Пост сдал Стивен Кинг Трилогия Билла Ходжеса #3 В больничной палате номер 217 пробудилось нечто ужасное. Нечто, скрывающееся внутри Брейди Хартсфилда, одержимого маньяка по прозвищу Мистер Мерседес. Хотя он по-прежнему не в состоянии говорить и двигаться, его сознание бодрствует. Но кто способен даже на мгновение предположить, что за потрясшей город серией таинственных смертей стоит беспомощный теперь преступник? Разве что коп в отставке Билл Ходжес, которому дважды доводилось иметь дело с Мистером Мерседесом. Наступает момент, когда он понимает: Зло, таящееся в глубинах сознания этого монстра, приняло совершенно особую форму. Как же остановить убийцу, вышедшего за грани возможного для обычного человека?.. Стивен Кинг Пост сдал. Мистер Мерседес-3 Stephen King END OF WATCH Печатается с разрешения автора и литературных агентств The Lotts Agency и Andrew Nurnberg. © Stephen King, 2016 © Перевод. В. А. Вебер, 2016 © Издание на русском языке AST Publishers, 2016 *** Посвящается Томасу Харрису Найду пистолет, В комнату с ним вернусь. Пойду найду пистолет — Или ружьем обойдусь. Ты знаешь, лучше уж сдохнуть, Чем петь этот суицид-блюз![1 - Перевод Эрика М. Кауфмана.]     «Cross Canadian Ragweed»[2 - Американская группа, исполнявшая преимущественно кантри-рок (1994–2010). Ее создали Грейди Кросс, Коди Кэнада и Рэнди Рэгсдейл. Их имена и составили ее название. – Примеч. ред.] 10 апреля 2009 г. Мартина Стоувер Предрассветный час – самый темный. Это замшелое высказывание пришло на ум Робу Мартину, когда «скорая», за рулем которой он сидел, катила по Аппер-Мальборо-стрит в сторону подстанции, расположенной в Пожарном депо номер 3. Он решил, что тот, кого мысль эта осенила первым, соображал, что к чему, поскольку темнее не могло быть и в заднице лесного сурка, хотя до зари оставалось всего ничего. Впрочем, и заря, занявшись, едва ли смогла бы принести много пользы: считай, заря с похмелья. Густой туман пованивал расположенным по соседству не таким уж великим Великим озером. Чтобы мало не показалось, зарядил холодный мелкий дождь. Роб перевел дворники с прерывистого режима на медленный постоянный. Впереди появились две безошибочно узнаваемые желтые арки. – Золоченые сиськи Америки! – воскликнул Джейсон Рэпсис, сидевший рядом. За пятнадцать лет работы в службе экстренной медицинской помощи Роб сталкивался со множеством фельдшеров, и Джейсона Рэпсиса считал едва ли не лучшим: бесшабашным весельчаком, если ничего не происходило, и хладнокровным и целеустремленным, когда наваливалось все и сразу. – Нас накормят! Боже, благослови капитализм! Сворачивай! Сворачивай! – Ты уверен? – спросил Роб. – После наглядного урока, который мы получили? Охота оказаться в таком же дерьме? Они возвращались с вызова в один из новых «замков» в Шугар-Хайтс, из которого некий Харви Гейлен позвонил в службу «911» с жалобами на жуткие боли в груди. Мужчина лежал на диване в «зале», как эту большую гостиную, несомненно, называли богачи. По виду – выброшенный на берег кит в синей шелковой пижаме. Жена суетилась вокруг в полной уверенности, что он откинется с секунды на секунду. – Мак-дак, Мак-дак! – распевал Джейсон, подпрыгивая на сиденье. Собранный и компетентный профессионал, осматривавший мистера Гейлена (Роб стоял рядом, держа чемоданчик первой помощи с кислородным оборудованием и кардиологическими препаратами), исчез. С падающими на глаза светлыми волосами Джейсон выглядел четырнадцатилетним переростком. – Сворачивай, я сказал! Роб свернул. Он и сам не отказался бы от мясного пирога и, может, одного-двух хашбраунов, которые напоминали запеченный язык буйвола. К «МакАвто» стояла короткая очередь. Роб пристроился в хвост. – И потом, у парня ничего и близко к инфаркту не было, – добавил Джейсон. – Обожрался мексиканской пищи. Даже в больницу ехать отказался, так? Действительно, отказался. Несколько раз громко рыгнув и выдав длиннющую трель с другой стороны, после которой его жена, «ходячая рентгенограмма»[3 - То есть анорексичка. Впервые это выражение использовано Томом Вулфом в романе «Костры амбиций». – Здесь и далее примеч. пер.], ретировалась на кухню, мистер Гейлен сел и сказал, что чувствует себя гораздо лучше и необходимость ехать в Мемориальную больницу Кайнера отпала. Роб и Джейсон с ним согласились, особенно после того, как выслушали подробный отчет о том, что Гейлен съел и выпил в «Розе Тихуаны» прошлым вечером. Пульс ровный, давление чуть повышенное, но скорее всего не первый год, состояние стабильное. Автоматический наружный дефибриллятор так и остался в брезентовом чехле. – Мне два яичных макмаффина и два хашбрауна, – объявил Джейсон. – Черный кофе. Нет, пожалуй, три хашбрауна. Роб все еще думал о Гейлене. – На этот раз несварение, но вскоре сердце не выдержит. Инфаркта не избежать. Сколько он весит? Триста фунтов? Триста пятьдесят? – Триста двадцать пять, не меньше, – ответил Джейсон. – И перестань портить мне завтрак. Роб указал на Золоченые арки, светившиеся в приозерном тумане. – Это место и подобные ему скопища жира – причина половины всех бед Америки. Я уверен, ты как врач прекрасно это знаешь. Что ты сейчас заказал? Это минимум девятьсот калорий, брат. Добавь сосиску к яичной макжирдряни и получишь тысячу триста. – А что выберешь ты, доктор Будьздоров? – Мясной пирог. Может, два куска. Джейсон хлопнул его по плечу: – Наш человек! Очередь продвигалась. От окна заказов их отделяли два автомобиля, когда ожило радио под встроенным в приборный щиток компьютером. Голос диспетчера, обычно хладнокровный, спокойный, сдержанный, на этот раз напоминал голос шокджея[4 - Шокджей – радиоведущий, шокирующий слушателей высказываниями на грани (или за гранью) фола, чтобы поднять популярность программы.], перебравшего «Ред-булла». – Всем «скорым» и пожарным, у нас МЧЖ! Я повторяю, МЧЖ! Первоочередной вызов всем «скорым» и пожарным! МЧЖ – массовые человеческие жертвы. Роб и Джейсон переглянулись. Авиакатастрофа, крушение поезда, взрыв, террористический акт. Почти наверняка что-то такое. – Место – Городской центр на Мальборо-стрит, повторяю, Городской центр на Мальборо-стрит. Высокая вероятность массовых жертв. Соблюдайте осторожность. У Роба Мартина скрутило желудок. Никто не предлагал ему соблюдать осторожность, если они выезжали на место автомобильной аварии или взрыва газа. Значит, террористический акт, и, возможно, террористов еще не обезвредили. Диспетчер заголосила вновь. Джейсон включил мигалки и сирену, а Роб вывернул руль, и «фрейтлайнер»[5 - «Фрейтлайнер» – крупнейший американский производитель грузовиков и тягачей. Выпускает также автомобили «скорой помощи».] выехал на дорогу, огибавшую «Макдоналдс», зацепив бампер стоявшего впереди автомобиля. Они находились в девяти кварталах от Городского центра, и если «Аль-Каида» поливала Центр свинцом из «калашей», отстреливаться им предстояло только из верного наружного дефибриллятора. Джейсон схватил микрофон: – Диспетчер, это машина двадцать три с подстанции Пожарное депо – три. РВП[6 - РВП – расчетное время прибытия.] примерно шесть минут. Они слышали и другие сирены, но, судя по громкости, Роб предположил, что их «скорая» находится ближе всего к эпицентру событий. Отливавший чугуном свет начал просачиваться в воздух, и когда, объехав «Макдоналдс», они выехали на Аппер-Мальборо-стрит, из серого тумана материализовался серый автомобиль, большой седан с помятым капотом и проржавевшей радиаторной решеткой. С мгновение яркие лучи фар били прямо в «скорую». Роб яростно нажал клаксон и свернул к обочине. Автомобиль – вроде бы «мерседес» – вернулся на свою полосу, и через несколько секунд о нем напоминали только меркнущие в тумане задние огни. – Господи Иисусе, едва увернулись, – выдохнул Джейсон. – Полагаю, номер ты не запомнил? – Нет, – ответил Роб. Сердце стучало так сильно, что сдавило горло. – Увлекся спасением наших жизней. Послушай, откуда взяться массовым человеческим жертвам в Городском центре? Он наверняка закрыт. Даже Бог еще не проснулся. – Может, автобусная авария. – Даю тебе вторую попытку. Автобусы начинают ходить с шести. Сирены. Везде сирены. Они сближались, как отметки целей на экране радара. Патрульный автомобиль проскочил мимо, но, насколько мог судить Роб, они опережали остальные «скорые» и пожарных. «То есть у нас шанс первыми угодить под выстрелы или разрыв гранаты, брошенной безумным арабом, вопящим: «Аллах акбар», – подумал Роб. – Как мило». Но работа оставалась работой, поэтому он свернул на дорогу, круто поднимавшуюся к комплексу главных административных зданий города и уродливому конференц-залу, где Роб голосовал, пока не переехал в пригород. – Тормози! – закричал Джейсон. – Господи, Робби, ТОРМОЗИ! Десятки людей надвигались на них из тумана, несколько человек бежали – спуск не давал остановиться. Кто-то орал. Один парень упал, покатился, вскочил и побежал дальше, из-под его пиджака выбивалась рубашка. Роб увидел женщину с разбитым носом, окровавленными голенями и в одной туфле. Он резко вдавил в пол педаль тормоза, передний бампер чуть не клюнул асфальт, в кузове с полок полетело все, что плохо лежало. Незакрепленные – прямое нарушение инструкций – коробки с лекарствами, бутыли для внутривенных вливаний, упаковки со шприцами превратились в снаряды. Носилки, на которые им не пришлось укладывать мистера Гейлена, опрокинулись, ударившись о стенку кузова. Стетоскоп врезался в ветровое стекло и упал на центральную консоль. – Ползи вперед, – простонал Джейсон. – Просто ползи, хорошо? Чтобы обошлось без новых жертв. Роб придавил педаль газа, и машина продолжила подъем, теперь со скоростью пешехода. Люди все шли, сотни людей, некоторые в крови, большинство без видимых повреждений, но все охваченные ужасом. Джейсон опустил стекло со своей стороны и высунулся из кабины: – Что происходит? Кто-нибудь скажет мне, что происходит? Подошел мужчина, раскрасневшийся, тяжело дышавший. – Автомобиль. Проехался по толпе, словно косилка по лужайке. Гребаный маньяк едва не задел меня. Не знаю, сколько попало под колеса. Мы стояли, как свиньи в загоне. Все эти ленты и стойки, они нас рядами выстроили. В очередь. Он сделал это сознательно, и люди падали, как… как куклы, наполненные кровью. Я видел минимум четырех мертвых. Но их наверняка больше. Мужчина двинулся дальше, волоча ноги: действие адреналина кончалось. Джейсон отцепил ремень безопасности и высунулся из окна, чтобы крикнуть вслед: – Вы видели, какого он был цвета? Автомобиль, въехавший в толпу? Мужчина обернулся, теперь бледный и понурый. – Серого. Большой серый автомобиль. Джейсон откинулся на спинку сиденья и посмотрел на Роба. Свою мысль ни один не озвучил: тот самый автомобиль, с которым они едва не столкнулись, отъезжая от «Макдоналдса». И радиаторную решетку покрывала совсем не ржавчина. – Поезжай, Робби. С погромом в кузове разберемся позже. Сейчас доставь нас на место и постарайся никого не задавить, хорошо? – Хорошо. К тому времени, когда Роб прибыл к автомобильной стоянке, паника улеглась. Кто-то уходил, кто-то пытался помочь угодившим под серый автомобиль. Отдельные личности – полные говнюки – фотографировали или снимали видео на мобильники. Надеются прославиться на «Ю-тьюбе», предположил Роб. Хромированные стойки валялись на асфальте. К ним крепились желтые ленты с надписью «НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ». Патрульный автомобиль, который их обогнал, стоял около здания рядом со спальным мешком, из которого торчала хрупкая белая рука. Мужчина лежал поперек спальника, который занимал самую середину увеличивавшейся лужи крови. Коп знаком подозвал «скорую», и в синем свете мигалки на крыше патрульного автомобиля рука эта ходила ходуном. Роб схватил портативную станцию связи, а Джейсон подбежал к задним дверцам «скорой» и распахнул их. Из кузова он выскочил уже с чемоданчиком первой помощи и дефибриллятором. Стало заметно светлее, и Роб прочитал надписи на транспаранте, растянутом над дверьми в большой зал: «1000 РАБОЧИХ МЕСТ ГАРАНТИРОВАНА! Мы поддерживаем жителей нашего города! МЭР РАЛЬФ КИНСЛЕР». Что ж, стало понятно, почему здесь собралась толпа, да еще в столь ранний час. Ярмарка вакансий. Годом раньше, после того как экономику свалил инфаркт, трудные времена настали везде, но особенно сильно удар почувствовал именно этот приозерный город, где число рабочих мест начало уменьшаться еще с приходом нового столетия. Роб и Джейсон направились к спальному мешку, но коп покачал головой. Его лицо обрело землистый оттенок. – Этому парню и двоим в мешке не поможешь. Его жена и ребенок, полагаю. Наверное, пытался их прикрыть. – В горле у копа булькнуло, он прижал руку ко рту, потом убрал и указал на лежавшую на асфальте женщину. – Она, возможно, еще с нами. Женщина лежала на спине, ее ноги были вывернуты под неестественным углом, что свидетельствовало о серьезных травмах. Промежность строгих бежевых брюк потемнела от мочи. Ее лицо – то, что от него осталось – запачкалось маслом. Часть носа и верхняя губа исчезли. Безупречные зубы обнажились в жутком оскале. Пальто и верхнюю половину свитера под горло тоже сорвало. Огромные синяки расцветили шею и плечо. Гребаный автомобиль переехал ее, подумал Роб. Раздавил, как бурундука. Они с Джейсоном опустились на колени, натянули синие перчатки. Сумка женщины лежала рядом, с четким отпечатком протектора. Роб поднял ее и бросил в салон «скорой», подумав, что отпечаток может послужить уликой или чем-то таким. Кроме того, сумка могла понадобиться женщине. Если та выживет. – Она не дышит, но пульс я нащупал, – сообщил Джейсон. – Слабый, нитевидный. Стяни вниз этот свитер. Роб стянул, и половина бюстгальтера с оторванными бретельками последовала за свитером. Роб полностью освободил грудь и приступил к закрытому массажу сердца, а Джейсон занялся искусственным дыханием. – Она выживет? – спросил коп. – Не знаю, – ответил Роб. – Мы делаем все возможное. А у вас другие проблемы. Если и остальным «скорым» придется проезжать сквозь толпу, кого-то наверняка задавят. – Здесь и без того полно жертв. Словно поле боя. – Вот и помогите тем, кому сможете. – Она снова дышит, – пресек их разговор Джейсон. – Не отвлекайся, Робби, давай спасем эту жизнь. Включай пэ-эс-эс и передай в Кайнер, что у нас перелом основания черепа, спинальная травма, повреждения внутренних органов, лица и еще бог знает что. Состояние критическое. Я продиктую тебе основные показатели. Роб позвонил по портативной станции связи, а Джейсон продолжал сжимать грушу дыхательного реанимационного мешка. Оператор отделения экстренной помощи Мемориальной больницы Кайнера ответил сразу. Голос звучал уверенно и спокойно. Больница была травматическим центром высшего уровня, который иногда называли Президентским, и находилась в постоянной готовности к подобным происшествиям. В Кайнере пять раз в год проводились специальные учения. Закончив разговор и доложив об уровне кислорода (предсказуемо низком), Роб вытащил жесткий шейный воротник и оранжевый спинодержатель. Прибывали все новые «скорые», туман постепенно рассеивался, открывая полные масштабы катастрофы. И это сотворил один автомобиль, подумал Роб. Да кто поверит? – Ладно, каким бы ни было ее состояние, больше мы ничего сделать не можем. Загружаем. Стараясь сохранять спинодержатель в строго горизонтальном положении, они подняли женщину, положили на носилки, закрепили в «скорой». С бледным, обезображенным лицом, обрамленным шейным воротником, она напоминала жертву ритуала из фильма ужасов… только создатели таких лент отдавали предпочтение молодым женщинам с пышными формами, а эта выглядела лет на пятьдесят. Казалось бы, старовата для поиска работы, но Робу хватило одного взгляда, чтобы понять: больше она работу искать не будет. Как и ходить. При фантастической удаче ей, возможно, удастся избежать паралича рук и ног – если выживет, – но Роб не сомневался, что ниже пояса ее тело точно останется обездвиженным. Джейсон опустился на колени, накрыл прозрачной пластиковой маской рот и нос женщины, подключил подачу кислорода из баллона, закрепленного в изголовье носилок. Маска запотела – хороший знак. – Что теперь? – спросил Роб, подразумевая: чем еще я могу помочь? – Найди ампулу эпинефрина в этой груде мусора или достань одну из моего чемоданчика. Пульс было восстановился, но теперь снова стал нитевидным. А потом заводи мотор. Просто удивительно, что с такими травмами она еще жива. Роб нашел ампулу эпинефрина под коробкой с бинтами и протянул Джейсону. Потом захлопнул задние дверцы, сел за руль и погнал. Прибытие первым на место происшествия с МЧЖ обычно означало и прибытие первым в больницу. Это могло повысить шансы женщины на выживание, хотя не намного. Он ожидал, что она умрет за те пятнадцать минут, которые требовались, чтобы по практически пустым улицам домчаться до Мемориальной больницы Ральфа М. Кайнера. С учетом полученных травм такой исход, возможно, был бы для нее наилучшим. Но она не умерла. В три часа дня – их смена давно закончилась, но они слишком устали, чтобы даже думать о поездке домой – Роб и Джейсон сидели в помещении для дежурных бригад в Пожарном депо номер 3 и, выключив звук, смотрели спортивный канал И-эс-пи-эн. Они сделали восемь рейсов к Городскому центру, но самые тяжелые травмы получила женщина, которую они привезли первой. – Мартина Стоувер, так ее зовут, – прервал молчание Джейсон. – Она все еще в операционной. Я позвонил, пока ты ходил в сортир. – Как думаешь, какие у нее шансы? – Понятия не имею, но раз с ней по-прежнему возятся, значит, надежда есть. Наверняка она рассчитывала получить место личного секретаря. Я залез в ее сумочку в поисках каких-нибудь документов, переписал группу крови с водительского удостоверения и нашел целую пачку рекомендательных писем. Похоже, в своем деле она знала толк. Последнее место работы – «Бэнк оф Америка». Попала под сокращение. – А если она выживет? Как думаешь? Только ноги? Джейсон смотрел на экран, где баскетболисты носились по площадке, и не отвечал. – Если она выживет, то будет полностью парализована. – Уверен? – На девяносто пять процентов. Пошла реклама пива. Молодежь лихо отплясывала в баре. Все прекрасно проводили время. Для Мартины Стоувер развлечения закончились. Роб попытался представить, что ее ждет, если она выживет. Моторизованное кресло, которым она будет управлять, дыша в трубку. Протертая еда или внутривенное питание. Дыхание с респиратором. Испражнение в пакет. Жизнь в медицинской сумеречной зоне. – У Кристофера Рива получалось неплохо, – продолжил Джейсон, словно прочитав мысли Роба. – Позитивный настрой. Хороший пример для подражания. Не вешал нос. Кажется, даже фильм поставил. – Конечно, он не вешал нос, – кивнул Роб. – Об этом позаботился шейный воротник, который он никогда не снимал. И он уже умер. – Она надела все самое лучшее, – вздохнул Джейсон. – Хорошие слаксы, дорогой свитер, красивое пальто. Пыталась вновь встать на ноги. И тут появляется какой-то ублюдок и отнимает у нее все. – Его поймали? – Насколько я слышал, нет. Когда поймают, надеюсь, вздернут за яйца. Следующим вечером, привезя в Мемориальную больницу Кайнера мужчину с инсультом, они узнали, как обстоят дела у Мартины Стоувер. Ее перевели в палату интенсивной терапии, и нарастающая активность мозга указывала, что она в самом скором времени придет в сознание. А после того как она откроет глаза, кому-то предстояло сообщить плохие новости: ее парализовало от плеч и ниже. Роба Мартина радовало, что этим кем-то будет не он. А человека, которого пресса окрестила Мерседесом-убийцей, еще не поймали. Буква «ЗЕТ» Январь 2016 г. 1 Оконное стекло разбивается в кармане брюк Ходжеса. За звоном следует хор радостных мальчишеских голосов: «КРУГОВАЯ ПРОБЕЖКА!» Ходжес подскакивает на стуле и морщится. В понедельник утром в приемной свободных стульев раз-два и обчелся: здесь пациенты четырех врачей, не только доктора Стамоса, к которому записан Ходжес. Все, кажется, смотрят на него. Ходжес чувствует, как к лицу приливает кровь. – Извините, – говорит он всем и никому конкретно. – Пришла эсэмэска. – У вас очень громкий сигнал, – сообщает старушка с седыми волосами и дряблым вторым подбородком. Под ее осуждающим взглядом Ходжес чувствует себя нашкодившим мальчишкой, а ведь ему под семьдесят. – Вам следует уменьшать громкость в публичных местах вроде этого, а то и вообще отключать звук. – Абсолютно верно, абсолютно. Старушка возвращается к книге в мягкой обложке (это «Пятьдесят оттенков серого», и, судя по степени обтрепанности, читает она ее не в первый раз). Ходжес достает из кармана айфон. Эсэмэска от Пита Хантли, его напарника по тем временам, когда Ходжес служил в полиции. Теперь и Пит вот-вот выйдет на пенсию. Трудно поверить, но это правда. «Пост сдал» – так они это называют, но Ходжес давно понял, что сидеть сложа руки просто невозможно. Теперь он руководит маленькой фирмой из двух человек «Найдем и сохраним». Он называет себя специалистом по розыску сбежавших должников и похищенного имущества, потому что несколькими годами раньше у него возникли проблемы с законом, и шансов получить лицензию частного детектива нет. Но, по существу, он самый настоящий частный детектив, во всяком случае, в то время, которое отдает работе. «Кермит, срочно позвони мне. Это важно». Кермит – первое имя Ходжеса, но он предпочитает представляться вторым, чтобы свести лягушачьи шутки к минимуму. Однако Пит настойчиво называет Ходжеса Кермитом. Его это, видите ли, веселит. Ходжес подумывает о том, чтобы просто сунуть айфон в карман (предварительно выключив звук, если удастся найти режим «Не беспокоить»). Его должны вызвать к доктору Стамосу с минуты на минуту, и он хочет как можно быстрее закончить их свидание. Как и все знакомые Ходжесу пожилые люди, он не любит врачебные кабинеты. Постоянно боится, как бы доктора не нашли, что с ним что-то не так, причем серьезно не так. Увидев имя Пита на экране, он вполне может предположить, о чем хочет поговорить с ним бывший напарник: о вечеринке по поводу его проводов на пенсию, которая должна состояться в следующем месяце в «Рейнтри инн», таверне рядом с аэропортом. Там же провожали на пенсию и самого Ходжеса, но на этот раз он собирается выпить намного меньше. Может, вообще ни капли. Во время службы в полиции у него возникли серьезные проблемы с алкоголем, злоупотребление спиртным стало одной из причин распада семьи, однако теперь он, похоже, потерял тягу к алкоголю. И это радовало. Однажды он прочитал научно-фантастический роман «Луна – суровая хозяйка». Он не знал, как на Луне, но готов был заявить под присягой, что выпивка – действительно суровая хозяйка, причем прямо здесь, на Земле. Он обдумывает варианты, собирается послать эсэмэску, однако отказывается от этой идеи и встает. Старые привычки слишком сильны. Молодую женщину за столиком регистрации зовут Марли, это написано на ее бейдже. Выглядит она лет на семнадцать и одаривает Ходжеса ослепительной улыбкой школьного чирлидера. – Он скоро примет вас, мистер Ходжес, я обещаю. Мы просто самую малость отстаем от графика. Вы записаны на этот понедельник. – Понедельник, понедельник, не доверяю я этому дню, – отвечает Ходжес. Марли с недоумением смотрит на него. – Я на минутку выйду. Должен позвонить. – Конечно, – кивает Марли. – Только встаньте напротив двери. Я помашу рукой, если доктор вас вызовет, пока вы будете разговаривать. – Дельная мысль. – По пути к двери Ходжес останавливается рядом со старушкой. – Хорошая книга? Она поднимает голову. – Нет, но энергией заряжает. – Мне так и говорили. Фильм видели? Старушка смотрит на него, удивленно и с интересом: – Есть такой фильм? – Да. Вам стоит его посмотреть. Ходжес фильм не видел, хотя Холли Гибни – прежде помощница, теперь деловая партнерша и ярая фанатка кино со времен тяжелого детства – пыталась его затащить. Дважды. Именно стараниями Холли айфон Ходжеса сообщал о поступлении эсэмэски звоном бьющегося стекла и радостными криками о круговой пробежке. Ей это показалось прикольным. Ходжесу тоже… поначалу. Теперь этот рингтон превратился в настоящий геморрой. Ходжес обещает себе отыскать в Сети способ его изменить. В Сети можно найти что угодно, это он уже знает. Что-то полезное. Что-то интересное. Что-то забавное. И что-то ужасное. 2 После двух гудков звучит голос давнего напарника Ходжеса: – Хантли. – Слушай меня внимательно, – говорит Ходжес, – потому что тебе, возможно, придется давать показания по этому поводу. Да, я буду на твоей вечеринке. Да, я скажу что-нибудь веселенькое и не скабрезное после того, как мы поедим. Да, я произнесу первый тост. Да, я понимаю, что и твоя бывшая, и теперешняя жены там будут, но, насколько мне известно, стриптизершу еще никто не заказал. Если кто и закажет, так это Хол Корли, полный идиот, и тебе придется лично попросить его… – Билл, остановись. Речь не о вечеринке. Ходжес тут же замолкает. И не только потому, что из трубки доносятся приглушенные голоса – звуковой фон, – голоса копов, он это знает, пусть и не может разобрать ни слова. Ходжеса останавливает другое: Пит назвал его Биллом, а это означает, что дело действительно серьезное. На ум Ходжесу сразу приходит Коринн, его бывшая, потом дочь Элисон, которая живет в Сан-Франциско, и, наконец, Холли. Господи, если что-то случилось с Холли… – Тогда о чем, Пит? – Я на месте преступления. Вроде бы убийство и самоубийство. Я хочу, чтобы ты приехал и взглянул. Привези свою подругу, если она свободна и согласится. Мне неприятно это говорить, но она, возможно, чуточку умнее тебя. С его близкими все в порядке. Мышцы живота Ходжеса, напрягшиеся, чтобы держать удар, расслабляются. Хотя тупая боль, которая привела его к Стамосу, остается. – Конечно, умнее. Потому что моложе. После шестидесяти человек начинает терять клетки мозга миллионами, этот феномен ты испытаешь на себе через каких-нибудь пару лет. Так почему на месте убийства тебе понадобилась старая ломовая лошадь? – Потому что это, возможно, мое последнее расследование, потому что оно будет широко освещаться в прессе и потому что, только не лопни от гордости, я ценю твои советы. И Гибни тоже. Как ни странно, вы оба связаны с этим делом. Возможно, это совпадение, но полной уверенности у меня нет. – Как связаны? – Имя Мартины Стоувер ничего тебе не говорит? Поначалу нет, но потом в голове Ходжеса щелкает. Одним туманным утром 2009 года маньяк по имени Брейди Хартсфилд направил украденный «мерседес-бенц» в толпу жаждущих получить работу, которая собралась у Городского центра. Убил восьмерых и покалечил пятнадцать человек. По ходу расследования детективы К. Уильям Ходжес и Питер Хантли допросили многих и многих свидетелей преступления, включая всех выживших раненых. Допрос Мартины Стоувер дался им сложнее всего, и не только потому, что из-за жуткой травмы лица и губ понять Мартину могла исключительно ее мать. Позже Хартсфилд написал Ходжесу анонимное письмо, в котором назвал Мартину «головой на палке». Изощренная жестокость этого сравнения состояла в том, что он написал чистую правду. – Я не могу представить себе убийцей человека с четырьмя парализованными конечностями, Пит… Разве что в сериале «Мыслить как преступник». Поэтому я… – Да, преступник – мать. Сначала убила Стоувер, потом покончила с собой. Едешь? Ходжес не раздумывает. – Да. По пути захвачу Холли. Диктуй адрес. – Дом шестнадцать ноль один, Хиллтоп-Корт. Это в Ридждейле. Ридждейл, северный пригород, уступает Шугар-Хайтс, но котируется достаточно высоко. – Я подъеду через сорок минут, если Холли на работе. Но он не сомневается, что увидит ее там. Холли всегда сидит за своим столом с восьми утра, иногда и с семи, и не уходит, пока Ходжес буквально не заставляет ее уйти. Дома съедает что-нибудь на ужин и смотрит фильмы онлайн. Именно благодаря Холли «Найдем и сохраним» приносит прибыль. Она гений и по части организации работы, и по компьютерам, да и вообще, работа – ее жизнь. Еще ее жизнь – это Ходжес и Робинсоны, особенно Джером и Барбара. Однажды, когда Джером и мать Барби объявили, что Холли – почетный член их семьи, она засияла, как солнце в летний полдень. Холли теперь улыбается гораздо чаще, чем прежде, что очень радует Ходжеса. – Отлично, Керм. Спасибо. – Тела уже увезли? – Везут в морг, но Иззи все сфотографировала на свой айпад. – Он имеет в виду Изабель Джейнс, ставшую его напарницей после ухода Ходжеса на пенсию. – Ладно. Я привезу тебе эклер. – Здесь уже целая кондитерская. Кстати, ты где? – Не важно. Постараюсь приехать как можно быстрее. Ходжес кладет мобильник в карман и спешит по коридору к лифту. 3 Пациент, записанный к доктору Стамосу на восемь сорок пять, наконец-то выходит из кабинете. Мистеру Ходжесу назначено на девять, но на часах уже половина десятого. Бедолаге, наверное, не терпится закончить здесь все дела и заняться другими. Марли выглядывает в коридор и видит, что Ходжес говорит по мобильнику. Она встает и заходит в кабинет доктора. Тот сидит за столом, перед ним – раскрытая история болезни, на обложке имя: «КЕРМИТ УИЛЬЯМ ХОДЖЕС». Доктор что-то читает и потирает висок, словно у него болит голова. – Доктор Стамос, можно приглашать мистера Ходжеса? Он удивленно смотрит на нее, потом на настольные часы. – Господи, да. От понедельников тошнит, верно? – Не доверяю я этому дню, – говорит Марли и поворачивается, чтобы уйти. – Я люблю свою работу, но терпеть не могу эту ее часть, – слышит она. Теперь ее черед удивляться. Марли смотрит на доктора. – Не обращайте внимания. Это я сам с собой. Приглашайте его. Надо побыстрее с этим покончить. Выйдя в коридор, Марли успевает увидеть в дальнем конце закрывающиеся двери лифта. 4 Ходжес звонит Холли с многоэтажной автостоянки, примыкающей к медицинскому центру, и когда подъезжает к Тернер-билдинг на Лоуэр-Мальборо-стрит – в этом здании находится их офис, – она стоит на тротуаре, с портфелем между ногами в удобных туфлях на невысоком каблуке. Холли Гибни под пятьдесят, она высокая и стройная, каштановые волосы собраны в пучок. Сегодня она в мешковатой аляске от «Норт фейс», капюшон поднят и обрамляет маленькое лицо. «Лицо простушки, – думает Ходжес, – пока не увидишь ее глаза, прекрасные и светящиеся умом». Но увидеть эти глаза непросто, потому что Холли, как правило, не встречается с людьми взглядом. Ходжес плавно останавливает «приус», Холли запрыгивает в кабину, снимает перчатки и подставляет руки под струю теплого воздуха из вентиляционной решетки обогревателя. – Долго же ты добирался. – Пятнадцать минут. Я был на другом конце города. И ко всем светофорам подъезжал на красный. – Восемнадцать минут, – уточняет Холли, когда «приус» возвращается в транспортный поток. – Потому что ты гнал, а это контрпродуктивно. Если бы придерживался двадцати миль в час, большинство светофоров проехал бы на зеленый. Они синхронизированы. Я тебе объясняла несколько раз. А теперь говори, что сказал доктор. Анализы хорошие? Ходжес рассматривает варианты ответа, которых всего два: сказать правду или увильнуть. Холли заставила его пойти к врачу после того, как появились жалобы: сначала какие-то неприятные ощущения в животе, потом боль. У Холли, возможно, проблемы с головой, но пилить она умеет. Вцепляется, как собака в кость, иногда думает Ходжес. – Результатов обследования еще нет. – «Это не совсем ложь, – убеждает он себя, – потому что у меня их действительно нет». Холли с сомнением смотрит на него, а он выруливает на Центральную магистраль. Ходжес терпеть не может, когда она так на него смотрит. – Я буду держать все под контролем, – говорит он. – Поверь. – Верю, – отвечает она. – Верю, Билл. Эти ее слова только усиливают чувство вины. Холли нагибается, открывает портфель, достает айпад. – Я кое-что нашла, пока дожидалась тебя. Хочешь услышать? – Будь уверена. – Мартине Стоувер было пятьдесят, когда Брейди Хартсфилд покалечил ее, то есть сейчас ей пятьдесят шесть. Возможно, пятьдесят семь, но пока только январь, так что, думаю, это маловероятно. Ты согласен? – Целиком и полностью. – Когда произошла катастрофа, она жила с матерью в доме на Сикомор-стрит. Неподалеку от Брейди Хартсфилда и его матери. В каком-то смысле ирония судьбы, да? А также недалеко от Тома Зауберса и его семьи, думает Ходжес. Они с Холли недавно занимались делом, связанным с Зауберсами, и оно тоже имело отношение к происшествию, которое одна из городских газет назвала «Мерседесовой бойней». Таких связей вообще хватало, а самая странная, если подумать, заключалась в том, что автомобиль, который Хартсфилд использовал как орудие убийства, принадлежал кузине Холли Гибни. – Каким образом пожилая женщина и ее полностью парализованная дочь смогли перебраться с Сикомор-стрит в Ридждейл? – Страховка. У Мартины Стоувер была не одна и не две больших страховки, а целых три. Страховой бзик, иначе не скажешь. – Ходжес отмечает, что только Холли может произнести такое с одобрительными нотками. – Потом о ней опубликовали несколько статей, потому что из всех выживших она получила самые тяжелые увечья. По ее словам, она знала, что ей придется начинать обналичивать страховые премии, если не удастся получить работу в Городском центре. Ведь она была одинокой женщиной с овдовевшей безработной матерью на руках. – И той в итоге пришлось о ней заботиться. Холли кивает: – Очень странно и очень грустно. Но по крайней мере у нее была финансовая подушка безопасности, роль которой и призвана выполнять страховка. Они даже поднялись по социальной лестнице. – Да, – соглашается Ходжес, – а теперь свалились с нее. На это Холли не отвечает. Впереди съезд в Ридждейл. Ходжес сворачивает с магистрали. 5 Пит Хантли прибавил в весе, живот нависает над пряжкой ремня, зато Изабель Джейнс – красотка, как и прежде, в обтягивающих линялых джинсах и синем блейзере. Взгляд ее глаз цвета серого тумана смещается с Ходжеса на Холли, вновь возвращается к Ходжесу. – Ты похудел, – говорит она. Непонятно, то ли это комплимент, то ли обвинение. – У него какие-то проблемы с животом, поэтому он проходил обследование, – вставляет Холли. – Результаты должны были прийти сегодня, но… – Давай не вдаваться в подробности, Холс, – перебивает ее Ходжес. – Это не медицинская консультация. – Вы двое с каждым днем все больше напоминаете семейную пару со стажем, – замечает Иззи. – Брак испортит наши деловые отношения, – будничным тоном отвечает Холли. Пит смеется, Холли бросает на него недоуменный взгляд, и они заходят в дом. Это симпатичный коттедж в кейп-кодском стиле. День ветреный, дом стоит на вершине холма, но внутри очень тепло. В прихожей все надевают резиновые перчатки и бахилы. «Как быстро возвращаются старые привычки, – думает Ходжес. – Я словно и не уходил». В гостиной на одной стене картина с большеглазыми беспризорниками, на другой – огромный телевизор. Перед телевизором – кресло и кофейный столик. На столике журналы о знаменитостях, вроде «OK!», и скандальные таблоиды, такие как «Инсайд вью»[7 - «Инсайд вью» – популярный таблоид во вселенной Стивена Кинга. Специализация – кровавые и страшные истории, в том числе о похищениях людей инопланетянами.]. По центру комнаты в ковре – две глубокие колеи. Ходжес понимает, что здесь мать и дочь сидели и смотрели телевизор по вечерам. А может, и целыми днями. Мать – в кресле, Мартина – в инвалидной коляске, которая, судя по колеям, весила не меньше тонны. – Как звали ее мать? – спрашивает Ходжес. – Джейнис Эллертон. Ее муж Джеймс умер двадцать лет назад, по словам… – Пит, как и Ходжес, представитель старой школы, поэтому носит с собой не айпад, а блокнот, и теперь заглядывает в него. – По словам Ивонн Карстейс. Она и другая приходящая работница, Джорджина Росс, нашли тела, когда пришли этим утром, около шести. Им доплачивали за раннее начало рабочего дня. Росс ничем особо не помогла… – Лепетала что-то непонятное, – поясняет Иззи. – А вот Карстейс держалась хорошо. Не поддалась панике. Сразу вызвала полицию, и мы приехали к шести сорока. – Сколько лет было матери? – спрашивает Ходжес. – Пока не установили, – отвечает Пит. – Но определенно не девочка. – Семьдесят девять, – говорит Холли. – В одной из новостных статей, которые я просмотрела, дожидаясь, пока Билл меня заберет, написали, что ей было семьдесят три на момент Бойни у Городского центра. – Чертовски стара для того, чтобы ухаживать за полным паралитиком, – замечает Ходжес. – Она была крепкой старушкой, – сообщает Изабель, – если верить Карстейс. Сильной. И ей помогали. Денег хватало благодаря… – Благодаря страховке, – завершает Ходжес. – Холли ввела меня в курс дела, пока мы ехали сюда. Иззи бросает на Холли холодный взгляд. Холли не замечает. Оглядывает комнату. Оценивает обстановку. Принюхивается. Проводит рукой по спинке кресла матери. У Холли психологические проблемы, она невероятно педантична, но по части проницательности даст фору многим. – Две помощницы приходили рано утром, – добавляет Пит. – Две в полдень, две вечером. Семь дней в неделю. Из частной компании… – он смотрит в блокнот, – «Помощь на дому». Всю тяжелую работу выполняли они. Есть еще и домработница, Нэнси Олдерсон, но она, очевидно, в отъезде. На календаре в кухне записано: «Нэнси в Шагрин-Фоллс». И вычеркнуты три дня: сегодня, вторник и среда. Двое мужчин, тоже в перчатках и бахилах, идут по коридору. Как догадывается Ходжес, из той части дома, в которой жила Мартина Стоувер. Оба несут чемоданчики, в какие обычно складывают вещественные доказательства. – В спальне и ванной комнате мы закончили, – говорит один. – Есть что-нибудь? – спрашивает Иззи. – Ничего неожиданного, – отвечает другой. – Из ванной вытащили довольно много седых волос. Это неудивительно, с учетом того, что именно там старушка и скончалась. Есть еще экскременты, но самая малость. Тоже неудивительно. – Заметив вопросительный взгляд Ходжеса, медэксперт добавляет: – Она была в трусах-памперсах. Женщина знала, что к чему. – О-о-ох, – вырывается у Холли. – Там есть стул для душа, – говорит первый эксперт, – но он стоит в углу, и на нем стопка полотенец. Похоже, его не использовали. – Ее могли обтирать губкой, – вставляет Холли. Она все еще шокирована упоминанием то ли трусов-памперсов, то ли дерьма в ванне, но ее глаза не замирают ни на секунду, оглядывают все и вся. Она может задать вопрос-другой, ввернуть реплику, однако по большей части молчит, потому что люди пугают ее, особенно когда они так близко. Но Ходжес хорошо знает Холли – насколько это возможно – и видит, что она впитывает и анализирует информацию. Позже она заговорит, и Ходжес будет внимательно слушать. Годом раньше, в деле Зауберса, он уяснил для себя, что слушать Холли – всегда в плюс. Она думает не как все, мышление нестандартное, а интуиция иной раз сверхъестественная. И хотя Холли пуглива – Бог свидетель, на то есть причины, – иной раз может проявить храбрость. Именно благодаря ей Брейди Хартсфилд – он же Мистер Мерседес – сейчас находится в Клинике травматических повреждений головного мозга Озерного региона, относящейся к Мемориальной больнице Кайнера. Холли огрела Хартсфилда по голове носком, наполненным металлическими шариками, прежде чем тот успел устроить новую бойню, с куда большим количеством жертв, чем у Городского центра. Теперь Хартсфилд пребывает в сумеречной зоне, как говорит главный невролог Клиники травматических повреждений головного мозга – в «постоянном вегетативном состоянии». – Люди со всеми парализованными конечностями могут принимать душ, – поясняет Холли, – но им это трудно из-за аппаратуры жизнеобеспечения, которой они обвешаны. Поэтому чаще всего их обтирают губкой. – Пойдемте на кухню, там окна на солнечную сторону, не так мрачно, – предлагает Пит, и они идут туда. Прежде всего Ходжес обращает внимание на сушку. На ней одна-единственная тарелка. Миссис Эллертон последний раз в жизни воспользовалась этой тарелкой, потом вымыла и поставила сушиться. Столешницы сверкают, пол выглядит настолько чистым, что с него можно есть. Ходжес предполагает, что и ее кровать наверху идеально заправлена. Возможно, она сама пылесосила ковры. И не забудьте про трусы-памперсы. Женщина поддерживала порядок там, где могла. Как человек, который сам всерьез подумывал о самоубийстве, Ходжес может поставить себя на ее место. 6 Пит, Иззи и Ходжес сидят за кухонным столом. Холли кружит по кухне, иногда останавливается и через плечо Иззи смотрит на подборку фотографий на ее айпаде, озаглавленную «ЭЛЛЕРТОН/СТОУВЕР», время от времени роется на полках и в ящиках, ее затянутые в перчатки пальчики порхают как мотыльки. Иззи по очереди выводит фотографии на экран, комментирует каждую. На первой – две женщины средних лет. Обе крепкие, широкоплечие, в красной нейлоновой униформе «Помощи на дому», но одна – Джорджина Росс, предполагает Ходжес – плачет, судорожно обхватив себя за плечи. Другая, Ивонн Карстейс, не такая впечатлительная. – Они пришли в пять сорок пять, – говорит Иззи. – У них есть ключ, поэтому они не стучали и не звонили. По словам Карстейс, Мартина иногда спала до половины седьмого. Миссис Эллертон всегда их встречала, поднималась около пяти и первым делом варила себе кофе. Только в это утро она не поднялась, и аромата кофе в доме не было. Они подумали, что старушка первый раз проспала, и даже порадовались за нее. По коридору осторожно прошли в спальню Мартины Стоувер, чтобы посмотреть, не проснулась ли та. И вот что они увидели. Иззи показывает следующую фотографию. Ходжес ожидает очередного «о-о-ох» от Холли, но та молчит и пристально всматривается в фотографию. Стоувер в кровати, одеяло сдвинуто к коленям. Пластику ей так и не сделали, однако лицо кажется умиротворенным. Глаза закрыты, скрюченные запястья сцеплены. Питательная трубка торчит из худого живота. Инвалидное кресло – Ходжесу оно напоминает капсулу астронавта – стоит у кровати. – В спальне Стоувер чувствовался запах. Только не кофе, а водки. Следующая фотография. Прикроватный столик Стоувер крупным планом. Аккуратные ряды пузырьков с лекарствами. Измельчитель для таблеток, чтобы Стоувер могла их проглотить. Среди пузырьков – совершенно неуместная бутылка водки «Смирнов – тройная дистилляция» и пластиковый шприц. Бутылка пуста. – Дама действовала наверняка, – вставляет Пит. – С этой водкой результат гарантирован. – Как я понимаю, она желала своей дочери максимально быстрой смерти, – замечает Холли. – Удачная догадка, – ледяным тоном произносит Иззи. Она не любит Холли, а Холли не любит ее. Ходжес это понимает, но представить себе не может, в чем причина. С Иззи они видятся редко, а поинтересоваться об этом у Холли не сподобился. – А есть измельчитель крупным планом? – спрашивает Холли. – Конечно, – отвечает Иззи, выводит следующую фотографию, и на ней измельчитель для таблеток огромный, как летающая тарелка. Внутри остатки белого порошка. – Мы уточним позже, но думаем, что оксикодон. Пузырек от него пуст, как и бутылка водки, хотя, если судить по наклейке, лекарство выписали всего три недели назад. – Она возвращается к Мартине, со сцепленными, будто для молитвы, руками. – Ее мать растолкла таблетки, высыпала порошок в водку, а потом влила водку в питательную трубку Мартины. Возможно, получилось даже эффективнее смертельной инъекции. Иззи выводит на экран новые фотографии. На этот раз Холли издает: «О-о-ох», – но не отворачивается. Первая – общий план ванной Мартины, со всеми необходимыми приспособлениями для обслуживания паралитика: очень низкая столешница с раковиной, очень низкие вешалки для полотенец и шкафчики, большая ванна, объединенная с душевой. Сдвижная стенка душевой закрыта, зато ванна на виду. А в ней Джейнис Эллертон, погруженная в воду по плечи, в розовой ночной рубашке. Ходжес думает, что рубашка надулась пузырем, когда Джейнис опускалась в воду, но на фотографии ткань прилипла к худому телу. На голове Джейнис полиэтиленовый пакет, завязанный на шее махровым поясом от банного халата. Из-под пакета выходит шланг, другой конец которого прикреплен к небольшому баллону, лежащему на кафельном полу. На баллоне – наклейка со смеющимися детьми. – Комплект самоубийцы, – говорит Пит. – Наверное, прочитала о том, как его собрать, в Сети. Там достаточно сайтов, подробно объясняющих, что и как надо делать, еще и с картинками. К нашему приезду вода в ванне остыла, но наверняка была теплой, когда старушка залезала в нее. – Теплая вода помогает расслабиться, – вставляет Иззи, и хотя не говорит «о-о-ох», на ее лице читается отвращение, когда она показывает следующее фото: лицо Джейнис Эллертон крупным планом. Полиэтилен затуманен конденсатом последних выдохов, но Ходжес видит, что ее глаза закрыты. Она тоже выглядит умиротворенной. – В баллоне был гелий, – говорит Пит. – Такие можно купить в любом большом магазине-дискаунтере. Их используют для надувания шариков на день рождения ребенка, но они отлично подходят для самоубийства, если надеть на голову полиэтиленовый пакет. За головокружением следует дезориентация, и наступает момент, когда ты не можешь снять мешок с головы, даже если бы захотел. Потом – потеря сознания и смерть. – Вернись к предпоследней, – просит Холли, – где показана вся ванная. – Так-так, – говорит Пит. – Доктор Ватсон что-то заметил. Иззи возвращает фотографию на экран. Ходжес наклоняется, щурится: зрение у него теперь не такое, как прежде. Видит то, что заметила Холли. Рядом с тонким серым проводом, который заканчивается штепселем, воткнутым в розетку, лежит «Волшебный маркер». Кто-то – Эллертон, предполагает Ходжес, потому что заботами Хартсфилда ее дочь такой способности лишилась – написал на столешнице большую букву «зет». – И что ты об этом думаешь? – спрашивает Пит. Ходжес задумывается. – Это ее предсмертная записка, – наконец говорит он. – «Зет» – последняя буква алфавита. Если бы она знала греческий, мы бы, возможно, увидели «омегу». – И я того же мнения, – кивает Иззи. – Если подумать, изящно. – «Зет» – также знак Зорро, – сообщает им Холли. – Благородного мексиканского разбойника в маске. О нем снято множество фильмов, один с Энтони Хопкинсом в роли дона Диего, но он получился не очень хорошим. – Ты считаешь, это имеет какое-то отношение к делу? – спрашивает Иззи. На ее лице – вежливый интерес, но в голосе – издевка. – Был еще телевизионный сериал, – продолжает Холли. Она смотрит на фотографию как загипнотизированная. – Его выпустил Уолт Дисней, в эпоху черно-белого кино. Миссис Эллертон могла смотреть его в детстве. – Думаешь, она ушла в детские воспоминания, готовясь покончить с собой? – В голосе Пита слышится сомнение, и у Ходжеса такие же ощущения. – Наверное, такое возможно. – Больше похоже на чушь. – Иззи закатывает глаза. Холли ничего этого не замечает. – Можно мне заглянуть в ванную? Трогать я ничего не буду. Даже в перчатках. – Она поднимает маленькие, затянутые в перчатки руки. – Ради Бога, – без запинки отвечает Иззи. Другими словами, думает Ходжес, отваливай и дай взрослым поговорить. Ему совершенно не нравится отношение Иззи к Холли, но поскольку Холли все это по барабану, нет повода поднимать этот вопрос. А кроме того, Холли сегодня действительно очень нервная, просто не находит себе места. Ходжес полагает, причина в фотографиях. Мертвее всего покойники выглядят именно на полицейских снимках. Холли уходит в ванную, чтобы увидеть все собственными глазами. Ходжес откидывается на спинку стула, сцепляет пальцы на затылке, разводит локти. Доставлявший столько хлопот живот этим утром ведет себя смирно, может, потому, что Ходжес переключился с кофе на чай. Если так, ему придется запастись «Пи-джи типс»[8 - «Пи-джи типс» – чай компании «Брук бонд».]. Черт, купить сразу и побольше. Его достали постоянные боли в животе. – Хочешь сказать мне, почему мы здесь, Пит? Пит вскидывает брови и пытается изобразить невинность: – И как тебя понимать, Кермит? – Ты не ошибся, сказав, что эта история попадет в газеты. Люди обожают печальные «мыльные оперы», благодаря которым реальная жизнь кажется лучше… – Цинично, но, вероятно, чистая правда, – со вздохом вставляет Иззи. – …однако любая связь с Бойней у Городского центра тут скорее случайна, чем неслучайна. – Ходжес не уверен, что сказал именно то, что хотел, но концовка фразы получилась красивая. – Мы имеем милосердное убийство, совершенное старушкой, которая больше не могла смотреть на муки дочери. Вероятно, перед тем как открыть вентиль на баллоне с гелием, Эллертон подумала: «Скоро мы увидимся, милая, и когда я окажусь на небесной улице, ты будешь шагать рядом со мной». Иззи фыркает, но Пит выглядит бледным и задумчивым. Ходжес внезапно вспоминает, что давным-давно, может, лет тридцать назад, Пит и его жена потеряли своего первого ребенка, девочку: синдром внезапной детской смерти. – Это грустно, и газеты будут день или два обсасывать подробности, но в мире такое случается ежедневно. Может, ежечасно. Поэтому скажите мне, в чем все-таки дело? – Возможно, ни в чем. Иззи считает, что ни в чем. – Иззи именно так и считает, – подтверждает она. – Иззи скорее всего думает, что по мере приближения к финишной черте у меня становится плохо с головой. – Иззи так не думает. Иззи просто полагает, что пора запретить пчеле, именуемой Брейди Хартсфилд, жужжать у тебя над ухом. – Она переводит взгляд серых глаз на Ходжеса. – Мисс Гибни, конечно, клубок нервных тиков и странных ассоциаций, но она очень вовремя остановила часы Хартсфилда, и за это я отдаю ей должное. Благодаря ей он сейчас в Клинике травматических повреждений головного мозга Кайнера, где, вероятно, и останется, пока не умрет от пневмонии или чего-то еще, сэкономив штату кучу денег. Ему никогда не предстать перед судом за содеянное, и мы все это знаем. Вы не поймали его после той истории у Городского центра, но годом позже Гибни не позволила ему взорвать аудиторию Минго с двумя тысячами подростков. Вы, парни, должны с этим смириться. Назвать себя победителями и двинуться дальше. – Ух, – выдыхает Пит. – Долго готовилась? Иззи пытается сдержать улыбку, но сдается. Пит улыбается в ответ, и Ходжес думает: «Такая же слаженная пара, как мы с Питом. Ну как можно ее разрывать? Форменное безобразие». – Достаточно долго, – отвечает Иззи. – А теперь расскажи ему. – Она поворачивается к Ходжесу. – По крайней мере это не серые человечки из «Секретных материалов». – А кто? – спрашивает Ходжес. – Кит Фрайс и Криста Кантримен, – отвечает Пит. – Они были у Городского центра утром десятого апреля, когда Хартсфилд передавил людей. Фрайс, девятнадцати лет, отделался переломами голеней и бедра, четырьмя сломанными ребрами и повреждениями внутренних органов. Плюс зрение правого глаза ухудшилось на семьдесят процентов. Для двадцатиоднолетней Кантримен все закончилось сломанными ребрами, сломанной рукой и травмами позвоночника, от последствий которых удалось избавиться такой болезненной терапией, что мне не хочется даже думать об этом. Ходжесу тоже не хочется, но он много раз размышлял о жертвах Брейди Хартсфилда. По большей части о том, как злосчастные семьдесят секунд могут изменить жизни многих на долгие, долгие годы… или, в случае Мартины Стоувер, навсегда… – Они встретились на еженедельных сессиях групповой психотерапии «Спасение – в тебе» и влюбились. Они поправлялись… пусть медленно… и собирались пожениться. Потом, в феврале прошлого года, покончили с собой. Вместе. Как поется в старой панковской песне, они выпили слишком много таблеток и умерли[9 - Такой песни скорее всего нет, зато есть песня известного исполнителя кантри Робби (Роберта) Фулкса (р. 1963) «Она выпила слишком много таблеток и умерла».]. Его слова заставляют Ходжеса подумать об измельчителе для таблеток на прикроватном столике у больничной кровати Стоувер. Об измельчителе с остатками окси. Мать растворила в водке весь окси, но на столе наверняка хватало и других наркотических препаратов. Почему она затеяла бодягу с мешком на голове и гелием, если могла просто закинуться викодином, догнаться валиумом и спокойно расстаться с этим миром? – Самоубийство Фрайса и Кантримен вроде бы ничем не отличалось от других самоубийств молодых людей, которые совершаются сплошь и рядом, – подхватывает Иззи. – Родители сомневались насчет целесообразности их женитьбы. Хотели, чтобы они подождали. А сбежать вместе они не могли. Фрайс ходил с огромным трудом, и оба были без работы. Страховки хватало только на оплату еженедельных сессий групповой психотерапии и на покупку продуктов, о золотых горах, полученных Мартиной Стоувер, речь не шла. Если подвести итог, случается всякое. Это даже нельзя назвать совпадением. Люди с тяжелыми физическими травмами впадают в депрессию, а депрессивные люди иногда сводят счеты с жизнью. – Где они это сделали? – В спальне Фрайса, – отвечает Пит. – Когда его родители уехали на день в парк развлечений «Шесть флагов» с младшим братом Кита. Проглотили таблетки, улеглись в кровать и умерли, заключив друг друга в объятия, совсем как Ромео и Джульетта. – Ромео и Джульетта умерли в могильном склепе, – говорит Холли, вернувшаяся на кухню. – В фильме Франко Дзеффирелли, который действительно… – Да, все понятно, – кивает Пит. – Усыпальница, спальня, сходство налицо. Холли держит в руке сложенный экземпляр «Инсайд вью», который лежал в гостиной на кофейном столике. Видна фотография Джонни Деппа, либо пьяного, либо обкурившегося, либо мертвого. Она все это время провела в гостиной, читая таблоид? Если так, она сегодня точно не в себе. – «Мерседес» по-прежнему у тебя, Холли? – спрашивает Пит. – Тот самый, который Хартсфилд украл у твоей кузины Оливии? – Нет. – Холли садится, кладет сложенный таблоид на плотно сдвинутые колени. – В прошлом ноябре я поменяла его на «приус», такой же как у Билла. «Мерседес» расходовал слишком много бензина и сильно загрязнял окружающую среду. Опять же я последовала рекомендации психоаналитика. Она сказала, что за полтора года я сумела полностью избавиться от влияния автомобиля, так что его терапевтическая ценность сошла на нет. Почему тебя это интересует? Пит наклоняется вперед, сцепляет пальцы, опустив руки между колен. – Хартсфилд залез в «мерседес», использовав самодельный электронный прибор, чтобы открыть дверные замки. Запасной ключ лежал в бардачке. Возможно, ему это было известно, а может, ему просто повезло, и везение это обернулось Бойней у Городского центра. Наверняка мы этого никогда не узнаем. «И Оливия Трелони, – думает Ходжес, – очень напоминала свою кузину Холли: нервная, скрытная, определенно не жаловавшая общение с людьми. Далеко не глупая, но не вызывавшая приязни. Мы не сомневались, что она не заперла «мерседес» и оставила ключ в замке зажигания, потому что такое объяснение представлялось нам наиболее простым. А кроме того, на каком-то примитивном уровне подсознания, где логическое мышление не работает, нам хотелось, чтобы это было правдой. Мы ее ненавидели. И ее неизменные утверждения, что такого быть не могло, считали наглым отказом взять на себя ответственность за собственное разгильдяйство. Ключ в сумочке, тот, что она показала нам? Мы решили, что это как раз и был запасной ключ. Мы травили ее, а когда средства массовой информации прознали, кому принадлежал «мерседес», травить ее стали они. И в итоге она начала верить в то, в чем мы не сомневались с самого начала: она помогла монстру, замыслившему массовое убийство. Никому из нас и в голову не пришло, что компьютерный профи мог собрать прибор, открывающий автомобильные замки. В том числе и Оливии Трелони». – Но не только мы травили ее. Ходжес не осознает, что произнес эту фразу вслух, пока не замечает устремленных на него взглядов. Холли коротко кивает, словно следовала за его мыслями. И он такого не исключает. – Это правда, мы ей не верили, – продолжает он, – сколько бы раз она ни говорила нам, что вытащила ключ из замка зажигания и закрыла автомобиль, поэтому отчасти мы несем ответственность за то, что она сделала, но главную роль сыграл Хартсфилд, замысливший довести ее до самоубийства. Ты к этому клонишь, да? – Да, – кивает Пит. – Он не ограничился тем, что украл «мерседес» и превратил его в орудие убийства. Он забрался в ее голову, он установил в ее компьютер аудиопрограмму с криками и обвинениями. А потом нацелился на тебя, Кермит. Да. Так и было. Ходжес получил анонимное письмо – как позже выяснилось, от Хартсфилда, – когда морально опустился на самое дно, жил в пустом доме, плохо спал, не виделся ни с кем, кроме Джерома Робинсона, мальчишки, который косил лужайку и выполнял мелкий ремонт. Когда страдал от едва ли не самой распространенной болезни копов, отдавших службе всю жизнь: пенсионной депрессии. «У вышедших на пенсию полицейских невероятно высокий процент самоубийств, – написал Брейди Хартсфилд. Это случилось до того, как они начали общаться посредством наиболее распространенного в двадцать первом веке способа – в Сети. – Я бы не хотел, чтобы Вы начали думать о Вашем табельном оружии. Но Вы думаете, ведь так?» Хартсфилд словно унюхал мысли Ходжеса о самоубийстве и пытался столкнуть его в пропасть. С Оливией Трелони у него получилось, и он решил одержать еще одну победу. – Когда я начал работать с тобой, – продолжает Пит, – ты говорил мне, что рецидивисты похожи на турецкий ковер. Помнишь? – Да. – Этой гипотезой Ходжес делился со многими копами. Редко кто слушал, и по скучающему выражению лица Изабель Джейнс он догадывается, что она относится к тем, кто пропускал его слова мимо ушей. Но Пит слушал. – Они создают тот же рисунок, снова и снова. Игнорируй мелкие отклонения, говорил ты, и ищи общее. Потому что даже у самых умных – вроде Дорожного Джо, который убивал женщин на площадках отдыха у автострад, – есть в голове какой-то переключатель, который залип на команде «Повторить». Брейди Хартсфилд был экспертом по самоубийствам… – Он был архитектором самоубийств, – вставляет Холли. Она смотрит на сложенный таблоид, ее брови нахмурены, лицо бледнее обычного. Воспоминания о деле Хартсфилда даются Ходжесу тяжело (он наконец-то перестал навещать этого сукина сына, занимающего отдельную палату в Клинике травматических повреждений головного мозга), но для Холли они еще тяжелее. Он надеется, что она не даст задний ход, не начнет снова курить, однако не удивится, если такое произойдет. – Называй это как хочешь, но рисунок тут есть. Ради Бога, он даже собственную мать довел до самоубийства. Ходжес на это ничего не говорит, хотя всегда сомневался в убеждении Пита, будто Дебора Хартсфилд покончила с собой, узнав – возможно, случайно, – что ее сын Мерседес-убийца. Во-первых, они так и не нашли свидетельств того, что она это узнала. Во-вторых, смерть от яда для сусликов – жуткая штука. Да, не исключено, что Брейди убил свою мать, но в это Ходжес тоже не верил. Если Хартсфилд кого и любил, так это ее. Ходжес думает, что яд предназначался кому-то еще… возможно, не человеку. Вскрытие показало, что он был смешан с фаршем для гамбургеров, а шарик мясного фарша – лучшее собачье лакомство. У Робинсонов была собака, отличный пес с болтающимися ушами. Брейди видел его много раз, потому что следил за домом Ходжеса, а Джером обычно приводил собаку с собой, когда косил лужайку. Яд для сусликов мог предназначаться Одиллу. Об этом Ходжес никогда не говорил никому из Робинсонов. И Холли, если на то пошло. Да, возможно, это полная ерунда, но она ближе к реальности, чем идея Пита о том, что мамаша Брейди покончила с собой. Иззи открывает рот, потом закрывает, поскольку Пит предупреждающе поднимает руку: он все-таки старший в их паре, и разница между ними приличная. – Иззи собиралась сказать, что смерть Мартины Стоувер – убийство, а не самоубийство, но я думаю, велики шансы, что идею высказала сама Мартина, что они с матерью все обговорили и пришли к соглашению. И по моему мнению, мы имеем дело с двумя самоубийствами, хотя в официальном рапорте будет записано иначе. – Как я понимаю, ты проверял остальных выживших в Бойне у Городского центра? – спрашивает Ходжес. – Все живы, за исключением Джеральда Стэнсбери, который умер вскоре после прошлого Дня благодарения, – отвечает Пит. – От инфаркта. Жена Стэнсбери сказала, что в его семье сердечные болезни – наследственные, но Джеральд прожил дольше отца и брата. Иззи права, возможно, это полная ерунда, но я подумал, что вы с Холли должны знать. – Он поочередно смотрит на них. – У вас не возникало мыслей добровольно покинуть этот мир? – Нет, – отвечает Ходжес. – В последнее время – нет. Холли качает головой, не отрывая глаз от таблоида. – Как я понимаю, – говорит Ходжес, – в спальне юного мистера Фрайса, после того как он покончил с собой вместе с мисс Кантримен, загадочной буквы «зет» не нашли? – Разумеется, нет, – отвечает Иззи. – Насколько вам известно, – уточняет Ходжес. – Именно это ты имеешь в виду? Учитывая, что сегодня эту букву нашли? – Я тебя умоляю! – восклицает Иззи. – Это глупо. – Она смотрит на часы и встает. Пит следует ее примеру. Холли сидит, уставившись на экземпляр «Инсайд вью». Ходжес пока тоже не двигается с места. – Вы просмотрите фотографии Фрайса – Кантримен, так, Пит? Проверите, чтобы убедиться, что никакой «зет» там нет? – Да, – отвечает Пит. – Иззи, вероятно, права. Зря я вытащил вас сюда. – Я рад, что вытащил. – И… меня по-прежнему мучает совесть из-за того, как мы отнеслись к миссис Трелони. – Пит смотрит на Ходжеса, но тот не сомневается, что эти слова обращены к бледной худенькой женщине со сложенным таблоидом на коленях. – Тогда я нисколько не сомневался, что она оставила ключ в замке зажигания. Все другие варианты отметал с ходу. И дал зарок больше никогда так не поступать. – Понимаю, – кивает Ходжес. – В одном, думаю, мы можем согласиться, – говорит Иззи. – Время, когда Хартсфилд мог давить людей, взрывать или побуждать к самоубийству, ушло. Поэтому, если только нас не занесло в фильм «Сын Брейди», я предлагаю покинуть дом покойной миссис Эллертон и вернуться в собственные жизни. Есть возражения? Таковых не нашлось. 7 Прежде чем сесть в автомобиль, Ходжес и Холли какое-то время стоят на подъездной дорожке, обдуваемые холодным январским ветром. Он налетает с севера, из заснеженной Канады, и изгоняет привычный запах загрязненного озера, расположенного на востоке. Что приятно. В этой части Хиллтоп-Корт лишь несколько домов, и у ближайшего стоит большой щит с надписью «ПРОДАЕТСЯ». Ходжес замечает, что риелтора зовут Том Зауберс, и улыбается. Том тоже жестоко пострадал в той Бойне, но сумел выкарабкаться. Ходжеса всегда удивляла стойкость некоторых людей. Конечно, нельзя сказать, что они возвращали ему веру в светлое будущее человечества, но… Если на то пошло, возвращали. В автомобиле Холли кладет сложенный экземпляр «Инсайд вью» у ног, пристегивает ремень, поднимает таблоид. Ни Пит, ни Изабель не возражали, когда она попросила разрешения взять его с собой. Ходжес даже не знает, обратили они на это внимание или нет. Да и с чего? Для них дом Эллертон не место преступления, хотя и считается таковым по букве закона. У Пита еще какие-то сомнения остаются, но Ходжес думает, что они никак не связаны с полицейской интуицией и больше напоминают квазисуеверную реакцию. «Жаль, что Хартсфилд не умер после того, как Холли огрела его моим Веселым ударником, – думает Ходжес. – Нам всем было бы гораздо проще». – Пит вернется в участок и пересмотрит фотографии самоубийства Фрайса – Кантримен, – говорит он Холли. – С должным усердием. Но я сильно удивлюсь, если он обнаружит где-то нацарапанную букву «зет» – на плинтусе или на зеркале. Холли не отвечает. Ее взгляд устремлен далеко-далеко. – Холли? Ты меня слышишь? Она чуть вздрагивает. – Да. Просто обдумывала, как мне найти Нэнси Олдерсон в Шагрин-Фоллс. Это не должно занять много времени, поисковиков у меня предостаточно, но говорить с ней придется тебе. Теперь я могу звонить незнакомым людям в случае крайней необходимости, сам знаешь… – Да, и у тебя хорошо получается. – Ходжес говорит правду, хотя перед таким звонком Холли всегда кладет рядом коробочку «Никоретте». Не говоря уж об упаковке пирожных «Твинкис» в ящике стола, для поддержки. – Но я не смогу сообщить ей, что ее работодатели – возможно, ее подруги – мертвы. Это придется сделать тебе. Ты умеешь. Ходжес думает, что такого не умеет никто, но озвучивать свою мысль не собирается. – Почему? Эта Олдерсон уехала еще в пятницу. – Она имеет право знать, – отвечает Холли. – Полиция свяжется с родственниками, это их обязанность, но они не позвонят домработнице. По крайней мере я так считаю. Ходжес с ней согласен, и Холли права: Олдерсон имеет право знать, чтобы, приехав, не оказаться перед опечатанной полицией дверью. Но почему-то он думает, что это не единственная причина интереса Холли к Нэнси Олдерсон. – Твой друг Пит и мисс Красотка Сероглазка ничего там не делали, – продолжает Холли. – Да, порошок для выявления отпечатков пальцев есть в спальне Мартины Стоувер, и на ее инвалидном кресле, и в ванной, где миссис Эллертон покончила с собой, но не наверху, где она спала. Они, наверное, поднимались наверх только затем, чтобы убедиться, что ни под кроватью, ни в стенном шкафу нет трупов, и на том закончили. – Минуточку, Холли. Ты поднималась наверх? – Конечно. Кто-то ведь должен был все досконально обследовать, а эти двое точно не собирались этого делать. Они уверены, что и так все знают. Пит позвонил тебе только потому, что струхнул. Струхнул. Да, именно. То самое слово, которое он искал, но так и не сумел найти. – Я тоже боюсь, – буднично признается Холли, – но это не означает, что я перестала соображать. Здесь все не так. Не так, не так, не так, и ты должен поговорить с домработницей. Я скажу тебе, какие задать вопросы, если ты сам еще не сформулировал. – Насчет буквы «зет» на столешнице в ванной? Если ты знаешь что-то такое, чего не знаю я, просвети меня. – Речь не о том, что я знаю, а о том, что вижу. Или ты не заметил, что находилось рядом с буквой «зет»? – «Волшебный маркер»? Она одаривает его взглядом: Я ожидала от тебя большего. Ходжес прибегает к давнему полицейскому приему, который оказывался очень кстати, когда он давал свидетельские показания в суде: смотрит на фотографию снова, только на этот раз мысленно. – Электрический провод со штепселем, вставленным в розетку рядом с раковиной. – Да! Поначалу я подумала, что этот провод идет к читалке, и миссис Эллертон поставила ее на зарядку здесь, потому что проводила большую часть времени в этой части дома. И это удобное место для зарядки, поскольку розетки в спальне Мартины наверняка использовались для всех этих систем жизнеобеспечения. Или ты так не думаешь? – Да, такое возможно. – Только у меня есть и «Нук», и «Киндл»… Разумеется, есть, думает Ходжес. – …и провода у них не такие. Они черные, а этот – серый. – Может, она потеряла фирменную зарядку и купила другую в «Тех-Виллидж». – После банкротства «Дисконт электроникс», где в свое время работал Брейди Хартсфилд, в городе только этот магазин торговал электронными устройствами. – Нет. Для читалок используют узкий штекер. А этот широкий, как для планшетов. Примерно как у моего айпада, но меньше. Это шнур от какого-то портативного устройства. И я пошла наверх, чтобы посмотреть на него. – И там ты нашла… – Только старый компьютер в спальне миссис Эллертон. На столе у окна. Действительно старый. С модемом. – Господи, нет! – восклицает Ходжес. – Только не модем! – Это не смешно, Билл. Женщины мертвы. Ходжес умиротворяюще поднимает руку. – Извини. Продолжай. Сейчас ты скажешь, что включила ее компьютер. На лице Холли отражается легкое смущение. – Да. Но только в целях расследования, которое полиция определенно проводить не собиралась. Я ничего не вынюхивала. Ходжес может оспорить последнее утверждение, но предпочитает промолчать. – Пароля на компьютере миссис Эллертон не оказалось, поэтому я посмотрела историю ее поисковых запросов. Она посещала немало сайтов розничных продаж, множество медицинских, насчет паралича. Очень интересовалась стволовыми клетками, что логично, учитывая состояние… – Ты проделала все это за десять минут? – Я читаю быстро. Но знаешь, чего я не нашла? – Как я понимаю, чего-либо, связанного с самоубийством. – Да. Тогда как она узнала о гелии? Или о том, что надо растворить эти таблетки в водке и влить в трубку, торчащую из живота ее дочери? – Что ж, – отвечает Ходжес, – есть еще древний тайный ритуал, именуемый чтением книг. Возможно, ты о нем слышала. – Ты видел книги в гостиной? Мысленно, как ранее с фотографией ванной Мартины Стоувер, он воспроизводит гостиную, осматривает ее – и Холли права. Полки с безделушками, картина с большеглазыми оборванцами, телевизор с огромным плоским экраном. Журналы на кофейном столике, но они скорее элемент декора, а не чтиво. Ни один не тянет на «Атлантик мансли». – В гостиной книг нет, – отвечает он, – но я видел парочку на фотографии спальни Стоувер. Одна напоминала Библию. – Он бросает взгляд на сложенный таблоид «Инсайд вью», лежащий на коленях Холли. – Что у тебя там, Холли? Что ты в нем прячешь? Когда Холли краснеет, это прямо-таки ДЕФКОН-1[10 - ДЕФКОН (DEFense readiness CONdition – готовность обороны (англ.)) – шкала готовности вооруженных сил Соединенных Штатов Америки. ДЕФКОН-1 – максимальная боеготовность.]: кровь с такой силой приливает к ее лицу, что становится тревожно. Это происходит и сейчас. – Это не кража, – говорит она. – Я взяла на время. Я никогда не краду, Билл. Никогда! – Расслабься. Что это? – Штуковина, к которой подходит электрический шнур в ванной. – Холли разворачивает таблоид, чтобы показать ярко-розовый гаджет с темным экраном. Он крупнее читалки, но меньше планшета. – Спустившись вниз, я на минуточку села в кресло миссис Эллертон, чтобы собраться с мыслями. Провела руками между подлокотниками и сиденьем. Ничего не искала. Просто провела. Один из способов самоуспокоения, каких у Холли много, предполагает Ходжес. Он о них знает с тех пор, как впервые встретил Холли в компании страдающей гиперопекой матери и агрессивно-компанейского дядюшки. В компании? Нет, это неточность. Фраза предполагала равенство. Шарлотта Гибни и Генри Сируа относились к Холли как к психически ненормальному ребенку, отпущенному на день из закрытой клиники. Сейчас это совершенно другая женщина, но черты прежней Холли остались. Ходжес не возражает. В конце концов, все отбрасывают тень. – Там эта штуковина и была. С правой стороны. Это «Заппит». Название отзывается в глубинах памяти, хотя если дело касается компьютерных гаджетов, Ходжес отстал от жизни навсегда. Он постоянно не в ладах даже с собственным компьютером, и теперь, когда Джерома нет, Холли обычно приезжает в его дом на Харпер-роуд, чтобы привести компьютер в норму. – Что? – «Заппит коммандер». Я видела рекламу в Сети, хотя и достаточно давно. В него загружена сотня с небольшим простых электронных игр вроде «Тетриса», «Саймона» и «Спеллтауэра». Ничего сравнимого с «Большой автокражей». Вот и скажи мне, что этот гаджет здесь делал? Откуда он в доме, где одной женщине под восемьдесят, а другая не может включить свет, не говоря уж о том, чтобы играть в видеоигры? – Странно, конечно. Не то чтобы совсем невероятно, но странно, это точно. – И шнур подключен рядом с этой буквой «зет», – добавляет она. – И «зет» эта – не конец, не предсмертная записка самоубийцы. Эта «зет» – от «Заппита». Во всяком случае, я так считаю. Ходжес обдумывает ее версию. – Возможно. Он вновь задается вопросом, сталкивался ли с этим названием раньше, или это тот самый случай, который французы называют faux souvenir – ложная память? Ходжес готов поклясться, что все это как-то связано с Брейди Хартсфилдом, но не может доверять этой версии, потому что сегодня слишком много о нем думает. Сколько времени прошло с тех пор, как он перестал ходить к Брейди? Шесть месяцев? Восемь? Нет, больше. И намного. В последний раз он побывал в клинике вскоре после той истории с Питом Зауберсом и кладом украденных денег и записных книжек, который подросток нашел чуть ли не у себя во дворе. Тогда Ходжес увидел Брейди таким же, как и всегда – молодым человеком, находящимся под действием транквилизаторов, в клетчатой рубашке и джинсах, которые никогда не выглядели грязными. И сидел он на том же стуле, что и при прежних визитах Ходжеса в палату 217 Клиники травматических повреждений головного мозга, сидел, уставившись на многоэтажную автостоянку через дорогу. Одно отличие в тот день все-таки было, но за стенами палаты 217. Бекки Хелмингтон, старшая медсестра, перевелась в хирургическое крыло Мемориальной больницы Кайнера, и Ходжес лишился источника информации, поставлявшего слухи о Брейди. Новую старшую медсестру отличали железные моральные принципы, а лицо ее напоминало крепко сжатый кулак. Рут Скапелли отказалась от предложенных Ходжесом пятидесяти долларов в месяц за информацию о Брейди и пригрозила сообщить о его поведении руководству, если он еще раз попытается разузнать что-либо о пациенте за деньги. «Вас даже нет в списке посетителей», – заявила она. «Мне не нужна информация о нем лично, – возразил Ходжес. – Я знаю все, и даже больше. Меня интересует другое: что говорят о нем сотрудники? Потому что, знаете ли, ходят слухи. В том числе невероятные». Скапелли одарила его пренебрежительным взглядом. «Такие слухи ходят в каждой больнице, мистер Ходжес, и всегда о пациентах, которые знамениты. Или печально знамениты, как мистер Хартсфилд. Вскоре после того, как медсестра Хелмингтон перешла из нашей клиники на новое место работы, я провела собрание персонала и ясно дала понять, что все разговоры о мистере Хартсфилде должны немедленно прекратиться, а если до меня дойдут какие-то слухи, я обязательно найду их источник, и этот человек или люди больше здесь работать не будут. Что же касается вас… – Она словно прибавила в росте и теперь смотрела на него сверху вниз, а ее лицо-кулак стало еще жестче. – Не могу поверить, что бывший полицейский, да еще отмеченный столькими наградами, может опуститься до взятки». А вскоре после этого унизительного разговора Холли и Джером Робинсон загнали его в угол и насели с требованием прекратить визиты к Брейди. Джером в тот день был особенно серьезен и обошелся без привычных шуточек. «Вы ничего не добьетесь в той палате, только навредите себе, – сказал тогда он. – Мы всегда знаем, когда вы с ним видитесь, потому что следующие два дня у вас над головой висит маленькая тучка». «Больше недели, – уточнила Холли. Она не смотрела на него, но гнула пальцы, да так, что Ходжесу захотелось остановить ее, пока она что-нибудь себе не сломала. Ее голос, впрочем, звучал твердо и уверенно. – У него внутри ничего не осталось, Билл. Ты должен это принять. А если осталось, он радуется, когда ты приходишь к нему. Видит, что с тобой делает, и счастлив». Они его убедили, потому что Ходжес знал: это правда. И больше он в клинике не появлялся. Чем-то это напоминало отказ от курения: поначалу трудно, со временем все легче. И теперь, случается, проходят целые недели без мыслей о Брейди и его ужасных преступлениях. У него внутри ничего не осталось. Ходжес напоминает себе об этом, возвращаясь в центр города, где Холли включит компьютер и начнет разыскивать Нэнси Олдерсон. Что бы ни происходило в доме, расположенном в самом конце Хиллтоп-Корт, мысли и разговоры, слезы и обещания – все закончилось залитой в питательную трубку водкой с перемолотыми таблетками и гелиевым баллоном со смеющимися детьми на картинке. Вполне вероятно, Брейди Хартсфилд не имел к этому ни малейшего отношения, поскольку Холли в прямом смысле отшибла ему мозги. Если Ходжес в этом сомневается, то по одной причине: ему претит сама мысль о том, что Брейди сумел избежать наказания. В самом конце этот монстр ушел от него. Ходжес даже не смог врезать ему носком с железными шариками, который называет Веселым ударником, потому что его самого настиг инфаркт. И все-таки память не дает покоя: «Заппит». Он знает, что слышал это слово. Желудок привлекает к себе внимание болью, и Ходжес вспоминает, что удрал из приемной. Понимает, что к врачу пойти придется, но завтра – слишком рано. Он подозревает, что доктор Стамос обнаружил у него язву, а такую новость можно узнать и позже. 8 Рядом с телефоном Холли лежит новая коробочка «Никоретте», но ей не приходится брать ни одной пластинки. Первая же Олдерсон оказывается невесткой домработницы и сразу интересуется, почему у кого-то из фирмы, именуемой «Найдем и сохраним», возникла необходимость пообщаться с Нэн. – Речь о наследстве или как? – с надеждой спрашивает она. – Минуточку, – отвечает Холли. – Подождите, пока я соединю вас с боссом. – Ходжес не ее босс, он сделал Холли полноправным партнером в прошлом году, после истории с Питом Зауберсом, но в стрессовом состоянии она частенько об этом забывает. Ходжес, который сидит за своим компьютером, просматривая материалы на «Заппит гейм системс», берет трубку, а Холли переходит к его столу, жуя при этом воротник свитера. Ходжес нажимает клавишу перевода звонка, но лишь после того, как говорит Холли, что даже хорошо пережеванная шерсть не пойдет ей на пользу, да и свитер скорее всего придется выбросить. После чего начинает разговор с невесткой. – Боюсь, у меня плохие новости для Нэнси. – Он быстро сообщает подробности. – Господи, – выдыхает Линда Олдерсон (Холли уже записала ее имя в блокнот). – Нэнси будет в отчаянии, и не только потому, что потеряла работу. Эти женщины наняли ее в две тысячи двенадцатом, и она их действительно любит. В прошлом году обедала с ними на День благодарения. Вы из полиции? – Я на пенсии, – отвечает Ходжес, – но работаю с командой, которая расследует это дело. Меня попросили связаться с миссис Олдерсон. – Он не думает, что совесть будет мучить его за эту ложь, поскольку Пит сделал первый шаг, пригласив его на место преступления. – Вы не подскажете мне, как с ней связаться? – Я дам вам номер ее мобильника. Она поехала в Шагрин-Фоллс на день рождения брата, который отмечали в субботу. Ему исполнилось сорок, поэтому жена Гарри решила устроить праздник. Нэнси собиралась остаться там до среды или четверга. Так, во всяком случае, предполагалось. Но новость заставит ее вернуться, я уверена. Нэн живет одна после смерти Билла – брата моего мужа. Компанию ей составляет только кот. Миссис Эллертон и мисс Стоувер заменяли ей семью. Их смерть очень ее расстроит. Ходжес записывает номер и тут же перезванивает. Нэнси Олдерсон отвечает после первого гудка. Ходжес представляется, потом сообщает новости. Несколько секунд царит полная тишина, потом она говорит: – Не может быть. Это какая-то ошибка, детектив Ходжес. Он не поправляет ее, потому что удивлен реакцией. – Почему вы так думаете? – Потому что они были счастливы. Они прекрасно ладили, вместе смотрели телевизор: фильмы по DVD-плееру, кулинарные шоу, ток-шоу, на которых женщины рассказывают веселые истории в компании знаменитостей. Вы, возможно, не поверите, но в этом доме постоянно звучал смех. – Нэнси Олдерсон колеблется, потом все-таки говорит: – Вы уверены, что говорите о тех людях? О Джейн Эллертон и Марти Стоувер? – К сожалению, да. – Но… она сжилась со своим состоянием! В смысле Марти. Мартина. Привыкнуть к тому, что ты парализована, говорила она, легче, чем к тому, что ты – старая дева. Мы с ней постоянно обсуждали это. Наше одиночество. Потому что я потеряла мужа, знаете ли. – То есть мистера Стоувера никогда не было? – Нет, был. Муж Джейнис. Она прожила с ним недолго, но никогда об этом не сожалела, потому что у нее появилась Мартина. У Марти был бойфренд незадолго до того трагического инцидента, но он умер от инфаркта. Мгновенно. Марти говорила, что он держал себя в форме, три раза в неделю ходил в фитнес-клуб. Она считала, что именно это его и убило. Потому что сердце у него было сильное, но что-то в нем закупорилось, и оно просто взорвалось. Ходжес, выживший после инфаркта, напоминает себе: никаких фитнес-клубов. – Марти говорила, что остаться одной после смерти любимого – худшая форма паралича. Я не испытывала таких чувств по отношению к моему Биллу, но понимала, что она хотела этим сказать. Преподобный Хейрайд часто приходил к ней, Марти называла его своим духовным советником, но даже когда не приходил, они с Джейн каждый день читали Библию и молились. В полдень. Марти думала о том, чтобы записаться на бухгалтерские онлайн-курсы. У них есть специальные программы для паралитиков, вы это знали? – Нет, – отвечает Ходжес, пишет в своем блокноте большими буквами: «СТОУВЕР СОБИРАЛАСЬ УЧИТЬСЯ НА БУХГАЛТЕРА ПО КОМПЬЮТЕРУ» – и показывает Холли. Та вскидывает брови. – Разумеется, временами случались слезы и печаль, но по большей части они были счастливы. По крайней мере… ну, я не знаю… – О чем вы сейчас подумали, Нэнси? – Он автоматически переключается на имя – еще один полицейский прием. – Может, это и ерунда. Марти казалась счастливой, как и всегда, она просто источала любовь, находила светлую сторону во всем, но Джейн в последнее время держалась чуть отстраненно, словно что-то на нее давило. Я думала, это тревога из-за денег или послерождественская хандра. Я и представить не могла… – Она всхлипывает. – Извините, мне надо высморкаться. – Конечно. Холли хватает блокнот. Пишет она маленькими буковками – Ходжес про себя часто называет их овечьими какашками, – и приходится поднести блокнот чуть ли не к самому носу, чтобы прочитать написанное: «Спроси ее насчет “Заппита”!» В ухо ударяет трубный глас: Олдерсон шумно сморкается. – Извините. – Все нормально. Нэнси, вы, случайно, не в курсе, была ли у миссис Эллертон маленькая портативная игровая приставка? В розовом корпусе? – Господи Иисусе, откуда вы это знаете? – Я в действительности ничего не знаю, – честно отвечает Ходжес. – Я лишь детектив на пенсии, и у меня список вопросов, которые мне надо вам задать. – Она говорила, что получила ее от какого-то мужчины. Тот сказал, что платить за этот игровой гаджет не надо, если она пообещает заполнить вопросник и отослать компании. Штуковина чуть больше книги карманного формата. Какое-то время я видела ее в доме… – Когда это произошло? – Точно не помню, но до Рождества, я в этом уверена. Впервые я увидела ее на кофейном столике в гостиной. Она лежала рядом с вопросником и после Рождества… я это знаю, потому что маленькую елочку убрали… а потом я заметила приставку на кухонном столе. Джейн сказала, что включила гаджет, чтобы посмотреть, что он может, и нашла всякие игры, с десяток, а то и больше, вроде «Клондайка», «Картины» или «Пирамиды», те же пасьянсы. Потом, раз уж начала в них играть, Джейн заполнила вопросник и отправила по указанному адресу. – Она заряжала гаджет в ванной Марти? – Да, ведь это было самое удобное место. Вы понимаете, большую часть времени она проводила в той части дома. – Да, да. Вы сказали, миссис Эллертон стала держаться отстраненно… – Чуть отстраненно, – тут же поправляет его Олдерсон. – По большей части оставалась такой же, как и всегда. Лучилась любовью, как и Марти. – Но что-то ее тяготило. – Думаю, да. – Давило на нее. – Ну… – И вы обратили на это внимание примерно в то время, когда у миссис Эллертон появилась эта портативная игровая приставка? – Пожалуй, да, если подумать об этом, но почему раскладывание пасьянса на этой маленькой розовой штуковине вгоняло ее в депрессию? – Я не знаю, – отвечает Ходжес и пишет в блокноте: «ДЕПРЕССИЯ». Думает, что это далеко не одно и то же, отстраненность и депрессия. – Родственникам сообщили? – спрашивает Олдерсон. – В городе их нет, но есть какая-то родня в Огайо и, думаю, в Канзасе. А может, в Индиане. Имена должны быть в ее записной книжке. – Пока мы разговариваем, полиция этим занимается, – отвечает Ходжес, хотя собирается позвонить Питу, чтобы убедиться, что так оно и есть. Прежний напарник, наверное, разозлится, но Ходжеса это не волнует. Печаль Нэнси Олдерсон сквозит в каждом слове, и ему хочется хоть как-то ее утешить. – Позволите задать еще вопрос? – Конечно. – Вы не заметили, чтобы около дома болтался кто-то посторонний? Человек, у которого не было причины там появляться? Холли энергично кивает. – Почему вы спрашиваете? – В голосе Олдерсон звучит искреннее изумление. – Вы же не думаете, что посторонний… – Я ни о чем не думаю, – мягко отвечает Ходжес. – Я просто помогаю полиции, поскольку за последнее время многих сотрудников сократили. Урезание бюджетных расходов. – Знаю, это ужасно. – Поэтому мне дали список вопросов, и этот – последний. – Никого не было. Я бы заметила благодаря крытому переходу между домом и гаражом. Гараж отапливается, в нем кладовка и прачечная. Я постоянно хожу по крытому переходу, а оттуда видна улица. В этот конец Хиллтоп-Корт редко кто заходит, потому что дом Джейн и Марти – последний. За ним находится разворот. Конечно, заглядывает почтальон, служба доставки – обычно «Ю-пи-эс», а иногда «ФедЭкс». Вот и все, разве что кто-то заблудится. Эта часть улицы всегда была в нашем полном распоряжении. – То есть никто около дома не крутился. – Совершенно верно, сэр. – А тот мужчина, который дал миссис Эллертон портативную игровую приставку? – Нет, он подошел к ней в «Риджлайн фудс». Это бакалейный магазин у подножия холма, где Сити-авеню пересекается с Хиллтоп-Корт. Примерно в миле есть «Крогер», в торговом центре «Сити-авеню-плаза», но Джейнис туда не ездит, хотя там все немного дешевле, говорит, покупать надо там, где живешь, если ты… ты… – Из ее груди вырывается громкое рыдание. – Но больше она вообще в магазин не пойдет, да? Господи, не могу в это поверить. Джейн никогда бы не причинила Марти вреда, никогда в жизни. – Это очень печально, – говорит Ходжес. – Я должна вернуться сегодня. – Олдерсон обращается скорее к себе, чем к Ходжесу. – Родственники приедут не сразу, и кто-то должен позаботиться о подготовке похорон. Последняя обязанность домработницы, думает Ходжес и находит эту мысль трогательной и ужасающей. – Я хочу поблагодарить вас за уделенное мне время, Нэнси. Я дам вам знать… – Разумеется, был тот старик, – прерывает его Олдерсон. – Какой старик? – Я видела его несколько раз возле дома пятнадцать восемьдесят восемь. Он парковался около тротуара и просто стоял, глядя на дом. Тот, что на другой стороне улицы, чуть ниже по склону. Вы, возможно, не обратили внимания, но он выставлен на продажу. Ходжес внимание обратил, но не говорит этого. Не хочет прерывать. – Однажды он пересек лужайку и заглянул в окно у двери. Это случилось перед последним сильным снегопадом. Я думаю, он просто хотел посмотреть, что внутри. – Она нервно смеется. – Хотя моя мама сказала бы, что он вздумал помечтать, поскольку не казался человеком, который может позволить себе такую покупку. – Не казался? – Да. Одежда рабочего, понимаете, плотные зеленые штаны вроде «Дикис», куртка с капюшоном и заплатой на рукаве из малярного скотча. И автомобиль совсем старый, с пятнами грунтовки. Мой муж называл такую лаком для бедных. – Вы, случайно, не обратили внимания, что это был за автомобиль? – спрашивает Ходжес, а в блокноте пишет: «ВЫЯСНИ ДАТУ ПОСЛЕДНЕГО СИЛЬНОГО СНЕГОПАДА». Холли читает и кивает. – Нет, извините, в автомобилях я не разбираюсь. Даже не помню цвет, только пятна грунтовки. Мистер Ходжес, вы точно уверены, что нет никакой ошибки? – В ее голосе мольба. – Я бы с радостью признался в ошибке, Нэнси, но не могу. Вы нам очень помогли. – Правда? – произносит она с сомнением. Ходжес диктует ей свой номер, номер Холли и офиса. Просит позвонить, если она вспомнит что-то новое, упущенное ими. Напоминает ей, что этим делом может заинтересоваться пресса, потому что Мартину парализовало в Бойне у Городского центра в 2009 году, и подчеркивает, что она, Нэнси, не обязана говорить ни с репортерами, ни с телевизионщиками. Нэнси Олдерсон плачет, когда он разрывает связь. 9 На ленч он ведет Холли в «Сад панды», ресторан, расположенный в квартале от их офиса. Еще рано, в обеденном зале кроме них почти никого нет. Холли мяса не ест и заказывает овощное рагу. Ходжес любит говяжью вырезку кусочками в остром соусе, но сейчас его желудок такого не позволяет, поэтому он останавливается на ягнятине. Оба едят палочками. Холли – потому что легко ими управляется, Ходжес – потому что с ними ест медленнее, и, возможно, пожар в животе будет не таким сильным. – Последний большой снегопад прошел девятнадцатого декабря, – говорит Холли. – Синоптики сообщили об одиннадцати дюймах снега на Гавенмент-сквер и о тринадцати в Брэнсон-Парк. Не такой уж сильный, но в эту зиму их было только два, и раньше насыпало каких-то четыре дюйма. – За шесть дней до Рождества. Примерно в то время, когда, по словам Олдерсон, Джейнис Эллертон получила «Заппит». – Думаешь, дом осматривал тот самый мужчина, который дал ей этот гаджет? Ходжес цепляет кусочек брокколи. Вероятно, она полезна для здоровья, как и все овощи с отвратительным вкусом. – Едва ли Эллертон взяла бы что-нибудь у человека в залатанной куртке. Я не исключаю такой возможности, но мне это представляется маловероятным. – Ешь свой ленч, Билл. Если я еще сильнее обгоню тебя, это будет выглядеть совсем неприлично. Ходжес ест, хотя аппетита у него в эти дни никакого, даже когда желудок не закатывает ему концерт. Если кусок застревает в горле, Ходжес запивает его чаем. Может, это хорошая идея, потому что чай определенно помогает. Он думает о результатах обследования, которые ему еще только предстоит увидеть. Вдруг приходит мысль, что его проблема может оказаться похуже язвы. Чего там, возможно, язва была бы наилучшим вариантом. От язвы хотя бы есть лекарства. А вот от другого… Когда обнажается центр тарелки (но Господи, там еще так много еды), он откладывает палочки. – Пока ты выходила на след Нэнси Олдерсон, я кое-что выяснил. – Расскажи. – Почитал об этих «Заппитах». Просто удивительно, как компьютерные компании появляются, а потом исчезают. Прямо-таки июньские одуванчики. «Коммандер» не покорил рынок. Слишком просто, слишком дорого, слишком сильная конкуренция. Акции «Заппит Инк.» пошли вниз, и их купила компания, которая называлась «Санрайз солюшнс». Два года назад эта компания подала заявление о банкротстве и канула в Лету. Выходит, фирмы, производившей эти гаджеты, на рынке давно нет, и раздававший «Коммандеры» мужчина прокручивал какую-то аферу. Холли быстро соображает, что к чему. – То есть вопросник служил одной цели: добавить правдоподобности всей истории. Но этот парень не пытался выкачать из нее деньги, так? – Нет, во всяком случае, мы этого не знаем. – Происходит что-то очень странное, Билл. Ты собираешься поставить в известность детектива Хантли и мисс Красотку Сероглазку? Ходжес как раз взял с тарелки крошечный кусочек ягнятины и мгновенно воспользовался предлогом бросить его обратно. – Почему ты не любишь ее, Холли? – Потому что она считает меня чокнутой, – будничным тоном отвечает Холли. – Вот и все. – Я уверен, она… – Считает. И не сомневайся. Она, вероятно, думает, что я опасна для окружающих, из-за того что отделала Брейди Хартсфилда на концерте «Здесь и сейчас». Но мне без разницы. Я сделаю это снова. Тысячу раз! Ходжес накрывает ее руку своей. Палочки, которые Холли сжимает в кулаке, вибрируют, как камертон. – Я знаю, что сделаешь, и всякий раз будешь права. Ты спасла тысячу жизней, по самым скромным подсчетам. Холли высвобождает руку, начинает подбирать зернышки риса. – Пусть считает меня чокнутой, я это переживу. С такими людьми мне приходилось иметь дело всю жизнь, начиная с моих родителей. Но есть и кое-что еще. Изабель видит только то, что видит, и ей не нравятся люди, которые могут видеть больше или хотя бы ищут то, что не лежит на поверхности. Точно так же она относится и к тебе, Билл. Ревнует тебя. К Питу. Ходжес молчит. Такое ему в голову не приходило. Холли кладет палочки на стол. – Ты не ответил на мой вопрос. Собираешься рассказать им о том, что мы выяснили? – Пока нет. Сначала я хочу кое-что сделать, если ты побудешь в офисе во второй половине дня. Холли улыбается, глядя на остатки овощного рагу. – Я всегда так делаю. 10 Билл Ходжес не единственный, кому с первого взгляда не нравится новая старшая, пришедшая вместо Бекки Хелмингтон. Медсестры и санитары Клиники травматических повреждений головного мозга называют место своей работы Ведром, от «головного ведра»[11 - «Головное ведро» – защитный шлем.], и очень скоро Рут Скапелли получает прозвище медсестра Гнусен[12 - Медсестра Гнусен – персонаж романа Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом» (1962).]. К окончанию третьего месяца работы в клинике она наказала трех медсестер за различные мелкие провинности и уволила одного санитара за курение в подсобке. Она также запретила ношение ярких униформ как «слишком отвлекающих» и «слишком вызывающих». Врачей она при этом устраивает. Они находят ее энергичной и компетентной. С пациентами она тоже энергичная и компетентная, но еще и демонстрирует холодность, граничащую с пренебрежением. Она никому не позволяет называть даже самых безнадежных кретинами, придурками или овощами, во всяком случае, в своем присутствии, но ее отношение к ним чувствуется. «Свое дело она знает, – сказала одна медсестра другой в комнате отдыха, вскоре после того как Скапелли приступила к исполнению своих обязанностей. – С этим не поспоришь, но чего-то в ней не хватает». Вторая медсестра, отработавшая тридцать лет и повидавшая многое и многих, обдумала услышанное, а потом коротко ответила: «Le mot juste». Милосердия. Скапелли никогда не демонстрирует холодность или пренебрежение, сопровождая Феликса Бэбино, главного невролога, во время обхода больных, да он бы, наверное, и не заметил. Некоторые врачи все-таки кое-что замечают, но редко обращают внимание: деяния низших существ, таких как медсестры, пусть даже старшие, никоим боком их не касаются. Скапелли словно чувствует: какая бы беда ни обрушилась на пациентов Клиники травматических повреждений головного мозга, вина за нынешнее состояние отчасти лежит на них самих, и если бы они прилагали больше усилий, то, конечно, вернули бы часть утерянных способностей. Но при этом она выполняет свои обязанности, и выполняет хорошо, возможно, даже лучше Бекки Хелмингтон, которую все любили гораздо больше. Если бы Скапелли об этом сказали, она бы ответила, что находится здесь не для того, чтобы ее любили. Задача у нее одна – заботиться о пациентах, и ничего больше. Впрочем, есть в клинике один пациент, которого она ненавидит. Это Брейди Хартсфилд. И не потому, что ее знакомого или родственника изувечили или убили у Городского центра. Причина в другом: она думает, что он симулирует. Скрывается от наказания, которого в полной мере заслуживает. По большей части она держится от него подальше и позволяет другим сотрудникам возиться с ним: один лишь его вид ввергает ее в дикую ярость. Она убеждена, что общество только выиграло бы, избавившись от этого злобного существа. Есть и другая причина, заставляющая ее избегать Брейди: она не ручается за себя, когда находится в его палате. Дважды она кое-что сделала. Если бы это всплыло, ее могли бы уволить. Но в этот январский день, когда Ходжес и Холли заканчивают ленч, Скапелли словно на невидимом тросе что-то буквально тащит к палате 217. Утром она уже заходила сюда, поскольку доктор Бэбино настаивает на том, чтобы она сопровождала его при обходе, а Брейди – пациент-звезда. Доктор Бэбино восторгается его уникальными достижениями. «Он вообще не должен был выйти из комы, – говорил ей Бэбино вскоре после того, как она появилась в Ведре. Обычно главный невролог – ни рыба ни мясо, но он очень оживляется, если разговор заходит о Брейди. – И посмотрите на него теперь! Он может проходить короткие расстояния, да, с чьей-то помощью, но все-таки может, он ест сам и отвечает, вербально или знаками, на простые вопросы». Хартсфилд также едва не проткнул себе глаз вилкой, могла бы добавить Рут Скапелли (но не добавляет), и его вербальные ответы для нее звучат как «куд-кудах» и «гы-гы». А отходы жизнедеятельности! Надень на него подгузники «Депенс», и они останутся сухими. Сними их, и он дует в постель регулярно, как часы. Еще и испражняется, если есть такая возможность. Словно знает, когда это надо сделать. Она уверена: он знает. Знает он и другое (в этом у нее нет ни малейших сомнений): Скапелли его не любит. Этим самым утром, когда осмотр закончился и доктор Бэбино мыл руки в примыкающей к палате ванной комнате, Брейди вскинул голову, чтобы взглянуть на нее, и поднял руку на уровень груди. Трясущиеся пальцы сжались в кулак. А потом средний палец медленно разогнулся. Поначалу Скапелли едва осознавала, что видит: Брейди Хартсфилд посылает ее на три буквы. А потом, когда вода в ванной перестала течь, две пуговицы на ее униформе оторвались, обнажив середину широкого бюстгальтера «Плейтекс 18-ауэ комфорт стрэп». Она не верила слухам об этом выродке, отказывалась им верить, но теперь… Он ей улыбался. Чего там, ухмылялся, глядя на нее. И вот она подходит к палате 217 под успокаивающую музыку, которая льется из динамиков под потолком. На ней запасная униформа, розовая, которую она держит в шкафчике и не любит. Она смотрит по сторонам, желая убедиться, что никто не обращает на нее внимания, делает вид, что вглядывается в температурный лист, на случай если кого-то не заметила, и проскальзывает в палату. Брейди сидит на стуле у окна, как всегда. На нем одна из его четырех клетчатых рубашек и джинсы. Волосы причесаны, щеки гладкие, как у младенца. Значок-пуговица на нагрудном кармане извещает: «МЕНЯ ПОБРИЛА МЕДСЕСТРА БАРБАРА». «Он живет, как Дональд Трамп, – думает Рут Скапелли. – Убил восемь человек, искалечил бог знает сколько, пытался взорвать тысячи девочек-подростков на поп-концерте, а теперь сидит здесь, еду ему приносит личная прислуга, одежду стирают и гладят, лицо бреют. Трижды в неделю ему делают массаж. Четыре раза в неделю он посещает водолечебницу и принимает горячие ванны. Живет, как Дональд Трамп? Гм… Скорее как вождь какого-нибудь племени из пустыни одной из богатых нефтью стран Ближнего Востока». А если бы она сообщила Бэбино, что он показал ей палец? О нет, ответил бы Бэбино. Нет, медсестра Скапелли. Вы видели лишь непроизвольную мышечную судорогу. Его мозг еще не может выдать команду на такой жест. А если бы и мог, с чего ему показывать вам палец? – С того, что ты меня не любишь, – говорит она, наклоняясь вперед и упираясь руками в прикрытые розовой юбкой колени. – Так, мистер Хартсфилд? И в этом мы квиты, потому что я не люблю тебя. Он на нее не смотрит, не подает виду, что услышал. Не отрывает глаз от многоэтажной автостоянки на другой стороне дороги. Но он ее слышит, она в этом уверена, и полное отсутствие реакции злит еще больше. Когда она говорит, люди должны слушать. – Мне что, поверить, будто ты оторвал пуговицы моей униформы силой мысли? Никакой реакции. – Я знаю, что это не так. Я давно собиралась заменить эту униформу. Она мне стала узка. Ты можешь дурить более доверчивых медсестер, но со мной этот номер не пройдет, мистер Хартсфилд. Все, на что ты способен, это сидеть на стуле. И гадить в постель всякий раз, когда у тебя появляется шанс. Никакой реакции. Скапелли бросает взгляд на дверь, желая убедиться, что она закрыта, потом отрывает левую руку от колена и протягивает к нему. – Все эти люди, которых ты убил и покалечил… Некоторые мучаются до сих пор. Тебя это радует? Радует, так? А как это понравится тебе? Давай выясним? Она находит его сосок, потом сжимает большим и указательным пальцами. Ногти у нее короткие, но она с силой вдавливает их в кожу. Поворачивает в одну сторону, потом в другую. – Это боль, мистер Хартсфилд. Нравится? Его лицо бесстрастно, как и всегда, и это приводит Скапелли в бешенство. Она склоняется ниже, их носы почти соприкасаются. Ее лицо еще больше напоминает кулак. За очками выпучиваются синие глаза. В уголках губ блестят капельки слюны. – Я могу проделать это и с твоими яйцами, – шепчет она. – И, пожалуй, проделаю. Да. Она может. В конце концов, Бэбино он ничего не скажет. Его словарный запас – четыре десятка слов, и лишь несколько человек могут понять, что он говорит. «Я хочу еще каши» звучит как «я-оч-е-аш». Прямо-таки разговор индейцев в каком-нибудь старом вестерне. На удивление чисто он произносит только одну фразу: «Позовите маму». И несколько раз Скапелли получала огромное удовольствие, ставя Брейди в известность, что его мать мертва. – Ты думаешь, что доктор Бэбино пляшет под твою дудку, но на самом деле все наоборот. Это ты пляшешь под его дудку. Ты – его подопытная свинка. Он думает, что я не знаю об экспериментальных лекарствах, которые он тебе дает, но я знаю. Витамины, говорит он. Витамины, чтоб мне сдохнуть. Я знаю все, что здесь происходит. Он думает, что сможет полностью тебя вылечить, но этого никогда не случится. Потому что тебе вышибли мозги. А если и случится? Тогда ты пойдешь под суд. А потом в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. И в тюрьме Уэйнесвилл никаких горячих ванн тебе не пропишут. Она сжимает сосок так сильно, что выступают сухожилия на запястье, но Брейди все равно не подает виду, будто что-то чувствует. Равнодушно смотрит на автостоянку. Если она продолжит, кто-нибудь из медсестер увидит посиневший, опухший сосок, и запись об этом появится в медицинской карте. Скапелли разжимает пальцы, отступает на шаг, тяжело дыша, и жалюзи над окном резко звякают. Звук этот заставляет ее подпрыгнуть и оглянуться. А когда она вновь поворачивается к Хартсфилду, тот уже смотрит не в окно – на нее. И глаза у него ясные и осмысленные. Скапелли ощущает укол страха и отступает на шаг. – Я могла бы донести на Бэбино, – говорит она, – но врачи умеют выкручиваться, особенно если это их слово против слова сестры, даже старшей. Да и зачем мне это надо? Пусть экспериментирует над тобой. Даже Уэйнесвилл слишком хорош для тебя, мистер Хартсфилд. Может, Бэбино даст тебе какое-нибудь снадобье, которое тебя убьет. Именно этого ты и заслуживаешь. Тележка с едой грохочет в коридоре: кому-то везут поздний ленч. Рут Скапелли дергается, словно ее вырвали из глубокого сна, и пятится к двери, переводя взгляд с Хартсфилда на затихшие жалюзи и снова на Хартсфилда. – Оставляю тебя наедине с твоими мыслями, но напоследок скажу вот что: если еще раз покажешь мне палец, достанется твоим яйцам. Рука Брейди поднимается с колен к груди. Она трясется, но дело тут исключительно в регуляции моторики. Мышечный тонус вернулся не полностью, несмотря на физиотерапию и лечебную физкультуру, десять занятий в неделю. Скапелли таращится, отказываясь верить своим глазам: средний палец распрямляется и предстает перед ней во всей красе. А губы Брейди растягиваются в мерзкой ухмылке. – Ты же ненормальный, – шепчет она. – Выродок. Но не подходит к нему. Внезапный, иррациональный страх охватывает ее. Она не знает, чем это может кончиться. 11 Том Зауберс с радостью готов выполнить просьбу, с которой обратился к нему Ходжес, пусть ради этого и придется перенести пару встреч во второй половине дня. Его долг перед Ходжесом намного больше, чем поездка в пустующий дом в Ридждейле. Именно бывший коп с помощью своих друзей, Джерома и Холли, спас жизни сына и дочери Тома. Возможно, и жены тоже. Он отключает охранную сигнализацию, нажимая цифры на пульте, – последовательность написана на листке, лежащем в папке, которую он принес с собой. Проводя Ходжеса по комнатам первого этажа под гулкое эхо шагов, Том начинает привычно расхваливать товар. Да, довольно далеко от центра города, с этим не поспоришь, зато все блага цивилизации – вода, канализация, вывоз мусора, школьные и муниципальные автобусы – достаются тебе без городского шума. – И помимо наличия охранной сигнализации дом подключен к кабельным сетям, – заключает он. – Это все здорово, но я не собираюсь его покупать. Том с любопытством смотрит на него: – Тогда зачем мы сюда приехали? Ходжес не находит оснований скрывать истинную причину: – Чтобы узнать, не использовал ли кто-нибудь это место для наблюдения за домом на другой стороне улицы, в котором в прошлые выходные произошли убийство и самоубийство. – В доме шестнадцать ноль один? Господи, Билл, это ужасно. «Точно, – думает Ходжес, – и я уверен, что ты уже прикидываешь, с кем поговорить, чтобы продажа дома шла через тебя». Но он не собирался винить в этом человека, столько пережившего после Бойни у Городского центра. Это его работа. – Вижу, вы уже обходитесь без трости, – подмечает он, когда они поднимаются на второй этаж. – Обычно пользуюсь ею вечером, особенно в дождливую погоду, – отвечает Том. – Ученые говорят, что утверждения, будто в дождь суставы болят сильнее, – бред сивой кобылы, но я готов подтвердить, что это стопроцентная истина. Мы сейчас в главной спальне, она расположена так, чтобы видеть восход солнца. И ванная большая и удобная, в душевой есть пульсирующий режим, а дальше по коридору… Да, хороший дом, Ходжес и не ожидал ничего другого от Ридждейла, но при этом никаких признаков, что здесь в последнее время кто-то побывал. – Посмотрели все, что хотели? – спрашивает Том. – Да, пожалуй. Вы не заметили ничего необычного? – Нет. И охранная сигнализация здесь надежная. Если бы кто-то проник в дом… – Да, – кивает Ходжес. – Извините, что вытащил вас в такой холодный день. – Ерунда. Мне постоянно приходится куда-то ездить. И повидаться с вами мне в радость. – Они выходят из двери кухни, которую Том тут же запирает на замок. – А вы, по-моему, сильно похудели. – Знаете, как говорится, нельзя быть слишком тощим или слишком богатым. Том, который после полученных у Городского центра увечий, был слишком тощим и слишком бедным, натужно улыбается и направляется к передней части дома. Ходжес следует за ним, потом останавливается. – Мы можем заглянуть в гараж? – Конечно, но смотреть там нечего. – И тем не менее. – Не оставляете без внимания ни одну мелочь, так? Подождите, только отыщу нужный ключ. Однако ключ искать не приходится, потому что дверь в гараж приоткрыта на пару дюймов. Оба мужчины молча смотрят на дверную раму, расщепленную у замка. – И как это понимать? – наконец спрашивает Том. – Охранная сигнализация есть только в доме, правильно? – Да. В гараже охранять нечего. Ходжес заходит в прямоугольное помещение с обшитыми деревом стенами и бетонным полом. На бетоне – следы обуви. Ходжес видит пар от собственного дыхания и кое-что еще. Перед левыми подъемными воротами – стул. Кто-то сидел здесь и, видимо, смотрел на улицу. В левой половине живота Ходжеса усиливаются неприятные ощущения, тянутся щупальцами к пояснице, но эта боль ему давно знакома, и временно ее затмевает возбуждение. «Кто-то сидел здесь и следил за домом шестнадцать ноль один, – думает он. – Я бы поставил на это собственную ферму, если бы она у меня была». Ходжес идет к воротам и садится на стул, как, похоже, сидел наблюдатель. В центре ворот – три окна, расположенных в ряд, и с правого стерта пыль. Прямо перед ним – окно большой гостиной дома шестнадцать ноль один. – Эй, Билл, – зовет Том. – Что-то лежит под стулом. Ходжес нагибается, чтобы посмотреть, пусть от этого движения в животе снова вспыхивает боль. Он видит черный диск диаметром дюйма три. Поднимает его, держа за края. На диске золотом выгравировано одно слово: «ШТАЙНЕР». – Это от фотоаппарата? – спрашивает Том. – От бинокля. Богатые полицейские управления пользуются биноклями «Штайнер». С хорошим биноклем «Штайнер» – а насколько известно Ходжесу, плохих эта фирма не делает – наблюдатель все видел так, будто находился в гостиной Эллертон – Стоувер, при условии, что жалюзи подняты… и они были подняты, когда Ходжес с Холли побывали в доме этим утром. Черт, если бы женщины сейчас смотрели канал Си-эн-эн, он мог бы прочитать новостную строку, бегущую у нижней границы экрана. У Ходжеса нет полиэтиленового пакета для улик, но в кармане лежит упаковка бумажных салфеток. Он достает две, осторожно заворачивает в них крышку окуляра, убирает во внутренний карман пальто. Поднимается со стула (провоцируя еще один укол боли, и вообще во второй половине дня живот болит сильнее), когда замечает кое-что еще. Кто-то вырезал одну букву на деревянной перемычке между подъемными воротами, возможно, перочинным ножом. Букву «зет». 12 Они уже подходят к подъездной дорожке, когда Ходжеса настигает новая беда: раскаленная стрела боли вонзается под левое колено. Ощущение как от удара ножом. Ходжес вскрикивает от боли и от неожиданности, наклоняется, начинает растирать ногу, стараясь избавиться от судороги. Или хотя бы уменьшить боль. Том тоже наклоняется, поэтому ни он, ни Ходжес не видят старенький «шевроле», который медленно катит по Хиллтоп-Корт. На выцветшей синеве кузова выделяются пятна грунтовки. Старик за рулем притормаживает, чтобы получше разглядеть мужчин. Потом «шевроле» ускоряется, выплюнув облако сизого дыма, и проезжает мимо дома Эллертон – Стоувер, направляясь к развороту в конце улицы. – Что такое? – озабоченно спрашивает Том. – Что случилось? – Судорога, – цедит Ходжес, морщась от боли. – Разотрите мышцу. Ходжес бросает на него короткий взгляд: – А что я, по-вашему, делаю? – Позвольте мне. Том Зауберс теперь специалист по лечебной физкультуре. И все благодаря посещению одной ярмарки вакансий шесть лет назад. Он отводит руку Ходжеса, снимает перчатку и вдавливает пальцы в мышцу. Сильно. – Господи! Чертовски больно! – Знаю, – говорит Том. – Ничего не поделаешь. Постарайтесь перенести вес на здоровую ногу. «Малибу» в пятнах грунтовки вновь медленно проезжает мимо, на этот раз направляясь к подножию холма. Водитель еще раз окидывает мужчин долгим взглядом, потом давит на педаль газа. – Отпускает, – говорит Ходжес. – Возблагодарим Господа за маленькие радости. – Но живот в огне, и поясница подает отчаянные сигналы. Том с тревогой смотрит на него: – Вы уверены, что с вами все в порядке? – Да. Судорога, ничего больше. – А может, тромбофлебит. Вы уже не мальчик. Вам надо показаться врачу. Если бы с вами что-то случилось, пока вы были со мной, Пит меня бы не простил. И его сестра тоже. Мы перед вами в огромном долгу. – Об этом я уже позаботился. Мне назначено на завтра, – отвечает Ходжес. – Уходим отсюда. Чертовски холодно. Первые два или три шага он прихрамывает, но потом боль под коленом уходит полностью, и дальше он идет нормально. Нормальнее Тома. Встреча с Брейди Хартсфилдом в апреле 2009 года закончилась для Тома Зауберса неизлечимой хромотой. 13 Когда Ходжес приезжает домой, живот болит не сильно, но усталость валит с ног. Теперь он так легко устает. Он говорит себе, что причина в плохом аппетите или полном его отсутствии, но вновь задается вопросом, а в этом ли дело. По пути из Ридждейла Ходжес дважды слышал звон разбитого стекла и крики мальчишек, приветствующих круговую пробежку, но он никогда не достает мобильник, если ведет автомобиль, отчасти потому, что это опасно (и запрещено правилами дорожного движения штата), а по большей части потому, что отказывается становиться рабом мобильника. Кроме того, не нужно быть телепатом, чтобы догадаться, от кого как минимум одна из полученных эсэмэсок. И он тянет время: сначала заходит в дом и вешает пальто в стенной шкаф в прихожей, предварительно коснувшись кармана, чтобы убедиться, что крышка от окуляра никуда не делась. Первая эсэмэска от Холли: «Нам надо поговорить с Питом и Изабель, но сначала позвони мне. У меня В.». Вторая не от нее. В ней написано: «Доктору Стамосу нужно срочно с вами поговорить. Вам назначено на 9 утра. Пожалуйста, приезжайте!» Ходжес смотрит на часы и видит: еще только четверть пятого, хотя ему кажется, что этот день уже растянулся на месяц. Он звонит доктору Стамосу, и трубку берет Марли. Он узнает ее по жизнерадостному голосу школьного чирлидера. Но голос разом становится серьезным, едва он называет свою фамилию. Она не знает результатов обследования, но едва ли они хорошие. Как однажды сказал Боб Дилан, вам не нужен синоптик, чтобы понять, откуда дует ветер. Он просит перенести рандеву с девяти часов на девять тридцать, потому что сначала хочет провести совещание с Холли, Питом и Изабель. Ходжес не позволяет себе поверить, что после посещения кабинета доктора Стамоса последует госпитализация, но он реалист, и внезапная боль в ноге напугала его до смерти. Марли переводит его в режим ожидания, и какое-то время Ходжес слушает «Young Rascals»[13 - «Young Rascals» («Молодые мошенники») – американская рок-группа, выступавшая под таким названием в 1964–1972 гг.] (Теперь они вовсе не молодые, думает он), потом выходит на связь. – Мы можем принять вас в половине десятого, мистер Ходжес, но доктор Стамос хочет, чтобы я подчеркнула: прийти вам надо обязательно. – Все настолько плохо? – спрашивает он, не успевая сдержать себя. – У меня нет никакой информации по вашему случаю, – говорит Марли. – Я только думаю, что лечение надо начинать сразу, как только выявлены какие-то отклонения от нормы. Вы со мной согласны? – Конечно, – с тяжелым чувством отвечает Ходжес. – Я приду, можете не сомневаться. И спасибо вам. Он дает отбой и смотрит на мобильник. На экране фотография его дочери, какой она была в семь лет, радостной и улыбающейся. Она сидит на качелях, которые он поставил во дворе, когда они жили на Фриборн-авеню. Тогда у него была семья. Теперь Элли тридцать шесть, разведена, ходит к психоаналитику и переживает расставание с мужчиной, который подцепил ее на старую как мир историю: Я собираюсь уйти от нее, но сейчас самое неудачное время. Ходжес кладет мобильник и поднимает рубашку. Боль в левой половине живота поутихла, теперь он просто ноет, и это хорошо, но Ходжесу не нравится припухлость под грудиной. Можно подумать, он наелся до отвала, хотя на самом деле смог съесть только половину ленча, а позавтракал бубликом. – И что с тобой происходит? – спрашивает он у раздутого живота. – Хотелось бы узнать, прежде чем я приду завтра к врачу. Он понимает, что может много чего выяснить, включив компьютер и зайдя на сайт «Медицина-в-сети»[14 - Имеется в виду популярный медицинский сайт, на котором можно найти описание болезней, симптомов и обследований, а также контактную информацию врачей.], но уже давно пришел к выводу, что пытаться самостоятельно поставить диагноз с помощью Интернета – занятие для идиотов. Вместо этого Ходжес звонит Холли. Она хочет знать, нашел ли он что-нибудь интересное в доме пятнадцать восемьдесят восемь. – Очень интересное, как говаривал тот парень в «Поводе для смеха»[15 - «Повод для смеха» – американская юмористическая программа, выходившая в эфир в 1967–1973 гг. на канале Эн-би-си.], но прежде чем я начну рассказывать, задай свой вопрос. – Как по-твоему, Пит сможет выяснить, собиралась ли Мартина Стоувер купить компьютер? Проверить ее кредитные карточки и расходы. Потому что у ее матери компьютер был древний. Если собиралась, это означает, что она серьезно настроилась на онлайн-курсы. А если она настроилась серьезно, тогда… – Тогда шансы, что она договорилась с матерью об убийстве и самоубийстве, падают до нуля. – Да. – Но не исключается вероятность, что мать все решила сама. Она могла влить водку с растворенными таблетками в питательную трубку Стоувер, пока та спала, а потом лечь в ванну, чтобы довершить начатое. – Но Нэнси Олдерсон сказала… – …что они были счастливы. Да, знаю. Просто указываю на такой вариант. Хотя и не верю в него. – У тебя усталый голос. – Обычный упадок сил в конце рабочего дня. Подзаряжусь после того, как поем. – Никогда в жизни он не испытывал такого отвращения к еде. – Съешь побольше. Ты очень исхудал. Но прежде скажи, что ты нашел в пустом доме. – Не в доме. В гараже. Он ей рассказывает. Она не прерывает его. Ничего не говорит и после того, как он замолкает. Холли иногда забывает, что она на телефоне, поэтому Ходжес задает наводящий вопрос: – И что ты думаешь? – Не знаю. Я хочу сказать, действительно не знаю. Это просто… очень странно. Ты со мной согласен? Или нет? Потому что я могу реагировать слишком остро. Иногда со мной такое бывает. «Мне можешь этого не говорить», – думает Ходжес, но на этот раз таких мыслей у него не возникает. И он от нее этого не скрывает. – Ты говорил мне, что Джейнис Эллертон, по твоему мнению, ничего не взяла бы у мужчины в куртке с заплатой и рабочей одежде. – Да, говорил. – Тогда это означает… Теперь его черед молчать, предоставляя ей возможность закончить мысль. – Это означает, что двое мужчин действовали сообща. Двое. Один дал Джейнис Эллертон «Заппит» и фальшивый вопросник, подойдя к ней в магазине, тогда как другой наблюдал за ее домом из гаража на противоположной стороне улицы. И этот бинокль! Дорогой бинокль! Наверное, эти мужчины могли работать и порознь… Ходжес ждет. Еле заметно улыбается. Когда у Холли процесс мышления включается на полную, он буквально слышит, как у нее в голове вращаются шестеренки. – Билл?.. – Да, я жду, когда ты закончишь мысль. – Знаешь, они точно работали вместе. Мне это понятно. И что-то сделали с этими женщинами. Ну, ты согласен? – Да, Холли. Да. Завтра в девять тридцать мне надо быть у врача… – Пришли результаты обследования? – Да. С Питом и Изабель я хочу встретиться раньше. Половина девятого тебя устроит? – Конечно. – Мы им все изложим, расскажем об Олдерсон и портативной игровой приставке, которую ты обнаружила в доме шестнадцать ноль один. Посмотрим, что они думают. Ты согласна? – Да, но она ни о чем не думает. – Возможно, ты ошибаешься. – Конечно, и небо мы завтра можем увидеть зеленым в красный горошек. А теперь поешь чего-нибудь. Ходжес заверяет ее, что так и сделает, разогревает банку куриного бульона с вермишелью, смотрит ранний выпуск новостей. Съедает большую часть банки, не спеша, смакуя каждую ложку, уже поздравляет себя: «Ты можешь это сделать, можешь». Он споласкивает тарелку, когда боль в левой половине живота возвращается, и ее щупальца тянутся к пояснице. Она словно пульсирует в такт ударам сердца. Желудок сжимается. Ходжес успевает подумать о том, что надо бежать в ванную, но поздно. Наклоняется над раковиной и блюет, плотно закрыв глаза. С закрытыми глазами нащупывает кран и открывает воду, чтобы все смыть. Он не хочет видеть, что в раковине, потому что во рту и в горле вкус крови. «Ох, – думает он, – у меня проблемы». Серьезные проблемы. 14 Восемь вечера. Когда звонят в дверь, Рут Скапелли смотрит какое-то глупое реалити-шоу, основная цель которого показать полуголых молодых мужчин и женщин. Вместо того чтобы идти к двери, она, надев домашние шлепанцы, спешит на кухню и включает монитор камеры наблюдения, установленный на крыльце. Живет она в безопасном районе, но рисковать незачем. Как говаривала ее покойная мать, дерьмо может всплыть везде. Она не просто удивлена, ей становится не по себе, когда она узнает мужчину, стоящего у двери. Он в твидовом пальто, очевидно, дорогом, на голове мягкая фетровая шляпа с перышком. Из-под шляпы видны идеально подстриженные седые волосы, длинные у висков. В руке плоский портфель. Это доктор Феликс Бэбино, заведующий отделением неврологии Кайнера и главный невролог Клиники травматических повреждений головного мозга Озерного региона. Вновь звонок, и она идет к двери, чтобы впустить его в дом, думая: «Он не может знать о том, что я сегодня сделала. Дверь была закрыта, и никто не видел, как я вошла в палату. Расслабься. Дело в другом. Может, что-то связанное с профсоюзом». Но он никогда раньше не обсуждал с ней профсоюзную тематику, хотя последние пять лет она входила в руководство отделения профсоюза медицинских сестер всей больницы. Доктор Бэбино мог и не узнать ее, проходя мимо по улице, если бы она была без униформы медсестры. Мысль эта заставляет Рут вспомнить, в каком она сейчас виде: старый домашний халат и еще более старые шлепанцы с мордашками кроликов. Но с этим уже ничего не поделаешь. Слава Богу, что не накрутила волосы на бигуди. «Ему следовало позвонить, – думает она, но следующая мысль крайне тревожна: – А если он хотел застать меня врасплох?» – Добрый вечер, доктор Бэбино. Заходите в тепло. Извините, что встречаю вас в домашнем халате, но я никого сегодня не ждала. Он заходит, но остается в прихожей. Рут вынуждена протискиваться мимо него, чтобы закрыть дверь. Видя его так близко вживую, а не на мониторе, она понимает, что и он не подготовился к встрече должным образом. Она в домашнем халате и шлепанцах, а у него щеки поблескивают седой щетиной. Доктор Бэбино (никому и в голову не придет назвать его доктор Феликс) не чужд тенденциям моды, у него на шее красиво повязанный кашемировый шарф, но ему следует побриться, и давно. К тому же под глазами у него лиловые мешки. – Позвольте мне взять ваше пальто, – говорит она. Доктор ставит портфель между ногами, расстегивает пуговицы, протягивает ей пальто вместе с дорогим шарфом. Он до сих пор не произнес ни слова. Лазанья, которую Рут съела на ужин, показавшаяся ей такой вкусной, теперь вдруг становится кирпичом, который разрывает желудок. – Не хотите ли… – Пройдем в гостиную. – Он проходит мимо нее, словно дом принадлежит ему. Рут Скапелли семенит следом. Бэбино берет пульт дистанционного управления с подлокотника ее кресла, нацеливает на телевизор и убирает звук. Молодые мужчины и женщины продолжают бегать по экрану, но уже без дурацких комментариев ведущего. Скапелли сейчас не просто не по себе – она охвачена страхом. За работу, да, за должность, добиться которой ей стоило огромных усилий, но также за свою жизнь. Взгляд у него очень странный, в глазах пустота. – Могу я вам что-нибудь принести? Газировки или чаш… – Слушайте меня, медсестра Скапелли. И очень внимательно, если хотите сохранить свою должность. – Я… я… – И потерей работы дело не закончится. – Бэбино кладет портфель на кресло, берется за золоченые застежки. Они громко щелкают, поднимаясь. – Сегодня вы напали на психически неполноценного пациента, и это нападение можно квалифицировать еще и как сексуальное домогательство, за которым последовало то, что закон называет криминальной угрозой. – Я… я никогда… Она едва себя слышит. Думает, что грохнется в обморок, если не сядет, но портфель Бэбино занимает ее любимое кресло. Она пересекает гостиную, направляясь к дивану, по пути ударяется голенью о кофейный столик, да так сильно, что едва не переворачивает его. Чувствует, как струйка крови течет к лодыжке, но не смотрит на нее. Если посмотрит, точно лишится чувств. – Вы крутили сосок мистера Хартсфилда. Потом пригрозили проделать то же самое с его яичками. – Он меня оскорбил! – взрывается Рут Скапелли. – Показал мне средний палец! – Я прослежу, чтобы вас больше нигде не взяли на должность медсестры. – Бэбино всматривается в глубины портфеля, а Рут плюхается на диван. Его инициалы вытиснены на боку. Золотом, естественно. Он ездит на новом «БМВ», и его стрижка стоит никак не меньше пятидесяти долларов. Скорее больше. Он властный, не терпящий возражений босс, и теперь угрожает погубить ее жизнь из-за одной маленькой ошибки. Одной маленькой ошибки в оценке ситуации. Она бы не возражала, если бы пол разверзся и поглотил ее, но видит все чрезвычайно отчетливо. Видит каждую бородку перышка, торчащего из-под ленты его шляпы, каждый алый сосуд его налитых кровью глаз, каждую отвратительную седую блестку щетины на его щеках и подбородке. Волосы у него были бы цвета крысиной шерсти, если бы он их не красил. – Я… – Слезы текут из ее глаз, горячие слезы по холодным щекам. – Я… Пожалуйста, доктор Бэбино. – Она понятия не имеет, откуда он знает, но какая разница? Главное, он знает. – Я никогда больше такого не сделаю. Пожалуйста. Пожалуйста. Доктор Бэбино не утруждает себя ответом. 15 Сельма Вальдес, одна из четырех медсестер вечерней – с трех до одиннадцати – смены в Ведре, небрежно стучится в дверь палаты 217 (небрежно, потому что пациент никогда не отвечает) и заходит. Брейди сидит на стуле у окна, глядя в темноту. Лампа на столике у кровати включена, ее свет золотит волосы Брейди. На груди все тот же значок-пуговица: «МЕНЯ ПОБРИЛА МЕДСЕСТРА БАРБАРА». Она уже собирается спросить, готов ли Брейди к получению необходимой помощи перед отходом ко сну (он не может расстегнуть пуговицы на рубашке или штанах, однако вполне способен раздеться, если пуговицы расстегнуты), но вовремя отказывается от этой идеи. Доктор Бэбино добавил листок к медицинской карте Хартсфилда, на котором написал приказными красными чернилами: «Пациента нельзя беспокоить, когда он находится в полусознательном состоянии. В эти периоды его мозг на самом деле «перезаряжается», медленно, но верно. Возвращайтесь и проверяйте каждые полчаса. Не игнорируйте это указание». Сельма не думает, что у Хартсфилда что-то перезаряжается, он давно и навечно в стране дебилов, но, как и все сестры, работающие в Ведре, она побаивается Бэбино и знает о его привычке заявляться в клинику в любое время, даже в предрассветные часы, а сейчас только начало девятого. После того как Сельма заглядывала в палату в прошлый раз, Хартсфилд смог подняться и сделать три шага к прикроватному столику, где обычно лежит его портативная игровая приставка. Подвижности пальцев, необходимой, чтобы играть, у Хартсфилда, конечно, нет, но он может ее включать. Он обожает класть приставку на колени и смотреть демоверсии. Иногда сидит так по часу или больше, склонившись над экраном, словно человек, готовящийся к важному экзамену. Его любимая – демоверсия игры «Рыбалка», и сейчас он как раз на нее и смотрит. Звучит мелодия, которую она помнит с детства: «У моря, у моря, прекрасного моря…»[16 - «У прекрасного моря» – популярная песня, написанная в 1914 г. Музыка Гарри Кэрролла (1892–1962), слова Гарольда Р. Эттриджа (1886–1938).] Сельма приближается, хочет сказать: «Тебе действительно это нравится?» – но вспоминает подчеркнутое «Не игнорируйте это указание» и лишь смотрит на маленький – пять на три дюйма – экран. Она понимает, почему Хартсфилду нравится эта демоверсия. Прекрасные, приковывающие взгляд экзотические рыбы появляются, замирают, а потом исчезают, вильнув хвостом. Одни красные… другие синие… третьи желтые… о, какая красивая розовая… – Перестань смотреть. Голос Брейди скрипит, как петли редко открываемой двери, и хотя слова произнесены с заметной паузой, звучат они четко и ясно. Ничего похожего на привычный бубнеж, словно с набитым кашей ртом. Сельма подпрыгивает, будто он ущипнул ее за зад, а не просто заговорил. Экран «Заппита» вспыхивает синим, рыбы исчезают, но тут же возвращаются. Сельма смотрит на часы, надетые поверх рукава униформы. Они показывают восемь двадцать. Господи, она простояла здесь почти двадцать минут? – Иди. Брейди по-прежнему смотрит на экран, где плавают рыбы, туда-сюда, туда-сюда. Сельма отрывает от них взгляд, но с трудом. – Вернешься позже. – Пауза. – Когда я закончу. – Пауза. – Смотреть. Сельма делает все, что ей велят, и только вернувшись в коридор, чувствует себя более уверенно. Он с ней заговорил, и что с того? А если ему нравится смотреть демоверсию игры «Рыбалка», как некоторым парням нравится наблюдать за играющими в волейбол девушками, опять же что с того? Главный вопрос в том, почему детям разрешают играть в эти приставки? Они не могут принести пользу неокрепшей психике. С другой стороны, дети постоянно играют в компьютерные игры, так, может, у них иммунитет? Да и вообще у нее полно дел. Пусть Хартсфилд сидит на своем стуле и смотрит эту хрень. В конце концов, он никому не причиняет вреда. 16 Феликс Бэбино неловко наклоняется, сгибаясь в талии, будто андроид из старого научно-фантастического фильма. Сует руку в портфель и достает плоский розовый гаджет, похожий на электронную читалку. Экран серый и пустой. – В ней есть число, которое вы должны найти. Девятизначное число. Если сможете найти это число, медсестра Скапелли, сегодняшний инцидент останется между нами. Первое, что приходит ей на ум: «Вы сошли с ума», – но такое сказать нельзя, потому что ее жизнь в руках Бэбино. – Как я его найду? Я ничего не знаю об этих электронных штуковинах. Едва управляюсь со своим мобильником! – Ерунда. Вас высоко ценили как хирургическую сестру. Благодаря проворству пальцев. Это правда, но прошло десять лет с тех пор, как она работала в операционных Кайнера, передавая хирургу ножницы, ранорасширители, губки. Ей предложили пройти шестинедельный курс микрохирургии – больница оплатила бы семьдесят процентов, – но ее это не заинтересовало. Так она говорила. На самом деле она боялась провалить экзамены. Однако он прав: в лучшие годы ее отличала быстрота реакции. Бэбино нажимает кнопку в верхней части гаджета. Скапелли выгибает шею, чтобы лучше видеть. Экран освещается, появляется надпись: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В “ЗАППИТ”». Потом экран заполняют разнообразные иконки. Игры, предполагает Скапелли. Бэбино пролистывает экран, раз, другой, потом велит ей встать рядом с ним. Скапелли колеблется, и он улыбается. Возможно, это обаятельная и приглашающая улыбка, но она пугает. Потому что в его глазах нет ничего человеческого. – Подходите, медсестра. Я вас не укушу. Разумеется, нет. А если да? Тем не менее она подходит ближе, видит экран, по которому туда-сюда плавают экзотические рыбы. Когда они виляют хвостами, появляются пузырьки. Звучит мелодия, которую она уже где-то слышала. – Видите игру? Она называется «Рыбалка». – Д-да, – отвечает она, думая: «Он действительно спятил. Заработался». – Если включить опцию в нижней части экрана, начнется игра, и музыка изменится, но я не хочу, чтобы вы это делали. Вам достаточно демоверсии. Ищите розовых рыб. Они появляются нечасто, очень быстрые, так что не отрывайте глаз от экрана. – Доктор Бэбино, с вами все в порядке? Это ее голос, но долетает он откуда-то издалека. Бэбино не отвечает, просто продолжает смотреть на экран. Она тоже смотрит. Рыбы такие занятные. И еще эта мелодия, словно какой-то гипноз. Экран вдруг полыхает синим. Скапелли моргает, а потом все рыбы возвращаются. Плавают туда-сюда. Виляют широкими хвостами и пускают облачка пузырей. – Всякий раз, увидев розовую рыбу, нажимайте на нее, и появится число. Девять розовых рыб – девять чисел. На этом вы закончите, и все останется в прошлом. Понятно? Она думает, а не спросить ли, что ей делать – записывать цифры или запоминать, – но это требует слишком больших усилий, и она отвечает коротким «да». – Хорошо. – Он протягивает ей гаджет. – Девять рыб – девять чисел. Но только розовых, помните. Скапелли смотрит на экран, по которому плавают рыбы, красные и зеленые, зеленые и синие, синие и желтые. Они плывут от левого края маленького прямоугольного экрана к правому, а потом разворачиваются и плывут обратно. Они плывут от правого края экрана, а потом обратно. Влево, вправо. Вправо, влево. Но где розовые? Ей нужно нажать на розовую, и когда она нажмет на девять таких, эта история уйдет в прошлое. Краем глаза она видит, как Бэбино защелкивает портфель, берет его и направляется к двери. Он уходит. Но значения это не имеет. Она должна нажать на розовую рыбку, и тогда все станет прошлым. Вспышка синего света на экране, потом рыбы возвращаются. Плавают слева направо и справа налево. Звучит песня. У моря, у моря, прекрасного моря, ты и я, я и ты, счастье ждет нас впереди. Розовая! Скапелли проводит по ней пальцем. Выскакивает число 11. Начало положено. Она нажимает на вторую розовую рыбу, когда входная дверь тихо закрывается, и на третью, когда заводится двигатель автомобиля доктора Бэбино. Она стоит посреди гостиной, приоткрыв губы, словно для поцелуя, и смотрит на экран. Цвета меняются, и блики бегут по ее щекам и лбу. Глаза широко распахнуты и не моргают. Появляется четвертая розовая рыба, эта плывет медленно, словно приглашая палец стукнуть по ней, но Рут стоит не шевелясь. – Привет, медсестра Скапелли. Она поднимает голову и видит Брейди Хартсфилда, сидящего в ее кресле. Он немного мерцает по контуру, весь какой-то призрачный, но это он, точно. В той самой одежде, которая была на нем, когда она заходила в его палату во второй половине дня: в джинсах и клетчатой рубашке. На прежнем месте и значок-пуговица «МЕНЯ ПОБРИЛА МЕДСЕСТРА БАРБАРА». Но пустой взгляд, к которому в Ведре успели привыкнуть, исчез. Брейди смотрит на нее с живым интересом. Она вспоминает, что именно так смотрел на муравейник ее брат, когда они были детьми в Херши, штат Пенсильвания. Возможно, он призрак, потому что в его глазах плавают рыбы. – Он все расскажет, – говорит Хартсфилд. – И это будет не его слово против твоего, не надейся. Он установил в моей палате видеоняню, чтобы наблюдать за мной. Изучать меня. У камеры широкоугольный объектив, так что он видит всю палату. У таких объективов и название специальное есть – «рыбий глаз». Он улыбается, дабы подчеркнуть, что понимает юмор. Красная рыба плывет по его правому глазу, исчезает, появляется в левом. «Его мозг полон рыбы, – думает Скапелли. – Я вижу его мысли». – Камера подсоединена к записывающему устройству. Он покажет совету директоров видеоэпизод с твоими противоправными действиями. На самом деле ничего страшного не произошло. Боль я чувствую не так, как раньше, но он назовет это пыткой. И пойдет дальше. Он выложит запись на «Ю-тьюб». Разместит в «Фейсбуке». На сайте «Скверная медицина»[17 - Имеется в виду сайт «Bad-medicine.com».]. Ролик просмотрят тысячи людей. Ты станешь знаменитой. Медсестра-садистка. И кто тебя защитит? Кто поддержит? Никто. Потому что тебя терпеть не могут. Все думают, что ты ужасная. А что думаешь ты? Ты ужасная? И теперь, когда Скапелли все так подробно растолковали, она полагает, что да. Любой, кто угрожает выкрутить яйца человеку с травматическими повреждениями головного мозга, по определению должен быть плохим. О чем она думала? – Скажи это. – Улыбаясь, он наклоняется вперед. Рыбы плавают. Синий свет полыхает. Мелодия звучит. – Скажи, ты, паршивая сука. – Я ужасная, – говорит Рут Скапелли своей гостиной, в которой нет никого, кроме нее самой. И смотрит на экран «Заппит коммандер». – А теперь скажи еще раз, полностью отдавая себе отчет, что это не просто слова. – Я ужасная. Я ужасная паршивая сука. – И что собирается сделать доктор Бэбино? – Выложить это видео на «Ю-тьюб». Разместить в «Фейсбуке». Разместить на сайте «Скверная медицина». Рассказать всем. – Тебя арестуют. – Меня арестуют. – Твое фото появится в газете. – Конечно, появится. – Ты сядешь в тюрьму. – Я сяду в тюрьму. – И кто защитит тебя? – Никто. 17 Сидя в палате 217, Брейди смотрит на демоверсию «Рыбалки». Сна ни в одном глазу, лицо оживленное. Это лицо он прячет от всех, кроме Бэбино, а доктор Бэбино уже никто. Доктора Бэбино, считай, что нет. Теперь он по большей части доктор Зет. – Медсестра Скапелли, – говорит Брейди. – Пойдем на кухню. Она сопротивляется, но недолго. 18 Ходжес пытается держаться ниже уровня боли и продолжать спать, но боль тащит и тащит его наверх, пока он не выныривает на поверхность и не открывает глаза. Ищет часы на прикроватном столике и видит, что еще только два часа ночи. Неудачное время для пробуждения, может, самое неудачное. Страдая от бессонницы после выхода на пенсию, он называл два после полуночи часом самоубийц, и его мнение не изменилось. Вероятно, именно тогда миссис Эллертон сделала это. В два часа ночи. В два часа ночи кажется, что день никогда не наступит. Он встает с кровати, медленно идет в ванную, достает из аптечного шкафчика огромную – экономичная упаковка – бутылку гелусила, старательно отводя взгляд от зеркала. Делает четыре больших глотка, потом наклоняется над унитазом, ожидая решения желудка: принять или нажать кнопку выброса, как случилось с куриным бульоном. Гелусил остается в желудке, и боль начинает уходить. Иной раз лекарство помогает. Но не всегда. Ходжес подумывает о возвращении в постель, но боится, что тупая дергающая боль начнет донимать его вновь, едва он примет горизонтальное положение. Поэтому, волоча ноги, он идет в кабинет и включает компьютер. Знает, это худшее время для поиска причин недомогания, но больше сопротивляться не может. Появляется заставка (еще одна детская фотография Элли). Ходжес смещает курсор вниз, чтобы открыть «Файрфокс», и замирает. Потому что видит кое-что новое. На панели управления, между шариком (иконкой для текстовых сообщений) и видеокамерой (иконкой для «Фейстайм»). Это синий зонтик с красной единичкой над ним. – Сообщение на сайте «Под синим зонтом Дебби», – говорит Ходжес. – Чтоб я сдох! Юный Джером Робинсон шестью годами раньше зарегистрировал его на этом сайте. Брейди Хартсфилд, он же Мистер Мерседес, хотел пообщаться с копом, который не сумел его поймать, а Ходжес, пусть и вышедший на пенсию, тоже очень хотел поговорить. Потому что, начиная говорить, такие ублюдки, как Мистер Мерседес (слава Богу, насчитывалось их немного), оказывались в шаге или двух от поимки. Положение это подтверждалось прежде всего для самодовольных наглецов, а в наглости Хартсфилду не было равных. У обоих имелись причины общаться на безопасном, вроде бы не позволяющем выйти на собеседника сайте-чате, серверы которого располагались в темных глубинах Восточной Европы. Ходжес рассчитывал, что сумеет заставить преступника, устроившего Бойню у Городского центра, допустить ошибку, по которой его и вычислят. Хартсфилд рассчитывал, что убедит Ходжеса покончить с собой. Как у него получилось с Оливией Трелони. «Какая у Вас теперь жизнь, – писал он в первом послании к Ходжесу, том, что прибыло «улиточной почтой»[18 - «Улиточная почта» – шутливое название обычной почты в сравнении с электронной.], – когда «азарт охоты» уже в прошлом?» А потом: «Хотите со мной связаться? Попробуйте сайт «Под синим зонтом Дебби». Я даже придумал Вам имя пользователя: “кермит_лягушонок-19”». Благодаря существенной помощи Джерома Робинсона и Холли Гибни Ходжес выследил Брейди, а Холли его нейтрализовала. Джером и Холли получили бесплатный доступ к услугам всех городских служб на десять лет; Ходжес получил кардиостимулятор. О печалях и утрате тех дней Ходжес не хочет думать даже теперь, но надо признать: для города, особенно для его жителей, которые в тот вечер оказались на концерте в аудитории Минго, все закончилось хорошо. Где-то между 2010 годом и настоящим временем синий зонтик исчез с панели в нижней части экрана. Если Ходжес и задавался вопросом, что случилось с иконкой (он не помнит, чтобы задавался), то предположил, что Джером или Холли сбросили ее в «корзину», когда приводили в рабочее состояние беззащитный перед агрессией «Макинтош». Но, как выясняется, один из них просто переместил иконку в папку неиспользуемых ярлыков, где она благополучно пребывала все эти годы. Черт, может, он сам переместил ее и забыл. Память иной раз подводит после шестидесяти пяти лет, когда люди минуют третью базу и выходят на финишную прямую. Он подводит курсор к синему зонтику, колеблется, потом кликает. Заставка на экране сменяется молодой парой на ковре-самолете. Они летят над бескрайним морем. Льет серебряный дождь, но под синим зонтом парочка не промокнет, она в безопасности. Ах, какие воспоминания приносит этот образ. Он вводит «кермит_лягушонок-19» в строки и логина, и пароля. Ведь так он делал раньше, следуя инструкциям Хартсфилда? Он не помнит наверняка, но есть только один способ проверить. Ходжес нажимает клавишу «Ввод». Машина задумывается на секунду-другую (кажется, дольше), а потом – гоп-ля! – он на сайте. Ходжес хмурится, глядя на экран. Брейди Хартсфилд использовал ник «мерсуби», сокращение от «мерседес-убийца» – Ходжес вспоминает это без труда, – но сейчас с ним хочет пообщаться кто-то еще. Это не должно удивлять, поскольку Холли превратила свернутые мозги Хартсфилда в овсяную кашу, но он все равно удивлен. Зет-бой хочет с тобой поговорить! Ты хочешь поговорить с Зет-боем? ДА НЕТ Ходжес подводит курсор к «ДА» и кликает мышкой. Через мгновение появляется сообщение. Одно предложение, полдюжины слов, но Ходжес перечитывает их снова и снова, ощущая не страх, а волнение. На что-то он здесь напал. Не знает, что это, но чувствует: рыба крупная. Зет-бой: Он с тобой еще не закончил. Ходжес смотрит на сообщение, хмурится. Наконец наклоняется вперед и печатает: Кермит_лягушонок-19: Кто со мной не закончил? Кто это? Ответа он не получает. 19 Ходжес и Холли встречаются с Питом и Изабель в «Закусочной Дейва», дешевой забегаловке, расположенной в квартале от утреннего дурдома, именуемого «Старбакс». Час пик для раннего завтрака прошел, поэтому они могут выбрать себе место и садятся за столик в глубине зала. На кухне радио транслирует песню группы «Badfinger», официантки смеются. – У нас полчаса, – предупреждает Ходжес. – Потом мне надо бежать к врачу. Пит наклоняется вперед, на его лице тревога. – Надеюсь, ничего серьезного? – Нет. Я прекрасно себя чувствую. – Этим утром так и есть: ему вновь сорок пять. Сообщение на компьютере, короткое и зловещее, похоже, оказалось более эффективным лекарством, чем гелусил. – Давайте посмотрим, что мы нашли. Холли, им нужна вещественная улика Один и вещественная улика Два. Передай. Холли принесла с собой небольшой клетчатый портфель. Из него она достает (явно с неохотой) «Заппит коммандер» и крышку окуляра, найденную в гараже дома 1588. И гаджет, и крышка в полиэтиленовых пакетах, хотя крышка по-прежнему завернута в салфетки. – И что это вы замыслили? – спрашивает Пит. Он хочет, чтобы голос звучал весело, но Ходжес улавливает обвинительные нотки. – Расследуем, – отвечает Холли и, хотя обычно избегает визуального контакта, бросает взгляд на Иззи Джейнс, как бы говоря: «Сечешь?» – Объясни, – просит Иззи. Объясняет Ходжес, а Холли сидит рядом, опустив глаза, ее чашка с кофе без кофеина – другого она не пьет – стоит нетронутая. Впрочем, челюсти Холли работают, и Ходжес знает, что она вернулась к «Никоретте». – Невероятно, – говорит Иззи, когда Ходжес заканчивает. Указывает на прозрачный пакет с «Заппитом». – Ты просто это взяла? Завернула в газету, как селедку, купленную на рыбном рынке, и вынесла из дома? Холли вся сжимается. Ее пальцы сцеплены так крепко, что костяшки побелели. Ходжес обычно благоволит к Изабель, пусть однажды та едва не расколола его в комнате для допросов (во время истории с Мистером Мерседесом, когда он проводил незаконное расследование), но сейчас она ему совершенно не нравится. Ему не может нравиться человек, который заставляет Холли так сжиматься. – Будь благоразумна, Из. Если бы Холли не нашла эту штуковину – и лишь благодаря случаю, – гаджет бы там и лежал. Вы же не собирались обыскивать дом. – Вы, наверное, и домработнице не позвонили бы. – Холли не поднимает голову, но в ее голосе слышится металл. Ходжес этому только рад. – Со временем мы бы позвонили Олдерсон, – отвечает Иззи, но при этих словах взгляд глаз цвета серого тумана смещается влево. Это классический признак лживости, и Ходжес очевидно, что Иззи с Питом даже не обсуждали домработницу, хотя, вероятно, когда-нибудь и вышли бы на нее. Пит Хантли, возможно, и зануда, но зануды обычно не упускают мелочей, надо отдать им должное. – Если на этом гаджете были отпечатки пальцев, – говорит Иззи, – их уже нет. Можно с ними попрощаться. Холли что-то бормочет, возвращая Ходжеса к тому времени, когда он впервые ее встретил (и недооценил на все сто процентов). Тогда он и называл ее Холли-Бормотунья. Иззи наклоняется вперед, теперь ее глаза цветом напоминают не туман, а металл. – Что ты сказала? – Она сказала, что это глупо, – отвечает Ходжес, прекрасно зная, что Холли произнесла слово «тупо». – Она права. Гаджет засунули между подлокотником и сиденьем кресла. Любые отпечатки размазались бы, и ты это знаешь. Кроме того, вы собирались обыскать дом? – Могли бы и обыскать, – говорит Изабель обиженно. – В зависимости от того, какие результаты получили бы от экспертов. Но эксперты побывали только в спальне и ванной Мартины. Все копы это знают, включая Иззи, и Ходжесу нет необходимости это подчеркивать. – Расслабься, – говорит Пит Изабель. – Я приглашал Кермита и Холли, и ты согласилась. – Это было до того, как я узнала, что они собираются вынести… Она замолкает. Ходжес с интересом ждет продолжения. Она собирается сказать вещественную улику? Улику чего? Зависимости от компьютерного пасьянса, «Злых птиц» и «Лягушатника»? – …принадлежавшую миссис Эллертон вещь. – В голосе Иззи обреченность. – Что ж, теперь она у вас, – говорит Ходжес. – Мы можем двигаться дальше? К примеру, обсудить человека, который отдал ей эту штуковину в супермаркете, заявив, что компании интересно мнение пользователей о гаджете, который давно не производится? – Или человека, следившего за женщинами, – добавляет Холли, не поднимая головы. – Человека, который, вооружившись биноклем, следил за ними с другой стороны улицы. Давний напарник Ходжеса берет пакет с крышкой. – Я отдам это в лабораторию, но особых надежд не питаю, Керм. Ты знаешь, как берут эти крышки. – Да, – кивает Ходжес. – За ободок. И в гараже было холодно. Я видел идущий изо рта пар. Так что этот парень, возможно, сидел в перчатках. – Мужчина в супермаркете наверняка прокручивал какую-то аферу, – говорит Иззи. – Я это чую. Может, он позвонил неделей позже, чтобы сказать, что, взяв этот вышедший из употребления гаджет, она обязана купить другой, гораздо дороже, и она его послала. А может, он хотел использовать данные вопросника, чтобы залезть в ее компьютер. – Только не в ее компьютер, – возражает Холли. – Он древнее Земли. – Все обследовала, да? – спрашивает Иззи. – В аптечные шкафчики тоже заглянула? Тут Ходжес не выдерживает: – Она делала то, что следовало сделать тебе, Изабель. И ты это знаешь. Кровь приливает к щекам Изабель. – Мы позвали вас из вежливости, вот и все, и теперь я жалею, что мы это сделали. От вас двоих всегда одни неприятности. – Прекрати, – вмешивается Пит. Но Иззи наклоняется вперед, смотрит то на Ходжеса, то на макушку склоненной головы Холли. – Эти ваши таинственные мужчины, если они, конечно, существуют, не имеют ничего общего со случившимся в том доме. Один, возможно, хотел срубить деньги по-быстрому, а второй просто подсматривал. Ходжес знает, что должен оставаться невозмутимым и приветливым, работать на мир, а не на войну, но промолчать не может: – Какой-то извращенец пускал слюни, наблюдая, как раздевается восьмидесятилетняя старуха или как полностью парализованную женщину обтирают губкой? Да, это логично. – Слушай меня внимательно, – чеканит Иззи. – Мать убивает дочь, потом себя. Даже оставляет в каком-то смысле предсмертную записку – буква «зет», конец. Яснее быть не может. «Зет-бой, – думает Ходжес. – Тот, кто прячется под синим зонтом Дебби, подписывается как Зет-бой». Холли поднимает голову. – Буква «зет» была и в гараже. Ее вырезали на деревянной перегородке между воротами. Билл ее видел. И «Заппит» начинается с «зет». – Да, – голос Иззи сочится сарказмом, – а в фамилиях Кеннеди и Линкольн одинаковое количество букв, и это доказывает, что их убил один человек. Ходжес бросает взгляд на часы и видит, что должен уходить в самом скором времени. Оно и к лучшему. Эта встреча не приносит ничего хорошего, только расстраивает Холли и злит Иззи. И не может принести, потому что он не собирается говорить Питу и Изабель об утренней находке в собственном компьютере. Эта информация раскрутила бы расследование, но он предпочитает, чтобы пока оно ползло, как сейчас. Сначала он сам должен кое-что выяснить. Ему не хочется думать, что Пит может наломать дров, но… Но он может. Да, он дотошный, но толку от дотошности мало, если требуется широта мышления. А Иззи? У нее нет желания открывать ящик Пандоры, наполненный сошедшими со страниц бульварных романов шифрованными письмами и таинственными незнакомцами. Особенно теперь, когда на первой полосе сегодняшней газеты появился репортаж о смертях в доме Эллертон вместе с подробным резюме, напоминающим, где, когда и как парализовало Мартину Стоувер. Особенно когда Иззи с нетерпением готовится занять более высокую ступеньку на иерархической лестнице полицейского управления, освобождающуюся после выхода на пенсию ее напарника. – Итог: мы исходим из того, что это убийство и самоубийство, – говорит Пит, – и мы двигаемся дальше. Мы должны двигаться, Кермит, потому что я ухожу на пенсию. Иззи остается одна, с огромным ворохом незаконченных дел и на какое-то время без нового напарника, спасибо чертовым сокращениям бюджета. Все это, – он указывает на полиэтиленовые пакеты, – безусловно, интересно, но не меняет сути произошедшего. Если только ты не думаешь, что во всем виноват великий преступный ум, который ездит на старом автомобиле и чинит куртки малярным скотчем. – Нет, я так не думаю. – Тут Ходжес вспоминает, как вчера Холли назвала Брейди Хартсфилда. Архитектор. – Я думаю, ты все понял правильно. Убийство и самоубийство. – Холли бросает на него короткий взгляд, в котором удивление смешивается с обидой, и снова опускает глаза. – Но ты сделаешь кое-что для меня? – Если смогу, – отвечает Пит. – Я пытался включить игровую приставку, но экран остался темным. Возможно, сдох аккумулятор. Я не хотел открывать отсек для батареек, поскольку на сдвижной панели как раз могли остаться отпечатки пальцев. – Я попрошу этим заняться, но сомневаюсь… – Да. Я тоже. Хочу, чтобы один из ваших кибергениев включил эту штуковину и проверил все игры. Посмотрел, нет ли в ней чего-нибудь необычного. – Хорошо, – отвечает Пит и ерзает в кресле, когда Иззи закатывает глаза. Полной уверенности у Ходжеса нет, но он думает, что Питер ткнул ее в лодыжку. – Я должен идти. – Ходжес встает, достает бумажник. – Вчера пропустил прием у врача. Сегодня не могу. – Мы заплатим, – говорит Иззи. – После того как вы принесли нам столь ценные улики, это самое меньшее, что мы можем сделать. Холли что-то тихо бормочет. На этот раз Ходжес ее бормотание расшифровать не может, хотя давно стал экспертом, но думает, что скорее всего это слово сука. 20 На тротуаре Холли натягивает на уши немодное, но очень милое охотничье клетчатое кепи и сует руки в рукава пальто. Она не смотрит на Ходжеса, просто направляется к офису, расположенному в квартале от «Закусочной Дейва». Автомобиль Ходжеса припаркован у забегаловки, но он спешит за Холли. – Холли! – Видишь, какая она. – По-прежнему не глядя на Ходжеса, Холли прибавляет шагу. Боль в животе усиливается, дыхания не хватает. – Холли, подожди. Мне за тобой не угнаться. Она поворачивается к Ходжесу, и того охватывает тревога: ее глаза на мокром месте. – Там есть много чего! Много, много, много! Но они собираются просто сунуть все под сукно. И даже не называют настоящей причины, которая состоит в том, чтобы прощальная вечеринка Пита не омрачалась висяком, точно так же, как дело Мерседеса-убийцы висело над тобой дамокловым мечом, когда ты уходил на пенсию. Но на этот раз газеты шумиху не поднимут, и ты знаешь, как и я, что тут надо копать и копать. И я знаю, что ты должен получить результаты обследования, и я хочу, чтобы ты их получил, потому что я ужасно волнуюсь, но эти бедные женщины… Я просто думаю… Они не заслуживают того, чтобы… чтобы их сунули под сукно! Она наконец-то останавливается, ее трясет. Слезы замерзают на щеках. Он приподнимает ей голову, чтобы она смотрела на него, хотя знает, что прикосновение заставляет ее съеживаться… да, даже если это Джером Робинсон, а она любит Джерома, возможно, с того дня, когда они двое нашли программу, которую Брейди подсадил в компьютер Оливии Трелони, ту самую, что стала последней каплей, заставившей Оливию покончить с собой. – Холли, мы с этим еще не закончили. Собственно, я думаю, мы только начали. Она смотрит ему прямо в глаза; он единственный человек, с которым она себе это позволяет. – Что ты хочешь этим сказать? – Появилось кое-что новенькое, но я не хотел рассказывать Питу и Иззи. Не знаю, как они отреагируют. И тебе сейчас рассказывать нет времени, но после возвращения от доктора я расскажу тебе все. – Ладно, согласна. А теперь иди. И хотя в Бога я не верю, помолюсь за результаты твоих обследований. Ведь молитва повредить не может? – Конечно, нет. Он быстро обнимает ее – долгие объятия с Холли не срабатывают – и возвращается к своему автомобилю, вновь думая о вчерашних словах Холли: Брейди Хартсфилд – архитектор самоубийств. Изящная фраза женщины, которая пишет стихи в свободное время (Ходжес не видел ни одного стихотворения, и едва ли увидит), но Брейди, услышав ее, пренебрежительно фыркнул бы, решив, что это попадание в молоко. Брейди назвал бы себя князем самоубийств. Ходжес садится в «приус», купить который уговорила его Холли, и едет к офису доктора Стамоса. Он тоже молится: «Пусть это будет язва. Даже кровоточащая, требующая хирургического вмешательства. Пожалуйста, только язва. Ничего хуже». 21 Сегодня ему не приходится ждать в приемной. Хотя он появляется на пять минут раньше и народу не меньше, чем в понедельник, Марли, чирлидер-регистратор, отправляет его в кабинет, прежде чем он успевает сесть. Белинда Дженсен, медсестра Стамоса, которая обычно приветствовала Ходжеса широкой улыбкой и веселой шуткой, когда он приходил на ежегодную диспансеризацию, не улыбается и не шутит, а вставая на весы, Ходжес вспоминает, что на диспансеризацию ему следовало прийти четырьмя месяцами раньше. Почти пятью. Грузик на шкале старомодных весов останавливается на ста шестидесяти пяти фунтах. Уходя на пенсию в 2009-м, он весил двести тридцать фунтов при прощальном и весьма поверхностном медосмотре. Белинда измеряет артериальное давление, сует градусник в ухо, чтобы узнать температуру тела, потом ведет Ходжеса мимо смотровых прямо в кабинет доктора Стамоса в конце коридора. Стучит в дверь и, как только Стамос откликается: «Пожалуйста, заходите», – оставляет Ходжеса одного. Обычно болтливая, с множеством историй о капризных детях и надменном муже, сегодня она молчалива донельзя. «Нехорошо, – думает Ходжес, – но, возможно, не так и плохо. Пожалуйста, Господи, пусть будет не так плохо. Еще десять лет жизни – не такая большая просьба, правда? А если Ты не можешь этого сделать, как насчет пяти?» Уэнделлу Стамосу за пятьдесят. Он быстро лысеет, у него подтянутая фигура с широкими плечами и узкой талией, как у профессионального спортсмена, который поддерживает форму и после смены профессии. Он сосредоточенно смотрит на Ходжеса и предлагает тому сесть, что Ходжес и делает. – Все плохо? – Плохо, – соглашается Стамос, потом торопливо добавляет: – Но небезнадежно. – Не ходите вокруг да около, просто скажите. – Рак поджелудочной железы, и, боюсь, мы выявили его… скажем так, слишком поздно. Поражена печень. Ходжес обнаруживает, что борется с сильным, пугающим желанием рассмеяться. Не просто рассмеяться, а откинуть голову назад и загоготать, как это проделывал гребаный дед Хайди[19 - Хайди – девочка-сирота, которую воспитывал дед. Героиня одноименной повести швейцарской писательницы Йоханны Спири (1827–1901).]. Он думает, что причина в последних словах Стамоса: Плохо. Но небезнадежно. Они напоминают ему давний анекдот. Доктор говорит пациенту, что есть две новости, хорошая и плохая. И какую пациент желает услышать первой? Начните с плохой, отвечает пациент. Что ж, говорит доктор, у вас неоперабельная опухоль мозга. Пациент начинает плакать и спрашивает, откуда взяться хорошей новости после того, как он узнал такое. Доктор наклоняется к нему, заговорщически улыбается и говорит: «Я трахаю свою регистраторшу, и она великолепна». – Я хочу, чтобы вы незамедлительно обратились к гастроэнтерологу. То есть сегодня. В этой части нашего штата лучший – Генри Йип, из Кайнера. Он направит вас к хорошему онкологу. Я думаю, вам назначат химио- и лучевую терапию. Конечно, это тяжелое испытание для пациента, но не сравнить с тем, что было даже пять лет назад… – Достаточно. – Желание расхохотаться, к счастью, ушло. Стамос замолкает, смотрит на него, залитый светом январского солнца. «Если не случится чуда, – думает Ходжес, – возможно, это мой последний январь на земле. Надо же». – Каковы шансы? Пожалуйста, ничего не приукрашивайте. У меня возникло одно дело, весьма серьезное, и я должен знать правду. Стамос вздыхает. – Боюсь, минимальные. Рак поджелудочной железы практически неизлечим. – Сколько у меня времени? – С лечением? Возможно, год. Может, и два. И нельзя полностью исключить ремиссию… – Мне надо об этом подумать, – говорит Ходжес. – Я много раз это слышал после того, как озвучивал подобный диагноз, и всегда говорю пациентам то, что сейчас собираюсь сказать вам, Билл. Если вы стоите на крыше горящего небоскреба и подлетевший вертолет сбросил веревочную лестницу, вы будете раздумывать, прежде чем схватиться за нее? Ходжес размышляет над его словами, и желание расхохотаться возвращается. С этим желанием он справляется, но не с улыбкой. Она широкая и обаятельная. – Может, и буду, если в баке вышеозначенного вертолета осталось только два галлона топлива. 22 Когда Рут Скапелли было двадцать три и она еще не начала прятаться в жесткий панцирь, которым в последующие годы напрочь отгородилась от окружающего мира, у нее случился короткий и бурный роман с не очень честным владельцем боулинга. Она забеременела и родила дочь, назвав ее Синтией. Это произошло в Давенпорте, штат Айова, ее родном городе, где она училась на медсестру в Университете Каплана. Она удивлялась, что стала матерью. И удивлялась еще больше, что отец ребенка – толстобрюхий сорокалетний мужчина с татуировкой «ЛЮБИ, ЧТОБЫ ЖИТЬ, ЖИВИ, ЧТОБЫ ЛЮБИТЬ» на волосатой руке. Если бы он предложил выйти за него (он не предложил), она бы ему отказала, внутренне содрогнувшись. Воспитывать ребенка ей помогала тетя Ванда. Синтия Скапелли Робинсон теперь живет в Сан-Франциско, где у нее чудесный муж (никаких татуировок) и двое детей, а ее первенец – круглый отличник в старшей школе. У Синтии гостеприимный, уютный дом. Она прилагает много усилий, чтобы сохранять домашнее тепло, потому что в доме тети Ванды, где она выросла (и где ее мать начала обзаводиться этим жутким панцирем), царил арктический холод, в котором слышались только упреки и понукания, обычно начинавшиеся со слов: Ты забыла… Эмоциональная температура, пожалуй, превышала точку замерзания воды, но редко поднималась выше семи градусов. В старших классах Синтия уже звала мать по имени. Рут Скапелли не возражала – скорее, испытывала облегчение. Она пропустила бракосочетание дочери (работа не позволила приехать), но послала свадебный подарок: радиоприемник с часами. Ныне Синтия и ее мать разговаривают по телефону пару раз в месяц и иногда обмениваются электронными письмами. На «У Джоша в школе все хорошо, играет в футбольной команде» следует короткий ответ: «Рада за него». Синтия не чувствует, что ей недостает матери, потому что теплых отношений у них никогда и не было. Этим утром она встает в семь утра, готовит завтрак мужу и обоим сыновьям, отправляет Хэнка на работу, отправляет сыновей в школу, споласкивает тарелки, включает посудомоечную машину. Идет в комнату-прачечную, загружает стиральную машину, включает и ее. Это обычная утренняя работа, и она проделывает ее, ни разу не подумав: Ты не должна забывать… – вот только где-то внутри она так думает, и всегда будет. Семена, проросшие в детстве, пускают глубокие корни. В половине десятого Синтия варит себе вторую чашку кофе, включает телевизор (она редко его смотрит, но все-таки это компания), включает ноутбук, чтобы посмотреть, нет ли каких-нибудь электронных писем, помимо рекламы и заманух с «Амазона» и «Городских поставщиков». Находит письмо от матери, отправленное в 22.44. Синтия хмурится, увидев в теме только одно слово: «Прости». Открывает письмо. Читает, и сердце начинает колотиться сильнее. «Я ужасная. Я ужасная, никчемная сука. Никто не защитит меня. Это то, что я должна сделать. Я тебя люблю». Я тебя люблю. Когда мать говорила ей такое в последний раз? Синтия – которая говорит это своим мальчикам не меньше четырех раз в день – при всем желании вспомнить не может. Она хватает мобильник со столешницы, где он заряжался, звонит матери на сотовый номер, потом на городской. По обоим получает короткие, сухие фразы: «Оставьте сообщение. Я перезвоню, как только представится возможность». Синтия просит мать позвонить прямо сейчас, но ужасно боится, что Рут не сможет этого сделать. Ни прямо сейчас, ни позже, никогда. Она дважды обходит залитую солнцем кухню, кусая губы, затем вновь берет мобильник и набирает номер Мемориальной больницы Кайнера. Кружит по кухне, ожидая, пока ее соединят с Клиникой травматических повреждений головного мозга. Наконец ей отвечает медбрат, который представляется как Стив Холперн. Говорит, что медсестра Скапелли не вышла на работу, чем всех крайне удивила. Ее смена начинается в восемь, а на Среднем Западе уже без двадцати час. – Попробуйте позвонить ей домой, – советует он. – Она, вероятно, заболела, хотя не отзвонилась, а это совершенно на нее не похоже. Если б ты только знал, насколько не похоже, думает Синтия. Хотя, возможно, в доме, где вырос Холперн, мантра Ты забыла… не повторялась сто раз на дню. Она его благодарит (не может иначе, как бы ни тревожилась) и набирает номер полицейского управления, расположенного в двух тысячах миль. Представляется и, насколько ей удается, спокойно излагает проблему: – Моя мать живет в доме двести девяносто восемь по Танненбаум-стрит. Ее зовут Рут Скапелли. Она старшая медсестра Клиники травматических повреждений головного мозга в больнице Кайнера. Утром я получила от нее электронное письмо, которое дает мне основания думать… Что она в глубокой депрессии? Нет. Этого недостаточно для выезда копов. И потом, Синтия думает совершенно другое. Она набирает полную грудь воздуха. – Которое дает мне основания думать, что она могла покончить с собой. 23 Патрульный автомобиль номер 54 сворачивает на подъездную дорожку дома 298 по Танненбаум-стрит. Патрульные Амарилис Росарио и Джейсон Лаверти – их зовут не иначе как Туди и Малдун, в честь копов древнего комедийного сериала «Машина 54, где вы?» – выходят и направляются к двери. Росарио нажимает кнопку звонка. Ответа нет, поэтому Лаверти стучит, громко и сильно. Вновь никакого ответа. Он поворачивает ручку, на всякий случай, и дверь открывается. Они переглядываются. Это благополучный район, но находится он в городе, где большинство людей двери запирают. Росарио заглядывает в прихожую. – Мисс Скапелли? Это патрульная Росарио. Не желаете нам ответить? Ответа нет. Напарник присоединяется к ней. – Патрульный Лаверти, мэм. Ваша дочь беспокоится, все ли у вас в порядке. Как вы? Тишина. Лаверти пожимает плечами и указывает на открытую дверь: – Дамы вперед. Росарио заходит, машинально расстегивая кобуру. Лаверти следует за ней. Гостиная пуста, но телевизор беззвучно работает. – Туди, Туди, мне это не нравится, – говорит Росарио. – Запах чувствуешь? Лаверти чувствует. Запах крови. Источник они находят на кухне, где Рут Скапелли лежит на полу рядом с перевернутым стулом. Руки раскинуты, словно она пыталась смягчить падение. Копы видят длинные порезы на предплечьях, почти до локтей, короткие поперечные на запястьях. Кровь выплеснулась на плитки пола, но особенно много ее на столе, за которым женщина сидела, когда резала вены. Большой кухонный нож, взятый с подставки рядом с тостером, лежит на «Ленивой Сюзан»[20 - Так называют вращающийся поднос для приправ.], на удивление аккуратно устроившись между солонкой с перечницей и керамической салфетницей. Кровь темная, свернувшаяся. Лаверти догадывается, что Рут Скапелли мертва как минимум двенадцать часов. – Может, по телику не показывали ничего интересного. Росарио бросает на него мрачный взгляд, опускается на колено рядом с телом, но не настолько близко, чтобы запачкать форму, только вчера полученную из химчистки. – Она что-то написала перед тем, как потерять сознание. Видишь? На плитке у правой руки. Собственной кровью. Как думаешь, что это? Двойка? Лаверти наклоняется, чтобы получше разглядеть, упирается руками в колени. – Или двойка, или буква «зет». Брейди «Мой мальчик – гений, – любила говорить Дебора Хартсфилд своим подругам. И добавляла с ослепительной улыбкой: – Я не хвастаю, это правда». Это было до того, как она начала сильно пить, когда у нее еще имелись подруги. В свое время у нее был и другой сын, Фрэнки, но Фрэнки на гения не тянул. Он был дебилом. Однажды вечером, в четыре года, он скатился по лестнице в подвал, сломал шею и умер. Такую историю, во всяком случае, рассказывали Дебора и Брейди. На самом деле все было не так. Гораздо сложнее. Брейди любил изобретать и однажды сумел бы изобрести нечто такое, что озолотило бы их обоих, позволило перебраться на знаменитую улицу под названием Легкая жизнь. Дебора в этом не сомневалась, о чем постоянно твердила сыну. Брейди верил. По большинству предметов он получал тройки и четверки, но по информатике и вычислительной технике – только пятерки. К окончанию им старшей школы Норт-Сайда дом Хартсфилдов заполняли всевозможные гаджеты, включая запрещенные законом, вроде синей коробки, которая позволяла смотреть кабельные каналы, не платя ни цента «Мидвест вижн». В подвале он оборудовал мастерскую, куда Дебора заходила крайне редко. Там и изобретал. Мало-помалу возникло сомнение. И негодование, близнец сомнения. Какими бы оригинальными ни казались его творения, ни одно не могло принести больших денег. В Калифорнии жили парни – тот же Стив Джобс, – которые заработали несметные деньги и изменили мир, что-то такое собрав в обычных гаражах, но то, что предлагал Брейди, для продажи не годилось. Взять хотя бы «Роллу». Управляемый компьютером пылесос передвигался сам, поворачивался на шарнирах и изменял направление движения при столкновении с препятствием. Идея обещала принести хорошие дивиденды, пока Брейди не обнаружил пылесос «Румба» в супердорогом магазине бытовой техники на Лэйсмейкер-лейн. Кто-то его опередил. Вспомнилась поговорка: кто не успел, тот опоздал. Он постарался ее забыть, но иной раз ночами, когда он не мог уснуть или его сваливал приступ мигрени, она возвращалась. Однако при этом два его изобретения – мелкие, конечно – позволили устроить Бойню у Городского центра. Оба представляли собой модифицированные телевизионные пульты дистанционного управления. Он назвал их Изделие-1 и Изделие-2. Изделие-1 могло менять сигналы светофора, зеленый на красный и наоборот. Изделие-2 было более сложным. Оно перехватывало и сохраняло в памяти сигналы, посылаемые с автомобильного брелока, позволяя Брейди открывать эти автомобили после ухода ничего не подозревающих владельцев. Поначалу он использовал Изделие-2 как воровской инструмент, обыскивал салон в поисках денег и ценных вещей. Потом, когда у него начала формироваться идея въехать на большом автомобиле в толпу людей (наряду с фантазиями об убийстве президента или какого-нибудь говняного популярного киноидола), он воспользовался Изделием-2, чтобы залезть в «мерседес» миссис Оливии Трелони, и обнаружил, что та хранит запасной ключ в бардачке. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=22074995&lfrom=196351992) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Перевод Эрика М. Кауфмана. 2 Американская группа, исполнявшая преимущественно кантри-рок (1994–2010). Ее создали Грейди Кросс, Коди Кэнада и Рэнди Рэгсдейл. Их имена и составили ее название. – Примеч. ред. 3 То есть анорексичка. Впервые это выражение использовано Томом Вулфом в романе «Костры амбиций». – Здесь и далее примеч. пер. 4 Шокджей – радиоведущий, шокирующий слушателей высказываниями на грани (или за гранью) фола, чтобы поднять популярность программы. 5 «Фрейтлайнер» – крупнейший американский производитель грузовиков и тягачей. Выпускает также автомобили «скорой помощи». 6 РВП – расчетное время прибытия. 7 «Инсайд вью» – популярный таблоид во вселенной Стивена Кинга. Специализация – кровавые и страшные истории, в том числе о похищениях людей инопланетянами. 8 «Пи-джи типс» – чай компании «Брук бонд». 9 Такой песни скорее всего нет, зато есть песня известного исполнителя кантри Робби (Роберта) Фулкса (р. 1963) «Она выпила слишком много таблеток и умерла». 10 ДЕФКОН (DEFense readiness CONdition – готовность обороны (англ.)) – шкала готовности вооруженных сил Соединенных Штатов Америки. ДЕФКОН-1 – максимальная боеготовность. 11 «Головное ведро» – защитный шлем. 12 Медсестра Гнусен – персонаж романа Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом» (1962). 13 «Young Rascals» («Молодые мошенники») – американская рок-группа, выступавшая под таким названием в 1964–1972 гг. 14 Имеется в виду популярный медицинский сайт, на котором можно найти описание болезней, симптомов и обследований, а также контактную информацию врачей. 15 «Повод для смеха» – американская юмористическая программа, выходившая в эфир в 1967–1973 гг. на канале Эн-би-си. 16 «У прекрасного моря» – популярная песня, написанная в 1914 г. Музыка Гарри Кэрролла (1892–1962), слова Гарольда Р. Эттриджа (1886–1938). 17 Имеется в виду сайт «Bad-medicine.com». 18 «Улиточная почта» – шутливое название обычной почты в сравнении с электронной. 19 Хайди – девочка-сирота, которую воспитывал дед. Героиня одноименной повести швейцарской писательницы Йоханны Спири (1827–1901). 20 Так называют вращающийся поднос для приправ.