«Я считаю, что истинная физиология мозга начнется с изучения механизма телепатии. Телепатия – это не только одна из функций или потенциальных возможностей мозга, а сам мозг в неизвестной нам форме. Мгновенность – вот самое удивительное. Мгновенность и проницаемость: последнее качество обязательно сопровождает первое.
Но есть ещё одно качество телепатии – это повсюдность, т. е. проницаемость повсюду. Это величайшее качество мозга как мирового излучателя и резонатора, объединяющего Вселенную. Если телепатическая функция перейдет со временем в «самое существо мира», весь Космос станет единым мозгом. Назовем это состояние «лучистым», хотя, говоря откровенно, я не знаю, как лучше назвать такое состояние материи.
Может быть, его следует назвать телепатическим полем мира?»
Константин Челковцев, «Грезы о земле и небе»
– Детка, чего ты ломаешься?
Действительно, подумал Боров. Чего я ломаюсь?
– От тебя что, убудет?
Не убудет, подумал Боров. Скорее, прибавится.
– Гляди, – развивал идею Глист. – Мы ложимся на полу. Ты – здесь, я – здесь. Валетом, если ты меня стесняешься.
Глист хихикнул. Сам он не стеснялся ничего на свете.
– Койки отдаем соседям. Раз, два…
Глист считал койки с нарочитой педантичностью, загибая пальцы, проверяя себя и перепроверяя заново. Издевался? Намекал, что не так давно коек в каюте было меньше двух? Ну да, было, пока в каюту к Борову не подселили Глиста. Это случилось три года назад, но всякий раз Боров при виде Глиста вспоминал, какая существенная разница между определениями «старший механик» и просто «механик». Например, отдельная каюта сразу превращается в общую. Хорошо еще, что коек стало две, а не три.
– Широкие, – добавил Глист, определившись с количеством «лежбищ». – Можно парами укладывать. В тесноте, да не в обиде.
– Задохнемся, – буркнул Боров.
– Ничего, перетерпим. И вообще, готовься пострадать. Страдания – они людям на пользу. Вон, у брамайнов от них даже ресурс растет.
Лучше бы ты заткнулся, подумал Боров. Кровь ударила в голову, щеки загорелись нездоровым румянцем. Брамайнов Боров ненавидел. Из-за брамайнов – точнее, из-за одной-единственной сволочной брамайни – он утратил все: высокую должность, отдельную каюту, прибавку к жалованью. «Вкусняшка» с тех пор ходила только в позорные каботажные рейсы: с Ларгитаса на Сону, спутник родной планеты механика Вандерхузена, и обратно. Курортная Сона, как говаривал острый на язык Глист, концертила, фестивалила и конференцилась, а значит, жрала в три горла. Трюмы забивались деликатесами, холодильники едва справлялись с нагрузкой, зато фильтры кондиционеров не справлялись вовсе. Смачные запахи бродили по кораблю, у всей команды рекой текли слюни. Загрузка, полет, выгрузка. Возвращение. Загрузка, полет, выгрузка. В последние месяцы количество рейсов упало – на Соне по неизвестным причинам отменялся фестиваль за фестивалем. Отели вставали на капитальный ремонт, парки – на реконструкцию ландшафта и аттракционов. Количество отдыхающих уменьшалось изо дня в день, отчего стремились к нулю и без того скудные заработки Борова. Загрузка, полет, выгрузка. Обратка порожняком: везти с Соны было нечего, кроме разве что туристов, возвращающихся домой. Иногда Боров в мечтах представлял себе юморную картинку: холодильники переполнены туристами-мерзляками, дремлющими в криосне, и он, Рудгер Вандерхузен, бдит днем и ночью – следит, чтобы груз не разморозился, не протух.
Домечтался, идиот.
– Чтоб вы все сдохли! – с чувством произнес Боров.
– Кто? – не понял Глист.
– Все.
– А-а…
Глист, в сущности, был неплохим парнем, уживчивым. Тощий, верткий, он был Глист и по жизни, и по паспорту – Хлист, Якоб Хлист, третий механик «Вкусняшки». Когда его из общака «на четверых» подселили к проштрафившемуся Вандерхузену, Боров ждал худшего. Свой брат работяга – это вам не девчонки-энергетки, которых Боров наловчился подхватывать в дороге. От девчонки и пахнет лучше, и глазу приятней, и не только глазу. Ничего, Глист вписался на раз. Спал как убитый, тише тихого – Боров поначалу опасался, что Глист храпит. Штурман предупредил Борова, что Глист ходок по мужскому делу. Мол, если начнет приставать, надо сразу в морду, чтобы понял. Оказалось, розыгрыш, подстава. Глист с порога помянул штурмана: не верь, братан, он всем так про меня врёт. Злится, вот и врёт…
«За что? – спросил Боров. – За что злится, а?»
«Рыло я ему начистил.»
«За что?!»
«За то,» – туманно объяснил Глист.
Если с Глистом дело наладилось, то капитана Боров боялся по сей день. Кэп ничем не показывал, что знает, из-за кого «Вкусняшку» загнали на мелкий каботаж, но Боров-то понимал: знает. Команда не в курсе, иначе уже устроили бы «тёмную», со свету сжили бы, а кэп ушлый, головастый. Хмурится, молчит, винит Борова во всех бедах. Его, небось, и сверху предупредили: «Взял твой парень левую девчонку? Взял. Кто не уследил? Кто был в доле? Кто молчал да покрывал? Теперь мучайся, плати по счетам.» Случалось, во взгляде капитана Боров читал – или полагал, что читает – острое желание уволить механика Вандерхузена к чертям собачьим. Дальше взгляда дело не шло, Боров по-прежнему числился в составе команды. Почему? Должно быть, кэп имел на штрафника личные планы. Власти Ларгитаса из кожи вон лезли, стараясь зазвать к себе Мирру Джутхани, мать первого ларгитасского антиса, и капитан «Вкусняшки» надеялся, что если властям это удастся – им с Боровом выйдет послабление, а то и награда.
Иногда Боров думал, что жизнь чертовски несправедлива. Кто девчонку на борт принял? Старший механик Вандерхузен. Из-за кого девчонка антиса родила? Из-за старшего механика Вандерхузена. Нет, тот парнишка, телепат, тоже поучаствовал – только его дело маленькое, сунул-вынул, а куда бы он, дурачина, совал, если бы не старший механик Вандерхузен? То-то же! Старший, а теперь просто механик Вандерхузен первому ларгитасскому антису кто? Второй отец, а может, даже и не второй! С кем сучка-брамайни спала всю дорогу на Шадруван? Такому достойному человеку и гражданину что надо дать? Орден, государственную премию, пенсион до конца дней! А что дали человеку и гражданину? Вспомнишь – плюнешь…
От нервов он стал много есть. Много? Ну, больше обычного. Случалось, воровал из хранилищ. Двигаться стал мало, тоже от нервов. Мало? Ну, почти перестал. Где тут на корабле двигаться? Разве что умом двинешься, и ладушки. Возвращаясь на Ларгитас, Боров всякий раз давал себе зарок купить абонемент в тренажерный зал. Нет, зал – это морока. Лучше сходить в центр биоэнергетической клеточной коррекции. А еще лучше заглянуть на приём к врачу-телепату: поставить в мозг усилитель воспоминаний о еде на уровне сенсорного восприятия. Говорят, помогает в лучшем виде. Всё время помнишь, что сытно поел, и голод не мучит. Да, зарок. Так, с зароком, тряся животом и пыхтя от стыда, Вандерхузен и улетал в очередной рейс.
– Семеро! – отрапортовал Глист.
– Откуда? – возмутился Боров. После большой несправедливости он стал очень чувствителен к мелким. – Мы с тобой на полу. Койки две, если парами лягут – ещё четверо. Всего шесть, так?
Глист ухмыльнулся:
– Седьмой с нами ляжет, ближе к двери.
– С нами?!
– Ага. Гляди, ты лежишь так, я так, – Глист жестами вычертил на полу что-то вроде меловых фигур. Похожие контуры рисуют в ретро-фильмах на месте убийства. – Тут, у двери, свободное место. Седьмого положим, если не слишком крупный. Подросток точняком влезет…
– Разыгрываешь?
Глист не ответил.
Приказ упал как снег на голову. По всем жилым каютам было велено произвести замеры: сколько человек «Вкусняшка» может принять на борт сверх команды? Отдельно замерялись коридоры, служебные помещения и грузовые трюмы. Боров сгоряча решил, что сбылась его мечта – холодильники с туристами-мерзляками – но мехбригаде отдельным распоряжением поручили рассчитать вариант экстренного переключения с охлаждения на обогрев, и мечта рассыпалась хрустальными осколками.
– Ладно, – вслух сказал Боров. В животе у него заурчало: не от голода, от злости. Никогда механик Вандерхузен не мог вычислить заранее, говорит Глист всерьёз или готовит розыгрыш. – В каюте семеро. Трюмы набьём под завязку. Бросим матрасы в коридорах. И что? Зачем эти расчёты? Для какой статистики?
– Эвакуация, – разъяснил Глист. – Экстренная.
– Сдурел? Кого мы будем эвакуировать?
– Туристов. С Соны на Ларгитас. В случае вторжения в систему.
Боров похолодел. Это страшный сон, сказал он себе. Это страшный сон, я сейчас проснусь.
– Вторжение?
– Ну да! Ты что, новости не смотришь?
– Смотрю…
– А если смотришь, должен знать! Брамайны не сегодня-завтра к нам вломятся, антиса отбивать. В системе маневры, каждый день флоты гоняют, аж космос дыбом! А с нас, каботажников, спрос маленький – народ с Соны вывезти. По-быстрому, за один рейс, максимум за два.
– Только с Соны? А с астероидов?
– Рудники военными транспортами эвакуируют. Ты своё дело делай, чужое без тебя устроят.
– Вывезем?
Раньше Боров не понимал, что это значит: проникнуться важностью момента. Вот, понял, до печенок проникся.
– Должны, – кивнул Глист.
За миг до того, как Глист шутовски вытянулся по стойке «смирно», Боров увидел соседа в ином свете – увидел воочию, как будто Глист изменился на самом деле, а не в воображении Борова. Китель, ремни, погоны. Фуражка лихо сбита на затылок. Неуставной чуб из-под козырька.
– Старшина первой статьи Хлист! – бодро отрапортовал механик. – Транспортный корабль снабжения «Ловкач». Замначмех ходовой части, пять лет сверхсрочной службы. Награжден знаком отличия «Дубовый венок». К месту новой дислокации прибыл! Какие будут распоряжения?
За спиной отставного старшины, прямо над койкой Глиста, медленно вращалась голограмма – корабль неизвестной Борову конструкции, видимо, тот самый «Ловкач». Теперь стало ясно, почему там, где другие вешали «объемники» грудастых красоток, Якоб Хлист предпочел звездолет. Лучшие годы, подумал Боров. Проживи Глист сто пятьдесят лет – и на смертном одре он вспомнит службу, как лучшее время своей жизни. А может, единственное, когда он жил по-настоящему.
– Должны, – повторил Глист, выходя из образа. – Во-первых, нас много. Ты что, думал, одна «Вкусняшка» каюты мерит? Все системщики с рулетками бегают. Учения, значит, проверка. Гражданская оборона. Ага, проверка! Ищи дурака! Акселерашку бегом достраивают, авралом. В три смены пашут. Не успеют, нет…
Проект акселерационной «трубы» на силовых полях, связывающей планету со спутником, пошел в разработку семь лет назад. До пуска, если верить новостным каналам, оставалось два-три года минимум.
– А во-вторых, Сону потихоньку сворачивают.
– Как? Как сворачивают?!
Борову привиделся кошмар. Неведомая физика сворачивала Сону в рулон, и там, где раньше в ночном небе блестел спутник Ларгитаса, теперь зияла неприятная дыра.
– Гостиницы ставят на ремонт, пансионаты. Фестивали отменяют. Концерты переносят; ну, типа переносят. На неопределенный срок, без гарантии. Если ты билеты купил – деньги возвращают. Людей все меньше…
– Так надо закрыть Сону, и всё! Закрыть для посещений!
Глист рассмеялся:
– И всё? Паника, дружище. Паника – страшная штука. Запри нас на Ларгитасе, огороди железным кордоном, распорядись носа наружу не казать – мы же умом тронемся! Пикеты начем устраивать, требовать не пойми чего. Демонстрации, митинги… Добровольцы в военкоматы рекой хлынут.
– Ну и хорошо!
– Да куда уж лучше! На мясо их солить, добровольцев? Они же необученные, балласт. Кто их на боевой корабль пустит? А если дело до наземной свалки дойдет…
Глист махнул рукой: мол, даже думать не хочется.
– А всё ты, – добавил он. – Твоя работа.
– Что – я?
– Из-за тебя всё. Ты эту брамайни под нашего телепата подложил. Антис из-за тебя родился. Первый ларгитасский антис…
Глист шагнул к Борову. Взял за пуговицу:
– Мы, знаешь, как тобой гордимся? Ого-го как! И капитан, просто он виду не показывает. Скрытный он, кремень. А так гордится, уважает. Талисманом тебя зовет.
– Кем?
– Талисманом.
Твою ж мать, подумал Боров. В носу у него защипало. Вот они, красавчики. Орден, пенсион, государственная премия. Вот они, и других не надо.