно, она никак не связана с целью вашего визита. Миссис Ломакс объяснила, почему ее имя появилось в ежедневнике мистера Дрюитта, а я готов подтвердить информацию о смерти ее внучки, хотя это также никак не связано с вопросом о том, кто предложил мистера Дрюитта в качестве благожелательного слушателя. – Справедливо, – заметила Ардери и вновь обратилась к Рабии: – А где вы с ним встречались для ваших бесед? Рабия заметила, что Ахиллес вновь хочет вмешаться, а еще поняла, что это может продолжаться до бесконечности, поэтому сказала: – На этот вопрос ответить просто, Ахиллес. – Она повернулась к старшему суперинтенданту. – Все зависело от нашего расписания. Иногда здесь, но чаще в каких-нибудь кафе. – Не уверена, что понимаю, о чем вы… Время дня везде одно и то же. – Она хочет сказать, – вмешался Ахиллес, – что, хотя время дня было одним и тем же, место встречи варьировалось в зависимости от того, чем она и мистер Дрюитт занимались в тот момент. – То есть вы женщина занятая? – задала вопрос Хейверс. – Довольно занятая, – ответила Рабия. – И чем же вы занимаетесь? Ахиллес встал. – Мне кажется, что мы слишком отошли от цели вашего визита, – провозгласил он. – Мой клиент объяснила, почему встречалась с мистером Дрюиттом, и больше ей добавить нечего. Поэтому хочу объявить эту встречу закрытой. Вы не возражаете, Рабия? Рабия не возражала. Ардери впилась глазами в Ахиллеса. Это был один из тех моментов, когда один из собеседников хочет показать второму, кто же на самом деле здесь главный. – Полагаю, вы достаточно полно ответили на наши вопросы, – сказала она Рабии, а потом обратилась к своей спутнице: – Сержант Хейверс, у вас есть визитная карточка? Прошло несколько минут напряженного молчания, пока сержант копалась в своем бесформенном мешке. Наконец она нашла футляр с карточками и протянула одну своей начальнице, которая церемонно передала ее Ахиллесу Конгу. – Если ваш клиент вспомнит о чем-то относящемся к делу, что произошло во время их встреч с мистером Дрюиттом, соблаговолите связаться с моим сержантом. – А что может относиться к делу? – спросила Рабия, не успев прикусить язык, хотя и взяла карточку из рук Ахиллеса. – А это я предоставляю решать вам самой, – был ответ старшего суперинтенданта. Сент-Джулианз-Уэлл Ладлоу, Шропшир Наличие фотографии требовало какого-то объяснения. Барбара полагала, что суперинтендант заговорит о ней через наномгновение после того, как за ними закроется входная дверь. Здесь скрывается гораздо больше, чем бросается в глаза, и Ардери должна это понимать. Пока они шли к машине, сержант быстро взглянула на нее. Но Изабелла молчала, поэтому Барбара начала сама: – И что за совпадение с этим планером? – Вы о фотографии? – уточнила Ардери, отпирая машину и залезая внутрь. – Я бы не стала называть это совпадением. Барбара какое-то время обдумывала это и не сказала ничего до того момента, пока они не выехали на дорогу, ведущую в центр города. – Но это все-таки очень странно. – Мы не в Лондоне, сержант. Населения мало. То, что Нэнси Сканнелл и Рабия Ломакс стоят рядом на фотографии с планером, ничего не значит. Или вы хотите, чтобы это что-то значило? – Мне кажется, что мы должны запомнить это, так как они обе знали умершего. То есть я имею в виду Рабию Ломакс и Нэнси Сканнелл. – Нэнси Сканнелл разрезала этого умершего. Если здесь есть нечто важное, что я пропустила, то мне не терпится об этом услышать. Иначе, как мне кажется, вы предполагаете заговор с участием Нэнси Сканнелл, которая неверно описала то, что увидела во время вскрытия, и заговор с участием Рабии Ломакс, на основании ее встреч с Дрюиттом. – В отчете КРЖП ни слова не говорится о Ломакс, – сказала Барбара. – Они не заметили этой связи. Как и детектив Пажье. В ее отчете об этом тоже ничего нет. – А почему в этих отчетах должно упоминаться о Ломакс? У них же не было еженедельника. Но даже если б он попал к ним в руки – связи все равно никакой нет. – По голосу было понятно, что Ардери уже на пределе. Она как бы предупреждала своим тоном, что дальше давить не стоит. – Все расследовали самоубийство в полицейском участке, сержант. Точка. А вы что, пытаетесь придумать дело, в котором Ломакс – по неизвестным причинам – забралась в полицейский участок с, предположим, Нэнси Сканнелл? После чего вдвоем придушили Дрюитта – по никому не известной причине, – повесили его на дверной ручке и оставили умирать? Помимо того, что отсутствуют мотив и какие-либо доказательства этого, как они могли это сделать? Может быть, именно они спланировали все эти ограбления, которыми занимались патрульные офицеры? Или одна из них изменила голос и позвонила, сообщив о педофилии, а потом связалась со своей подельницей, когда Дрюитта доставили в участок, каким-то образом скормила ПОПу снотворное снадобье, добытое у местного аптекаря, практикующего магию, а все остальное произошло после того, как ПОП заснул и позволил им довершить свое злое дело? – Он-то как раз хотел, чтобы все осталось в тайне, вот в чем дело, – настаивала Барбара. – Поэтому и не мог никого впустить в участок в ту ночь. Поэтому никто ничего не мог сделать с Дрюиттом, пока Раддок делал свои звонки в пабы из соседней комнаты. – Значит, теперь мы говорим о заговоре с участием Рабии Ломакс, Нэнси Сканнелл и городского полицейского общественной поддержки. И все это подтверждается лишь случайной фотографией улыбающихся людей перед планером? Барбара ощущала разочарование старшего суперинтенданта и хотела объясниться. Она хотела сказать ей, что они с Линли всегда исходили из того, что возможно ВСЁ. И не бывает таких вопиющих вещей, на которые не стоит обращать внимания, поскольку все, что касается убийства, достаточно вопиюще само по себе. То же самое касается и вещей невозможных. Или немыслимых. Или якобы необъяснимых. Линли был таким хорошим копом потому, что никогда ничего не пропускал мимо себя. Он никогда не был работником, для которого главным было совершить арест, чтобы можно было вернуться домой к ужину. А вот Изабелла Ардери, кажется, все больше и больше становится именно такой. Правда, думает она не об ужине, а кое о чем другом; Барбара уже успела это заметить. Более того, она могла – даже сейчас – ощутить это в воздухе. – Да, кстати, – продолжила суперинтендант, – а вы что, уже отказались от предыдущей версии о ПОПе, его пассии и таинственном незнакомце, который проник в участок, пока они кувыркались на парковке? – Командир, – ответила Хейверс, – просто… – Послушайте, сержант, так больше продолжаться не может. Я готова переговорить с этим Финнеганом Фриманом – кем бы он там ни был, – но не более. Я соглашалась со всем, о чем вы говорили, но лишь до известного предела. – Просто, когда вы показали мне фото, я подумала… – начала Барбара. – А вы позволите мне напомнить вам, что именно эти ваши «думы» привели вас туда, где вы находитесь в настоящий момент? – рявкнула Ардери. Барбара знала, к чему это приведет. Ей также хотелось верить, что она знает, когда надо вовремя притормозить или полностью поменять направление беседы. Поэтому Хейверс сказала: «Может быть, я неверно смотрю на вещи», хотя в данный момент не верила в это. – Рада это слышать, – заметила Ардери. – Но анонимный звонок все-таки был… – И что из этого? – Суперинтендант уставилась на нее. – Если мы хотим быть уверенными, что этот мужик – Клайв Дрюитт – полностью удовлетворен тем, как мы изучили дело со всех возможных точек зрения, то, наверное, настало время посмотреть запись, сделанную в ночь звонка. – И, прежде чем Ардери смогла возразить, Барбара добавила: – Я могу сделать это, пока вы беседуете с Финнеганом Фриманом, командир. Ну сколько времени это может занять? Меньше часа, если хотите знать мое мнение. А после этого можно будет считать, что мы изучили все возможные вопросы, из-за которых Клайв Дрюитт мог бы обратиться к своим адвокатам. Ардери сжала пальцами виски. У нее был вид женщины, внутренние ресурсы которой быстро подходят к концу. – Поняла. Запись с камеры в ночь звонка. И точка. И я надеюсь, что вы меня поняли, сержант. Барбара заверила ее, что все понятно. Ладлоу, Шропшир Позвонив на мобильник ПОПа по поводу записи с камеры наблюдения, Барбара выяснила, что Гэри Раддок еще не начал свой рабочий день. «Старый Роб упал, – рассказал он, – и сейчас я как раз возвращаюсь из приемного отделения больницы». Раддок сказал, что будет в участке где-то минут через сорок пять. Для Барбары это было идеально. Она хотела проверить одну маленькую деталь, о которой ничего не сказала Ардери. По ее мнению, согласно которому позицию суперинтенданта не стоило принимать во внимание, если кто-то и отправил Дрюитта прямым ходом в вечность, то это был или ПОП, который совершил убийство по неизвестной им причине, или кто-то еще – пока неизвестный, – кто смог получить доступ в участок, пока ПОП занимался своими делами. И Барбара верила, что в данном сценарии эти «свои дела» включали в себя машину и женщину. А еще верила, что должен быть способ доказать это. Поэтому она отправилась в участок. Барбара шла туда с мыслью о том, что кто-то – будь это пассия Раддока с желанием покувыркаться на заднем сиденье машины или убийца с мыслью об удушении – пришел в участок по тому пути, который она уже показала Ардери. Добравшись до участка, сержант прошла мимо него и через несколько шагов добралась до Випинг-Кросс-лейн. Здесь она медленно пошла вдоль нее, пытаясь обнаружить камеры наружного наблюдения, которые были обычным делом в Лондоне. Хейверс сейчас находилась в коммерческой части города, где удовлетворялись самые различные интересы его жителей, начиная с аренды фургонов и кончая вопросами коневодства. Сержант насчитала как минимум восемь камер, что ее порадовало, но, подойдя ближе, поняла, что ни одна из них не смотрит на улицу. А это значило, что радоваться нечему. Но значило также и то, что человек, решивший подняться от реки к участку, мог сделать это без риска быть сфотографированным. Так Хейверс дошла до конца Випинг-Кросс-лейн и оказалась в Тимсайде. А так как Финнеган, с которым должна была побеседовать суперинтендант, жил неподалеку, то она решила, что неплохо будет выяснить, в каком именно доме. Барбара нашла в своих записках его адрес и направилась в сторону Ладфорд-бридж. На ходу она увидела машину Ардери, которая парковалась на тротуаре в конце ряда домов, носивших название Клифтон Виллаз. Сержант заколебалась. Она знала, что суперинтендант не ожидает увидеть ее в Тимсайде, поэтому подумала о том, что ей надо быстро развернуться и вернуться на Випинг-Кросс-лейн, где она сможет найти мусорный бак, за которым можно будет, в случае необходимости, отсидеться. Но беспокоиться ей было не о чем. Ардери вышла из машины не сразу. Хотя она припарковалась носом в сторону как раз того места, где стояла Барбара, Изабелла какое-то время сидела в машине, положив голову на руль, прежде чем распахнуть дверь. Она провела рукой по волосам, взглянула на часы и подошла к входу в дом. В этот момент Ардери скрылась из глаз Барбары, так как у дома было низкое крыльцо. Со своей стороны, Хейверс вернулась к участку, где уселась на ступеньках и стала размышлять о том, что она замечает в поведении старшего суперинтенданта много из того, что ей совсем не хочется замечать. Уже с утра с Ардери что-то было не так. И не потому, что Барбара перехватила ее до того, как та смогла позавтракать. Судя по бледному лицу командира, сержант заподозрила, что ей не до еды. И с тем, что суперинтенданту не удалось выпить кофе до начала их разговора, это тоже никак не было связано. Все дело было в ее правой руке, которой она взяла карту города, протянутую ей Барбарой. И в том, как она опустила ее вниз, когда не смогла остановить ее дрожь. Барбара решила, что старший суперинтендант находится в том состоянии, когда может пропустить какую-нибудь важную деталь, которую пропускать нельзя ни в коем случае. Но сама она – Барбара Хейверс – была не в том положении, чтобы указывать кому-либо на это. Где-то через десять минут после того, как Барбара подошла к участку, на парковке появилась машина Раддока. Тот, дружелюбно махнув ей рукой, подошел к задней двери, намереваясь отпереть ее. Хейверс присоединилась к нему и, пока они входили в здание, рассказала ему о том, что камера на фронтоне здания может двигаться. – Так что, надеюсь, в ночь звонка на «три девятки» она была в другом положении, нежели сейчас, – закончила сержант. Это было правдой лишь отчасти. Ее заботил не только звонок на «три девятки». И начала она с вопроса: «Как себя чувствует старый Роб?» – Когда я уезжал, он говорил о жарком. Его старому Робу разрешают всего раз в неделю, а из-за этого утреннего падения он пролетел мимо. Наверное, думал, что я приготовлю ему жаркое, но здесь он, бедняга, ошибся. По коридору Раддок провел Барбару в переднюю часть здания. Пока они шли, потолочные светильники неприятным светом освещали линолеум – и ее немытую голову, подумала Барбара. – Мне кажется, вы его очень любите, – сказала она. – Нельзя не любить человека его возраста с таким жизнелюбием, – ответил Раддок. – Но, с другой стороны, иногда эти пенсионеры могут мешать, – заметила сержант. – Это как? Он распахнул дверь в помещение дежурного, где раньше сидел человек, первым приветствовавший посетителей и тех, кому была необходима помощь полиции. Помещение было совсем крошечным, и они вдвоем с трудом в нем поместились. На столе стоял старый компьютерный терминал. Раддок включил его и стал ждать, пока тот загрузится. – Любовные отношения и все такое, – продолжила разговор Барбара. – Да? – Полицейский повернулся к ней спиной. – Просто подумала, что жизнь с пожилым человеком может серьезно осложнить вашу личную жизнь. – Если б она у меня была, – рассмеялся Раддок. – С моей зарплатой лучше ее не иметь. Наверное, я смогу угостить свою девушку кофе и пиццей в день получки, но это, пожалуй, и все. Поэтому я стараюсь держать их на расстоянии вытянутой руки. Я имею в виду женщин. Барбара отметила это про себя как «факт, заслуживающий внимания». Пока она не знала, к чему его можно применить. За спиной у ПОПа ожил монитор, и после нескольких нажатий на клавиши на нем появился разделенный пополам экран. Одна половина его была темная. – Как я и думал, похоже на то, что задняя камера не работает, – заметил Раддок. На второй половине экрана было изображение части улицы перед участком, ступеней, ведущих от проезжей части, и части дорожки, идущей к двери. Раддок нажал на клавиши, и изображения на экране замелькали. То, что снимала камера, не сильно менялось, так как не менялось ее положение, хотя на экране и можно было рассмотреть кое-что из происходившего на улице: проезжающие машины, проходящих мамаш с колясками, пробегающих мимо бегунов и двух человек, которые поднялись по ступенькам, чтобы – можно было предположить – выяснить, что в участке никого нет. Потом Раддок остановил перемотку, и перед ними развернулись ночные съемки, поскольку выяснилось, что звонок был сделан ночью – и это не удивительно, принимая во внимание, что он был анонимным, – но они не увидели ничего, кроме самой ночи и указанного в углу времени, которое говорило о том, что дело было уже после полуночи. Изображение являлось тем же, что и с самого начала: кусок улицы, проезжая часть и часть дорожки, ведущей к двери. Но Барбара и не ожидала увидеть никого в маске Ганнибала Лектера[103 - Серийный убийца, главный герой серии романов Т. Харриса и их экранизаций (в частности, «Молчание ягнят»).], который (или которая) посмотрит прямо в объектив, прежде чем повернуть камеру в сторону от входной двери. Ей надо было проверить еще кое-что. И сержант попросила Раддока продолжить прокручивать запись назад, что он и сделал. Наконец изображение изменилось, теперь камера показывала непосредственно входную дверь. Тогда она попросила медленно мотать запись в обратную сторону, к той ночи, когда умер Дрюитт, и смогла засечь тот момент, когда экран стал черным. После этого он вновь засветился, но камера показывала уже то, что показывала и в ночь анонимного звонка, – то есть не входную дверь, а скорее путь подхода к ней. Если же взять запись до момента появления черного экрана, то как бы далеко они ни погружались в глубь времен, шло лишь изображение входной двери и, соответственно, трубки интеркома. Сержант спросила у Раддока, сколько времени прошло с момента изменения направления камеры до ночи анонимного звонка. Он проверил оба изображения и сказал, что прошло шесть дней. – Значит, наш мальчик – или девочка, все равно – знал, что камера двигается, и повернул ее сильно заранее. Чтобы любой вроде меня, кто будет отсматривать запись в ночь звонка, решил, что камера всегда показывала улицу, а не дверь с интеркомом, – тут Хейверс пальцем указала на застывшее изображение. – Если пробраться вдоль стены здания после того, как положение камеры изменилось, то в объектив ты не попадешь. – Но ты обязательно попадешь в него, когда будешь менять положение камеры, – заметил полицейский. – Если только… А этот парень точно не дурак. Он намекает на то, что тот, кто двигал камеру, должен был делать это в тот момент, когда она не функционировала. А отключить ее можно было только из самого участка. И это надо было проделать очень быстро, потому что период, когда экран потемнеет, должен быть практически незаметен для любого, кто будет отсматривать запись в попытке обнаружить на ней человека, сделавшего этот анонимный звонок. Каждый, кто захочет этим заняться, должен видеть, что в ночь звонка камера показывала подход к участку со стороны проезжей части. И ему надо будет отмотать целых шесть дней, чтобы понять, что же камера показывала на самом деле, определив при этом момент полного отсутствия изображения, во время которого положение камеры изменили. На лице Раддока был написан охвативший его страх. – Этот звонок по поводу Дрюитта на «три девятки»… – сказала Барбара. – Его ведь можно было сделать с любого телефона, и он все равно остался бы анонимным. Конечно, не с мобильного или домашнего, но из любой телефонной будки в городе. И при этом убедиться, что рядом нет камер наружного наблюдения. Это ведь легко. – Тогда зачем надо было использовать интерком? – задал вопрос ПОП. – Зачем было двигать камеру? К чему все эти сложности? Барбара внимательно посмотрела на него. А он – на нее. Ему понадобилось всего мгновение, чтобы все понять. – Да потому, что кому-то надо было, чтобы звонок был сделан от участка, – пробормотал Раддок. – Только так можно было стопроцентно меня подставить. – Вот именно. И сколько же у вас врагов, Гэри? – Боже… Я вообще не знал, что они у меня есть. Барбара подумала о том, что ей удалось увидеть ночью на парковке, и не стоит ли спросить его о даме, с которой он там был. Но решила не выкладывать этот козырь и вместо этого сказала: – Хотя бы один обязательно есть у каждого. Полицейский повернулся к экрану и еще раз посмотрел на него. – Но почему нельзя было позвонить сразу же после того, как была сдвинута камера? – спросил он, переведя взгляд на сержанта. – Или вернуть ее в первоначальное положение после звонка? – Может быть, его спугнули, а потом у него уже не было возможности. Может быть, он хотел, чтобы после этого прошло несколько дней, так чтобы любой, кто посмотрел бы на запись – не отмотав ее на достаточно значительный период времени, – решил, что камера всегда была в том положении, в котором она находилась в ночь звонка. А может быть, просто все получилось как всегда. – А это как? – переспросил ПОП. – Невозможно предугадать всего, когда дело касается преступления. Ладлоу, Шропшир Когда Изабелла увидела Финнегана Фримана в первый раз, то первой ее мыслью, как матери двоих сыновей, было: «Боже, только не это». И ей уже не важно было, под чьим опекунством они находятся. Волосы на одной половине его головы, правой, были заплетены в дреды, а левая была чисто выбрита. Это позволяло увидеть на ней шокирующую татуировку, на которой было изображено лицо кричащей полубезумной женщины, брызжущей слюной, и два вытянутых пса, с клыков одного из которых капала кровь. Все остальное в Финнегане тоже не было образцом вкуса. Одежда являлась еще не самым страшным, хотя и состояла из затертых до дыр джинсов и вытертой практически до основы фланелевой рубашки. На ногах у него были сандалии – может быть, как дань наступившей весенней погоде, – а вот его покрытые черным лаком пальцы на ногах совсем не восхищали. На правой коленке был пришит кусок плетеной кожи, а в мочке уха торчал нарост из такого же материала. Может быть, в жизни он и был приятным на вид парнем, но сейчас выглядел сошедшим с холста персонажем Мунка[104 - Эдвард Мунк (1863–1944) – норвежский живописец и график, театральный художник, теоретик искусства. Один из первых представителей экспрессионизма. Самым известным его полотном является «Крик».]. Нашла она его в помещении, которое могло сойти за гостиную в доме в Тимсайде. Сам дом находился в самом конце ряда таких же домов в стиле эдвардианской эпохи[105 - Период правления Короля Эдуарда VII с 1901 по 1910 г., в который также иногда включают и несколько лет после его смерти, предшествовавших началу Первой мировой войны.], если об этом можно было судить по плитке, украшавшей переднее крыльцо. На ней были изображены подсолнухи на темно-зеленом фоне, и в этот же цвет была покрашена входная дверь в здание. Удивительно, но плитка вполне прилично сохранилась. А вот о входной двери этого сказать было нельзя – по-видимому, по ней неоднократно били чем-то тяжелым небрежные носильщики, и следы от этих ударов были сейчас закрыты переводными картинками, которые мог налепить только фанат «Волшебника из страны Оз», или, если быть точнее, летучих обезьян. Изабелла вошла в помещение, нажав на ручку двери, после того как услышала крик, шедший откуда-то из недр помещения: «Не заперто, кем бы ты ни был!» Кричавший располагался в гостиной. Он развлекался чтением комикса, закусывая при этом буритто. Делал он это согнувшись над кофейным столиком неустановленного происхождения, сидя на длинном, покрытом ситцем диване, доставленном сюда, казалось, из кладовой прапрадедушки. Кроме этой мебели, в комнате находились три кресла-мешка, один стул со спинкой из перекладин, напольная лампа, телевизор и обогреватель, наклон элементов которого говорил о том, что без открытого огня тут не обходились. И, судя по состоянию самого небольшого камина, каминных принадлежностей и потемневшей стенки вокруг, так все и было. Крупная надпись на каминной полке, запрещавшая им пользоваться, по-видимому, мало волновала обитателей жилища. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=39435584&lfrom=196351992) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Сноски 1 Мавлана Джалал ад-Дин Мухаммад Руми – выдающийся персидский поэт-суфий XIII в. 2 Рабия аль-Алавия аль-Басри – поэтесса, философ, писательница VIII в.; видная представительница басрийской школы аскетов. 3 Ладлоу – город в Шропшире, недалеко от границы Англии и Уэльса; с 1489 по 1689 г. являлся неофициальной столицей Уэльса. 4 Блюдо мексиканской и техасской кухонь. Название взято из испанского языка и означает буквально «чили с мясом». 5 Или ПОП – вспомогательный персонал, выполняющий ограниченные полицейские функции. 6 Так в Англии называют патрульных полицейских. 7 Один из каналов британского телевидения. 8 Фильм 1971 г., режиссерский дебют Клинта Иствуда. 9 Питательный шоколадно-молочный напиток, приготовляемый из одноименного порошка. 10 Газ намекает на то, что почта Ее Величества доставляет письма при любой погоде. 11 Мера длины, равная приблизительно 2,5 см. 12 Оксфордский комитет помощи голодающим – благотворительная организация, основанная в Британии в 1942 г. 13 Бюстгальтер с функцией поддержки груди. 14 Деревня в Шропшире, получившая свое название из-за 30-метрового железного моста через реку Северн, построенного рядом с ней в 1779 г. 15 Небольшой городок в Шропшире, рядом с Железным мостом. 16 1 пинта равна 0,57 л. 17 Спецслужба Великобритании, ответственная за ведение радиоэлектронной разведки. В последнее время появилась информация, что служба осуществляла наблюдение за всеми жителями Соединенного королевства. 18 Имеется в виду сувенир в виде шара с фигурками и падающим снегом внутри. 19 Одна из самых известных песен группы «Абба». 20 Обращение к посетителям паба перед закрытием. 21 Напиток, состоящий из смеси солода и шоколада. 22 Полузащитник в регби – самый маленький и легкий игрок, основным достоинством которого является скорость. Проп – игрок первой линии, в задачу которого входит силовой прорыв обороны противника; самый мощный и сильный на поле. 23 Полиция Метрополии (Лондонская полиция, Мет) – основана в 1829 г. Отвечает за правопорядок на территории Большого Лондона, кроме района Сити. Кроме того, отвечает за организацию и координацию антитеррористической деятельности в Соединенном Королевстве, охрану королевской семьи и членов правительства. 24 Подробнее об этом можно прочитать в романе Э. Джордж «Всего одно злое дело». 25 Штаб-квартира полицейского управления, расположена в Вестминстере. 26 Стоун – традиционная британская единица массы, равная приблизительно 6,35 кг. 27 Пряные, густые, жидкие блюда из тушеных овощей, бобовых и/или мяса. Распространены на юге Индии. 28 Пшеничные лепешки, блюдо индийской национальной кухни. 29 Традиционный индийский пряный суп-пюре из разваренных бобов. 30 Узкая итальянская паста. 31 Воспаление слизистых сумок, преимущественно в области суставов. 32 Современный американский свинг-бэнд, сформированный в 1989 г. 33 Персонаж рисованных мультфильмов, созданный М. Флейшером. 34 Один из каскадов в чечетке. 35 Песня Имельды Мэй, ирландской певицы и музыканта. 36 Четыре удара (звука), происходящие от прикосновения к полу сначала подушечки одной ноги, затем подушечки другой; далее пятки одной ноги и затем пятки другой. Движение можно делать, вращаясь на месте, двигаясь в стороны, по кругу. Первый удар производится в направлении движения. 37 Хроническая душевная болезнь, характеризующаяся тяжелыми бредовыми переживаниями. 38 Рядовой депутат, не являющийся министром, членом теневого кабинета, парламентским партийным организатором или официальным представителем. 39 Или КСУП – система государственных органов исполнительной власти, осуществляющая уголовное преследование лиц, совершивших преступление, а также поддержание обвинения со стороны государства по серьезным уголовным делам в суде Короны. 40 Изолятор временного содержания. 41 Пивной паб, представляющий высококлассную еду. 42 Об этом рассказывается в романе Э. Джордж «Горькие плоды смерти». 43 Территория Западного Мидленда, или Мидлендс, соответствует району, занимающему Среднеанглийскую низменность и являющемуся традиционным центром угледобычи (т. н. Черная страна) и индустрии. Центром области является городская агломерация Бирмингем – Вулверхэмптон – Ковентри, в которой проживает несколько миллионов человек. 44 Популярный коктейль, состоящий из водки и вермута. 45 Дэвид Мэмет (р. 1947) – американский драматург, лауреат Пулитцеровской премии (1984). Один из самых востребованных авторов своего поколения. 46 Вест-Энд – фешенебельный район Лондона, где расположены все ведущие театры. 47 Так в Англии называют шесть графств, граничащих с Лондоном. 48 Белгравия – аристократический район Лондона. 49 Имеются в виду организации, занимающиеся в Англии охраной памятников природы или культурного наследия. 50 Подробнее об этом можно прочитать в романе «Всего одно злое дело». 51 Употребляется для описания произносительной нормы британского варианта английского языка, которой учат обычно в дорогих частных школах и университетах. 52 Должность начальника полиции города (за исключением Лондона) или графства. 53 Первичная оспенная сыпь. 54 Имеется в виду бывший король Великобритании Эдуард VIII, отрекшийся от престола в 1936 г. ради женитьбы на американке Уоллис Симпсон. 55 Добровольная организация помощи полиции, аналогичная народным дружинам. 56 В англоговорящих странах специалист с медицинским образованием, работающий в службах медицинской помощи, аварийно-спасательных и военных подразделениях и обладающий навыками оказания экстренной медицинской помощи на госпитальном этапе. 57 Номера телефонов Службы спасения и полиции соответственно. 58 Элемент литургического облачения католического клирика, шелковая лента 5–10 см в ширину и около 2 м в длину с нашитыми на концах и в середине крестами. 59 Имеется в виду Яков II Стюарт, последний британский король-католик, свергнутый в 1688 г. в результате «Славной революции». 60 Так во времена «Славной революции» называли протестантов. 61 Традиционные индийские соусы, оттеняющие вкус основных блюд. 62 Сеть бутик-отелей и гастроресторанов. 63 Около 164 см. 64 Семья, владения которой располагались на границе между Англией и Уэльсом. 65 Намек на сказку «Мальчик-с-Пальчик» в которой главный герой рассыпает за собой хлебные крошки, чтобы обозначить дорогу домой. 66 Мыльная опера, в которой показана повседневная жизнь жителей одного из округов Ист-Энда в Лондоне. Выходит с 1985 г. и по состоянию на начало 2018 г. насчитывает 5624 эпизода. 67 Популярная сеть придорожных ресторанов. 68 Культовый триллер режиссера и продюсера Альфреда Хичкока (1960), ставший каноническим. 69 В психологии так называется процесс возвращения клиенту аспектов его собственного невербального поведения; это способ имитирования высококонтекстуальных реплик, которые дает клиент, без проникновения в их значение. 70 По библейскому рассказу, во время пиршества царя вавилонского Валтасара и поругания его над священными сосудами, принесенными из Иерусалимского храма, появилась кисть человеческой руки, начертавшая перстом на стене слова «мене, текел, фарес», в которых заключался приговор царю. 71 Или раздельное мышление – механизм психологической защиты, проявляющийся в том, что противоречия между какими-то мыслями, идеями, отношениями или формами поведения упорно не осознаются. 72 Подробнее см. роман «Всего одно злое дело». 73 Наименование периода в истории Англии с 1811 по 1820 г. Эпохе Регентства присущ особенный стиль в искусстве, что также выделяет ее в отдельный период. В искусстве он совпадает с царившими на континенте стилями ампир и рококо, но обладает английскими особенностями. 74 Стиль поздней английской готики, эпохи правления английской королевской династии Тюдоров в 1485–1604 гг. 75 Акт парламента Великобритании, принятый в 2003 г.; документ регламентирует половые преступления в юрисдикции английского права с 1 мая 2004 года. 76 Вид кофеварки, в которой горячая вода многократно, по замкнутому циклу, проходит через отделение с молотым кофе. 77 Состоит из жареных сосисок, двух полосок жареного жирного бекона, яичницы-глазуньи, свежих или консервированных помидоров, жареных шампиньонов, фасоли в томатном соусе и поджаренных тостов, намазанных толстым слоем сливочного масла. 78 Автор намекает на то, что во время «Славной революции» пуритане под предводительством Кромвеля уничтожали все изображения в католических церквах. 79 Викарий имеет в виду имена главных героев пьесы Уильяма Шекспира «Буря». 80 Движение, в котором христиане, которых волнует жизнь их района/города, после 10-дневного обучения по вечерам патрулируют улицы неблагополучных районов, пытаясь помешать распространению алкоголя, наркотиков и уличной преступности. 81 Чиновник, в чьи обязанности входит расследование всех случаев внезапной смерти. 82 Около 180 см. 83 Игра слов. Слово переводится как «кошка», и в то же время это сокращенное имя от Кэтрин. 84 Нижняя палата английского парламента. 85 Одна из героинь романа Дафны дю Морье, якобы совершившая самоубийство из-за того, что у нее обнаружили смертельное заболевание. 86 Барбара кратко пересказывает Изабелле основные моменты романа Дафны дю Морье «Ребекка». 87 Небольшие округлые плоские точечные темно-красные пятнышки, обусловленные кровоизлияниями в коже или в слизистой оболочке. 88 Половое извращение. 89 Разновидность огнеупорного пластика, широко используемого для облицовки кухонной мебели. 90 Шотландский бренд виски региона Хайленд. Является ярким представителем элитного односолодового виски, выдержанного в хересных бочках. 91 Территория, находящаяся на границе Англии и Уэльса. 92 Имеются в виду небольшие очки круглой формы, моду на которые ввел Джон Леннон. 93 Имеется в виду британский маньяк-убийца, на счету которого четырнадцать доказанных жертв. 94 Речь, по-видимому, идет о так называемом «шумовом оркестре», популярном в США. Их участники играют практически на всем, что попадается под руку. 95 Английское слово Хилбиллиз (Hillbillies) может быть переведено как «бедняки-деревенщина». 96 Фраза, которую Гертруда, мать Гамлета, произносит в третьем акте, второй сцене пьесы. В настоящее время используется иносказательно, в тех случаях, когда о человеке хотят сказать, что он пытается скрыть правду. 97 «Макбет» считается одной из самых кровавых пьес Шекспира. 98 Популярная марка английских сигарет «Джон Плейерс Спешл». 99 В Великобритании такие магазины отдают свою выручку на благотворительные цели. 100 Около 160 см. 101 Британский телевизионный сериал, главным действующим лицом в котором является женщина-детектив Джейн Теннисон в исполнении Хелен Миррен. 102 Летать, петь (итал.). 103 Серийный убийца, главный герой серии романов Т. Харриса и их экранизаций (в частности, «Молчание ягнят»). 104 Эдвард Мунк (1863–1944) – норвежский живописец и график, театральный художник, теоретик искусства. Один из первых представителей экспрессионизма. Самым известным его полотном является «Крик». 105 Период правления Короля Эдуарда VII с 1901 по 1910 г., в который также иногда включают и несколько лет после его смерти, предшествовавших началу Первой мировой войны.