Молли Мэдсен сидела у эркерного окна, попивая из бутылки вино с кокаином. Главную улицу заметал снег. Метель мела всю ночь. Мэдсен даже проснулась один раз, разбуженная сходом лавины, смявшей лес под городом.
Снег лежал ровной белой целиной. В домиках на склоне растопили печи и камины, и из труб поднимались тонкие струйки дыма. Первой по свежей белизне прошла изящная блондинка. Та симпатичная пианистка. Молли часто смотрела в окна салуна, наблюдая за игрой этой молодой женщины. Иногда, поздно вечером, когда на улице было тихо, она даже слышала из гостиничных апартаментов звуки музыки.
Шаги за спиной… На плечи ей легли сильные руки. Очистив апельсин из корзинки, оставленной накануне вечером Иезекилем и Глорией Кёртис, женщина предложила подошедшему дольку. Комната наполнилась цитрусовым ароматом.
– Я тут думала, Джек… Может, съездим весной в Сан-Франциско? – предложила Молли. – Я так устала от этого ужасного снега…
– Чудесная идея.
Она сжала его руку. Джек смотрел на нее сверху полными обожания глазами.
– Помнишь, как я впервые тебя увидел? Шел вечером по улице Сан-Франциско и вдруг узрел восхитительное создание. Я снял шляпу, улыбнулся…
– Оно улыбнулось в ответ?
– О нет, нет! Это была настоящая леди, а настоящие леди так не поступают. Она лишь кивнула, а я подумал, что должен обязательно выяснить, кто эта женщина.
– И что ты сделал?
– Отправился за нею на бал.
– А потом?
– Мы танцевали. Танцевали всю ночь.
– Помнишь, что на ней было?
– Вечернее платье цвета роз. Ты была самым изысканным созданием из всех, что я когда-либо видел. Была и остаешься.
– Я так счастлива, Джек. – Молли поднялась с дивана и повернулась к мужу. Она вышла за него в восемьдесят третьем, и он нисколько не изменился с тех пор – те же короткие светлые волосы, квадратный подбородок, ледяные голубые глаза и даже тот самый фрак, что был на нем в день их первой встречи. – Позволь показать, что я хочу на Рождество. – Она расстегнула несвежий корсет и повела плечами, дав ему упасть на пол, а потом стянула через голову сорочку, бросила ее в шкаф и забралась на кровать. – Дже-е-е-ек… – Женщина прошептала его имя, как молитву, погрузив пальцы в болотистый жар между бедер.
По пути на поздний рождественский завтрак в особняке Пакера Иезекиль, Глория и Стивен то и дело посматривали на крутые безлесные склоны по обе стороны от дороги, ловя малейшие сигналы, оповещающие о возможном сходе лавины. Несколько обвалов уже случилось ночью – лежа в постели, в теплом доме, они слышали их, как громыханье далекой канонады. Перед предательской низиной между двумя горами проповедник вознес молитву о защите от снежной напасти. На каждом шагу снегоступы проваливались на полтора фута. Выбравшись из низины, лежавшей на излюбленном лавинами маршруте, вся компания остановилась передохнуть возле бьющего из горы ключа.
Кёртис и Коул утоптали небольшую площадку, чтобы можно было посидеть не проваливаясь, после чего проповедник окунул в озерцо индейскую чашку и, набрав воды, предложил Глории сделать первый глоток.
– Нет, спасибо, – отказала та. – Боюсь, я только продрогну еще сильнее.
– Зек? – обратился Коул к ее мужу.
– Нет, Стив, ты уж сам.
Они сидели в холодной и величественной тишине. Иезекиль стащил подбитые флисом перчатки, достал жестянку с табаком «Принц Альберт» и принялся набивать трубку.
Рельеф впереди выравнивался и переходил в низину с озером посередине, цвет которого в летние месяцы менялся на люминесцентно-зеленый, как будто оно покоилось на огромном изумруде, подсвеченном снизу солнцем. Но и в самую жаркую пору никто не задерживался в воде больше чем на минуту, из-за чего жители Абандона присвоили озеру высший из имеющихся в их словесном арсенале температурный ранг – «охренительно холодное».
Убрав под котиковую шапку выбившиеся блондинистые прядки, Глория невольно поежилась, хотя и надела предусмотрительно две нижних юбки и шерстяной жакет мужа, а также натянула две пары чулок и закуталась в широченный дождевик.
– Стивен, можно спросить вас кое о чем? – обратилась она к проповеднику.
– В любое время и о чем угодно, – откликнулся тот.
Иезекиль, выпустив пару колечек дыма, молча наблюдал за тем, как их разбивают легкие снежинки.
– А можно, чтобы это осталось между нами? – попросила женщина. – Потому что никто в Абандоне не знает о том, что я сейчас вам скажу.
– Чего это ты, а, Глори? – подал голос ее супруг.
– Хочу спросить проповедника кое о чем.
– Не надоедай ему своими…
– Зек, – остановил его Коул, – пусть скажет, что у нее на уме. Я здесь именно для того, чтобы по возможности помогать людям.
– Не трогала б ты это, – предупредил жену Иезекиль, но его совет остался без внимания.
– Мне нелегко об этом говорить, Стивен… – продолжила миссис Кёртис. – В прошлом я была шлюхой.
– А, черт! – проворчал шериф.
– А Зек был преступником. В свое время убил несколько человек. Каждый из нас нагрешил за десятерых. Мы изменились. Нет, до совершенства нам далеко, но мы теперь приличные люди – или, по крайней мере, пытаемся ими быть.
– Верю. – Коул смахнул снег с полей своей фетровой шляпы.
– Я потому рассказываю вам об этом, что хочу узнать о Божьем наказании.
– А точнее? – попросил проповедник.
– Год назад кое-что случилось…
– Я это слушать не стану. – Иезекиль поднялся и прошел вверх по тропе, где и остановился спиной к жене и ее собеседнику, покуривая трубку и оглядывая заснеженную равнину.
– Продолжайте, Глория, – сказал Стивен.
– В прошлом январе мы жили в Силвер-Плам. У нас был сын по имени Гас. Однажды утром они с Зеком отправились погулять. Стояли у дороги, ждали, когда можно будет перейти, и ручонка нашего малыша выскользнула из руки Зека. Мальчик шагнул и попал прямиком под экипаж… – Коул протянул руку и коснулся плеча Глории, а она смахнула слезу. – Сначала на него наступила лошадь, а потом колесо переехало ему шею. Никто не виноват. Ни кэбмен, ни Зек.
– Ни вы сами.
– Гас умер на месте… там же, на улице.
– Мне очень жаль, Глория.
– А теперь, Стивен, я хочу, чтобы вы сказали мне кое-что.
– Я постараюсь.
– Как я уже говорила, мы с Зеком были нечестивцами. И после смерти Гаса я постоянно слышу голосок, который говорит, что Бог забрал нашего сына в наказание за все плохое, что мы сделали. Это ведь не так, правда? Бог ведь не такой?
Спокойные карие глаза проповедника как будто потемнели. Он отвернулся, а когда заговорил, голос его зазвучал иначе – жестче и суровее:
– Вы спрашиваете, не поклоняемся ли мы мстительному Богу?
– Да.
– Не думаю, что я – тот, кто может дать вам ответ.
– Почему?
– А что, если я скажу, что голос, звучащий у вас в голове, прав? И вполне возможно, что это Он забрал у вас сына?
– Если это правда, то я ненавижу себя и Зека за то, какими мы были. И ненавижу Бога за то, каков Он есть.
– В таком случае, Глория, нам не стоит продолжать этот разговор. Я не хочу быть ответственным за то, что отвернул кого-то от веры. – Опершись на посох, проповедник поднялся на ноги. – Жаль, но большего утешения я вам дать не могу.
– Но на прошлой неделе вы читали проповедь о безусловной Божьей любви.
Стивен наклонился, протянул миссис Кёртис руку и помог ей встать.
– Это то, что люди хотят услышать, – сказал он. – Бог нужен им, как великодушный отец, готовый защитить, помочь, обеспечить, но не требующий платить по счету. В такого Бога я больше не верю.
– Но верили еще в прошлое воскресенье, так что же вас так изменило?
– Не что, Глория, а кто. Сам Бог. – Коул повернулся и направился к дороге, и его мягкие глаза блестели – столь глубока была его потеря и столь силен гнев.